Мордвин

Уважаемый читатель! Я живу не в вакууме, не на другой планете, и многие годы задаю себе вопрос: таких людей, какими были мои родители, на свете много ли? Сомневаюсь…!

Стариков и детей мама обязательно приглашала в дом и кормила обедом. И если в это время кто-то из нас ел, то сидели мы все за одним столом. И обед для всех был одинаков! Меня всегда удивляло, что детишки поев, особенно варенья с чаем, тут же за столом и засыпали. Сейчас-то я понимаю, что нищие дети редко были сыты. Помню, мама покупала много всякой тары. После войны никаких банок не было. Ничего не было. Мама на рынке договаривалась с селянами, и ей привозили прямо домой много страшненьких глиняных горшочков. В них она наливала варенье – как правило, чёрную смородину. Витамин «С»! И эти горшочки с вареньем раздавала детям-сиротам. У нас меньше десяти человек вечером ужинать за стол не садилось. Кто были эти люди? Понятия не имею! Я уж не говорю про родственников. После войны жилось голодно, и малознакомые люди приходили к нам поесть. Родители всё понимали, и никому не отказывали.

Мама с папой хотели удочерить маленькую девочку, на год моложе меня. Рыженькая, с синими глазками, и с рыжими веснушками! Звали – Зинонька. Малышка пришла просить подаяние со своей бабушкой. Папа их не отпустил, пока не узнал всё об их жизни. Мама и папа Зиноньки поженились после войны. Но папа умер от фронтовых ран. Вскоре умерла и мама – очень молодая женщина. Умерла от обширного воспаления лёгких. Таких судеб после войны было много. И осталась девочка с бабушкой. А бабушке – семьдесят девять лет! Папа с мамой предлагали им переехать к нам. Но бабушка не согласилась. Она не поверила! Так и сказала: «Помру, кому Зинонька будет нужна? Уж нет, пусть в своём дому живёт…!» И сколько родители ни уговаривали – не верила. Мама с папой помогали им всем, чем могли. Последний раз я видела Зиноньку, когда была уже студенткой. Девочка удачно вышла замуж за военного, поступила в институт, а бабушка умерла… И умерла именно в тот день, когда внучка получила студенческий билет.

В детстве я не знала, как живут другие люди. Думала, что образ жизни моих родителей и есть образ жизни всех взрослых людей. Я уверена, при любом доходе мои папа и мама помогали людям. И я считаю, что именно так и надо жить. И именно так я и живу, за что безмерно благодарна своим родителям!

Мои родители – учителя от Бога. Именно учителя! Умели воспитывать своих детей без нудных нравоучений. Будучи секретарём обкома партии, папа часто ездил по колхозам. Несколько раз брал и меня. Очень хорошо помню одну поездку. Коль скоро меня в машине сильно укачивает, ехали мы на поезде. Очень интересное путешествие! Во-первых, вагон совсем даже не похож на нашу квартиру. Он трясётся, но не страшно. Супом меня не кормили, а дали вкусный бутерброд с копчёной колбасой. Мама дома говорила, что такая еда не полезна детям, но один раз можно. Папиного стола с зелёной лампой в вагоне не было и папа ничего не писал, зато весь вечер рассказывал мне интересные истории. А ещё папа разрешил попрыгать на скамейке! Мама бы не разрешила. Мне очень понравилось ездить в поезде!

