Игра в сердца

Квартира, на самом деле, очень приятная, хоть тут и бывает шумно, но Лиза – страшная грязнуля (это еще мягко сказано). Сказав, что у нее «была уборка», я имела в виду, что раковина не завалена грязной посудой, а кофейный столик – пустыми контейнерами из доставки еды.

Мы подружились еще в средней школе Святой Марии, куда я поступила на стипендию в шестом классе. В отличие от меня, Лиза из богатой семьи – реально богатой, денег куры не клюют, – хотя по виду не скажешь. Работает она на какой-то скромной государственной должности и о работе никогда ничего не рассказывает; подозреваю, она служит в британской разведке. Видимо, внутренней, так как она редко ездит за границу.

Но чем бы ни занималась Лиза, ее родители желали ей другой судьбы. Их золотая малышка должна была стать адвокатом, бизнес-консультантом или главредом модного журнала, но никак не «обычной госслужащей».

За годы Лиза также избавилась от своего чопорного аристократического акцента – раньше она говорила так, будто сливу во рту зажала, – и теперь изъясняется как рядовая столичная жительница. Возможно, это часть ее прикрытия, а может, она просто стесняется, что выросла в доме, где у ее отца был собственный камердинер.

Однажды я назвала ее «миледи». Она обиделась.

Единственное, что указывает на ее «прошлую жизнь» – так она это называет, – список друзей на фейсбуке и потрясающая брендовая одежда, которую ей отдает любимая тетушка. Лизин шкаф буквально трещит по швам от дизайнерских вещей прошлогодних коллекций. Будь у меня тетка, которая осыпала бы меня дорогими подарками, она бы тоже была любимой.

Но для меня Лиза – просто Лиз, чудесный, милейший человек, пусть и неряха. В мой первый день в новой школе она почему-то решила, что мы с ней станем лучшими подругами. Пока остальные в школьной столовой обходили меня за версту, а я искала, где бы мне присесть с подносом, она взяла меня под руку и повела прямиком к столику в углу. Там я и познакомилась с нашей бандой подружек, с которыми мы были неразлучны до выпускных экзаменов. После этого мы разъехались кто куда, и хотя я подписана на всех на фейсбуке, видимся мы редко.

А вот с Лизой мы неразлучны: она стала мне сестрой, которой у меня никогда не было. Я люблю ее больше всех на свете, кроме мамы, конечно, но никогда не соглашусь с ней жить. Я слишком дорожу нашей дружбой.

Она ставит передо мной чашку чая, и половина его выплескивается на стол. Ну хоть чашка вроде чистая, и на том спасибо. Помню, однажды Лиза угостила меня чаем, я уже поднесла чашку к губам и хотела глотнуть, как на поверхность всплыл какой-то заплесневелый сгусток. Я после этого неделю чай пить не могла.

Лиза ушла на кухню и хлопочет – небось, ищет чистую тарелку для круассанов. Но нет. Я ошиблась. Она приносит круассаны в том же бумажном пакете, в котором я их принесла, и просто надрывает его.

– Для тебя только лучший фарфор, Эбс, – говорит она и смеется. Я пью чай, а она ищет джем в своем мини-холодильнике. – Клубничный или сливовый?

– Неси оба. – Она приносит оба, чай для себя и наконец садится. Это еще одно ее свойство – когда она не спит, то постоянно двигается. Энергии у нее через край. Она как щенок, у которого есть цель и он к ней идет.

– Ну что, какие новости? – спрашивает она с набитым круассаном ртом.

– Я буду участвовать в шоу «Одинокий волк». Как волчица. – Решила смеха ради сразу выложить все как есть. Без прелюдий, без контекста. Но план мой вышел мне боком: Лиза давится, начинает кашлять и выплевывает куски разжеванного круассана на стол и на меня.

