Монстросити. Панктаун

Входя в свой прежний дом, я ощущал такую нервозность, словно пришел сюда расправиться с новой жертвой. Разве не говорят, что убийцы возвращаются на места преступлений?

Это и была та волнующая свобода, о которой я говорил раньше? Прийти взглянуть на труп убитой мною бывшей любовницы?

Я подумал о расшитой занавеске продавца оружия Рабаля, где были изображены люди, поглощенные хамелеоноподобным инь/ян дьяволом/богом, повелителем жизни/смерти Уггиуту… его почитателей убивали, перемалывали и переваривали, а затем исторгали для новой жизни. Да, это был я. Переродившийся из одного ада в другой.

Я боялся столкнуться лицом к лицу с соседями, которые могли меня знать, или даже с домовладельцем. С форсерами, с детективами в самом разгаре расследования прямо за моей дверью. Но в коридоре никого не встретил. Моя рука дрожала, набирая пароль на клавиатуре. Точно самозванец, я перепутал цифры, и пришлось повторить попытку. Дверь открывалась внутрь. Отворилась, по крайней мере, наполовину, а затем застряла.

Волна зловония ударила прямо в лицо и едва не расплющила.

В квартире царил мрак, но я нырнул внутрь и быстро закрыл дверь, пока вонь не разнеслась дальше. Пока кто-то не появился рядом. Но охватившая меня паника была еще хуже зловония – я оказался наедине с Габриэль в кромешной тьме и схватился за выключатель на стене, чтобы зажечь свет.

Ох, если бы только я этого не сделал!

Тела могут раздуваться от разложения, точно наполненные газом воздушные шары. Но можно ли объяснить то, что увидел я?

Дверь не открывалась из-за тела Габриэль. Но ведь оно упало ближе к центру гостиной. А уже после смерти раздалось во все стороны. Она доставала до всех стен, ее живот прижимался к потолку, и я гадал: не пролезла ли она в дверь спальни?

Потолочные светильники просвечивали сквозь пурпурно-черную полупрозрачную плоть живота, отчего казалось, что Габи сияет изнутри. Свет проходил сквозь кратер, в котором когда-то было окошко в ее груди.

Через контурные переплетения вен виднелись внутренние органы, которые будто бы плавали в аквариуме с мутной жидкостью. Я не мог отличить, где ее туловище, а где распухшие конечности, разве что, кажется, узнал огромную, изогнутую ступню, прижатую к одной из стен.

А этот запах…

С трудом сдерживая рвотный позыв, я зажал нос и рот. Свободной рукой вытащил из-за пояса «Тор». Я должен был сжечь эту богомерзость, сжечь ведьму, сжечь ее дотла, пока не лишился решимости и рассудка…

Раздался приглушенный хлюпающий звук. Что-то вроде бульканья, такое может издавать засорившийся слив. А потом я увидел, как один из темных органов внутри Габриэль шевельнулся. Сначала я подумал, что тот просто дрейфует, но затем понял, что он сам плыл, подтягивая себя похожими на медуз конечностями разной длины и толщины.

Это был не орган.

Я вскинул «Тор», прицелился и выстрелил в живот Габриэль. В то, что плыло внутри нее.

Из пистолета раздался звук, похожий на хлопок дверью. Пуля прошила Габи насквозь. Входное отверстие оказался таким маленьким, что по блестящей натянутой коже стекала лишь струйка прозрачной жидкости. Но вырвавшийся наружу запах обрушился водопадом, я упал на колени, меня вырвало.

Краем глаза я заметил, как свет внутри Габриэль сделался зеленоватым и затрепетал.

Шипение. Бурление. Я поднял взгляд и увидел зеленое инферно, кипевшее внутри темного шара. Вскочил и прижался спиной к стене, едва пламя перекинулось на кожу, отверстия начали расширяться, и поток хлынул наружу. Он вился вокруг моих ступней и лодыжек. Я быстро скользнул вдоль стены и запрыгнул на маленький комод, пинком скинув с него настольную лампу. Мне не хотелось, чтобы жидкость – или огонь, который наполнял Габи, – коснулись меня.

Огромная масса начала отступать, проваливаться в саму себя. Я прицелился чуть дальше и выпустил второй заряд плазмы. Зеленого пламени стало еще больше. В трупе появилось что-то вроде туннеля. Но эту пещеру мне едва ли захотелось бы исследовать. Поток жидкости вышвыривал органы на пол, и те превращались в красно-черные лужицы. Я не увидел и следа того существа, которое смутно разглядел сквозь кожу Габриэль.

Третий выстрел. Последняя капсула с гелем в пистолете.

Поток тоже начал отступать, сменившись клубами пенящегося тумана… возможно, испаряясь. Отлив обнажил изъеденный и промокший ковер. «Это вычтут из моего залога», – как безумный, думал я. Чуть не захохотал, но тут меня снова вырвало, и я упал с комода. Руки коснулись пола. Я ждал, что остатки плазмы разъедят ладони, но огонь здесь горел недолго и уже погас, его последние всполохи убежали в спальню, преследуя останки громадины.

Подняв весившую целую тонну голову, я в последний раз увидел Габриэль. Ее голову, которая была больше всего моего тела, сжатую в форме песочных часов – одна половина в гостиной, а другая в спальне. Слава Богу, в третьей капсуле геля осталось достаточно жизни, чтобы поглотить все. Слава Уггиуту за его жадное потребление…

Габи не стало.

Я подобрал оброненный пистолет, встал и сделал несколько неверных шагов. Пар вокруг моих ног рассеивался и исчезал, словно призрак. Зеленый огонь уничтожил даже зловоние. По крайней мере, большую его часть.