Рано-рано утром мы вышли из вагона, и к нам подошёл какой-то дядя и повёл нас к машине. Крыша машины была брезентовой – я знала, что это такое. А стенок не было. Мы долго-долго ехали по какой-то дороге, очень неинтересной. Единственное приятное впечатление, это пыль из-под колёс, которая неслась за нами красивыми, чёрными струями. Когда мы приехали в нужную нам деревню, сразу же пошли умываться. Папа, шофёр и дядя, который нас встретил, были абсолютно одинаковые: очень чёрные, с блестящими несчастными глазами. А папа протёр лицо платком и стал полосатым. Дальше – ещё интереснее! Шеренгой стояли люди. Справа мужчины, слева женщины. А перед ними – начальник. Это я тоже поняла. Жара была несусветная! Мужчины все в тёмных пиджаках, многие с орденами. Мужчины меня не впечатляли. Интересны были женщины. Я никогда не видела таких красавиц! Тёти нарядились в белые платья, а поверх – фартучки. Как у дежурных в садике. Только тётины фартучки были красивого красного цвета. А ещё на тётях висело много бус. А у некоторых на головах – короны! Как в сказке! Правда, не все тёти так красиво нарядились. Были и совсем некрасивые. В стареньких платьях с заплатками.

Начальник вышел вперёд и стал рассказывать, как хорошо все живут, потому что партия КПСС хорошая. Я была с ним не согласна. Если у некоторых тёть нет красного фартучка, бус и короны, разве они хорошо живут? Пока начальник говорил, папа с интересом рассматривал собравшихся. Я видела, что папа тоже чем-то недоволен. Прервав дядю-начальника, папа обратился к собравшимся.

Шумбрат улезе! (Здравствуйте!)

Дальше папа бегло говорил на мордовском. Я далеко не всё понимала. Поняла только, что папа познакомится с каждым поближе.

На этом собрание закончилось. Папа взял меня за ручку и подошёл к самой некрасивой тёте. Мы пошли к ней домой. Как же убого жила семья! Муж женщины погиб на войне. Осталось четверо детей и старики-родители. Крестьянка боялась сказать, что председатель (начальник) не заплатил ей по всем трудодням. Но папа настоял на своём… Потом он попросил женщину дать хлеб, соль и квас. Соли принесли чуть-чуть, в тряпочке, хлеб имел странный цвет, а кваса и вовсе не было. Папа ел хлеб, запивал колодезной водой и лицо его на глазах темнело. Уходя, он положил много бумажек-денежек под полотенце с хлебом. История эта повторялась во всех избах, в которые мы с папой заходили. Будучи студенткой, я спросила, зачем папа ел у крестьян хлеб с солью? Папа поднял на меня глаза и строго спросил:

– Ты до сих пор не поняла?

– Нет.

– Я проверял, сколько лебеды положено в хлеб. А полная солонка, Таличка, – показатель благосостояния крестьянской семьи. Восемь лет мира, а хлеб с лебедой, и соль – на вес золота…! Э..эх, доченька…!

Интересно, сколько папа оставил денег только в том, запомнившемся мне селе? Много…

Закончив обход, папа пошёл «общаться» с председателем в сельсовет. Меня предусмотрительно оставили на улице. Я не знаю, что папа говорил начальнику, только выскочил председатель потный и красный и … как по волшебству, потянулись обозы с дровами, зерном и ещё с чем-то, в указанные папой хаты.

Говорила, говорю, и буду говорить!

Папа! Вы самый умный и благородный человек на свете! А я – самая счастливая дочь. Ибо я – Ваша дочь!

Не обошлось и без курьёзов. В одной избе папа долго говорил с хозяином дома – инвалидом войны. Мне же очень хотелось посмотреть настоящий огород, и папа попросил хозяйку дома провести экскурсию. Женщину звали Марфа. По-русски она не говорила, но мне это и не нужно было. Я в восторг пришла, увидев, что помидоры растут на маленьких деревцах. Таких же, как на картинках! Опять же, меня угостили сладкой морковкой прямо с грядки. Я её сама мыла в старой кадушке! А ещё тётя Марфа подарила свёклу, репку, маленький кочан капусты прямо на ножке! И тут я увидела … много арбузов! Они лежали на земле около забора и за забором! Были разные – большие и маленькие, зелёные и в полоску!

– Тётя Марфа, пожалуйста, отрежьте мне кусочек арбуза. Хоть маленький!