Я вскакиваю, хлопаю ее по спине, но она меня прогоняет, и я бегу на кухню за тряпкой. Нахожу лишь бумажную салфетку из доставки жареных крылышек, начинаю суетиться, но Лиза сурово произносит:

– Эбби, перестань. Рассказывай, что там у тебя стряслось.

Я сажусь и выкладываю всю историю, все как есть, и по ходу рассказа пародирую Прю, отчего Лиз, как всегда, хохочет. Когда я заканчиваю словами «оденься прилично, насколько это возможно, разумеется», произнеся их голосом злой ведьмы Урсулы из «Русалочки», Лиза держится за живот, хрипит, и вся эта ситуация уже не кажется мне настолько ужасной.

Я буду в «Одиноком волке». И правда смешно!

– А кстати, – отдышавшись, замечает Лиза, – что наденешь?

Черт. Хороший вопрос. Я работаю на удаленке, мою социальную жизнь насыщенной не назовешь… по правде говоря, ее у меня и нет. Что у меня есть из одежды: одни приличные черные брюки «Маркс и Спенсер», чуть поношенные, немного устаревшие, пожалуй, но сойдет… А верх? Что надеть наверх? Быстро пролистав в уме свой каталог топов из корзинки «все за три копейки», я прихожу в смятение. В ушах звенит язвительный голос Прю: «насколько это возможно, разумеется».

– Может, наденешь платье, в котором была на свадьбе Пип? – спрашивает Лиза. Пиппа – ее кузина. Мы встречались с ней всего пару раз, но Лиза притащила меня на ее свадьбу как свою спутницу. Я тогда разорилась и купила очень нарядное платье: таких шикарных у меня в жизни не было и ничего подобного я, скорее всего, никогда больше не куплю. Я взяла напрокат у Лиз подходящие туфли, клатч и шляпку – трио необходимых аксессуаров, – и мне, по крайней мере, было не стыдно показаться в приличном обществе. Хотя всю свадьбу я все равно ощущала себя самозванкой: и в церкви, и во время фотосессии, и на банкете.

– А это не перебор? Не слишком… нарядное? – спрашиваю я.

Она поводит плечами.

– В одежде не бывает переборов, Эбс. Только недоборы. В этом платье ты просто бомба, ты хочешь произвести впечатление или нет?

– А вдруг – только не перебивай, пожалуйста, – а вдруг я буду выглядеть в нем нелепо и продюсеры поймут, что из свиного пятачка не скроишь шелкового кошелька? И тогда мне дадут пинка, и я сорвусь с крючка! Как тебе такая идея?

– Кажется, ты исчерпала свой запас рифмующихся поговорок, – дразнит меня Лиз. Я вздыхаю. – Хватит ныть. Что, если это твой шанс, тот, что выпадает раз в жизни?

– Сомневаюсь.

– Ну ты же не узнаешь, если не придешь на встречу во всей красе и не выяснишь, что они скажут. Надень платье. Можешь взять мои туфли. – Я, хмурясь, смотрю на круассан, отламываю кусочек и растираю его в пальцах в мелкие крошки. – И прекрати это делать. Ты весь круассан раскрошила.

Я смотрю ей в глаза. Она прикалывается: на столе такое безобразие, что мои крошки погоды не сделают. Мы начинаем хихикать.

– Ну хорошо, – наконец отвечаю я, – я схожу на встречу в нарядном платье и шикарных туфлях. Но втайне буду надеяться, что они не захотят иметь со мной дел. Лиз, я как представлю себе… Если мне придется участвовать в этом ужасном шоу, сбудется мой самый страшный кошмар, честно!

– Мне нравится твой настрой, Эбс.

Я закатываю глаза и качаю головой, но она лишь смеется в ответ.

Глава третья

Утро понедельника! Я поставила восклицательный знак не от радости, а чтобы отвлечься от нарастающей паники, которая просочилась в каждую пору и клеточку моего тела.

