Рыжий: спасти СССР

А, нет – что-то похожее и на Первомай бывает. Но несмотря на почти вседозволенность, случается редко. Не может же быть что-то идеальным, червоточинка всегда найдётся. А ведь можно было даже в парках расстелить какое-нибудь полотенце поставить бутылку беленькой, пшеничной или столичной… Женщины неизменно собирали с собой в кастрюльки и судки картошку с мясом, соления, чтобы всё было по-людски. Правда, чаще всего все старались выехать на природу, уже отбыв положенное на демонстрации. Это называлось “маёвка”.

Так что увидеть недовольные лица на шествии было трудно. Вот идет серьезный такой мужчина, в лучшем своем костюме, специально сберегаемом для таких вот мероприятий. Рядом с ним ребенок и женщина, пристально наблюдающая, чтобы муж куда не сбежал. А он все равно радостный, ведь план побега созрел! Или вот – дамочка в яркой, но в меру просвечивающейся блузе. Она гордо несет свой второй подбородок в светлое будущее, показывая всем, что имеет достаток и готова к отношениям. Даже для студентов Первомай – это радость, ведь тут можно встретиться в непринужденной обстановке с друзьями, но не для того, чтобы поговорить об учебе, а найти местечко и, как взрослые…

И все видят, что страна великая – даже верить в это не нужно. Не за горами Олимпиада. все ощущали себя причастными к свершениям великой страны. И эту гордость, этот патриотизм не купить ни за какие деньги. Так это казалось в 1977 году.

На Первомай я не хотел было идти, но встретил недопонимание со стороны родителей. Как им объяснить, что я не хочу встречаться с одногруппниками. А еще Таня… Впрочем, как говорила моя бабушка: “Волков бояться – в лесу не сношаться”. Ох, и веселая была бабуля!

В СССР нету секса? Как бы не так. Он тут есть, иначе откуда здоровая демографическая ситуация? А еще молодежь в достаточной степени раскованная. Это, между прочим, те самые бабки, которые потом будут сидеть у подъезда и записывать кого в наркоманы, а кого в проститутки, иных – так и в либералов, прости господи.

А сейчас будущие поборницы моральной чистоты вкушают разнообразных радостей и вольностей. Впрочем, в Советском Союзе с этими делами было как-то… интимно, что ли. Все занимались, но на поверхности – чистенькие. И да, случалось, это я помню по своей молодости, когда и в двадцать лет девушка еще ни-ни. Но это всё-таки редко.

– Ну же, Тольчик… Ты как будто прячешься ото всех. Чувак, что с тобой? – пристал, как банный лист, Витёк, Виктор Пилигузов, неформальный лидер всего нашего потока.

Чубайсов-младший в своем дневнике писал о Витьке в таком тоне, что можно понять: побаивался и завидовал Виктору Пилигузову будущий реформатор и убийца страны.

– Вот-вот, три сейшена профилонил, лентяй! – услышал я голос за своей спиной и обернулся.

Был сразу чуть не сбит идущими студентами. Шествие не ждёт, шествие идёт! Так что приходилось подстраиваться и идти полубоком, порой и спиной вперед. Но рассмотреть обладательницу язвительного и звонкого голоска я был обязан.

Темноволосая нимфа смотрела на меня зеленоватыми глазами. Невысокая стройная девушка щурилась от солнца и поджимала пухловатые губы, что делало и без того приятный вид девушки крайне сексуальным. Жаль, так прямо ей об этом сказать нельзя – точно не за комплимент примет Или даже такого слова знать не будет.

– Что смотришь, не узнаёшь уже? – проворковала девица. – Или обомлел?

По реакции окружающих, замедлившихся и оборачивающихся, я понял, что мои одногруппники почуяли очередной спектакль. А-а! Ждёте, когда я буду робеть и мямлить, смущаться маленькой стервы?

Лиду я уже встречал раньше, однако нашему разговору тогда помешал мой научный руководитель. Я был вынужден ходить на консультации по дипломной работе, где, по большей части, мы с преподавателем выискивали цитаты из многотомника собраний Ленина, а также занимались правильным оформлением источников и литературы. При этом диплом-то уже написан, это так, может, еще какой источник найдем или пересчитаем эффективность. Так что тогда меня спасли, а сегодня спасения нет.

Но сегодня и я уже другой. Пусть девушка и обладает несравненной красотой, но я – не влюблённый безусый болван, а сердце моё бьётся ровно. Хотя нужно признаться себе, если бы стоял вопрос об уединении с Лидой, то я тут же начал бы активные поиски удобной квартиры. И сделал бы это куда как быстрее, чем с Таней.