Тётя Марфа меня явно не понимала. Женщина догадалась, что я что-то прошу… Сорвала незрелую антоновку и протянула мне. Яблонь-то было всего две! И обе «Антоновки».

Поняв, что арбуз не получу, я заплакала. Да ещё как горько! Женщина испугалась. Я никак не хоте ла уходить. Плакала и плакала… Через какое-то время пришёл папа. Тётя Марфа стала что-то объяснять… Папа её успокоил.

– Доченька, ты что плачешь?

Папочка, миленький, попроси тётю Марфу… х.. хоть маленький кусочек арбузика…

– Где арбуз, Натуличка?

– В..вот!

Папа засмеялся. Повернулся к тёте Марфе и что-то сказал.

– Это, доченька, не арбуз. Это тыква. Она ещё месяц зреть будет.

Что такое тыква, я знала. Слёзы высохли, я с интересом рассматривала огромную красавицу.

– Дригорий Якывлич, мон… (дальше беглый мокшанский). Папа улыбался и кивал головой… Тётя Марфа нагнулась, пошарила в траве у забора. В руках у неё сверкнул серп. Р..раз! И тыква откатилась к забору. Я увидела растерянное папино лицо.

– И напрасно, Марфа. Мало ли что она хочет. Дальше я не расслышала, поняла только, что папа недоволен. Добрая тётя Марфа гладила меня по головке, улыбалась и показывала рукой, сколько этих тыкв растёт вдоль забора. А папа всё хмурился и выговаривал тёте Марфе, что она не права, и что дети должны знать, что можно, а что нельзя. И что поощрять попрошайничество недопустимо. Папа конечно же был прав. Но мы с тётей Марфой откровенно радовались исходу дела…

День прошёл, и нам надо было возвращаться. И опять возле сельсовета выстроились крестьяне. И не просто выстроились, а принесли гостинцы. Ещё и ещё раз преклоняюсь перед папиным умом! Конечно, папа не собирался забирать у бедных крестьян последнее. Но ведь и отказать – значит, обидеть людей. Папа выступил с речью. Сказал спасибо за гостинцы и плавно перешёл к тому, что он лучше сам скажет, что ему надо.

Какой же папа был наблюдательный! У тёти Марфы он попросил помидор. Только один! Тот, который созрел возле яблони. – Уж очень понравился! У тёти Ольги – корчажку кваса. – Эх, Ольга, ну и знатный квас у тебя! У Василисы – пучок лука. – Прямо как солдат в карауле стоит!

Ещё я помню, нам каравай ржаного хлеба подарили, с которым встречали. Крестьяне удивлялись

– Неужели большой начальник будет это есть?

– А как же! В городе такого днём с огнём не найти!

Не скрою, тётя Марфа принесла три спелых помидора. Ну и вкусные же они были!

С тем мы и уехали.

Я всю дорогу спала, но про гостинцы маме – свёклу, репку и капусту на ножке, не забыла. А ещё мы везли тыкву. Вот мама обрадуется!

На следующий день я взахлёб рассказывала, как было интересно в папиной командировке! Мама слушала, задавала вопросы…

Дошла до тыквы. Стала рассказывать, сколько у доброй тёти Марфы тыкв. «Целая тысяча! Нет, даже не тысяча, а миллион!» Подумала… «Даже сиксилион!»

– Секстиллион – поправила мама. Скажи мне, Наталья, зачем ты выпросила у тёти Марфы тыкву? Она её вырастила для своих детей. Тётя Марфа и так много всего подарила: и репку, и свёклу, и капусту. Морковкой тебя угостила. Тебе не кажется, что ты поступила дурно? Разве тебе не стыдно за свой поступок? Наташеньке не было стыдно… Ни капельки! Наташеньке очень нравилась тыква! Поняв, что ребёнок не собирается раскаиваться, мама всерьёз заволновалась: пробел в воспитании налицо! Несколько дней мама на все лады рассказывала мне, как я провинилась. Не чувствовала я угрызений совести, и всё тут! Красивую тыкву завернули в газету и закатили под кровать. И каждый день доставали, протирали, заворачивали и водворяли на место! Я была в восторге! Мама сказала, что тыква созреет и из неё достанут тыквенные семечки. А саму тыкву можно и в духовке запекать, и в кашу добавлять. Тыква очень полезна. В ней много каротина. Меня это слово насторожило. Я знала, что такое карантин. Приятного мало.

