Рыжий: спасти СССР

Вот и ПТУ выглядит красиво и нарядно только лишь издали. На подходе к центральному входу даже меня, человека, который был готов увидеть всякое, удивили бесхозяйственность и антисанитария.

Даже под большой вывеской "ПТУ-144 Машиностроения" и то лежали горы окурков, фантиков от конфет, тетрадные смятые листы, какие-то тряпки… А плевков было столько, что впору рыбок запускать плавать.

За красивым и величественным фасадом – непотребство. Что-то мне это напоминает. Нашу страну. Она великая, она красивая, и вправду мощная, ею гордишься. Осталось сделать только лишь генеральную уборку да организовать всё правильно, чтобы больше не сорить. Не хватает административного ресурса на это? Должно хватать. Мало в стране людей, которые с превеликим удовольствием примутся выгребать мусор из страны – так, может, только и ждут люди великой идеи и конкретных действий.

Вот как бы ни клеймили Сталина… Но страна тогда потрясающе быстро вышла из послевоенного кризиса. А потом… Хрущев кидался великими лозунгами, обещал верившим ему людям коммунизм через двадцать лет, исчезновение преступности, изобилие, о котором только можно мечтать. Но на проверку Хрущ получил даже голодные бунты, как в Новочеркасске, или протесты несогласных в Тбилиси. И нет Хруща, нет его обещаний, так приходят другие – и так обещают… но эти хотя бы что-то попытались что-то дельное сделать. Попытались…

А сталинские артели? Почему было их не вернуть? До сорока процентов внутреннего валового продукта давали частники. И не были эксплуататоры, а трудяги! Только и отличались тем, что трудились не на госпредприятиях. Залатывали бреши государственной машины. И не уходили деньги в тень. А сейчас… Сколько подпольных миллионеров в СССР? Ну да ладно, будем не сетовать, а ситуацию исправлять. Нужно только подняться с низов, дабы иметь возможность принимать какие-то решения.

Когда-то, в другой жизни, я сильно сопротивлялся, не желал становиться начальником, брать в подчинение людей. Всё равно пришлось, и я понял одну истину: получится организовать трёх человек, получится и тридцать. Но если не совладаешь с тремя подчинёнными – всё, не твое. Вот бы тестировать будущих начальников на тройке капризных сотрудников, а по итогам теста принимать решение о назначении! Хорошо бы! Директора этого ПТУ я бы точно протестировал на профпригодность.

Понятное дело, порядок – или, скорее, непорядок – выражался не только в мусоре. Прямо на газоне, за неподстриженными кустарниками, стояли курили какие-то парни – надеялись, что за этой зеленой порослью их не видно. Сделать замечание? Нет, пока, нет. Нужно понять систему, познакомиться с администрацией, для чего я тут и нахожусь, а уже после действовать.

– Эй, рыжий! Чё трешься здесь? Рыжий! Закурить дай! – выкрикнул один патлатый акселерат.

Он выделялся среди них пятерых высоким ростом. Переросток стоял в центре своей компании, окруженный остальными парнями, которые до того, как патлатый обратился ко мне, слушали своего лидера с благоговением.

– А ещё уважения я бы тебе отсыпал. Не учили, как к людям обращаться? – жестко отреагировал я.

Он ведь был явно учащимся, и во мне стал просыпаться Макаренко. А что великий педагог говорил про физические наказания за грубость? Стоит ли прощать фамильярность и даже прямое оскорбление в свой адрес? Нет, не стоит. Хотя сперва стоило бы поговорить. Я понимал, что иду в зверинец, где сила играет первостепенную роль. Если проглатывать оскорбления, то они повторятся, я стану не преподавателем, а просто “Рыжим”. И главное, где-то я даже понимаю парней. Ненавижу рыжих!

– Дядя, не тебе учить меня вежливости, – осклабился великорослый детина.

Акселерат посмотрел на свою “банду” – от него ждали решительного отпора. Авторитет лидера был под угрозой.

У меня было своё представление о педагогике и о том, как нужно себя вести в таком коллективе подростков. Пусть на меня окрысятся все те педагоги, которые ратуют лишь за любовь и силу убеждения. Но часто эти цивилизованные подходы в глазах трудновоспитуемых видятся лишь слабостью. Это в студенческой среде можно еще убеждать, хотя и там всё, по большому счёту, держится на санкциях и угрозах. А этих не испугать даже и исключением из комсомола. Да я и не вижу значка комсомольца на поношенной ветровке неформального лидера.

