Барин-Шабарин 6

Пришло осознание, что ту энергию, которая всё ещё никак не иссякает, нужно направлять на правое дело – строительство будущего нашего Отечества. Даже некоторые кадры в Екатеринославской губернии уже имеются. Можно привлекать свою команду для обустройства ещё какого-нибудь региона необъятной Родины. Опыта также уже хватает.

Что же касается Екатеринославской губернии, то здесь, на мой взгляд, дела настолько налажены, что можно быть спокойным: угаснуть мои начинания не должны. Логистика, насколько возможно в этом времени, отлажена. Производства развиваются.

Есть надежда, что конструкторские бюро начнут в итоге выдавать нечто абсолютно новое и прогрессивное в области станкостроения, оружейного дела, сельскохозяйственного инвентаря. Мои знания в этих направлениях либо иссякли, либо такие, которые ещё долго невозможно будет воплотить в жизнь. Ну не получится в этом времени производить автоматы Калашникова. А вот над трёхлинейкой мы уже задумываемся.

– Итак, первый лот, – вещал Миловидов. – Дамская сумочка из крокодиловой кожи, любезно предоставленная на аукцион фабрикой «Две Лизы». Начальная стоимость двести рублей.

– Тысяча рублей! – прокричал мой тесть Алексей Алексеев.

Да, после того, как прямо у него в усадьбе выкрали моего сына, тесть будет стараться всячески мне угодить. Тем более, что меня уже называют «губернским господином». И власть моя в регионе только укрепляется, вот и с последней операцией я вошел в сговор с Третьим Отделением, которое не должно более чинить мне препятствий и интриговать против меня.

А ведь я ещё даже не закреплён в статусе губернатора! Да мне это сейчас и не особо нужно. Я жду, что мне пришлют какого-нибудь деятельного человека, чтобы была помощь в управлении губернией. Я-то всё-таки на фронт отправлюсь. И пришлют человека уже тогда, как я буду на войне. Но тут останется мой корпус помощников. Справятся. Нет, так за мной пришлют.

– Две тысячи за кракадилу! – прокричал мой крёстный Картамонов.

Матвей Иванович, как и многие другие помещики Екатеринославской губернии, прибыл в указанное время и явно хотел потратить немало денег. Благо, что его поместье, особенно в кооперации с моими землями, развивается и приносит существенную прибыль. Ну и также присутствие крёстного нужно было, чтобы он принял полк ландмилиции, правда, сразу же его передал. По здоровью Матвей Иванович уже не вытянет даже службу в милиции.

И всё-таки сумочку из крокодиловой кожи купил Алексеев почти за четыре тысячи рублей. И на кой-ляд она ему сдалась? Хотел бы вложиться в Фонд, мог бы сделать это и напрямую.

Мы с Лизой сидели на стульях почти в центре общего зала ресторана. У меня даже складывалось впечатление, будто я какой-то удельный князь со своей женой. В сравнении с императорской фамилией я себе такого не позволял. А… нет, всё же позволил. Но могу же я немного пофантазировать?

Я взял Лизу за руку и посмотрел в её глубокие глаза, словно окунулся с головой в прорубь. Нужно было прожить уже вторую жизнь, чтобы именно здесь найти ту единственную. А ведь наши отношения начинались отнюдь не по любви. Хотя я всегда хотел Лизу как женщину, но только сейчас могу точно сказать: я её люблю.

Более часа длился аукцион, а в моей голове работал калькулятор, несмотря на то, что я периодически отвлекался то на жену, то на визиты в отдельный обеденный кабинет, чтобы там чуть ли не украдкой выпить.

Недавно мы выскребли из Фонда Благочиния всё до последней копейки. Если посчитать только по количеству телег, которые отправляются вместе со мной на фронт, то это больше четырёхсот пятидесяти полностью гружёных подвод. И на данный момент Екатеринославская губерния выдохлась, все, что было собрано, отдала. Но пока мы в строю, пока я на фронте, есть расчёт, что ещё будут в дальнейшем собираться новые и новые обозы.

– Господин Шабарин, не желаете ли выпить славной екатеринославской водки? – заговорщицки шепнул мне на ухо полковник Нижегородский.

– Всенепременно, – так же тихо и украдкой ответил я. – Сам же ее и произвожу, к вашему сведению.

Полковник одобрительно закивал.