– Не карантин, доченька, а ка..ро..тин – по слогам проговорила мама. Это такой натуральный витамин. Очень полезный детям.

– Мама, почему у тёти Марфы нельзя тыкву попросить? У неё же много. Пусть она нам ещё одну даст!

Мама пришла в ужас! Ребёнок отбился от рук…! Папа так не считал. Я слышала, как он говорил маме:

–Ничего не случилось, Шуринька. Надо, чтобы девочка поняла, осознала, что выпрашивать нехорошо.

– Я все зубы источила, объясняя. Ничего понимать не хочет. И это в шесть лет? А что дальше будет? Макаренко чуть ли не преступников перевоспитывал, а я с собственным ребёнком справиться не могу! Какой же я педагог?

Папа улыбался.

– Позволь, Сашенька, я с дочкой поговорю.

– Поговори… Обречённо согласилась мама.

Прошло дня два. Я уж и забыла, что «отбилась от маминых рук». Однако папа, я так поняла, не забыл…

– Значит, Натуличка, ты рада, что выпросила у тёти Марфы тыкву? – вдруг неожиданно спросил папа.

– Да, честно ответила я. Посмотри, какая она красивая! В ней семечки есть! Она под кроватью живёт! Я сейчас прикачу её к тебе!

– Не надо, спокойно ответил папа. Скажи мне, доченька, как ты считаешь, человек должен работать?

– Да, ответила я.

– А для чего взрослые работают?

– Чтобы денежки заработать.

– А зачем им денежки?

– Чтобы покупать на них…

– Правильно.

Представь себе, что придёт к нам тётя Марфа и выпросит у нас деньги. И на что мама будет покупать продукты? И что мы будем есть?

– Я не знаю…

– Доченька, ты видела, какая большая семья у тёти Марфы? Что они вырастили на огороде, то и кушают. А ты у них тыкву выпросила. Разве это хорошо?

– Нет, тихо ответила я.

Яркое детское воображение заработало… Перед моим мысленным взором мелькали картины одна страшнее другой. Тыквы съедены, и каша съедена, а самую большую тыкву увезла я! И дети тёти Марфы плачут… Я заплакала.

– Папочка, давай я тёте Марфе ириски отдам. Ещё мне мама пряничную рыбку купила. Я у неё только хвостик откусила… И её отда..ам…

– Не плачь. Я тёте Марфе обязательно помогу, а ты запомни: слово «дай» надо говорить в крайних случаях. И ничего, ни у кого выпрашивать нельзя. Это очень стыдно!

С того вечера прошло почти семьдесят лет, и я ни у кого, ничего никогда не просила. Всякое бывало. И трудно приходилось. Я никакой работы не стыдилась. Главное, чтобы труд был честный. Клянчить – дело последнее!

Каждый из нас слышал: родители порядочные, а дети покатились по наклонной плоскости. Не верьте этому! Значит, не такие уж и порядочные были родители. Я прожила свою жизнь абсолютно честно, что называется, в белых перчатках. Это Вы, папа, и Вы, мама, своим примером заложили во мне этот фундамент. И я безмерно уважаю прожитую Вами жизнь, и считаю великим везением то, что у меня были такие родители – кристально чистые и кристально честные!