– У тебя ленточка… – сказал я и направил свои шаловливые ручки к груди девушки, на которой красовалась красная революционная лента.

Лида, всё так же щурясь, смотрела на меня, но уже другими глазами. Она явно опешила. Ведь я не просто поправлял ленточку, я почти внаглую ощупывал женскую грудь. И, чёрт возьми, мне это нравилось! И грудь, и реакция Лиды.

– Эй! Руки убрал! – опомнилась девушка.

Лида явно засмущалась. Вот только её беспокоило не то, что я к ней прикасаюсь, как на эту мою вольность отреагируют другие?

– Да, Лидок, теперь и замуж можно за Тольчика, – не преминул заметить Пашка Тарасов. – Интим-то у вас уже был.

Пашка в этой компании за штатного клоуна, как сейчас говорят, он шебутной. Сам неказистый, низенький, белобрысый с редкими волосами. Однако, как это часто бывает в природе, если человек внешне так себе, то ему приходится быть более коммуникабельным, чтобы “герлы” внимание обращали и “чуваки” ценили. Так что Тарас старался всё осмеивать, над всеми шутить, в чем и преуспел.

– Вот вы где, ребята, – нарисовался ещё один персонаж, Машка.

С ней мне пришлось чуть плотнее пообщаться, она – сама ответственность, когда я дважды не пришел на консультацию по диплому, сама пришла ко мне, так сказать, повлиять на меня. У нас с ней один научный руководитель. Наверное, в советской молодёжной компании обязательно должен быть тот, кто блюдёт моральный облик и не позволяет остальным разлагаться. В то же время в компании ее, скорее, терпят. Мария Смирнова, полноватая девушка, при том с маленьким ртом и в целом не притягательным лицом, вызывала у многих оскомину. Культорг и секретарь комсомольской организации всего нашего потока пользовалась своим должностным положением – отшить её было не так-то просто.

– Ну что, понравилось ленточку поправлять? Мягко? – не замечая прихода главной комсомолки, пыталась сохранить лицо и достоинство Лида.

– Скорее, упруго, как и должно быть. И мне очень понравилось. Повторил бы, – бодро отвечал я.

Лида опустила взгляд и даже покраснела. Она явно привыкла к тому, что верховодит мной, как угодно. Судя по записям в дневнике моего предшественника, он часто себя корил за то, что теряется и не знает, что сказать, как только на горизонте появляется Лидочка-Лидок. Мне же теряться нечего.

– Таньке своей ленточки поправляй! Уже все знают, что вы гуляете, – пробурчала Лида и сделала пару шагов вперёд, обгоняя группу студентов третьего курса.

Мы шли в колоне института и махали флагами, а два рослых парня несли транспарант с надписью "Мир Труд Май". Большинство же были со свободными руками, ну или с сумками, в которых что-то позвякивало, и явно не учебники.

– Ну ты, чувак, и даёшь! Бессмертный, что ли? Матвей, Егор Матвеев, узнает, что к Лидке подкатывал, голову оторвет, – под голос диктора, громко прошептал мне на ухо Витёк.

– Она с ним гуляет? – спросил я.

– Она-то нет… – Витек улыбнулся. – А он с ней – да, но в мечтах. Но разве же это важно, когда тебе голову будут отрывать?

– Мимо проходит колонна работников торговли! Уже в первые месяцы текущего года было реализовано… – вещал диктор.

Мы подходили все ближе к эпицентру шествия, после которого колоны распадаются и люди расползаются. Тут культоргам и парторгам нужно не зевать – хотя бы собрать все транспаранты и флаги, чтобы сохранить имущество, частью до Дня Победы, но, скорее, до Дня Социалистической Революции осенью.

Шествие на 1 Мая было не просто манифестацией с красной ленточкой на груди и с плакатами. В обязательном порядке подводились некоторые итоги трудовой деятельности предприятий и организации Ленинграда. Интересно, а что могли бы сказать про студентов ЛЭТИ?

"Студентами института было прогуляно: 315 лекций, 123 коллоквиума, 618 семинаров. Выпито… Выкурено сигарет… Из них Marlboro…"

Ну, этого, конечно, никто в громкоговоритель не скажет. С другой стороны, ну как молодёжи не веселиться?

