Проклятие прабабки. Род одиночек. Книга 2

С тех пор Вареньке стало не до сна. Она отчаянно завидовала сестре, а та, будто не понимая, куда катится их жизнь, светилась от любви и счастья. Ну почему?! Почему ей всё, а мне опять ничего?

Почему ей всё достаётся просто потому, что она старшая? Вот и замуж ей выпало выйти первой. Да за кого! И дворянский титул ей, и красивый молодой муж, и житье в Крыму, а быть может, и заграницей! Варенька всегда чувствовала себя на вторых ролях. Сестра была благовидной, скромной. Она соблюдала все правила, которых было предостаточно в их детской жизни. С удовольствием носила все платьица, которые подбирала ей маменька, и не протестовала против жёстких кос, от которых глаза лезли к ушам.

Таньке всегда приглашали лучших учителей, да и мальчики всегда обращали внимание на неё – белокурую голубоглазую кроткую голубку – тогда как сама Варенька всегда была полна жизни, ярких идей. Она лазила с соседскими мальчишками по деревьям в их яблоневом саду и сбивала им палкой самые сладкие плоды.

Это она, Варенька, придумала утаскивать у Дуняши свежую, только что высушенную пастилу и устраивать походы в меловые горы. Она была ярче Тани и красивее её! Как могут эти глупые люди сравнивать Варенькин румяный цвет лица и бледную Танькину немощь? Её яркие рыжие кудри и бледные русалочьи пряди? Обычные голубые глаза сестры и яркие, как вишни, карие глаза Вари?

Она злилась на сестру ещё и потому, что та будто совсем не замечала Варенькиного превосходства. Татьяна была мила и приветлива, прикрывала сестру в её проделках и всячески потакала ей. Казалось, что Таня не замечает, как отчаянно младшая сестра ненавидит её благонравие, её место первенца, её очарование и успех у молодых людей. И это раздражало больше всего – нельзя быть такой тютей!

А главное – Варя не могла простить Тане папенькину любовь. Тот выделял старшую дочку и невооружённым взглядом всякому было видно, что он тает от одного её присутствия. Танечка взяла красоту от матери и выросла ещё лучше неё. Её черты, цвет волнистых, почти белых волос, цвет голубых глаз – всё было будто бы лучшей версией материнских прелестей. Сама же Варя пошла в отцовскую родню, и уже одним этим отталкивала его взгляд. По крайней мере, так казалось самой Варе.

И, будучи от природы проницательной, Варя видела виноватое выражение в глазах отца, когда младшая дочь замечала нежные взгляды папеньки на старшую. Отец видел, что Варя всё понимает, и виноватился своим предпочтением, но ничего не мог поделать. Старшая дочь слишком сильно походила на мать, и он не мог скрыть особой любви к ней.

И Варенька задавалась вопросом: «Почему я всегда живу на вторых ролях? Что мне нужно сделать, чтобы я наконец стала главной? Чтобы вся любовь и внимание достались мне?»

Ответ, как ни странно, пришёл достаточно быстро. Анатолий Иванович Гаврилов, который посватался к Танечке, стал идеальной мишенью.

Мелкий потомственный дворянин, имеющий родословную аж от Ивана Грозного, действующий военный, но бедный, как церковная мышь. Он нуждался в состоянии, которое давал за дочерью богатый купец Мухин, и мог дать жене надежду на блестящее будущее благодаря своей карьере, приближённости к командующему одной из армий и возможности увезти будущую жену заграницу.

Кроме того, Танечка, казалось, по уши влюбилась в бравого военного и отвечала ему взаимностью. Везение сестры не могла стерпеть только Варенька.

«Почему ей всё, а мне ничего?», – билось в мозгу Вари всё то время, когда она наблюдала роман между сестрой и её женихом. Как и полагается ухажёру, тот приезжал почти каждый вечер и привозил то нарядную коробку конфет, то букет цветов, то красивую брошь или ленту. Толенька умел ухаживать.

