Проклятие прабабки. Род одиночек. Книга 2

Вздохнула, потом показала на оладушки, которые жарились на сковороде:

– Следите, чтоб не подгорели. Как только по краям золотится начнут – вот так переворачивайте лопаткой. Поняли? Если сгорит, больше нам завтракать нечем.

Варя перехватила деревянную лопатку, а Федора, тяжко вздохнув, потащилась к сундуку, доставать свои вещи, оставшиеся с давних пор. Ничего не выкидывала Федора, всё по давнему крестьянскому обыкновению хранила да берегла. Мало ли пригодится?

Бережно достала белую льняную блузку с вышитым по краю цветочным узором, длинную синюю плотную юбку. Чёрно-красный цыганский платок, который ей когда-то подарили на свадьбу. Сама Федора была русая да белолицая, поэтому никогда его не носила. А рыжей темноглазой Варваре он будет к лицу. Исподнего крестьянки не носили, поэтому надобно будет научить приёмную дочку, как носить нижнюю рубашку под блузкой да перебинтовывать молочную грудь для поддержки, пока есть нужда.

Ещё раз вздохнула Федора. Сердцу не нравилось, что чужих прилучила к дому, но и бросить она их не могла. К добру ли, нет – не выгонит же она их из избы на холод?

Принесла стопку одежды, молча положила на скамью. Через плечо заглянула, как справляется Варвара с оладьями. Та уже налила по новой порции теста, а готовые лежали в миске. Добро. Новоявленная дочь что-то напевала, крутясь в кухне, как будто всегда тут и была. Лидочка тихо спала в люльке.

Так и осталась жить Варвара с ребёнком у Федоры. Рано утром будила её хозяйка затемно и отправляла доить корову. Пальцы у подопечной были ловкие да ласковые, корова её приняла почти сразу. Потом она прибиралась в коровнике, несла воды в дом и шла к двум одиноким курицам, которых принёс им Иван через три дня. Куда делись остальные Федорины несушки, которых она приволокла в барский дом ещё осенью – умолчал. Но женщины были рады и этому.

Федора, пока Варя управлялась с животными, разжигала печь да меняла пелёнки Лидочке. Агукала с ней, пока готовила завтрак, разговаривала с ней потешками да прибаутками. Уже никто из старых знакомых не узнал бы в этой статной молодой крестьянке купеческую дочку Варвару Мухину. Да и она сама себя с трудом узнавала. Кожа на руках огрубела и покраснела от холодной воды да тяжёлой работы.

Больше всего не нравилось Вареньке стирать испачканные дурно пахнущие пелёнки – от этой работы ломило спину, руки теряли чувствительность в холодной речной воде. Пока шла на реку с лоханью, полной бельём с младенческими испражненияи – любовалась лесом да садом, разглядывала соседские избы. Подмечала, у кого как организовано хозяйство. Много домов было ещё беднее, чем у Федоры, поэтому утешала себя тем, что живёт не хуже, чем другие. А в сторону дорожки, что вела к бывшему барскому дому, даже не смотрела. Отворачивалась, будто того и не было. Смирилась уже с тем, что возврата к прежней жизни нет.

С другими женщинами не водилась. Намеренно ходила к реке вечером, когда там уже никого не было. Те норовили её расспросить, а Варя не хотела принимать участие в разговорах, всё больше молчала да думала о своём.

Вот и сегодня она пришла на реку почти в сумерках – накопилась стирка, деваться было уже некуда. Пока раскладывала на траве пелёнки да выполаскивала из них Лидочкино творчество, не услышала, как подкрался человек.

– Ну здравствуй, Федорина бирючка, – услышала за спиной и резко развернулась. – Чаво ж ты на улицу не ходишь да с деревенскими не водишься?

На неё смотрел рослый взъерошенный мужик в рубахе и грязных пузырящихся штанах. По тому, как внезапно покачнулся да по странному блеску глаз она поняла, что он пьян. Варенька нахмурилась. Промолчала, только зло схватила пеленку да окунула в ледяную воду. Мужик подкрался и схватил её за плечо, разворачивая её к себе.