Кем бы мой папа ни работал, какой бы пост ни занимал, он всегда был рядом с людьми. Запомнились мне с раннего детства папины конференции. Времени на отдых папа практически не имел. И отдыхал он с точки зрения обывателя весьма странно. Папа выходил во двор, садился на ближайшую скамейку и начинал говорить с первым мужчиной, который оказался рядом. Аудитория разрасталась на глазах. Люди занимали лавочки, сидели на деревянных бортиках песочницы; в тёплое время года приносили фуфайки, расстилали прямо на земле. На них и сидели. Подходили и женщины. Каких только вопросов люди не задавали папе! На все отвечал! А если вопрос требовал проработки – говорил, что обязательно разберётся и в следующий раз ответит. И никогда не забывал своих обещаний. Женщины жаловались на житейские проблемы, на своих мужей-выпивох, на несправедливость на работе. Папа всегда серьёзно относился к «бабьим слезам». Мужчины-выпивохи представали пред папиным судом. Разговаривал папа с каждым с глазу на глаз. Что он им говорил – я не знаю, знаю только, что аудиенция очень помогала. Пить, конечно, не переставали, но не дебоширили. Зарплату в семью несли, и на жену руку поднимать опасались. Пропивай то, что накалымил. Так ведь накалымить не всегда удавалось. После войны мужчин было мало и хвосты они распускали, красочнее павлиньих! Папа такое отношение к женщине физически не переносил. И горе было тому начальнику, который соизволил обидеть женщину! Можно было и партбилетом поступиться…

Я была маленькая, но суть разговора уловила. Жила в нашем доме семья. Он – партработник средней руки; она – служащая, на двадцать два года моложе мужа, и маленькая девочка – их дочь. Женщины судачили, что глава семьи в своё время надругался над молоденькой девочкой, а потом ему пришлось на ней жениться – потому как люди слышали её крики о помощи. В те времена слово «изнасиловал» женщины не произносили. Даже слово «беременная» считалось неприличным. Говорили – в положении. А беременные женщины как могли скрывали растущий живот. И в последние месяцы беременности мужчинам на глаза старались не попадаться. Теперь представьте, кем была женщина после войны. Человеком в услужении! Уж кто-кто, а папа это прекрасно видел и знал. Я хоть и была малым ребёнком, а отлично понимала, почему мой папа не подаёт руки Тонечкиному папе. А Тонечкин папа всегда опускает глаза, когда видит моих родителей.

К моим родителям любой человек, даже абсолютно незнакомый, мог обратиться с любым вопросом. Папа с мамой не удивлялись, просто помогали. Есть люди, которые не способны на самоотдачу и будучи неспособными, завидуют благородным. Да не просто завидуют, а ненавидят и мстят.

Были у моих папы и мамы друзья – некто Соловьёвы. Я до сих пор не поняла, кто были эти Соловьёвы? Глава семьи не воевал. Почему – неизвестно. Зато «поймался» на воровстве. Якобы, детдом не досчитался с его помощью мешка муки. При Сталине за такое расстреливали. Папа пожалел детей Соловьёва. Мешок возвратили, а делу не дали ход. Казалось бы, этому парттоварищу и его жене надо всю жизнь помнить добро и быть благодарными. Они и помнили. Жена Соловьёва всю жизнь строчила на папу анонимки, а сам Соловьёв оказался ещё и мелким подлецом. Я не понимаю родителей. Эти Соловьёвы к нам в гости ходили. Папа всё знал и только посмеивался. Хороши шуточки!

Мама выходила папу после авиакатастрофы. Я поняла, что папа не умрёт и успокоилась. Это был хороший период моего детства. Я ходила в пятый детский садик, где ко мне прекрасно относились. Про тот, первый, я даже не вспоминала. Мой папа мокшанин, а мама – эрзянка. Значит, моя национальность – мордовка. Мордва, как известно, представители финно-угорских народов. Я была в Финляндии много раз. Свой вывод сделала. Пунктуальность, чистоплотность и стремление к упорядоченности – черта характера финских женщин. Не знаю, сказалось ли происхождение или уж такой моя мама уродилась, но в нашем доме, не смотря на обилие гостей, порядок поддерживался идеальный!