И звёздный час Вареньки настал, когда Танечка уехала к тётке в Петроград заказать гардероб в приданое. Там её, словно на руку младшенькой, застали революционные волнения, и вместо запланированного месяца она застряла там на три.

Анатолий Иванович приезжать перестал, но внезапно у них с папенькой начались какие-то дела, и молодой жених возобновил свои приезды в дом будущей жены. Тут-то Варенька и получила тот шанс, о котором мечтала.

Приличий ради, и чтобы уважить гостя, Варенька стала его развлекать. Постепенно их беседы из гостиной перетекли в яблоневый сад, а потом и переросли в длительные прогулки вдоль Волги, вдали от любопытных глаз.

И Варенька свой шанс не упустила. Она смогла доказать, насколько она живее, ярче и интересней своей сестры. Она обольстила будущего мужа в прямом смысле этого слова, подарив ему первый поцелуй и соблазнив под одним из дальних яблоневых деревьев в саду отца.

А потом, громко рыдая, она сообщила папеньке о случившемся и о своей неземной любви к Анатолию Ивановичу. Ничего изменить уже было нельзя. С болью в отцовском сердце и без лишних сантиментов он дал благословение на брак и их обвенчали без помпы и большого торжества. Танечке в Петроград уже было не дозвониться, и всё получилось так, как получилось. Таня узнала обо всём только в день приезда. И эта тетеря зачем-то прыгнула в окно и сломала себе шею. Ну как? Как можно было убиться, прыгнув всего-то со второго этажа? Неужели можно быть настолько неуклюжей?

Сестра намеренно испортила Вареньке весь медовый месяц. Толенька ходил грустный и втайне плакал, чем вызывал в жене брезгливое отвращение. Мать старалась относится к единственной теперь дочери ровно и без осуждения, а вот в глазах отца навеки поселились боль и стыд. Варенька боялась к нему приближаться. Поэтому она уговорила мужа раньше намеченного уехать в Петроград, чтобы оставить уже опостылевшую деревню и приобщиться к светскому обществу. Толенька не соглашался, но в какой-то момент сообщил, что его вызывает командование и ехать в столицу всё же придётся.

Судьба снова повернулась к Вареньке лицом и в Петрограде они провели четыре счастливых месяца, когда она смогла вновь вернуть расположение мужа. И если бы не события 1917 года, то всё было бы иначе. В октябре большевики захватили власть и в столице начался хаос. В один не прекрасный день Толенька сообщил ей, что планы по переезду в Крым отменяются. Его командир уезжает воевать с большевиками, и молодой муж долгом службы обязан последовать за ним. А ей, Вареньке, беременной жене офицера, надлежит спрятаться в деревенском доме и ждать его возвращения.

И это злило Вареньку больше всего. Оставил бы он Таню одну? Отправил бы через охваченную революцией страну добираться до деревенского дома без сопровождения?

Варенька решила, что её муж не заслуживает подробного письма. Вывела второй строчкой:

«Я добралась в Васильевку, со мной и ребёнком всё хорошо. Ждём тебя здесь. Целую, твоя жена Варенька. 20 ноября 1917 года».

И отложила перо.

Глава 3

Баня была натоплена не жарко. Федорушка боялась навредить барыне и ребёночку, Толенькиному сыночку. Поэтому и Ивану – старому конюху, что помогал тут по хозяйству – велела нанести побольше воды, но огонь запалить не жарко, так, чтобы прогреться, пропотеть и на воздух. Сама же замочила травы и тонко нарезала чеснок, чтобы придать баньке целебный дух.

Варенька баньку любила. Долго сидела на полке, обмахивалась да обтиралась льняным платочком. Потом голая румяная Федора осторожно прохлопала её полное плодородное тело веничком, сполоснула тёплой водицей. Украдкой рассматривала живот – по всему выходило, что рожать молодой барыне скоро. Ещё не опустился, но уже сильно большой, и стоит торчком, как и полагалось будущей матери мальчика.