– А теперь рассудим… – усмехаясь, начал я говорить. – Я никоим образом тебе не навредивший, иду себе с миром. Ты начинаешь же меня называть “Рыжим”, что звучит не как определение цвета моих волос, а оскорбление. Скажи, разве я называл тебя прыщавым переростком? Или дубом с отупевшим, как у дерева, внутренним наполнением? Может, быть, я позволил себе назвать тебя дебилом, кретином? Нет, я этого не сделал. Так что и ты имей уважение.

Переросток стоял, как оплёванный. Он не сразу понял, что только что я его обложил оскорблениями так, что и с мылом не вымыться. Но не со мной ему бодаться в красноречии.

– Бондарь, а он тебя тупым назвал, и это… по-всякому, – установившуюся тишину нарушил маленький шкет с почти лысой головой.

И почему в компании всегда такие вот появляются, которым нужно обязательно напомнить, что их кумир только что получил словесную оплеуху? Подстрекатель! Таким бы я отвесил на пару подзатыльников больше, чем остальным.

– Слышь… Это… А в морду тебе не дать? – растерялся явный хулиган по кличке Бондарь, решив использовать единственно понятный ему язык угроз.

– Во-первых, многоуважаемый товарищ Бондарь, отдача замучает. Как-никак, я обладатель черного пояса по карате, постоять за себя могу. Во-вторых, ты же не урод конченный, чтобы начинать драку без причины. Или пацанские правила для тебя не писаны? – продолжал я давить на акселерата.

Что до карате, то я специально пугал именно этим видом… Пока еще не спорта, а таинственным боевым искусством, ведь сейчас многие верят, что каратист “одним махом семерых побивахом”. Карате пока запрещено, только в следующем году должны разрешить секции. Но я мог бы и ответить за свои слова, если нужно.

С первого дня своего пребывания в новом телея стал заниматься над собой. В прошлом-то я был спортсменом, мастером спорта по самбо, но не без оснований считал себя еще и каратистом. Так что понимание, как нужно развивать свое тело, знания, чем отличается маваши-гери от еко-гери или уракена, имелись. Утренние пробежки, занятия на спортивной площадке, груша в квартире… Пока так и тренируюсь. Но я уже явно не мальчик для битья.

Что же касается “пацанского кодекса”, к которому я апеллирую, то и его нужно было знать. Нельзя даже подходить к подростковому сообществу, если не знать, чем оно живет. Кулаки сразу чесать нельзя, зато можно прижать их авторитетом. Да и уничтожать Бондаря я не собирался. Одно же дело проучить рыжего, да я и сам бы мог не сдержаться и надавать тумаков парню со ржавым цветом волос, но другое – сцепиться с каратистом, да и при условии нарушения негласного кодекса. Ведь для драки нужен повод, которого я не дал.

– Расход? – улыбнулся я.

– Расход, – хмуро, но ровно подтвердил парень.

– Так а с папироской-то как? – маленький провокатор не унимался.

– Заглохни, Молекула! – вызверился Бондарь на своего приспешника.

– Что тут происходит? – услышал я грубоватый, требовательный женский голос.

Резко распахнув входную дверь, на крыльцо центрального входа вышла… Нет, выплыл ледокол.

– А мы ничего, Мариам Ашотовна. Разговариваем, – спрятав дымящийся окурок за спину, сказал Бондарь.

– Ты опять за свое, Бондаренко? Я запеку тебя на малолетку. Вспомни последний разговор в детской комнате милиции. Сестру бы и брата пожалел! – не обращая сперва на меня внимания, отчитывала хулигана основательная женщина.

Это была полная, кавказской наружности дама – с усами, которым позавидовал бы стремящийся взрослеть подросток. Ярко-красный наряд женщины будто бы выбран ею в дань эпохе, или она еще не меняла туалет после Первомая. Брюнетка предбальзаковского возраста, в очках с оправой под золото, казалась властной, могучей, хозяйкой не только положения, но и всех тех зданий, рядом с которыми я находился. Хреновая, правда, хозяйка, раз такую грязь допустила.

Что удивительно, пацаны вжимали головы в плечи, будто сейчас отхватят по щам мощной лапой… рукой властной женщины. Большой педагог… Во всех смыслах большой – вот такое у меня было впечатление.

– На уроки! – приказала дама, и пацаны бросились в корпус, правда, вот Бондарь пошел неспешно, нарочито вальяжно.