– Я всё слышу, господа, – шепнула Елизавета. – Будьте, пожалуйста, умеренны в питии.

– Да мы же понемножку. Мы же по чуть-чуть! – улыбнулся я, поцеловал руку супруги и, под песню «А на том берегу», мы спрятались с полковником.

А нет. Заприметив, что мы с Нижегородским отправились в кабинет, туда потянулись и другие мужчины. Какой-то сегодня особый день. За все время, что я живу вторую жизни такого душевного распития алкоголя еще не было.

– Алексей Петрович! А как же без меня? Крестник, уважаешь старика – выпей со мной! – бурча на ходу, быстро засеменил за нами и Картамонов.

– Ещё раз, господин Шабарин, хотел бы выразить вам превеликую благодарность за то, что помогли моему полку. Время нынче непростое, и то, что вы делаете – великое дело, – с рюмкой водки в руке сказал Нижегородский.

– Будет вам, Пётр Евграфович. Одно дело делаем! – ответил я и следом за полковником махнул рюмку водки в себя.

Нашему примеру последовали и остальные выпиваки.

Новгородский пехотный полк прибыл в Екатеринослав две недели назад, аккурат после того, как мы до конца раскрутили дело с английским шпионом. И был этот полк не в самом благовидном виде. Элементарно – у солдат была потрёпанная обувь, старые мундиры, даже оружия не хватало. Со всем этим я решил помочь.

Оказывается, что даже сейчас на Тульском оружейном заводе вполне можно купить гладкоствольные ружья, пусть и не в большом количестве. Я до конца так и не понял, почему есть полки, необеспеченные всем необходимым, если даже на заводах есть на продажу ружья. Головотяпство, не иначе.

Так что в полк было пошито на фабрике в Екатеринославе четыреста мундиров, закуплено для них пятьсот пар сапог и столько же валенок. И всё это за счёт Фонда Благочиния было передано в полк. А ещё полк получил шесть десятков новейших штуцеров луганской выделки с пулями Менье к ним. Немного, но с учётом старого оружия, как бы не эпохи Наполеона, которое было на вооружении полка, и такие подарки значительно усилят Новгородский пехотный полк. Для таких моментов я и жил последние пять лет – иметь возможность усилить русскую армию.

Вдруг веселье закончилось. Миловидов прервал своё исполнение очередной песни.

– Что случилось? – сказал я и вышел из обеденного кабинета.

В центре общего зала ресторана стояли десять человек. Они были явно с дороги: грязные, с усталым, но всё равно решительным видом.

– Прошу простить, господа, дамы! – громко говорил один из военных, чьё появление в ресторане, да ещё в таком неопрятном виде, удивило собравшихся. – Мне нужен полковник Нижегородский.

– Вас, Пётр Евграфович, требуют, – озвучил очевидное Алексеев.

– Ротмистр, представьтесь, – потребовал Нижегородский.

Он вышел к прибывшим офицерам. Полковник всем своим видом показывал, кто здесь хозяин. Впрочем, поведение прибывших выглядело вызывающим.

– Ротмистр Конопатский, – представился офицер, не уточняя, к какому воинскому подразделению принадлежит. – Полковник Новгородского пехотного полка?

– Я, полковник! – сказал Нижегородский, горделиво осматривая всех присутствующих, которые наблюдали за разговором.

– Вам пакет. Не имею времени, потому, господин полковник, прошу вас, извините, но проследуйте в место, где вы можете в моём присутствии прочитать донесение.

Все присутствующие в зале стали перешёптываться. Подобное поведение офицера перед вышестоящим могло быть объяснено только тем, что случилось что-то очень важное.

Полковник и ротмистр проследовали на второй этаж, в одну из вольных комнат гостиницы. Миловидов не начинал новую песню. В воздухе витало напряжение. Минут через двадцать, извинившись передо мной и всеми присутствующими, Нижегородский в сопровождении своих людей направился в сторону выхода.

– Прошу простить меня, господа, но служба. Завтра же мой полк выдвигается. Не думаю, что будет тайной, если я вам скажу причины…

Вот как так получается? Я же ведь явно делаю благо для России, сил своих не жалею, вооружаю, снабжаю русскую армию. А всё пока что выходит не в лучшем виде. Высадка турецкого десанта, которая в иной реальности была сорвана Черноморской эскадрой под командованием Нахимова, состоялась. Или почти состоялась, так как вроде бы разгром турецкого флота случился. Но сведений об этом точных не было.