Скороговоркой рассказывала последние новости:

– А отец да матушка Анатолий Иваныча как уехали в августе город, дом-то и закрыли. Ну а я одна в таком большом доме сроду не жила, всегда на зиму уходила к себе в избу, в деревню. Так и в этот раз. Кто ж знал, что вы приедете, барыня. Только как это Анатоль Иваныч вас одну только отпустил, да в тягости?

Варенька сжала губы в тонкую полоску, хотела промолчать, но передумала:

– Так получилось, Федорушка. Он сам не ожидал, что его так скоро призовут. Да и не одну он меня отправил, а со служанкой. Но та не хотела в деревню ехать, вылезла на первой же крупной станции и сбежала, паршивка!

– Охохо, сколько же вам, барыня, вынести пришлось… – энергично обтирая Варенькины бока дубовыми листьями, приговаривала Федора. – А знать бы, что так получится, может и вообще не стоило бы ехать…

– Стоило, Федорушка. В Петрограде нынче совсем худо стало. Хлеба да яиц совсем не осталось, очереди длиннющие, в булочных пустые полки. Люди злющие, повсюду солдаты, так и шарят глазами, чем бы поживиться… Там совсем небезопасно стало. Поэтому Толенька меня к вам и отправил, потому как там и с голоду помереть можно…

– Ну мы-то вас тут в беде не оставим. У нас и курочки, и корова, и дрова запасены. Надобно, наверное, и вашим родителям написать? – вопросительно посмотрела Федора.

Варенька почувствовала, что ей душно, и встала, чтобы выйти:

– Своим я написала ещё из Петрограда, а адрес Толенькиных я не знаю, всё так поспешно вышло… Но я бы очень рада была их приезду.

Толкнула теплую деревянную дверь и вышла в прохладный предбанник. Глотнула свежего воздуха, в голове прояснилось. Схватила массивную плошку и зачерпнула из лохани воду, опрокинула на себя, смывая пот и прилипшие листья. Хорошо!

После баньки, завернутую в тёплый хозяйский халат, да накормленную густой пшённой кашей со сливочным маслом, да творогом со сметаной и мёдом, Вареньку совсем разморило. Давно она не чувствовала себя такой довольной и расслабленной. Заботливые Федорины руки были полными и тёплыми, убаюкивали, когда разминала она нывшую поясницу молодой хозяйки. В Петрограде она и забыла, как комфортно может быть дома, когда есть, кому о тебе позаботиться. Ужасающая действительность отступила на задний план, будто давая будущей матери место и время, чтобы успокоиться и произвести на свет будущего наследника дворянского рода Гавриловых.

Варенька вставала перед полуднем, вкусно завтракала в постели сытной деревенской едой и садилась за письма. Написала и свекрови со свёкром, и своим родителям. Каждый день писала Толеньке, но отправить не решалась. Сыпались из её рук на бумагу упрёки да обида, и сама понимала, что нельзя отправлять такое мужу. Когда уставала писать, шла одеваться и гуляла по яблоневому саду.

Федорушка причитала, что не пристало барыне гулять по холоду, но жизнерадостная Варенька не могла надолго запереть себя в четырех стенах. Всё-таки ей шел всего лишь семнадцатый год и она по-прежнему была молодой озорной девицей, не понимающей своего положения и слишком рано вышедшей замуж. Ей хотелось балов, поклонников, бокалов с шампанским и стихов о любви. Мысленно она сидела на берегу тёплого Чёрного моря и провожала закат, а на деле вышагивала круги по утоптанной тропинке, которая вела промеж голых яблоневых ветвей прямо к стылой реке. В её голове звучали звуки кадрили и вальса, и она неловко выбивала ритм своими кожаными сапожками по мощёному камнем двору: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три-раз.