– Делюга есть, – шептал мне прямо в ухо Витёк, любитель иногда вставить словечко из воровской фени. – Пришла партия левайсов, фирмовых. Восемнадцать пар отдают за одну норковую шубу. Ждать долго не будут, Илья Федорович ждёт от нас действий. Там мани хорошие.

Я старался не показывать своего недоумения. Делишки-то попахивают навозной фермой. В дневнике моего предшественника не было ни одного слова про то, что он занимается фарцой – но намёки я уже накануне слышал. Просто Чубайсов не делал глупостей и не упоминал в своём дневнике про тёмные делишки.

– Нет времени на всякие глупости, – сказал я.

– Глупости? Ты что, уже помешался на своём дипломе? Пойди к Батону, придумай что-нибудь, что кому-то нужна норковая шуба. У него же есть выходы на ГУМ, – как само собой разумеющееся сказал Витёк.

Батон – это мой отец. И у нас с ним никогда не было разговоров на предмет фарцы. Да, казалось, мой отец может достать всё что угодно. И у мамы, насколько я знаю, очень недешёвое пальто на зиму есть. В Советском Союзе мало иметь деньги, нужно ещё и найти, где и что купить. Аркадий Борисович Чубайсов знает злачные места.

– Что по мани? – спросил я.

– Какие мани, Тольчик? Восемнадцать фирмовых джинсов! – шептал прямо на ухо мне Витёк, периодически оглядываясь по сторонам.

Людям было не до нашего разговора, все шли вперёд, предвкушая следующий этап маёвки. Некоторые уже начинали сбегать в подворотни, покидая колонну – это те, кому не терпится накатить – беленькой или портвейна. Такие бегунки, весьма вероятно, быстренько хряпнут азербайджанского креплёного и вновь вольются в стройные ряды празднующих Первомай. Лишь только одно изменится – станут громче кричать приветствия и лозунги! Ну и радость, счастье, эйфория! Если присмотреться, то шествие все больше становится “счастливым”, еще бы с десяток километров, и все прямо на ходу в пляс пойдут, а после захрапят на асфальте.

– Ну так как, ты в делюге? Там верняк. Только я предупреждаю, что выйти без последствий не получится, Илья Федорович – мужик суровый, – сказал Витёк и, не дожидаясь моего ответа, будто бы и нет у меня никаких вариантов, отправился к Катьке.

Вроде бы, Витёк даже собирался жениться на Кате, как только защитят диплом и он, и она. Нет, Витёк – далеко не последняя скотина, хотя и есть в нём гнильца. Но вот что касается коммерческой жилки, то тут Витька мало кто догнать бы мог. Однако одно дело – та жилка, другое – нарушение закона.

Мне деньги нужны! Очень, но… фарца может закрыть мне дорогу наверх, или в крайней степени усложнит ее.

– Вот ты где! – схватила меня под руку Таня. – А я там со своими. А вы идёте на маёвку? А давай с тобой сбежим! Чувак, не робей! Когда такое будет, что я тебе себя предлагаю?

Она ухмыльнулась, скрывая смущение под напускной крутостью.

– У меня после Дня Победы предзащита диплома, готовиться нужно, – сказал я.

Таня вмиг потупила глаза, даже отстранилась.

– Что еще? Я же… – сказала Таня.

– Ну? Ты чего? – я приобнял девушку. – Мы с тобой уже поговорили.

– Да! – резко сказала Таня, так что впереди идущий мужчина даже обернулся.

Девушка так держала свою руку, чтобы нет-нет, но коснуться моей. Я усмехнулся и взял Танину ручку. Она встала на носочки и потянулась к моему уху. Пришлось остановиться, чтобы девчонка не упала.

– Я согласна! – заговорщицки Таня мне сказала.

– Так и я не против? Но согласна на что? – спросил я.

Эти девушки… Пять жизней проживи, и можешь не угадать, на что именно она “согласна”. Мужское мышление более прямолинейно. Мы понимаем все однозначно.

Таня остановилась, серьезными глазами, человека принявшего, может и самое главное решение своей жизни, сказала:

– Ты мне нужен. Я хочу быть с тобой, пусть день, ночь, неделю… Сколько получится. Но быть с тобой и быть твоей. И честно-честно, я не буду просить замужества, или настаивать, требовать… Ты только честно скажи, когда соберешься уходить от меня… – на глазах Тани проступили слезинки. – Ну вот… Я это сказала.

– Что будет завтра никому не известно, – несколько слукавил я. – Давай жить настоящим. И сейчас я не хочу на маевку, я хочу побыть с тобой. И какой будет твой положительный ответ?