Ну так авторитет же!

– Вы кто – и кого вам нужно? – спросила у меня дама.

– Я будущий ваш работник, – отвечал я.

Дамочка посмотрела на меня поверх сползших по выдающемуся носу очков. После сняла оптику, с прищуром посмотрела на меня уже невооруженным взглядом.

– Костюм не от “Большевички”, на заказ шитый. Туфли югославские или “гедеэровские”, рубаха выглажена. Мама, наверняка, заботливая. Из небедствующией семьи, глаза умные. И что такому мальчику нужно у нас? – говорила женщина, рассматривая меня.

Мне показалось, или тон мадам стал несколько кокетливым?

– Вам бы в милиции работать, или сценарии писать в “Следствие вели знатоки”, – усмехнулся я.

– В милиции проще, чем у нас тут… Так что же такого молодца привело сюда? Злое распределение? Вы откуда? – продолжала сыпать вопросами Мариам Ашотовна.

Я вкратце рассказал и о себе, и о том, что, напротив, отличник, краснодипломник.

– Ха! Ха! – смеялась женщина. – Усиливать ПТУ они решили! Нам тут нужен десантник, и лучше с автоматом, чтобы усилить.

Женщина вновь стала меня поедать глазами. Я также не остался пассивным объектом для наблюдений, рассматривал свою визави. И зря… Этот женский взгляд голодной тигрицы… Ек-макарек! Да ладно! Нет-нет, не нужно! А ведь она смотрит на меня, как хищник на добычу. И ведь думает, что она неотразима. Да, полноватая, но не так, чтобы уж очень… На женщин в весе в этом времени найдутся свои любители. Но я не такой гурман и обжора.

– Так я могу пройти внутрь и познакомиться с местом моей будущей работы? – строго спросил я.

– Можешь, почему бы и не познакомиться, – отвечала Мариам Ашотовна.

Ну вот, опять прозвучало как намёк. А в целом, ситуация даже забавляла.

– Пошли, я проведу тебя к директору, – сказала женщина.

– ПойдемТЕ, – сказал я, акцентируя внимание на вежливом обращении.

Внутри здания было… убого. Мозаика, где была изображена ракета, удаляющаяся в космос, и лица молодых парней с девчонками, провожающих взглядами космонавтов, выглядела свежо и даже интересно. А вот стены, покрашенные ярко-зеленой масляной краской, частью облезлые, с осыпавшейся штукатуркой, этой самой свежести не добавляли. И здесь тоже валялись какие-то бумажки, опашие листочки и даже просто комки пыли.

У входа, за столом, читая книгу, сидела то ли уборщица, то ли вахтер. Она даже не подняла глаз, когда мы вошли. Спящий бультерьер, решивший окультуриться книжкой.

– Дарья Владимировна, Бондарь курит у вас прямо под входом, – сказала Мариам Ашотовна, обращаясь к вахтерше.

– Ну что ж поделать-то, что непутевый такой! – сказала старушка, смачно плюнула на палец и демонстративно перелистнула страницу книги.

При этом она так и не подняла глаз.

Я мысленно улыбнулся. То, что в некоторых учреждениях как советской эпохи, так и позже порой уборщицы ведут себя, словно директора, я знал. Сталкивался с таким явлением. У меня на службе была тетя Маня, так она полковников гоняла тряпками, чтобы снег стряхивали с ботинок на входе. А еще она все обо всех знала. Можно было бы не у дежурного спрашивать, где тот или иной сотрудник, а у бабы Мани. И все ее уважали, ценили. Видимо, Дарья Владимировна из таких.

Нужно будет позже обязательно с ней завести беседу. Уверен, что узнаю много чего интересного.

– Дарья Владимировна, я к вам обращаюсь, – бросив на меня взгляд, продолжала настаивать на своём Марьям Ашотовна.

– Марина, у тебя что, других дел нет? Отстань ты уже от хлопца, Ванька Бондаренко – хороший парень. Неужо сама не знаешь, каково ему жить с мамкой такой? – отчитывала Марьям Ашотовну вахтёрша, всё-таки оторвавшись от чтения книги.

Моя сопровождающая грозно посмотрела на старушку, но та казалась непробиваемой. Попыхтев, словно паровоз, женщина в красном пошла вперед, увлекая меня за собой.

– Марьям Ашотовна, а вы какую должность занимаете? – спросил я.

– Завуча, – отвечала мне оскорблённая женщина.