Варенька скучала по той жизни, к которой готовилась с самого детства. Наряды, туалеты, визиты и карточки, утренние променады и приглашения на чай. Ей было уготовано вести праздную приятную жизнь, следя за домом да изредка журя нянек, которые сильно разбаловали детей. А на самом деле той жизни уже не существовало ни у кого. Мир, в котором она училась жить, перестал существовать. Но Варенька не хотела этого признавать, поэтому мысленно составляла список приданого для сыночка и долгими холодными вечерами шила распашонки, обметывала пеленки в обществе Федоры. Та перебралась обратно в барский дом, пригнала сюда корову и птицу, чтобы каждое утро не бегать в свою избу и ухаживать за скотиной там. Оставлять молодую барыню на сносях одну уже было нельзя.

Спустя месяц Иван принёс в дом вкусно пахнущую морозом ёлочку, которую решено было ставить в гостиной. Федора воткнула её в ведро с мокрым песком и позвала Вареньку наряжать. Но молодая хозяйка хандрила. Равнодушным взглядом смотрела она, как прислужница вешает на хвойную красавицу ленты да бусы, а ещё достаёт из нарядной коробки фигурки животных и балерин, сделанные из плотного картона и тиснёные золотом и серебром. Туда же пошли подвешенные на ниточках калачи, покрытые белой глазурью пряники и народные тряпичные куколки, которые Федора принесла из дому.

Справили вдвоём Рождество, потом настал черёд Нового года. Праздники проходили безрадостной вереницей, никем не встречаемые и нежданные. Наступивший 1918 год не сулил ничего хорошего. Через десятые руки доходили новости о том, что в Самаре установили Советскую власть. Дом губернатора забрали под нужды революции, а потом в нём прогремел взрыв и погибло много людей. Сам дом сильно пострадал. Отовсюду слышалось, что у помещиков надо всё отобрать и раздать бедным. Но до Варенькиной глухомани если и доходили такие слухи, то всерьёз деревенскими не воспринимались. Умами владели куда более насущные вопросы – хватит ли дров до конца зимы и чем кормить скотину? Как по весне пахать да сеять, хватит ли припасов? Мужиков, которым хотелось посудачить о политике, волновали в первую очередь вопрос завершения войны с Германией, и если и ждали новую власть, то чтобы в первую очередь для выхода из войны.

В ночь, когда сильно потянуло поясницу и между ног вдруг хлынула вода, Варенька сильно испугалась. Она схватила колокольчик и изо всех сил звенела им, пока запыхавшаяся Федора не прибежала на зов и не ахнула, увидев мокрую барыню.

Пока она перестилала постель, Варенька мелко дрожала да постанывала, хватаясь за живот при каждой схватке. Федора переодела её и уложила в постель, наказав считать время между «болючими», а сама оделась и унеслась в деревню за повитухой. Варенька ещё загодя велела не ждать врача, который жил за две деревни от Васильевки, и надеялась обойтись местной знахаркой.

Мелко дыша и покрываясь испариной от боли и страха, Варенька одними губами молилась Богу. Она ничего не знала о том, как ребёнок появляется на свет. Она была младшей дочкой в семье, и после неё мать больше не рожала. А возможности что-то узнать или, больше того, подсмотреть за кем-то у Вареньки не было возможности. Она видела, как сношаются да приносят щенков собаки у них во дворе дома, но без подробностей. И на этом её познания в деторождении заканчивались. В любовных романах, где так мастерски описывались сцены соблазнения, про появление потомства не было напечатано ни слова. Поэтому Варенька тихонько поскуливала от боли и страха, да считала про себя интервалы между невыносимыми схватками.

В момент, когда вернулась верная Федорушка и привела с собой повитуху, Варенька уже верила, что умирает. Такая боль, которую она испытывала, не могла нести за собой ничего хорошего. Она последними словами ругала своего мужа, день их свадьбы, своих родителей, которые допустили это. Её лоб был мокрым и покрылся испариной, а взор затуманился.

Повитуха, которую Федора называла Ариной, первым делом прикрикнула на роженицу:

– Молчать! Чего скулишь? Не ты первая, не ты последняя рожаешь!

Потрясённая Варенька открыла глаза и в упор посмотрела на ту, которая посмела на неё кричать. Ни разу в жизни никто из домашних не повысил на неё голос. А эта сразу же зажгла в ней тлевший огонёк злости, которую она вынашивала в себе вместе с ребёнком.