Нарядиться-то я нарядилась, но осталась собой. Когда дело дошло до укладки и макияжа, мне не на кого было надеяться, только на свои силы. Не станет же моя лучшая подруга вставать ни свет ни заря в понедельник утром и, собравшись на работу, ехать ко мне и красить меня, чтобы успеть к восьми утра. Не станет же? Вообще-то я рассчитывала – не рассчитывала, а надеялась, – что так оно и будет, но потом вспомнила, что Лизу до десяти не разбудить.

И вот я стою в лифте с толпой людей в слишком нарядном, чуточку узком и (это я только потом поняла) чересчур коротком шелковом платье с пышными рукавами и в туфлях Лизы, которые мне нравятся, и я втайне надеюсь, что она не заметит, если я «забуду» их вернуть.

Мои вещи – упаковка бумажных салфеток, бальзам для губ с пчелиным воском, проездной на метро и кошелек – лежат в большой сумке, которую я тоже одолжила у Лизы, а Лизе ее подарила та самая любимая тетушка, и стоит она, наверно, больше, чем моя арендная плата за месяц.

Я вымыла голову, высушила свои слегка вьющиеся блекло-каштановые волосы и стянула их в низкий хвост, а накрасилась так ярко, как только смогла, то есть почти не накрасилась – немного туши, кремовые румяна, бальзам для губ.

Думаю, сойдет.

Лифт звенит, остановившись на моем этаже; я проталкиваюсь сквозь толпу и бормочу «простите, извините» все громче и громче, пытаясь пробиться к дверям до того, как те закроются. Почему людей не учат пропускать других вперед в лифте? Когда я наконец пробиваюсь к дверям, те уже закрываются, и мне приходится сунуть руку в щель, чтобы они не сомкнулись окончательно. Но они все равно закрываются! Зажимают мою руку, в голове мелькает страшная мысль – что если меня потащит на следующий этаж, а рука останется снаружи и я буду обезручена? Как обезглавлена, только обезручена? Есть такое слово?

Через секунду двери распахиваются, но не полностью, а ровно настолько, чтобы я успела вытащить руку, но теперь в дверях – в этих гигантских челюстях смерти – застревает мой дурацкий пышный рукав. О боже-боже-боже! Если лифт сейчас поедет с рукавом, застрявшим в дверях, платье слетит с меня прямо на глазах у незнакомцев, и я предстану перед ними такой, какая есть на самом деле! Обычной женщиной в лифчике, которому шесть лет в обед, и серых трусах, которые когда-то были белоснежными!

Слышу, как кто-то за моей спиной нажимает кнопку; его голос доносится до меня сквозь плотную толпу этих баранов, которые не делают абсолютно ничего, чтобы мне помочь. Мой спаситель ругается на лифт, видимо, рассчитывая усилить тем самым эффект своих действий, – «ну давай же, открывайся, тупая железяка», – и двери наконец раздвигаются. Слава богу! Я вываливаюсь наружу, сгибаюсь пополам и судорожно выдыхаю. Сейчас не время для панической атаки – точнее, как раз самое время. Если вы склонны к паническим атакам, как я, то знаете, что именно в таких ситуациях они обычно и начинаются. Но до встречи с продюсерами «Одинокого волка» осталось несколько минут.

Я замечаю перед собой замшевые кроссовки, поднимаю голову и вижу своего спасителя, одетого стильно, но в то же время небрежно: узкие темно-синие джинсы и коричневая футболка с надписью «Замышляю шалость» (да что вы говорите). Через плечо у него полотняная сумка на ремне. Я отряхиваюсь, спаситель улыбается и смотрит на меня с тревогой. Кажется, он хочет похлопать меня по спине и сказать «ничего, ничего», но, вовремя одумавшись, опускает руку и кладет ее в карман.

– Вы как, в порядке? – спрашивает он. Его сильный австралийский акцент вполне соответствует его наряду. Он выше меня примерно на голову, подтянутый, с шапкой золотистых, слегка длинноватых волос, которые выглядят, тем не менее, потрясающе. Его большие зеленые глаза смотрят на меня обеспокоенно, а губы… таких красивых губ я в жизни не видела. Клянусь.