Впрочем, в ситуации ещё нужно разобраться. Всё ли действительно так плохо, или же турки своим десантом всё-таки попали в ловушку? Флот-то турецкий Нахимов разбил. Подробностей ещё никаких не было, но я надеюсь, что эта победа была не менее грандиозной, чем в одной истории при Синопе. Впрочем, и в бухте Синопа русский флот тоже порезвился.

– Вот, господа, теперь меня требуют на Кавказе. У нашего командования есть мысли о том, что турки попробуют усилить свой десант и начнут развивать наступление, возможно, в сторону Дербента, – расстроенным голосом рассказывал полковник Нижегородский.

В этот раз я не стал говорить о том, что болтун – находка для шпиона. Надеюсь, что в той компании, в которой я нахожусь, никаких шпионов уже нет. Впрочем, та информация, которую довёл до наших ушей полковник Новгородского пехотного полка, вряд ли представляет особое значение для разворачивающейся войны. Разве что сам факт: Новгородский полк отправляется на Кавказ.

– Так что уже завтра… – с глубоким вздохом огорчения сказал полковник.

В какой-то момент я даже подумал, а не переправиться ли мне подальше от Паскевича, на кавказский театр военных действий? Но, даже будучи не совсем трезвым, я размышлял о том, что на Кавказе как раз-таки всё у России должно сложиться.

Да, Сухум отдали. Но без существенных подкреплений с моря турецкий десант обречён. В Чёрном море их пока нет. Это, конечно, не значит, что они не появятся и не будут помогать туркам развивать успех на Кавказе. Но там достаточно крепостей, чтобы сдерживать натиск, да и территория не так стратегически важна для России на первом этапе войны. Если что, сбросим десант позже.

– Я отправлю вместе с вами треть от всех своих служб, – решительно сказал Пирогов.

И возражать в этом не было никакого смысла. Мы готовы совершить революцию в военно-полевой медицине. Если на Кавказ отправится две сотни сестёр милосердия, медицинских братьев, а также часть врачей – это будет правильно. В конце концов, уже вот-вот начнёт действовать школа по подготовке сестёр милосердия и медицинских братьев в Петербурге.

– Знаешь, а я иногда даже буду позволять тебе пить водку, – с задумчивым видом сказала Лиза, когда мы уже последовали совету Пирогова про «можно, но осторожно».

– А ты беспокоилась, что усну пьяным? – усмехнулся я.

– Я не хочу, чтобы ты уезжал, – сверкнув влагой в глазах, сказала Лиза.

Я ничего не ответил. Надо… Это же моя цель – не допустить поражения России!

Лиза сползла с кровати, села на её край и стала рыдать. Гормоны шалят у любимой.

– Я вернусь, и всё будет хорошо. Ты ещё в Петербурге блистать будешь, – сказал я, приобнимая жену.

– Когда? – спросила Лиза. И я понял, о чём она.

– Неделя. Не больше. И я отправлюсь. А на тебе сын и хозяйство. Смотри, когда пришлют из Петербурга моего заместителя, чтобы он не баловал. Да и ты… Первая красавица…

– Дурак? Я же в тягости! – усмехнулась Лиза, толкнув меня кулачком.

– И только это тебя останавливает? – я скорчил рожу удивления.

– Дурак и есть… Тебя люблю…

Глава 3

Иван Федорович Паскевич находился на борту парохода «Прут». Он с рассвета решил еще раз рассмотреть все укрепления турок в крепости Силистрия и со стороны реки Дуная. Это нужно было сделать обязательно уже потому, что с другой стороны так и не получилось охватить даже не крепость, а целый укрепленный район.

Генерал-фельдмаршал был раздражен. Он понимал, что взять Силистрию будет крайне сложно, если вовсе возможно. Только если отрезать крепость полностью от снабжения, тогда да, шансы есть. Но рядом с крепостью и внутри нее находилось войско, сопоставимое русскому, по крайней мере, по количеству. Да и по качеству, выучке и вооружению турки в этой войне не сильно уступали.

Французы и англичане, несмотря на то, что больше уделяли внимания собственному перевооружению, смогли и туркам подкинуть новых винтовок и старых гладкоствольных ружей. А вот российская армия оказалась дутой, пузырем, который, если и не лопнул, то стенки у него крайне тонки, того и гляди, что катастрофа случится.