– У меня тут барей нету, нянькаться с тобой не буду! – с вызовом заявила Арина, деловито закатывая рукава и командуя Федоре: – Таз горячей воды, чистые тряпки, нож. И на вот, травки завари да ей дай, пусть пьет, силу набирает.

И опять повернулась в Вареньке:

– А ты слушайся меня, и всё будет хорошо! Молодая, сильная, ещё нарожаешь барину своему целую роту. А сейчас надо подышать. Давай, дыши, вот так…

Варенька слушала повитуху и молча делала то, что она говорит. Она поняла, что женщина знает, что делает, раз так уверенно распоряжается в чужом доме, и полностью доверилась ей.

К рассвету роженица совсем выбилась из сил, а повитуха, наоборот, оживилась. Она ощупывала руками Вареньку и скомандовала Федоре:

– Неси чистое полотенце, принимать будешь. Уже идёт!

Вареньку пронзила острая боль, от которой она завыла, как раненый зверь. Мощные судороги выталкивали из её организма ребёнка, который устал сидеть внутри и просился на свет. Повитуха что-то делала между её раскинутых ног, Федора застыла рядом с вышитым рушником, а Варя толкала наследника всем своим существом наружу и кричала низким утробным голосом, которого сама от себя не ожидала.

И когда первые лучи солнца начали проникать в комнату сквозь прозрачные занавеси, она вытолкнула на свет сперва голову, а потом и всё тельце ребёнка и ощутила освобождающую пустоту внутри себя. Арина ловко поймала ребёночка, перевернула его, хлопнула по попке и добилась крепкого уверенного «А-а-а-а-а». Заулыбалась, плюхнула на руки Федоре и быстро обтёрла рушником. Потом метнулась к комоду, запеленала его в чистую пелёнку, которую собственноручно обмётывала Варенька, и, улыбаясь, вручила свёрток ошалелой матери:

– Девка у тебя, крепкая да горластая, – сообщила она с усталым вздохом.

Варенька приняла лёгкий свёрток и неверяще смотрела на сморщенное личико с узкими заплывшими глазками и пухлыми щеками.

– Девка? – сухими губами прошептала она. – А почему не сын?

Повитуха по-доброму рассмеялась:

– Ну кого заделал твой муженёк, тот и родился! Следующий, значит, сын будет. Да ты не переживай, сперва няньку родила, а потом – ляльку. На всё воля Божья!

Варенька посмотрела на повитуху и улыбнулась. Девочка… Этого она не предусмотрела. Она настолько была уверена, что родится сын, что даже не придумала имени для дочки. Она со вздохом произнесла:

– Ну, раз так, то пусть будет Лидией. Лидочка, как моя бабушка, – решила она, а Федора заулыбалась. Пока Арина принимала послед, да обмывала новоиспеченную мать, Варенька блаженно улыбалась, а Федора еле слышно ворковала над младенцем. Потом барыне перестелили кровать и уложили её, чистую и уставшую, отдыхать. Рядышком положили дочку, которая Варенка сгребла себе на руки.

Ребёнок пригрелся у матери на руках и погрузился в сон. А Федора неслышно прибирала в комнате, прошептав:

– Я Арине в соседней комнате постелю, она до завтра побудет. Научит к груди ребёночка прикладывать, да вас, барыня, осмотрит. Покойной ночи вам, Варвара Александровна! – впервые с почтением назвала по имени и тихонько притворила дверь.

Варенька уснула. Ей снился дом в Хвалынске да сестричка Танечка, которая убегала от неё, весело смеясь и смешно перебирая своими крошечными ножками. Не было у Вареньки тогда к сестре ни зависти, ни обиды, ни злости. Сон был светлый и радостный. Проснувшись поутру от крика голодной дочки, Варенька больше о Танечке и не вспоминала.