Динь-дон! Никогда не понимала, как Бриджет Джонс могла влюбиться в Марка Дарси с первого взгляда на фуршете с карри из индейки у своих родителей, а теперь поняла.

– М-м-м… да, в порядке. Спасибо.

– Точно? Вы вся красная.

Черт! Он, наверно, пытается быть вежливым, но дело в том, что я не из тех девушек, кто мило краснеет в виде двух нежно-розовых пятнышек на самой выступающей части щек. Нет, когда краснею я – а при панической атаке я буквально вспыхиваю – мои щеки могут служить сигналом для самолетов, заходящих на посадку в Хитроу. Я хватаюсь за левую щеку – она раскаленная. Великолепно. Я и так не сомневалась, что продюсеры «Волка» во мне разочаруются, а уж теперь меня ждет стопроцентный провал.

– Может, вам воды принести? Хотите присесть? – Он оглядывает лобби редакции «Пищи для ума» и видит ряд стильных, но жутко неудобных стульев (я много раз на них сидела, дожидаясь Прю). Ноги несут меня, а ум за ними не поспевает. Я плюхаюсь на один из стульев, а спаситель подходит к стойке администратора. Я пытаюсь дышать под счет: вдох-два-три-четыре, выдох-два-три-четыре.

Внимательно слежу за происходящим у стойки. Не слышу, что он говорит, но его жестикуляция, пожалуй, чересчур драматична: случившаяся со мной история определенно не заслуживает столь эмоционального пересказа. Администраторша смотрит на меня, корчит гримаску, кратко кивает и исчезает из виду. Вот заносчивая овца. Когда я в прошлый раз приходила в офис, она была стажеркой, и единственной ее обязанностью было четыре раза в день бегать в «Коста Кофе». И мне она принесла не то, что я заказывала.

Смотрю на часы. Без минуты девять, а я ненавижу опаздывать: редактор Мао беленеет, когда опаздывают. Но не могу же я предстать перед продюсерами в таком растрепанном виде. Спаситель направляется ко мне, склонив набок голову.

– Выглядите получше. Сейчас она принесет вам воды и доложит о нашем присутствии.

– О нашем присутствии?

– Ну да. Похоже, я с вами сегодня должен встретиться. Я Джек. Продюсер шоу из Сиднея.

О нет-нет-нет-нет, нетушки-нет, пожалуйста, только не это!

– Шоу? – тупо переспрашиваю я. Вдруг он какое-нибудь другое шоу имеет в виду и ему тоже назначили в девять утра встречу с моей редакторшей? Бывают же такие совпадения! Или нет?

– Ну да, «Одинокий волк». Вы же Анастасия? – Я таращусь на него, раскрыв рот. – Но я догадался, – дальше он говорит шепотом, – что это ваше ненастоящее имя, да? «Треплер» звучит как вымышленная фамилия – хотя ловко придумано, согласен. – Я хмуро таращусь на него в смятении и ужасе, а он продолжает свой односторонний диалог, будто слышит все мои ответы. – А Анастасия? Это ваше настоящее имя?

– Что?

– Как мне вас называть?

– Что? Называть? Меня?

– Ну да. На шоу, как вас называть?

И тут до меня доходит.

Несмотря на то, что меня прижало дверями лифта, несмотря на то, что у меня чуть не началась паническая атака и в разговоре с продюсером я бекала и мекала, как недоразвитая, и не произнесла ни одной связной фразы, он не сбежал. Нет, похоже, меня уже взяли в шоу, по крайней мере, он говорит об этом как о свершившемся факте.

Значит, я гожусь на роль волчицы? Даже не знаю, что чувствовать по этому поводу. Воспринимать это как комплимент или как оскорбление?

– Эбби, – еле слышно лепечу я. – Называйте меня Эбби.

Джек улыбается.