Я уже писала, у нас было очень много родственников. С маминой стороны – понятно, кто кому и кем доводился. А вот с папиной стороны… Сплошные двоюродные сёстры и братья и множество папиных дядь и тёть. И все близкие! Мне импонировали очень немногие, к которым я до сих пор отношусь с уважением, если живы и вспоминаю добрым словом, если ушли в мир иной.

Мой папа, Григорий Яковлевич, рос сиротой. Из близких родственников был у него родной брат, старше на два года – Иван Яковлевич Меркушкин. Я этого Ивана Яковлевича не любила с раннего детства. Так называемые родные братья абсолютно не походили друг на друга ни внешне, ни по внутреннему содержанию.

Иван Яковлевич – высокий мужчина, средней полноты, крестьянского телосложения. Основная черта его характера – равнодушие. Он никого не любил в общеизвестном понимании этого слова. Один глаз у дяди закрывало бельмо, другой глаз собеседнику в глаза не смотрел. Он шнырял! Да-да, именно шнырял по сторонам, будто что-то выискивал. Лицо крестьянское, но далеко не глупое. Сколько я его помню, Иван Яковлевич пил и дебоширил в своё удовольствие. Угрызений совести, виноватости, что ли, никогда не испытывал. За время папиной реабилитации после авиакатастрофы, я помню только один его визит. Абсолютно трезвым своего дядю не видела никогда. Папа брата любил и был ему благодарен. Даже не брату, а чему-то, связанному с ним. (?) Будучи малым ребёнком, я не понимала, как взрослый человек может себя так вести?! Почему взрослый дядя разбрасывает свои вещи? Почему обещает что-то сделать и не делает? Почему расстраивает моих маму и папу?

Мама следила за тем, чтобы в доме были чистота и порядок, и все, кто к нам приезжал, уважали раз и навсегда установленные мамой правила. Только не дядя Ваня! Ещё раз оговорюсь: я была воспитана мамой и папой, а значит, аккуратности и наблюдательности мне было не занимать. Я прекрасно понимала, что всё, что дядя делает не так, происходит из-за того, что ему дела нет ни до кого из нас. Был такой случай: мама должна была отвести меня в садик, а папа в это же время собирался на работу. Брат мой Владик уже ушёл в школу – и слава Богу! Папа брился и порезался, и никак не мог найти одеколон. Бутылочка всегда стояла на одном и том же месте – на комоде в коридоре. Я видела, как дядя Ваня брал этот флакон и ходил с ним в туалет. Я хотела спросить дядю, где он оставил пузырёчек – надо же было помочь папе! Но его серый глаз смотрел мимо меня, лицо было злым. Тогда я сама пошла в туалет и увидела одеколон, вернее, пузырёк из-под одеколона, за трубой. Я обрадовалась, вытащила флакон и понесла папе.

– Папочка, тут немножко осталось…

На дне виднелись жёлтые капли, крышечки не было… Я никогда прежде не видела папу таким. Он рванул на себе галстук и рубашку с такой силой, что пуговицы полетели во все стороны. Папа сильно побледнел и как-то неуклюже лёг на диван. Мама капала капельки в рюмочку из серванта, руки у неё тряслись, и несколько капелек упали на стол. Запахло больницей… Мама повернулась к нам: – Воды!

Вы думаете дядя Ваня пошёл за водой?! Да как же!! Я побежала!

Я не знаю, что произошло в моё отсутствие в комнате. Наверное, Иван нахамил маме, и папа что-то сказал ему по-мордовски – полагаю, резкое и неприятное. Папе становилось хуже, и мама вызвала врачей, а я не понимала, почему дядя Ваня такой злой и почему он не любит папу.