В деревне не нашлось кормилицы, поэтому ей пришлось кормить Лидочку самой. С непривычки грудь Вареньки сильно болела, трещины да болячки не сходили с нежной кожи. Федора делала всё возможное, чтобы помочь новоиспечённой матери: исправно готовила мазь из оливкового масла и воска, сворачивала чистую тряпицу и давала мусолить новорожденной, чтобы хоть немного её отвлечь. Но тщедушная Варенька ела мало, молока у неё не хватало, и ребёнок постоянно плакал. Варя психовала, совала орущий свёрток Федоре в руки и уходила гулять на двор.

Там, убегая в тишину сада, к самой реке, кричала от досады и топала ногами. Ругалась на жизнь, отчего та несправедлива – запереть её, молодую да красивую, в этой глуши, с одной-единственной прислужницей да с орущим младенцем, который измочалил её в кровь. Отдышавшись и хоть немного выплеснув свою ярость, возвращалась домой, пристыженная, и принимала у Федоры с рук свою дочь, чтобы опять взорваться ближе к ночи.

Так и проходили её дни. Варенька металась, будто в клетке, а поделать ничего не могла. Иван, приходивший поделать мужскую работу во дворе, то и дело приносил разные вести. В губернском городе – Самаре – продолжалась борьба за власть. Вести приходили вместе с железнодорожниками, которые работали на станции, находившейся в трёх верстах от Васильевки. Большевики воевали с другими революционерами, действовала контрразведка и подполье. А в стране, между делом, разгоралась Гражданская война. Только никто пока этого не понимал.

Маленькая Лидочка наконец окрепла и смогла приспособиться к материнской груди. Молоко у Вареньки пришло и теперь дочка активно набирала вес. Округлились щёчки, на ручках и ножках появились младенческие перевязочки. Варенька привыкла к тому, что её жизнь теперь всецело привязана к маленькому пищащему комочку, то и дело пачкавшему пелёнки, и научилась наслаждаться светлыми моментами. Она то и дело нюхала толстенькую складочку между шеей и затылком Лидочки, не веря, что ребёнок может так божественно пахнуть. Она зарывалась лицом между ручек и ножек дочки и целовала голый животик, вызывая у той безудержный громкий смех.

Первая улыбка, первое узнавание – всё это наполняло Вареньку счастьем, и она на мгновение забывала, что заперта одна в большом деревянном доме посреди заснеженной зимы. Письма не приходили. После того, как она отправила одно Толеньке, одно родителям и одно свекрам, она и забыла, что на них нужно ещё ждать ответы. Жизнь шла своим чередом, радуя Варю своей стабильностью и огорчая монотонностью.

Федора же навсегда влюбилась в маленькую Лидочку и не выпускала её из рук. Её одинокое сердце истосковалось по детям, по материнской любви, и она искренне привязалась к малышке и её маме. Федора, грешным делом, была даже рада, что Варенька чаще хотела побыть одна, чем с дочкой. С великим наслаждением истинной бабушки крестьянка, вышедшая уже из своего женского возраста, пестовала любимицу. Бережно купала в тёплой воде, жёлтой от отвара ромашки. С особым тщанием наглаживала тяжёлым чугунным утюгом пелёнки, пела колыбельные и выносила плотно укутанный комок в люльке на улицу – поспать. Свято верила, что детский сон на морозе самый полезный. Ночами прибегала, если Лидочка вдруг раскричится, и подносила Вареньке на ночное кормление, а потом баюкала полночи, чтобы её любимица выспалась. Не жалела Федора ни сил, ни времени для барской дочки. Носилась с ней, как с родной, да радовалась, что привалило ей на старости лет такое счастье.

Между тем снег растаял, побежали ручьи, и в Васильевку пришла настоящая весна. Солнце всё чаще освещало зазеленевшие яблони, Варенька стала подолгу бывать с малышкой на улице. Она чувствовала, что что-то грядёт. Ещё немного – и кончится её заточение на этом острове безмятежности. Впереди было целое лето, которое должно что-то изменить в её жизни. Сердце её ждало бури, ум мечтал скинуть оковы и зажить, наконец, свободной и яркой жизнью. И буря настала.

Г