– Отлично, Эбби, – говорит он.

– Они готовы вас принять, – объявляет администраторша, по-прежнему глядя на меня свысока. – Вот, держите. – Она протягивает мне бутилированную воду. Джек берет бутылку, откручивает крышку и передает воду мне. Мелочь, а приятно; я записываю в свой мысленный блокнотик, что мой спаситель не только хорош собой, но и обходителен.

– Спасибо, – киваю я, делаю глоток воды и медленный глубокий вдох.

– Точно все в порядке? – спрашивает он.

– Да, спасибо за беспокойство.

– Тогда пойдем? – говорит он с улыбкой.

– Да, – я встаю и разглаживаю платье. Хотя я два дня боялась этой минуты, рядом с Джеком мне почему-то становится спокойнее; я чувствую, что он на моей стороне.

У входа в кабинет Прю Джек толкает гигантскую стеклянную дверь, отходит в сторону и пропускает меня внутрь. Я в восторге от его манер, и тут передо мной вырастает полная женщина с кислым лицом. Она окидывает меня с головы до ног таким безжалостным взглядом, что я готова развернуться и сбежать. Без вступлений, без «здрасьте, как поживаете» – просто тупо и неприкрыто начинает оценивать меня, как призовую кобылу на сельском аукционе. Скользнув взглядом по моему лицу и волосам, толстуха поворачивается к Прю и говорит:

– Теперь я понимаю, что вы имели в виду, когда сказали, что без стилиста не обойтись.

«Вообще-то я здесь стою!» – хочется крикнуть мне.

Джек, спохватившись, начинает нас знакомить:

– Роберта, это Эбби. Эбби, это Роберта, исполнительный продюсер «Одинокого волка».

Ах так. Значит, именно эта женщина написала Прю по поводу моего поста, именно она наняла Джека и она же, видимо, хочет, чтобы я участвовала в шоу в качестве волчицы. Я-то готова сказать ей четкое громкое «нет», но от меня ничего не зависит. Однако если она продолжит так хмурить брови, на меня глядя, и поджимать губы так, чтобы те напоминали бледный кошачий анус, возможно, мне и волноваться не придется. Непохоже, что я ей приглянулась.

– Очень приятно, – отвечает Роберта.

Ого, я впечатлена. Никогда не думала, что слова «очень приятно» можно произнести с таким глубоким презрением и что вообще можно говорить с сомкнутыми губами.

– И мне, – отвечаю я и спокойно смотрю в ее безжалостные глаза. Пусть на мне чужие туфли, я очень умная женщина и зарабатываю на жизнь язвительными комментариями. Эта тетка меня не напугает, хотя Прю рядом с ней – сущий ангел, прямо-таки Мэри Поппинс.

Кстати о… Прю вскакивает из-за стола и встает рядом с нами. Со стороны, наверно, кажется, что мы четверо сейчас начнем играть в ладушки и петь частушки. Это самая странная встреча в моей жизни, а ведь еще и двух минут не прошло.

– А вы, наверное, Джек, – говорит Прю и тянет руку через середину нашего кружка. Джек пожимает руку и делает вид, что все нормально, несмотря на странное начало нашего маленького собрания.

– Он самый. Рад встрече, Прю.

– Роберта мне столько всего хорошего о вас рассказывала, – Прю рассыпается в комплиментах, а с ее губами происходит что-то странное, чего я никогда прежде не видела, – на них появляется улыбка. Я вдруг понимаю, что у железной Прю все-таки есть слабость, и это симпатичные молодые австралийцы.

– Вот все и познакомились, теперь давайте сядем и обсудим эту потрясающую возможность для «Пищи для ума». И для Эбигейл, разумеется, – поспешно добавляет она и указывает на зону для переговоров в своем кабинете, где напротив друг друга стоят два кресла и двухместный диванчик, а между ними – низкий кофейный столик.