– Звать-то тебя как? А то новая баба в селе, а мы знать не знаем. Ещё и с байстрюком, – ухмыльнулся он. – А то мы может в своем обчестве тоже хотим новую бабёнку иметь, а ты как вошь в домике сидишь?!

Варвара смерила его подчеркнуто презрительным взглядом с ног да головы. Потом не удержалась, ответила:

– Как трезвый будешь, скажу, как меня зовут. А пока – не мешай!

Старательно подбирала слова, чтобы не показаться чужачкой. Это был первый мужик после Ивана, с кем она заговорила. По телу пробежала дрожь страха и отвращения. Тот, нутром уловив её замешательство и страх, шагнул ещё ближе.

– Ишь, борзая какая. Ты мне тут зенки-то не закатывай, не девица чай. Приходи сегодня к лесу, погуляем с тобой. Я те наши тропинки покажу, а то как летом за ягодами будешь ходить? – вкрадчиво проговорил и, будто бы невзначай, задел рукой её грудь.

У Вари кровь прилила к лицу от страха и возмущения подобной наглостью. Она, недолго думая, развернулась и влепила пьянчуге звонкую пощечину. Маменька бы одобрила, – пронеслось в голове.

– Да как ты смеешь, пьянь подзаборная! А ну пошёл вон! Даже смотреть на меня не смей! – понеслось из её рта надменно-удивлённое. Медленно, как во сне, следила она за тем, как щека наливалась багровым синяком, а глаза её неудачливого ухажёра наливались яростью.

Схватила лохань и припустила наутёк, но поганец успел схватить её за косу и дёрнуть на себя. Варя упала на спину, да так, что из глаз посыпались искры, а дыхание спёрло. Ни вздохнуть, ни выдохнуть.

Мужик навалился сверху и начал оглаживать её тело коричневыми, заскорузлыми руками, обдавая вонью и перегаром. Но Варенька была не из пугливых – дождалась момента, когда он полностью сосредоточился на её теле и как шарахнула лоханью, которую всё ещё держала в руке за деревянную ручку. Быстро выбралась из-под несостоявшегося насильника, подобрала пелёнки и припустила к дому. В глазах стояли злые слёзы.

Глава 6

– Хозяйка, открывай! – громкий стук в окно прервал завтрак Федоры и Вареньки. Последняя вздрогнула, потому что гостей не ждали и приходить в дом к двум одиноким женщинам было некому. С происшествия на речке прошло уже два дня, и Варенька успокоилась. Мало ли чего спьяну человек не натворит. Проспался, да устыдился.

Феодора встала и прошла в сени, откуда вернулась минутой позже в окружении троих рослых мужиков. Выглядели они решительно. Все трое были бородаты, носили белые рубахи с пуговицами на боку и широкие штаны, заправленные в сапоги. Один из них держал карандаш и стопку бумаг.

– Доброго утречка вам, бабоньки, – пробасил тот, что был повыше. Он по-хозяйски отодвинул стул и присел к столу. Схватил немытой ручищей луковицу, кусок хлеба, сложил их вместе и отправил в рот. Варенька заметила у него под ногтями черные лунки грязи и её передёрнуло. Аппетит пропал. Она смотрела на вошедших и чувствовала скрытую угрозу.

– Ты, Феодора Захарна, садись, неча стоять, – добродушно продолжил сидящий. – Мы тут как представители ахфициальной власти, стало быть. Советская власть у нас тут пришла, и мы, стало быть, сельсовет. Вот, – важно изрёк он и налил себе в кружку молока из кувшина, стоящего на столе.

– Ну куда, куда ты ручищами-то лезешь! – прикрикнула на него Феодора. – Ты, Анисим, до чужого столу не зван, так и не трожь!

Варенька почувствовала замешательство хозяйки и поняла, что та ругается именно из-за желания скинуть напряжение и перейти от защиты к нападению.