Явно характерная дочь Кавказа была недовольна замечанием вахтёрши. С неё слетело игривое настроение, и далее мы молча шли к кабинету директора. Я осматривался, но много тут не увидишь – широкий коридор, лестница наверх, и вот здесь – поворот в сторону административных кабинетов. Лучше особенно и не принюхиваться – со стороны столовой то ли пахло, то ли воняло кислыми щами.

А вот приёмная встретила нас ванильным ароматом свежей выпечки. Две женщины увлечённо беседовали, распивая чаи и закусывая пирожками.

– … конечно, я попросила мне тоже отложить, – засмеялась одна.

Мы с завучем удостоились только мимолётного взгляда, две сотрудницы учебного заведения продолжили милую беседу, как будто именно в этом и заключались их профессиональные обязанности.

– У себя? – спросила Марьям Ашотовна.

Ей даже не ответили. Полноватая женщина с пышной причёской и яркими красными бусами с набитым ртом лишь махнула рукой в сторону кабинета директора.

Завуч трижды постучала, но, не дожидаясь ответа, сама по-хозяйски распахнула массивную коричневую дверь, первой переступая через порог.

– Семён Михайлович, я вот вам работника привела, – сказала завуч и спешно покинула кабинет, оставляя меня один на один с седовласым мужчиной.

Директор был пожилым, если не сказать, что старым. Самым ярким, что бросалось в глаза, были его "будённовские" усы. И планки наград, к которым даже хотелось присмотреться. Явный фронтовик, причём воевавший уже не мальчиком, но мужем. Может быть, даже офицер. Рядом с обшарпанным столом, накрытым прозрачным стеклом, стояла побитая трость, которая нужна была ему явно не для форсу.

– Кто таков? – нехотя, с раздражением в голосе, как будто я прервал его телефонный разговор с товарищем Брежневым, спрашивал директор.

– Чубайсов Анатолий Аркадьевич, выпускник инженерно-экономического института. Вот, буду по распределению работать у вас, – сказал я, стараясь быть максимально приветливым.

– Двоечник, что ли? – спросил Семён Михайлович.

– Нет, красный диплом, – спокойно отвечал я.

Вот тут впервые и проявился интерес директора к моей персоне. Он снял очки, протёр их полотенцем, лежащим рядом на тумбочке, и только потом, вновь вооружив зрение оптикой, пристально посмотрел на меня.

– И на кой ляд ты мне здесь сдался? – спросил директор.

– По распределению обкома партии и управления направлен на усиление профессионально-технического образования, – отрапортовал я.

– Ты же из этих… блатников? – с явным раздражением спрашивал директор.

– Я убеждённый комсомолец. Оставляли в институте штаны протирать –я решил, что это не для меня, – сказал я.

– А тут, стало быть, штаны протирать не будешь… А может, у тебя какие иные планы? Пришел посмотреть?.. – с прищуром спрашивал фронтовик, как будто увидел во мне вражеского шпиона.

– Нет, – с усмешкой отвечал я.

– Ну, познакомились – и будет, ступай! Раньше конца июня не жду, – сказал Семён Михайлович и бросил мимолетный взгляд в сторону. – У меня ещё много дел.

Понял я, какие именно дела он имеет в виду. Чуть в стороне, за откидным календарём, стояла маленькая шахматная доска с расставленными фигурами. Я сильно отвлекал директора от разбора шахматной партии. Но это наблюдение – мне в копилку. Так-то в прошлой жизни я неплохо играл в шахматы. Да и профессия у меня была такая, что нужно постоянно поддерживать в работоспособном состоянии свою голову. А лучше книг и шахмат ничто не развивает мышление.

Из кабинета я вышел, а уходить из ПТУ так быстро не хотел. Потому прошёлся по этажам, заглянул даже в две аудитории, послушал ругань возле одной двери, так и не поняв, кто больше матерился: учащиеся или всё-таки их преподаватель. А ещё я чуть ли не покурил. Мой реципиент-то увлекался этим пагубным делом. А я вот на склоне прошлой жизни бросил из-за сердца курить, так психологически сейчас и не тянет. Зачем начинать? Хотя общество такое, что пристраститься к никотину может любой, даже не курящий. Куда ни зайдёшь, отовсюду пахнет дымом.