Как и все дети в таких ситуациях, я чувствовала себя виноватой. Это я принесла бутылочку! Это всё из-за меня… Я убежала на кухню и спряталась под стол. Но мне этого показалось мало – стянула клеёнку со стола и накрылась ей с головой. И как-то сразу успокоилась. Захотелось спать… Сквозь сон услышала мамин срывающийся голос:

– Где ребёнок?!

И мамины руки… Мама обнимала меня и плакала.

Бедная мама! Её девочка, её ребёнок мог задохнуться…

Мама, папа, врачи… Прибежали соседи – Не нужно ли помочь? И только Иван Яковлевич сохранял олимпийское равновесие.

Выпил двести миллилитров одеколона и не отравился! И моя мама! Прелестная, интеллигентная женщина, звонила в ПНД и спрашивала, какие могут быть последствия… Да гнать его надо было!

Иван Яковлевич сменил много профессий. На дверь ему указывали из-за пьянства. И если бы не папино покровительство, сидеть бы ему на скамье… Я не понимаю, почему папа так близко к сердцу принимал братово поведение? Умный человек, должен же был понимать, какова суть этого человека. Напечатали в центральной газете фельетон по поводу пьянства Меркушкина Ивана Яковлевича. И что? Так ведь не папа пил! Из-за этого фельетона папа нервничал несколько дней. Мама как могла старалась успокоить папу. Говорила, что ничего не изменить. Такой человек Иван. – Побереги, Григорий, себя, о детях подумай…

Жизнь есть жизнь, у папы своих забот было предостаточно и вроде бы он успокоился.

Воскресенье. Папа дома. Мы обедаем. Звонок в дверь… И кто же является на огонёк? Дядя Ваня. Конечно же, нетрезвый. Мама захлопотала: – Давай, Ваня, садись, покушай… Папа посерел лицом, ничего не сказал, только через два дня положил своего брата в больницу. Что там был за диагноз – я, конечно же, не знаю. Помню только, что мама отдельно что-то готовила по диете, и мы с мамой каждый вечер ездили навещать «болящего» – с полными авоськами, на другой конец города. Почему мама брала меня с собой? Я не знаю. Оставить меня было с кем. Наверное, какие-то причины были.

Отблагодарил дядюшка маму сверх всякой меры! Пить ему в больнице не давали. Денег у него не было, а был за Иваном Яковлевичем хороший надзор и качественное лечение. Лечила его зав. отделением, Зоя Дмитриевна Радаева. Мои родители её очень хорошо знали. Полагаю, лечили дорогого родственника от цирроза печени. Сколько пьющий человек может терпеть без водки? Недолго. Пришли мы в очередной раз его навещать и встретил он нас отборным матом. Меня моментально передали какой-то медсестре из процедурного кабинета, а мама с Зоей Дмитриевной имела неприятный разговор. Стояли они за дверью процедурной, и я часть разговора слышала. Оказывается, Иван Яковлевич крыл Зою Дмитриевну матом, и Зоя Дмитриевна намеревалась его выписать. Тем более, что обследование проведено. А лечиться можно и амбулаторно.

Я помню, как дрожал мамин голос, когда она просила оставить этого, с позволения сказать, родственника, в больнице. – Ради Григория Яковлевича, Зоя Дмитриевна, я вас очень прошу… Ради Григория Яковлевича оставили. И прекрасно пролечили. А надо было выписать.

Считала, считаю и буду считать! Нельзя потакать хамскому поведению. Нель..зя! Попустительство до добра ещё никогда не доводило.

Мы возвращались с мамой домой, и мама всю дорогу молчала. Отворачивалась, украдкой вытирала слёзы. В своём розовом возрасте что такое ненависть я ещё не знала. Но честное слово! То, что я испытывала в тот вечер, именно так и называлось!

Наконец мы дошли до нашего дома. Мама остановилась, присела на корточки, обняла меня…

– Доченька, я хочу попросить тебя…

– Я не скажу папе, прошептала я. Мамочка, не плачь. Не пла..ачь!