– А ты бы позвала, глядишь, и добрее бы стал! – огрызнулся на неё Анисим. – Мы вот сейчас перепишем, кто да зачем тут живёт, да откланяемся. Перепись у нас, слыхала? Надо знать сколько у нас в деревне трудового элементу проживает.

Варя разглядывала вошедших и её неприязнь росла с каждой минутой. Двое других мужиков встали у двери и проскочить мимо них стало невозможно. Один, ухмыляясь, разглядывал её, а второй вертел головой, шаря глазами по избе. Неприятные типы. Варя взял себя в руки и повернулась к люльке с Лидочкой. Та, сытая и умытая, тихонько спала свой первый сон после утреннего пробуждения. Второй, если дочка здорова, обычно начинался сразу после того, как солнце начнет клониться к закату. Тихо покачивая люльку, Варенька соображала. Могло ли быть происшествие на реке связано с этим визитом?

– Так-с, ты у нас, Феодора Захарна, кто по фамилии? По батюшке же? – тот, что держал в руках бумагу и карандаш, протиснулся к столу, подвинул себе ещё один свободный стул и сел, нахально отодвинув плошки да ложки.

– Я-то? Зеленина Феодора Захаровна, – пробормотала допрашиваемая.

– А по мужу как? – остро взглянул на неё тот, первый, кто лук жевал.

– Дык нет мужа-то у меня, – удивилась Феодора. – А то ты, Анисим, не знаешь!

– Ты давай, пиши, без-муж-няя, – по слогам продиктовал Анисим своему писарю и ткнул грязным пальцем в бумагу.

– А вас как зовут, барышня? – обратил наконец внимание на Вареньку.

– Меня? Варвара Александровна, – растерялась та.

– А фамилия как? – нахмурился он.

– Тоже Зеленина, ирод ты этакий, – рассердилась Феодора, наконец уловив истинную причину прихода мужиков и почувствовав угрозу. – Я ж тебе уже говорила, доча это моя!

– Нуну, – пробормотал Анисим. – Да откуда у тебя дочь-то? Ты ж безмужняя? Нагуляла?

– А вот и нагуляла! – с вызовом произнесла Федора. – Нельзя что ли? Теперь другая власть, теперь это можно!

– Так ты, это, Захарна, лет пятнадцать назад её нагуляла-то, – хохотнул Анисим. – Тогда власть другая была! Не верю я тебе, Феодора. Ну-ка рассказывай, откуда барышню притащила?

– Да не барышня она! Я когда с Гавриловыми в город ездила, у меня там любовь была, – потупила взгляд Федора. – Ну, и родила там же… Барыня как узнала, пожалела меня, не стала прогонять. И дочку помогла пристроить к своим друзьям. Она у них там росла на кухне, среди дворовой прислуги. И с дитями барскими игралась. Поэтому и манерам обучена.

Варя не могла понять, сочиняла ли Федора на ходу или заранее заготовила эту легенду, но чувствовала невольное восхищение к своей спасительнице. Что значило женщине за сорок, такой, как Федора, крестьянке, признаться, что согрешила и прижила незаконное дитя, девушка знала не понаслышке. В её кругах это тоже порицалось, поэтому Варя оценила, чем жертвовала ради неё опекунша.

– Так и запишем…. Незаконная дочь скольки лет от роду? – повернулся Анисим к молодой матери.

– Осьмнадцати, – чуть слышно ответила Варенька. Она потупила глаза и изо всех сил делала вид, что она ничем непримечательная убогая незаконнорожденная крестьянка.

– Итак, Зеленина Варвара Александровна, осьмнадцати лет… – диктовал он писарю. – А почему Александровна?

– Ну дык… Сашкою звали моего полюбовника-то, – осмелела Феодора и будто бы сетовала на недогадливость Анисима.

– Угу. А дитё чьё? Варварино или опять твоё, Феодора? – озорно ухмыльнулся мужик. Он закинул в рот последнюю луковицу и теперь от него несло непередаваемым ароматом из лука, немытого тела и вчерашнего перегара.

– Моё, – пискнула Варенька. Потом прочистила горло и сказала уже громче: – Зеленина Лидия Ивановна, шести месяцев от роду.