После я ещё вышел во двор. Между двумя зданиями, которые открываются прохожему человеку, во дворе, находились сразу две мастерских, где осваивались профессии на практике. И снова грязь, окурки, блуждающие по двору неприкаянные учащиеся, курящие и харкающие на изрядно потрескавшийся асфальт.

Первоначальной цели на сегодня я достиг. Познакомился с руководством, смог, пусть и поверхностно, понять ту степень расхлябанности и неорганизованности, которая здесь царит.

И вот что я могу сказать. Я рад подобному положению дел. Чем больше было бесхозяйственности до моего прихода, тем лучше будет виден результат моей деятельности.

* * *

– Кто тебе сказал, ну кто тебе сказал, что тебя я не люблю? – надрывался вокально-инструментальный оркестр ресторана.

– Святое дело – отпраздновать окончание института и пригласить в ресторан своих преподавателей! – сказал мой отец, когда я размышлял над тем, стоит ли мне идти на это мероприятие.

А почему бы и нет? Ведь, по сути, самый сложный период своего становления в новом времени я уже прошёл. Во время пьянки-гулянки вряд ли кто-то будет всерьёз интересоваться моими знаниями о прошлом.

А вот то, что связи с одногруппниками надо всё-таки поддерживать, очевидно. Многие студенты в инженерно-экономическом институте являются представителями Ленинградской элиты. И с этим мириться нужно, искать свои резоны в знакомствах. Если бы я стал самым жёстким антагонистом всех советских элит, то наиболее вероятным окончанием моей бурной деятельности было бы лечение в психиатрической больнице.

Да и невозможно что-либо изменять, не прочувствовав всю пагубность негативных явлений. Блат сейчас дороже денег. Деньги-то у людей чаще всего есть, купить бы то, что хочется или что нужно. Советскому Союзу нужны товары!

– Отчего такой солнечный мальчик не танцует? – мои размышления прервала Лида, подсевшая на стул рядом. – Что пьёшь? Хочешь Наполеона?

– Я не Жозефина де Богарне, чтобы Наполеона хотеть, – отшутился, будто отбрыкнулся я от девушки.

Но шутка, на удивление, зашла.

Из прошлой жизни я знаю, что, если женщина смеётся даже с глупых шуток мужчины, значит, он ей приглянулся. Вероятнее всего, у Лиды сработал рефлекс хищницы, собственницы. Когда я перестал за ней бегать, теряться в присутствии девушки, когда появилась Таня, то оказался вдруг нужен. Но такой геморрой не нужен мне.

– Как поживает Матвей? – задал я провокационный вопрос.

– Своей жизнью. А у вас с Танькой уже любовь? – хмельным голоском спрашивала Лида. – У вас было?

Джентльмены на такие вопросы не отвечают. Ещё не хватало, чтобы я вот так пошло хвастался собственными успехами и порочил имя Танюхи..

– Один раз в год сады цветут, – на разрыв голосовых связок пел уже изрядно пьяный солист ансамбля.

– Потанцуем? – Люда прищурилась.

– Пошли! – я коротко пожал плечами, желание красивой дамы – это закон.

Выйдя в центр танцпола, или как это сейчас называется, я было подал Лиде свою левую руку, но девушка схватила меня обеими руками за шею и прижалась всем своим захмелевшим и чуть потным телом. Такую стойку в танце в моей молодости называли "комсомольской". Она отличалась от "пионерской", при которой мальчик и девочка танцевали на расстоянии вытянутых рук. Комсомольцам, мол, можно прижиматься и плотнее. По логике вещей… Членам партии доступны оргии? Чтобы только не сказануть такую плоскую шутку в голос.

После того случая с Таней мы с ней виделись дважды, погуляли, словно шпионы, прячась от людей, чтобы целоваться до онемения челюстей. И я понимал, что не любовь это, но нахлынула такая ностальгия по юности, что я как-то сам увлекался и был с Татьяной искренним. А теперь здесь ко мне прижимается ещё более интересный женский организм со смазливой головкой.

– И что, я тебе уже вообще не нравлюсь? – прошептала мне на ухо Лида, практически касаясь своими губами мочки уха.

– Отнюдь, – ответил я.

Девица ждала продолжения, возможно, моей исповеди, жарких признаний и клятв. Но "отнюдь" – было единственное, чего она дождалась во время танца. Знала бы девочка, какие у меня возникали мысли! Но, воздержание от глупости – важная характеристика зрелого ума. А я, смею надеяться, всё же больше человек, проживший жизнь, чем юноша, только вступавший на тропу действительного взросления.