– Что скажете, Михаил Дмитриевич? – обратился Паскевич к сопровождавшему его Горчакову.

– Задача несоизмерима с силами, задействованными в ее решении! – быстро ответил Горчаков, командующий русскими корпусами в Валахии и Молдавии.

Паскевич с укоризной посмотрел на бывшего начальника своего штаба. Он надеялся, что Горчаков все же предложит какое-то решение проблемы. Уже один штурм стоил русским войскам почти тысячи убитыми, и теперь штурмовать крепость Паскевич… боялся. Да, он боялся, хотя и постоянно находил отговорки, что это не так. Он боялся сравнений с Суворовым… Вот же он – «Измаил Паскевича», докажи, что достойный внук великого Суворова. Ведь сколько звучало лестных фельдмаршалу слов. «Был Суворов, есть Паскевич!» – примерно такой лейтмотив звучал в хвалебных одах, посвященных генерал-фельдмаршалу.

Груз ответственности давил на пожилого фельдмаршала, который уже растерял свой боевой запал и больше обращал внимания на свои болезни, чем думал на перспективу. А из Петербурга требовали, там не видели всего того ужаса, что творился в русской Южной армии. И отказаться от назначения Иван Фёдорович не посмел. Всё же государь и вся Россия на него рассчитывает. Из Петербурга казалось, что турок можно бить, причём очень быстро и качественно, что русская армия – всё ещё такая же грозная и всесокрушительная сила.

И вот ещё один страх Ивана Фёдоровича Паскевича: он боялся признаться в себе в том, что почти четыре года, которые прошли со времени венгерского похода, именно он, как главный военачальник Российской империи, почти ничего не сделал для того, чтобы как-то армию преобразить. Ведь, зачем менять то, что и так одерживает великие Победы?

– Так что же по моему вопросу? Из вашего письма, ваше высокопревосходительство, я так и не понял, как мне поступить, – вернулся к своему вопросу Горчаков.

– Вы вернётесь в расположение своих войск, еще некоторое время там побудете. Но, боюсь, что нам придётся покинуть Валахию и Молдавию, – отвечал Паскевич.

Горчаков с видимой горечью вздохнул. Приходили неутешительные сведения, что австрийцы концентрируют свои войска именно в направлении Молдавии и Валахии. Более того, есть косвенные сведения о том, что они ведут тайные переговоры с Османской империей.

И вот это ещё один страх Паскевича: если Австрия вступит в войну на стороне турок, то и без того слабое русское войско потерпит сокрушительное поражение. Это ещё месяц назад казалось, что османы испугаются, что всё-таки сдадут назад. А выходило так, что Россия блефовала.

– Вы отдаете себе отчет, что это будет бегство, и румыны с болгарами и молдаванами нам не простят? – спросил Паскевич.

Горчаков позволил себе промолчать. Он прекрасно это понимал. И Михаилу Дмитриевичу было не менее стыдно, чем самому командующему. Снова Россия взбаламутила народы Балканского полуострова, но опять отступает. Как еще тогда, при Екатерине Великой, когда обещали грекам независимость, но… Хотели, как лучше, а вышло, как всегда!

– Ваше высокопревосходительство, разрешите обратиться! – вдруг крепким и сильным голосом прокричал стоящий неподалеку генерал-лейтенант Дмитрий Дмитриевич Сельвин.

На контрасте практически шепчущих Горчакова и Паскевича громкий голос генерала Сельвина прозвучал, как гром среди ясного неба. Паскевич поморщился, мучавшая его мигрень обострилась, и генерал-фельдмаршал чуть было не схватился за виски.

– Обращайтесь, Дмитрий Дмитриевич, но прошу вас, тише, а то ещё турки испугаются и прежде времени покинут Сильстрию, – Иван Фёдорович нашёл себе силы не показать, что у него разболелась голова, и даже пошутить.

Дружно, словно по команде, все стоящие неподалёку генералы рассмеялись. Ходили обрывочные фразы, а также и их головы заражали уныние и обречённость. Всё же командующие войсками – это тот образец, на который равняются все офицеры.

– Вы ограничили деятельность медицинского батальона и полка господина вице-канцлера Екатеринославской губернии Алексея Петровича Шабарина. Дозвольте им деятельно участвовать в будущем штурме, а также принимать участие в лечении больных, – сказал генерал-лейтенант Сельвин.