– Положительный ответ? – Таня рассмеялась, искренне, как могут только счастливые женщины. – С тобой, хоть в Америку.

Ой! Таня прикрыла рот и стала оглядываться.

– Как? Согласна проследовать за мной даже в эту грязь загнаивающегося запада? – рассмеялся я.

Я удобнее охватил руку девушки и мы стали пробираться через потоки людей, на выход.

Шествие двигалось по Невскому проспекту, уже в сторону Обводного канала, не так далеко от моего дома. В том, что родителей не будет дома, причём до позднего вечера, я был уверен. Так почему бы и да!

– А мы… К тебе домой? – спрашивала Таня, проявляя волнение.

– Да. Ты же не против? – уточнил я. – У меня есть отличный учебник по сопромату, почитаем, повысим свой уровень образования.

– Чего? Сопромат читать будем? – Таня залилась смехом. – Да пусть и сопромат, но, главное, что вместе.

Мы влетели на третий этаж, так скоро, насколько это возможно, при этом не расцепив руки. И вот уже в квартире, спешно разулись, установилась пауза, мы смотрели друг другу в глаза. Медленно, не прерывая зрительного контакта, я взял Таню за руки, спиной вперед повел ее к дивану.

– Ты хочешь? – спросил я.

– А ты? – задала свой вопрос Таня.

– Хочу.

– И я хочу – тихо прошептала Таня, начиная расстёгивать на своей блузке пуговицы.

Она была всё в той же короткой юбке с пуговицами спереди, в которой встречала меня у парадной. Я стал Тане помогать расстёгивать пуговицы на ее юбке. Случайное касание моих рук заставляло девушку вздрагивать, я также был на взводе.

И вот, оно, женское тело, и мое, мужское. Я любовался Таней, оставшейся только в нижнем белье, и здесь и сейчас она казалась мне самой красивой.

– Продолжай! – сказала Таня и зажмурила глаза.

Я продолжил, только чуть пришлось повозиться с лифом, но справился. Помнят еще руки, ну или голова… Или чем я сейчас думаю, да думаю ли вообще? Чувствую и это кайф!

Таня казалась девушкой зрелой, и даже можно предугадать, что в будущем она будет иметь проблемы с весом. Бедра широковаты, но в остальном… А разве бывает молодость не прекрасной? Вот и Таня была красивой, здесь и сейчас – желанной.

Девушка вдруг жадно впилась меня губами и стала даже покусывать. Я отвечал на поцелуй, хотя ее покусывания становились не всегда казались приятными.

– Что? Я что-то не так, да? – говорила Таня, стараясь при этом прикрывать особо интимные свои места.

Может, я и еще чего хотел, но было достаточно и того, что есть – молодое женское тело, трепещущее от моих прикосновений. И я прикасался, к Тане, она была неловкой, но старалась отвечать на мои ласки. А после я уложил ее на диван, стараясь не смотреть на расширенные и, казалось, немигающие глаза девушки. Она ничего не предпринимала, только обнимала меня за плечи. Чувствовалась неопытность.

– Ай! – вскрикнула девушка, после вскрикивания перерастали в стоны…

– Тебе было хорошо? – укутываясь в покрывало, которое мы только только что бессовестно мяли, спросила Таня.

– Конечно, хорошо! – несколько слукавил я.

– Слушай, Таня, а ты же дружишь с Катей? – спросил я.

– Да… а об этом прямо сейчас обязательно говорить? – девушка показала обиду.

– Почему нет? Ну, можешь не отвечать, – сказал я и демонстративно отвернулся, начиная одеваться.

– Ну не обижайся! – спохватилась Таня. – Ты же сам знаешь, что я у них даже свидетельницей буду, а ты свидетелем. Так что мы…

Не понял я до конца, что – мы… Но вот информация, что любимая подруга Витька является лучшей подругой Тани, у меня и так была. Нельзя спускать на тормозах никакие обиды, ни угрозы, нельзя оставлять незакрытыми свои дела. Иначе все это может сослужить нехорошую службу.

– Ты сама-то знаешь, чем занимается Витек? – спросил я.

– Ты вы же с ними вместе… Но фарцует он, это все знают. Ты же помогал добывать икру, чтобы менять ее на джинсы у интуриста, – удивленно говорила Таня.

Так вот откуда у рыжего, то есть у меня, деньги! Я думал-гадал, узнавал, что родители давали мне не больше двадцати пяти рублей в неделю. А у меня в томике Стругацких лежала заначка – ни много ни мало, сто девяносто три рубля. Уж точно в разы больше, чем моя студенческая стипендия.