– Козёл! – Лида одарила меня нелицеприятным эпитетом, как только закончился танец.

– Вот шалашовка! – усмехнулся я ей вослед.

Ансамбль сыграл "Шизгара", в душном помещении еще больше стало попахивать потными телами, а я решил пообщаться с комсомолкой Машей. Нет, не ради того, чтобы закрутить интрижку с пухленькой девчонкой, которая, казалось, высыпала на себя целый мешок разноцветной штукатурки, так ярко была накрашена. Я хотел узнать у Маши подноготную городской организации комсомола, кто там за кого. Не упустившая возможности выпить шампанского, Маша наверняка рассказала бы мне много интересного.

Понятно, что пробиваться без того, чтобы стать своим в этой организации, не выйдет. Более того, мне нужна хорошая характеристика от комсомола, чтобы исключить возможные проблемы при вступлении в партию. И лучше Маши всю эту комсомольскую кухню никто не знает.

Что до выпивших, то трезвым мог считаться только я, хотя и выпил немного бренди с некоторыми преподавателями, как и с нужными мне студентами.

Удивительно, но на столах не было алкоголя, кроме пары десятков бутылок шампанского человек на сто, не меньше. И, по большей части, это шампанское так и не было открыто. Зато напиток "Буратино" чудесным образом стал карамельного цвета, а иногда так и вовсе прозрачным. А в туалете будто бы был ликёро-водочный завод, куда приходили уже бывшие студенты, гле наливали в тару предпочитаемые напитки. По шестьдесят рублей с носа – в такую астрономическую сумму нам обошёлся банкет.

–Толян, пойдем покурим! – подошёл ко мне Витёк.

Он перехватил меня на полпути к главной комсомолке потока. Я весь вечер ловил на себе взгляды Витька, которые не сулили ничего хорошего. Обиду на меня копит. Но, как известно, на обиженных воду возят – и балконы на них падают.

– Не курю и тебе не советую, – бросил я и уже собрался уходить, но Витек перегородил мне дорогу.

– Что, зассал? – с вызовом спросил изрядно пьяный Витёк.

– Ты уверен, что тебе это надо, Вить? – вздохнул я.

– Не, если зассал, так и скажи! – Витя сверлил меня осоловевшими глазами.

– Ну пойдем… покурим, – вздохнул я.

Конечно, можно было бы подумать своим взрослым разумом, что этого делать не стоит. Однако новости о том, что Чубайсов зассал, разлетятся по всему Ленинграду молнией. Потом доказывай…

– Ну, и что ты хотел? – спросил я, как только мы вышли на крыльцо ресторана.

Здесь ещё стояло много людей, которые действительно вышли покурить. Курить можно было бы и в зале, как и поступали некоторые приглашённые нами преподаватели. Но большинство всё-таки предпочитали выйти на воздух. Было сухо – в целом Ленинграде неделю не было дождя! – и солнце палило нещадно. Так что мужчины выходили, скорее, чтобы немножко охладиться.

– Пошли туда! – сказал Витёк и попробовал дёрнуть меня за пиджак, но я убрал свою руку.

Сам пошёл за угол, приготовившись не бить, а, скорее, скрутить буяна, которому так сильно захотелось драки.

– Ну привет, любовничек! – сразу за углом стоял громила.

– Вот, Матвей, привёл! Он только что мацал Лидку, – победным голосом произнес Витёк, потом повернулся ко мне и добавил. – Это тебе, сука, за то, что подставил меня с шубой. Илья передаёт, что ты ему должен. С тебя пятьсот рублей.

– Это ты, значит, мою Лидку за жопу мацал? – накачивал себя Матвей, разминая пудовые кулаки.

Глава 4

– Че ссышь? – торжествующе спросил бугай и попер на меня.

Я помню заветы государственного лидера, при котором я жил последние десятки лет. "Если драки не избежать, нужно бить первым" – так гласило наставление одного известного на весь мир россиянина.

Матвей не ожидал, что я подойду к нему вплотную, оттого и не среагировал на мой манёвр.

– Хрясь! – я резко ударил головой в нос бугаю.

Такой коварный удар должен был срубить его наповал, но этот Матвей только пошатнулся назад и согнулся, схватившись занос. И это тоже неплохо, а давать возможность опомниться здоровяку я не собирался.

– На! – всадил я ему, сгорбленному, коленом по бороде.

Вот теперь бугай завалился, однако даже на секунду не вырубился.