– Тоже Зеленина? И эта тоже, что ли, незаконная? – грозно рыкнул Анисим и аж привстал.

– Тоже, – потупилась Варенька.

– Вы меня тут что, за дурака держите?! – продолжал греметь мужик, нависая над столом. – От одной несёт барскими замашками, а другая всю жизнь им жопы подтирала! Думаете, я вам поверю? Да ты, Феодора, ни в жисть ни с кем из деревенских не гуляла, а тут дочку нагулянную мне подсунуть хочешь? Врёшь, не уйдёшь! Я на тебя в город напишу, они пришлют своих комиссаров и быстро вытрясут, кто есть кто! Развели мне тут белую кость!

– А ты мне тут не ори, Анисим, вон дитя разбудил! А ну, пшёл отсюдова! Брысь из моей избы, пришёл тут, разорался! Какая мы тебе кость?! Совсем ума лишился? Да отправляй ты куда хочешь, я всем расскажу, какую ты тут канитель развёл! – не на шутку разгневанная Федора выталкивала комиссию из дома под рёв разбуженной Лидочки.

Варенька схватила дочку на руки, качала, но уединиться в спальне боялась, пока все не уйдут.

– Вы чего мне тут удумали, ссильничать девку? Знаю я, чаво вы припёрлись! Думали, раз безмужняя, так и ничейная?! Не дам я Варьку в обиду, не на ту напали! – продолжала греметь Федора. – Ишь, припёрлись, да ещё пожрать сподобился! И не стыдно тебе, Анисим? Вот до мамки твоей дойду, она тебе всыпет!

Громкоголосая хозяйка вытолкала непрошеных гостей за дверь и тяжело привалилась к косяку двери.

– Беда, Варварушка, ой, беда, – простонала она. – Надо что-то думать, не зря вон припёрлись. Докопаются до вас, кто вы такая, и что тогда будет? И с Лидочкой?

Варя молчала. Кормила дочь грудью, а та хваталась второй ручкой за ворот, шарила по второй груди, хулиганила. Голова соображала, как лучше поступить. Уйти, ночью, покуда все спят. Но куда пойти? У неё ни денег, ни ценностей, которые можно продать. Есть серебряные подсвечники, которые можно продать, но хватит ли ей для того, чтобы устроиться на новом месте? И сколько они вообще сейчас стоят?

Барыня никогда раньше не держала в руках большие деньги. То, что давал папенька на мороженое да булочки на прогулке – не в счёт. Не знала ни цен, ни правил. Всегда ей всё готовое приносили слуги, а все желания выполнял отец. Папенька, где ты, что с тобой?

А если попробовать вернуться в отчий дом, в Хвалынск? Но где гарантии того, что его тоже не разграбили, как имение Гавриловых? И приедет она с новорожденной дочкой к руинам да пепелищу…

Где сейчас могут быть её муж и его родители, она даже не представляла. Лелеяла тайную надежду, что приедут проведать в имение, да разыщут её… Но надежды было мало.

– Ничего, Федора, что-нибудь придумаем. Ты раньше времени не городи, может быть, пронесёт ещё. А не выйдет – сбегу куда-нибудь. Где-нибудь и мне на этом свете место найдётся… – Варенька вздохнула и посадила дочь на коленки. Та тянулась к куску хлеба, что лежал на столе с неоконченным завтраком, и мать машинально сунула ей в его в руку. Лидочка взвизгнула от удовольствия и тут же обслюнявила кулачок с зажатым сокровищем.

– Я пойду у бабок еще поспрошаю, что за сельсовет такой и что они хотят, – с надеждой произнесла Федора, прибирая со стола. Есть никому не хотелось. – Давайте дитё мне, а сами пойдите воды натаскайте. Пусть видят, что мы их не боимся.

Варенька встала, отряхнула свою бессменную юбку, расправила плечи и вышла в сени. Там схватила два ведра и с гордо поднятой головой вышла на улицу. До колодца было идти совсем ничего – через два дома. За околицей никого не было, и девушка незаметно выдохнула.