Я все еще в шоке от бестактности Роберты и еще больше оттого, что Прю открылась мне с неожиданной стороны, поэтому подхожу прямиком к дивану и плюхаюсь на него. Джек садится рядом, и его нога в джинсах прижимается к моему голому бедру. Я одергиваю платье и отодвигаюсь от него как можно незаметнее, чтобы наши ноги больше не соприкасались. Мне даже не нужно смотреть в зеркало на свои пунцовые щеки, чтобы понять, что у меня на лице написано: он мне нравится. В том числе нравится, как он пахнет. Как свежевыстиранная и высохшая на солнце хлопковая простыня, которую снимаешь с веревочки в саду в ветреный солнечный день.

Напротив садится Роберта и снова обводит меня взглядом с ног до головы.

– Но у нее хорошие исходные данные. Есть с чем работать, – едко говорит она. Ох, надо же, я удостоилась похвалы от Круэллы де Виль, какое счастье!

Прю хлопает в ладоши – такого раньше тоже не бывало – и произносит:

– Прекрасно. Как вы знаете, Эбигейл – чрезвычайно талантливая журналистка. И если она своими глазами увидит все, что происходит за кулисами шоу, обзоры нового сезона будут просто огненные, можете быть уверены.

Я искоса смотрю на Джека, и мы тихонько улыбаемся друг другу. «Будет здорово», – говорит его улыбка. «В мою редакторшу вселились похитители тел», – говорит моя.

Но Роберта, кажется, Прю совсем не слушает.

– Итак, теперь я увидела, с чем нам придется иметь дело. Вас немножко прокачать, милочка, и сгодитесь. Давайте пройдемся по основным моментам. Съемки следующего сезона начнутся в сентябре. Вам понадобится рабочая виза в Австралию; Джек поможет ее оформить. Само собой, на шоу вы будете под своим настоящем именем; никто не будет знать, что Анастасия – это вы. Мы гарантируем, что вы дойдете до полуфинала и войдете в первую четверку волчиц, чтобы иметь возможность до конца наблюдать закулисье. Остальные детали обсудим ближе к делу, согласны?

Я хоть и понимаю, что это «согласны?» – вопрос риторический, категорически не согласна. Нет, я хочу прямо сейчас знать все до последней детали этого… этого… Мозг отчаянно цепляется за слова типа «приключение», «авантюра» и «мероприятие», но все-таки выбирает «полное безумие и потенциальная катастрофа». А главное, с чем я не согласна, – участвовать в шоу под своим настоящим именем.

– Э-эм-м… нет, – отвечаю я и вскидываю подбородок, показывая, что настроена серьезно.

– Простите? – отвечает Роберта; уж что-что, а искусство пассивной агрессии мы, британцы, отточили до блеска. Думаете, она правда просит у меня прощения? Еще чего.

– Во-первых, я не собираюсь соглашаться участвовать в шоу, пока не узнаю, что от меня потребуется. – Я, разумеется, блефую. Участвовать в шоу велела Прю, от этого зависит моя работа, но, готова поспорить, Роберта не в курсе. – И, во-вторых, если я все-таки решу участвовать, то возьму псевдоним. Ни за что не соглашусь стать волчицей под именем Эбигейл Джонс. Я пишу под этим именем. Оно мое. – Прю это прекрасно понимает, хотя мы с ней никогда не поднимали эту тему. – У меня пока не так много статей – пока, – но я хочу, чтобы имя Эбигейл Джонс что-то значило. – Я не добавляю, что хочу, чтобы мое имя ассоциировалось с серьезными журналистскими расследованиями и блестящим литературным талантом, а не с «той курочкой, которая участвовала в “Одиноком волке” за бесплатную поездку в Сидней».

Боковым зрением вижу, как Прю переводит взгляд с меня на Роберту и обратно; она выпучила глаза и разинула рот, но я не свожу глаз со своей противницы. Пусть Прю потом меня убьет: уступать я не намерена. Даже не знаю, откуда во мне взялась такая уверенность – возможно, присутствие Джека заставило поверить в свои силы.