– Узнай, пожалуйста, что там за Илья Фёдорович. Только не говори, что я интересуюсь. Договорились? – сказал я и полез целовать Таню.

– Зачем? – спросила она, но я закрыл девушке рот поцелуем.

А после… Эх, как же хорошо иметь молодой и здоровый организм. В этот раз Таня была чуть смелее, но все так же неловкой.

* * *

Я понимал, что Дмитрий Николаевич будет меня валить на защите, вот только не выйдет… Накануне я “умаслил” председателя комиссии защиты дипломов. Узнал, что у него есть проблема с хорошими транспортами на первомай и предложил помощь их достать. Отец, как ярый коммунист, идеей проникся и подсказал мне место, где мне смогут помочь. Пришлось потратить всю свою стипендию, но на стол председателя легли транспаранты. Потому я шел на защиту чуть более уверенным в себе.

– Уважаемый председатель комиссии, уважаемые члены комиссии, уважаемые присутствующие! – произносил я заветную фразу, обязательную на защите диплома. – Своё выступление хотел бы…

Под защиту дипломов была отведена большая аудитория типа “амфитеатр”. Сюда вмещалось около двухсот человек, и сейчас было сложно найти свободное место. На защиты дипломов приглашались и представители предприятий, и профильные сотрудники различных НИИ, но сами выпускники занимали всё же львиную долю свободных мест в аудитории.

Моего выступления ждали многие. Как-никак, я шёл на красный диплом, в моём будущем дипломе ещё не было ни одной четвёрки. Предметы, где они были, я успешно пересдал. Но интрига жила – многие уже знали о моей ссоре с парткомом. Так что людям хотелось шоу.

– Постановление Совета народных комиссаров от 1921 года содержало… – продолжал я доклад.

– А что сказал товарищ Владимир Ильич Ленин в ответ на заявление “Главсельмаша” в сентябре 1921 года? – беззастенчиво перебил меня Дмитрий Николаевич.

Мой научный руководитель понурил голову, а преподаватель, который написал рецензию на диплом стал нервно протирать очки. Всем было понятно, что началась публичная порка. Раз уж мне даже договорить не дали.

– Владимир Ильич Ленин заслуженно раскритиковал позицию Главсельмаша, указав на то, что старые методы обработки Земли неприемлемы, – отвечал я. – При этом…

Вид у меня был безукоризненный. Строгий костюм-тройка, галстук, наконец, аккуратно постриженные волосы. Еле успел записаться в цирюльню-то, да ещё нужно было и шоколадку при этом дать.

Но главное, что я был невозмутим.

–– А почему Главсельмаш принял подобную позицию, и сколько в этот момент было тракторов на балансе Главного Управления? – последовал ещё вопрос.

И это при том, что проблема первого года существования Главсельмаша никоим образом не касалась темы моей дипломной работы. Просто упоминание этого Управления было своего рода обязательной данью, возвращением к истокам создания сельскохозяйственной машинной отрасли. Везде надо вставлять слова Ленина, порой дипломы и оценивались как раз по количеству ссылок на вождя мирового пролетариата. И что делать, если Ленин не так много обращался к вопросам механизации на селе? Так, только общими фразами и аккуратными пропагандистскими лозунгами.

– А сколько было выпущено сельскохозяйственных машин по итогам Первой Пятилетки? – продолжал осыпать меня вопросами Дмитрий Николаевич.

Дмитрий Николаевич почти что ничего не понимал в производстве сельскохозяйственных машин, как и в вопросе их производительности и использования, однако, как партийный деятель, партком был подкован в вопросах истории и идеологии, окружающих машиностроительную отрасль.

Один за другим в меня выстрелило семь вопросов, и все от парткома. И ни у кого не вызывало сомнений, что это неслучайно. До меня выступали двое, и Дмитрий Николаевич Некрашевич разве что кивнул, когда они закончили выступление.

Лицо я держал и от всех вопросов отбился, но вот перед седбмым решил уколоть парткома, чтобы он наконец заткнулся. Натянул улыбку до ушей и выдал.

– Спасибо за вопрос, хоть это и не относится к теме моей дипломной работы, но я скажу… – и следом выдал матчасть.

Зоя что ли готовился к защите несколько последних недель? Мой научный руководитель с довольным видом заерзал на стуле.

Товарищ председатель комиссии наконец кашлянул в кулак, привлекая к себе внимание.