И всё же Паскевич поморщился, частью от головной боли, частью от того, насколько ему надоел уже этот Шабарин, который пытается вмешиваться во все дела, куда его не звали. И ладно бы он сам находился в расположении войск, но общаться с его командиром, мужиком, командующий точно не собирался.

Что же касается и медицинской службы, так и здесь был протест от тех докторов, которые были в расположении южной армии. Они коллективно не принимали новые методы военно-полевой медицины. Прежде всего, протест выражался в том, что большинство докторов были против участия женщин в лечении больных. В своих протестах опирались они и на нормы морали, когда женщина не может видеть мужчину, который справляет нужду или предстает перед ней обнажённым.

Конечно, в большей степени это была даже зависть.

– Вы действительно считаете, что у этих мужиков, ряженных под солдат, что-то получится? – под всеобщие смешки, не выбирая уже слов и выражений, спрашивал командующий.

– Я бы дал им шанс проявиться. Позвольте а вверенных мне войсках использовать медицинскую службу Шабарина! – продолжал настаивать генерал-лейтенант.

– Делайте, как посчитаете нужным, – сказал, будто отмахнулся, командующий.

– Всепокорнейшие благодарю вас, – сказал генерал, поклонился, и отошёл в сторонку, подальше от командующего, будто бы тот мог передумать.

Так вышло, то полк Шабарина располагался недалеко от дивизии, которой командовал генерал-лейтенант. Бывало, за чашечкой утреннего кофе генерал-лейтенант Сельван наблюдал за тем, как тренируются те, кого командующий назвал «мужиками». Да, необычно. Да, театрально. Однако было что-то в этом лихое, казацкое. Что-то подобное генерал видел на Кавказе у тех, кого кубанцы называли «пластунами».

Однако, пусть в этом и не хотел даже сам себе признаваться генерал-лейтенант, но он также был в растерянности, как организовывать следующий штурм крепости. И если полк вице-губернатора Шабарина может сделать полезного для общего дела хоть что-то, то пусть делает. А нет, так по лягут они, но не солдаты и офицеры выверенных генералу подразделений. И так санитарными потерями армия теряла людей, словно вела нескончаемые кровопролитные бои.

– Бах! – послышался выстрел со стороны крепости, потом ещё.

Паскевич стоял ровно, даже не сморщился. Если фельдмаршал и растерялся и не знал, как вести военную компанию, то это не значило, что он праздновал труса.

– Хрясь! – ядро попало прямо в палубу парохода, никого не задев.

– А-а! – вскрикнул командующий, заваливаясь на бок.

Большая щепа попала фельдмаршалу в спину. Он упал и ещё ударился головой. Пусть история уже поменялась, но она, как будто стремится наверстать упущенное. В той реальности русский командующий пострадал от турецкого ядра, что послужило поводом или причиной отставки Паскевич. В этой реальности нашлось свое ядро… Может мироздание так стремиться восстановить ветвь истории?

* * *

– Говори! – потребовал я, когда на подступах к расположению дивизии генерал-лейтенанта Дмитрия Дмитриевича Сельвана, меня встретил Тарас.

– Простите, ваше превосходительство, но не достучался я до разума генералов. Сидим сиднем, в разведку коли и ходим, так шарахаемся и своих и чужих. Как пленные, чтобы не увидели нас свои же, православные, – сходу стал жаловаться командир моего полка.

– К командующему письмо или какую записку посылал? – спрашивал я.

– Так точно… Офицеры штаба приходили… Вы простите, ваше превосходительство, но я мужиком не был и становиться им не желаю. А они называют нас «мужицким полком», – что-то Тарас и вовсе расклеился, жаловался, как мальчик.

Сказал бы он такие слова в будущем… «мужиком не был и становиться не желаю». Ведь имеет ввиду совсем другое. Ну а на что я мог рассчитывать, когда оставлял полк? Хотя, мог. Думал, что уже покрыл себя славой. Вон, четыре года назад, как генералов вражеских отстреливал, да в плен брал! Но, видимо, без моего присутствия и вовсе ничего не получилось бы. Не пойдет же Тарас к генералу, не станет хитрить и что-то требовать. Жаль, очень жаль, что офицеры воспринимают мой полк, как ряженных театралов, как в будущем я бы сказал, клоунов.