Набрав воды у колодца со скрипучим воротом, пошла обратно, старательно выпрямляя спину, чтобы распределить нагрузку. Уже привыкла за месяц к этой работе, и шла споро, почти не раскачивая вёдра. Под самым забором Федориного дома увидела фигуру, тут же отделившуюся от досок. Это был тот самый мужик, что предлагал ей прогуляться в лес. Привычка сохранять самообладание не подвела – Варенька и бровью не повела, что узнала.

Мужик же, пристроившись чуть позади неё, нашёптывал:

– Что, потаскуха городская, нос воротишь? Ты у меня смотри, на тебя подозрения есть. Иван-то Евдокимов сын зимой толковал про барыньку, что в доме Гавриловых жила. Не ты ли случаем? Вас, белоручек, издалека видать. Ишь, как нос задрала! Мы на тебя управу найдём, – жарко дышал ей в шею и неприятно шевелил волоски.

Варвара, не разворачиваясь, шикнула на него:

– А ну пошёл вон отсюдова! Не видишь, воду несу – оболью ненароком! – угрожающе пихнула в его сторону ведром. – А не угомонишься, пойду на тебя в сельсовет жаловаться. Не смог нормально бабы добиться, к мужикам поныть пошёл? Да на тебя, на такого убогого, ни одна баба не взглянет! У, чёрт!

Старательно копировала словечки, что слышала от Федоры. А у самой сердечко трепыхалось, как подбитая птица. Замирала и ждала, что скажет в ответ.

– Ну, ссссука, поплачешь ты ещё, – выругался тот и сплюнул себе под ноги. Спиной почуяла – отстал. Не оглядываясь, зашла в дом и, поставив вёдра в сенях, оперлась на стену. Ноги не держали.

На глаза навернулись слёзы, стало жаль себя. «Господи, за что мне это? Где моё место? Почему меня отовсюду гонят? Где моя жизнь?» Глотала солёные слёзы, заглушала рыдания – не хотела быть обнаруженной. Не любила, чтобы кто-то видел её в минуты слабости.

Успокоившись, одёрнула юбку, вытерла слёзы тыльной стороной руки и толкнула дверь в избу. Решилась.

– Федорушка, мне уехать придётся. Не отстанут они, – неопределённо махнула рукой в сторону улицы. – Им этот, с речки, про меня рассказал. Сказал, что Иван спьяну проболтался, что в поместье барыня живёт, вот он и сказал им, что это я.

– Да куда ж вы поедете-то, Варвара Александровна? – всплеснула руками Федора. – Да и денег у вас нет.

– Я в Самару поеду, искать Толенькиных родителей. И там папенькины друзья живут, я некоторых знаю. Попрошу у них помощи. Только Лидочку мне придётся здесь оставить, неизвестно, что меня там ждёт. Ты сможешь за ней присмотреть? – не просила, а практически приказывала Федоре. Знала, что та не откажет – больно уж привязалась к девочке, жизни без неё не мыслила. И у Вареньки теперь были развязаны руки.

– Да уж конечно, вам её тащить с собой не стоит. Может, оно и к лучшему. Ребёнка, чай, не тронут. А вы схоронитесь, пока здесь не уляжется, да и вернётесь потом. А за Лидочкой я как за родной присмотрю, папеньку-то её я вынянчила, она мне как внучка, – бормотала Федора, комкая на груди платок. Впервые она показалась Вареньке постаревшей и какой-то беззащитной. Будто Варя выросла и стала наконец взрослой, а её прислужница сгорбилась, уменьшилась в размере и стала немного беспомощной.

Варя прошла в комнату, чтобы сложить в узелок смену белья, подсвечники с барского дома, фотографию мужа. Туда же убрала обручальное кольцо, снятое с пальца. «В. от А. 1917» было выгравировано на обратной стороне. Это был один из двух подарков от Толеньки на свадьбу. Второй – золотой медальон с фотографией её и супруга – она носила на шее не снимая. Его она поглубже запрятала под блузку и прикрыла шею платком. Если потеряет узелок – то хотя бы медальон останется.