– Полагаю у уважаемой комиссии вопросов больше нет! Спасибо, Чубайсов!

Дмитрий Николаевич зыркнул на меня своими раскрасневшимися глазами, но промолчал. Вот и славно, а то еще один вопрос от парткома и я гляди, не сдержусь и вылью своё негодование.

Я вышел в коридор, посмотрел на огромную картину, прочно висящую на стене. На полотнище был запечатлён момент, когда Ленин выкрикивал из зала заседания Петросовета, что есть такая партия, которая готова взять на себя всю ответственность власти. Знал бы Владимир Ильич, что в партию в середине семидесятых годов прорвутся закоренелые номенклатурщики и отъявленные коррупционеры, сильно разочаровался бы в своей борьбе.

– А ну, чувак, стой! – услышал я знакомый голос Витька. – Ты что? Бегаешь от меня? Как с нашим делом? Если завтра норковой шубы не будет, джинсы уйдут к другому. Ты понимаешь, какие деньги теряются? Рублей семьсот – точно!

– Понимаю, но ты сейчас не вовремя, – сказал я.

– Слышь, Чубайсов, ты что-то не понял, – сказал Витёк, хватая меня за отворот пиджака.

– Руки, мля! – резко сказал я, ударяя по кисти руки зарвавшегося Витька.

– Я людям обещал, – прошипел Витёк.

– Я знаю. Но я ничего не обещал. А ещё я знаю, как ты хотел меня обмануть, – сказал я, решительно посмотрев в глаза Витьку. – Ты же понятливый и умный чувак. Останемся друзьями, забудем о делишках!

– Не получится! – зло сверкнул на меня глазами Витек, развернулся и ушёл.

И не поленился же прийти! Его группа дипломы защищает завтра. Должен сейчас сидеть над дипломом и репетировать свою речь с песочными часами, чтобы не выбиться из регламента.

Я, как положено, дождался окончания защит и совещания комиссии. Вскоре нас собрали в аудиторию и начали объявлять результаты. Моя фамилия была в списке в числе последних, поэтому пришлось подождать. Сокурсники получали свои оценки и довольные хотели убегать праздновать, с трудом выжидали время, пока объявят все оценки. Председатель комиссии не спешил, словно издевался над уже бывшими студентами, ведь церемония вручения дипломов –формальность.

Когда в аудитории уже началось шевеление, вот-вот и нашелся бы тот, кто ушел. Меня оставляли на последок. Председатель комиссии запнулся, посмотрел на парткома Дмитрия Николаевича, тот посмотрел на меня и кривя рожу буркнул:

– Чубайсов! Оценка – пять. Но внедрение диплома отменяется. Не достаточно научной новизны.

Я коротко пожал плечами и вышел из аудитории. Пятерки за диплом для меня за глаза, а внедрять материалы диплома в научный оборот… внедрим, но не сейчас.

Ну а сейчас…

– Здравствуй ПТУ Машиностроения! Я пришел, – сказал я, когда сразу после защиты диплома направился на свое рабочее место.

Я спешил осмотреться заранее. Нужно же понимать, где именно мне работать, как выглядит моя стартовая площадка.

Глава 3

Ленинградское ПТУ Машиностроителей издали выглядело даже неплохо. То есть то, что открывалось взору проходящего человека – это два корпуса: один четырёхэтажный, второй в три этажа. На фасаде обоих корпусов были выложены мозаики с изображением рабочих, комбайна, и что могло бы быть принято за оскорбление для некоторой части ленинградцев – видневшиеся на мозаиках башни московского Кремля.

Но все понимали, что мозаики – типичные, где-то там в Москве принятые и утвержденные, чтобы ничего лишнего не наваяли на фасадах профтехучилищ. Да и сами здания ПТУ строились наверняка по типовому проекту. Не удивлюсь, если точно такое же здание, с тем же изображением на фасаде, можно встретить и в Ташкенте, и в Минске, и в Риге с Таллином.

Так что, когда я подходил к своему будущему месту работы, даже несколько приуныл. Я же вознамерился сделать из ПТУ образцовое учреждение образования! А ничто так не бросается в глаза, как красивая обёртка. Ведь любая комиссия сперва смотрит на то, как выглядят здания, а уже после входят вовнутрь. Первое впечатление может быть определяющим. С каким настроем шагнут через порог, так вся проверка и пройдёт. Если искать хорошее, то будешь замечать его, ну а захочешь найти плохое – так вокруг все покажется в темных тонах беспросветного уныния.