– Значит, нужно показать, что мы не лаптем щи хлебаем. Есть мысли? – отбросив уныние, спрашивал я.

– Как не быть? Есть! – отвечал Тарас.

Мы ехали верхом уже по территории русского лагеря. Вокруг царило какое-то уныние. Некоторые солдаты ходили, словно тени, сгорбленные. Не слышалось ни то что смеха, а и громких бодрых разговоров.

– А что происходит? – спрашивал я у Тараса.

– Хворых много, болеют солдаты. Уже более тысячи…

– И отказались от помощи моего медицинского батальона? – уже хотелось рвать и метать.

Я знал, что в армии много закостенелого, что это она консервативная. Но не настолько же… Больше тысячи санитарных потерь! Получалось, что я еще читал источники в будущем, которые приукрашивали ситуацию. На самом деле, хоть снимай осаду и уходи зализывать раны.

– Какие в нашем полку потери? – поспешил спросить я.

– Так и никаких, почитай. Были, что маялись животами, там вылечили, а одному, так доктор что-то вырезал в животе, он и живехонек, уже тренируется. Травмы есть. Двое со сломанными руками, один ногу сломал. Ничего более, – сказал Тарас, задумался, а после, будто вспомнил: – Есть один, Макаром кличут. Так этот… гад ползучий, где-то схватил болезнь срамную. И мало того, так заразил еще и одну сестрицу милосердия. Так я даже высек его, кабы на баб даже и не смотрел. Ну и приходилось защищать баб… женщин наших, милосердных. Зарится на них солдатня. Да и офицеры… Но те хоть с политесом, благородно, хотя все едино понятно, чего хотят.

Я не стал комментировать такие случаи. Что касается срамной болезни, то нужно было не только высечь солдата, но и выгонять. Ну а что до того, что к сестрам милосердия пробуют пробраться солдаты, как и офицеры, тоже прогнозируемое явление. Зова природы к размножению никто не отменял. Нужно только смотреть, следить, чтобы никто не обижал девушек. Ну и нечего им общаться. На гражданке найдут себе женихов.

– Как чувствует себя его светлость князь Паскевич? Не знаешь? А то мне как в Одессе рассказали о его ранении, так и других вестей не получал. А в Одессе еще и не того могут рассказать.

Было видно, что Тарас поморщился и сдержался, чтобы не наговорить чего лишнего. И он понимает, что теперь Паскевич покинет расположение русских войск. Не только Тарас думает, что Иван Федорович Паскевич только искал повода, чтобы избавиться от груза ответственности за армию. А тут щепа в спину. Наверняка только поцарапала, но повод же…

Навещу Паскевича, сделать это необходимо. Уже просто будет неприлично, если я прибуду и не представлюсь о прибытии. Он же еще никуда не уехал. И как так вообще получается? Действительно ли что-ли история решила отыграть назад? В прошлой реальности… в этой…

– Эльза, я рад тебя видеть! – сказал я, обнимая подругу.

– Алексей, они вообще ничего не дают делать. Своих… Твоих казаков только и лечим. Слушать меня не желают, советы только раздают, чтобы уезжала детей рожать, – Эльза засмеялась. – А есть и такие ушлые, что предлагают помочь забеременеть. Благо, что Саша тут тоже.

Я знал, что Александр Николаевич Садовой отправился к своей жене в расположение Южной Армии. Сам ему это позволил сделать. Кроме того, архитектор уверял меня, что очень даже знаком с наукой фортификации и может помочь. В чем, впрочем, я и убедился, когда въезжал в расположение моего полка. Целую земляную крепость построили со сложной системой окопов. Кстати, про окопы говорил Садовому я, хотя они уже вполне известны, но считаются не нужными.

– Да, у Саши есть идея, как подобраться к фортам крепости. Он говорил про окопы, что будут подходить вплотную к фортециям неприятеля, – с огоньком в глазах говорила Эльза.

И все-таки у них любовь. И я рад и за Эльзу и за Александра. Оба заслужили.

– Значит, Саша тебе говорил… – улыбнулся я.

На самом деле, это я размышлял с архитектором, как можно подбираться к вражеским статичным позициям. Окопы, исполненные зигзагами – вот один из вариантов. Нынешняя артиллерия менее точная, чем та, с которой я имел дело. Нужно еще постараться, чтобы попасть в окопы. Но даже не в этом дело.