– Понимаю, – цедит Роберта сквозь зубы. Она, конечно, говорит это неискренне: такие, как она, окружают себя подхалимами, которые не смеют им противоречить. В комнате повисает напряженное молчание. Мы неотрывно смотрим друг на друга поверх кофейного столика.

Прю начинает что-то говорить – видимо, хочет вмешаться и заверить Роберту, что я шучу, хотя я не шучу. Но Роберта поднимает руку и велит ей замолчать, как Оби-ван Кеноби. «Это не та волчица, которую ты ищешь».

– Хорошо. Можете взять псевдоним. – Один-ноль в мою пользу! – Но выбирайте что-то похожее на ваше настоящее имя, чтобы отзываться инстинктивно. Иначе будет слишком очевидно, что имя выдуманное. Поверьте. Не хочу повторять свою ошибку. – Я лихорадочно перебираю в памяти предыдущие сезоны шоу. Интересно, кто из участниц выступал под псевдонимом?

– Может, Эбби? – предлагает Джек. Я перестаю перебирать в уме предыдущих участниц и поворачиваюсь к нему. Он смотрит на меня, его зеленые глаза искрятся добротой и весельем, и я могла бы в них утонуть, будь мы не в кабинете моей редакторши на этой странной встрече, а где-нибудь в другом месте. Вместо этого я поддакиваю ему.

– Точно, Эбби, – произношу я свое имя как в первый раз.

– Да, вы же так мне и представились. И имя довольно распространенное, как и фамилия Джонс. Даже если кто-то выяснит вашу фамилию, вряд ли смекнет, что Эбби и Эбигейл – один и тот же человек.

– Мне нравится. – Джек улыбается мне, а я ему.

– Если вы двое закончили, через двадцать минут у меня другая встреча, – встревает Круэлла.

– А остальное? Остальные детали?

Тут вмешивается Прю.

– Эбигейл, да не волнуйся ты так, уверена, все будет в полном порядке. Это же один шанс на миллион. – Я давно работаю с Прю и научилась читать между строк: ее многозначительный тон красноречивее слов. «Это шанс на миллион для “Пищи для ума”, а ты все испортишь, если будешь продолжать в том же духе».

Хотя, если так порассуждать, есть ли во всем этом какая-то выгода лично для меня? Было бы интересно написать о том, насколько «реально» на самом деле реалити-ТВ. Роберта уже намекнула, что кое-кто из участниц выступал не под своим именем, то есть играл себя или некую альтернативную версию себя. Это может стать интересным расследованием: наверняка это только верхушка айсберга.

Роберта встает, а Прю стреляет в меня лазерными лучами из глаз. Ее взгляд говорит: «Смотри, она уходит; на кону твоя работа, так что скорее скажи, что согласна!»

– Что ж, поскольку такой шанс выпадает раз в жизни и вопрос с псевдонимом мы решили, – великодушно сообщаю я, – я согласна.

– Вот и отлично. Рада слышать, Эбигейл, – отвечает Роберта тоном, изменившимся до неузнаваемости. Свои слова она сопровождает самой фальшивой улыбкой из всех, что мне приходилось видеть – а я посмотрела сотни реалити-шоу. Видимо, эта тактика обычно срабатывает, но я уже сочинила в уме подводку разоблачительной статьи. «Роберта Такая-То, чьей беспринципности позавидует сама Круэлла де Виль, заседает на кастингах и запугиванием и лестью привлекает в шоу новых участниц».

– Об остальном расскажет Джек, – добавляет она, подсластив мне пилюлю. Врать не стану – известие о том, что нам с Джеком придется проводить много времени вместе, – единственная хорошая новость с тех пор, как Прю позвонила мне утром в субботу.

Роберта поворачивается к выходу. Прю вскакивает.

– Позвольте вас проводить, Роберта. – Она сама любезность.