Держа перед собой пистолет, я обследовал квартиру, будто боясь, что плавающая тварь каким-то образом ускользнула, нашла убежище в ванне или под кроватью. Ничего не нашел. Это было облегчение.

Я подумал о ритуале, который мы в шутку провели, чтобы вызвать демона и заставить его выполнять наши приказы. Неужели ей это в конце концов удалось? Но приказы пришлось исполнять ей? Меня доводили до отчаяния мысли о том, как это существо полностью контролировало одержимую им Габриэль. Как ни странно, я предпочитал думать, что она по большей части сама выбрала свой путь. Каким бы постыдным ни было это чувство, я предпочитал верить, что убил человека, ставшего злом, а не запертую в самой себе невинную жертву. Ведь это было бы все равно, что выстрелить в ребенка, убивая его похитителя.

Я отбросил такую версию, как если бы захлопнул и запер на засов железную дверь. И твердил себе, что Габи сама призвала демонов и добровольно слилась с ними. Путь, который она открыла им, лежал внутри ее самой. Возможно, в буквальном смысле. А их сила переполнила и соблазнила ее. Эти силы, эти сущности подпитывали скрытое в ней ее собственное зло. Вы только послушайте меня. Зло. Демоны. Это были не иудейско-христианские демоны. И зло субъективно. Никогда не существовало демона ужаснее, чем человек, нависающий над свиньей на бойне.

Я проверил остальную часть квартиры и вернулся. Не считая пятен на полу и – куда меньше – на стенах и потолке, квартира вернулась в прежний вид. Стала могилой моей прежней жизни.

Поскольку я был здесь, то решил забрать кое-какие вещи в свое новое жилье и наполнил ими большой мусорный пакет. Компьютер невозможно было спасти – он лежал посреди комнаты, где на него упала Габриэль, раздавленный и частично расплавленный. Я засунул обломки в мусоросжигатель и полностью испарил их.

На меня снизошло вдохновение. Я мог написать предсмертную записку, а потом оставить на полу свой пистолет. Когда домовладелец вызовет полицию, они решат, что это я здесь растворился, испачкав пол. Полная свобода. Кристофер Руби был бы официально вычеркнут из жизни.

Но что, если однажды я захотел бы вернуться к ней? Что, если мне понадобились бы те абстрактные идентификационные номера, подтверждающие легальность моей физической личности? Денег до конца жизни не хватит. Как бы я ни отбрасывал такую смехотворно прозаичную концепцию, как работа, однажды мне снова придется за нее взяться. Нет, я не осмелился убить Кристофера Руби.

А что, если домовладелец все равно вызовет полицию, чтобы пожаловаться на пятна? И если они придут, насколько внимательно будут осматривать квартиру? Я этого не знал, но все лучше, чем если бы они нашли тело Габриэль.

Тело Габриэль, которое я когда-то целовал, ласкал, входил в него. Ждал, что сейчас почувствую раскаяние и жалость, но испытывал скорее отвращение. Ведь она так изменилась. Та женщина, которую я оплакивал, была другим существом, отличавшимся от уничтоженного здесь. Существом, созданным из воспоминаний. Все дело во времени и пространстве.

Я сбежал из квартиры, сбежал в подземный мир во второй раз.

* * *

В читальном зале калианцев поддерживалась высокая температура. Влажность была тропической – я подумал, что могу упасть в обморок в одном из душных гробов-проходов, и мне пришлось поскорее пройти и сесть за один из центральных столов с несколькими книжками, взятыми с полки наугад. Все равно что сидеть рядом с духовкой в разгар лета. Но я знал, что внутри меня тоже был жар.

Удушливо пахло потом, сбрызнутым слишком сильным одеколоном. Как макияж на разлагающемся трупе. Неужели вчера здесь было так же жарко? Накануне я бродил тут, словно во сне, и казалось, проснулся в этом зале. Вчера я не задержался – просто побродил несколько минут в поисках знакомого лица. Которое так и не появилось.

Сегодня я снова сонно бродил здесь. Но на этот раз решил остаться. Куда еще мне было идти?

Вдруг я осознал, что надо мной стоит чья-то фигура – краем глаза я заметил мерцание золотистой ткани. Я повернулся и, с тревогой подняв голову, увидел серое лицо с едва заметной натянутой улыбкой. Характерные похожие на клеймо шрамы. Но эта женщина была старше и тоньше той девушки, которая восхитила меня недавно, и на ней был синий бархатный тюрбан. Она протянула поднос, уставленный миниатюрными чайными чашечками, из которых могла бы пить кукла. В другой руке несла чайник, из носика которого шел пар.

– Нет, спасибо, – произнес я с улыбкой.

Мужчины за другими столами резко оторвались от своих книг, газет и игр в желтые палочки. Уголки тщательно вылепленной улыбки этой женщины дрогнули? Я допустил ошибку, заговорив с ней или отказавшись от предложения? Смутившись, покраснев еще сильнее, я кивнул и выбрал изящную чашечку. Калианка наполнила ту прозрачным чаем и уплыла прочь. Взгляды по-прежнему были устремлены на меня. Я осторожно отхлебнул, будто ожидая, что меня отравят или, по крайней мере, ошпарят. В чае ощущался едва уловимый привкус аниса. Вкусно. Я снова отхлебнул. Взгляды отступили.

Книги, которые я выбрал, были на калианском. Неудивительно, что никто, кажется, не возражал против того, чтобы я их взял. Там даже фотографий не было. Я закрыл книги и отодвинул их в сторону.

Древесина стола была желтовато-белой, похожей на кость, и густо покрытой лаком, но сквозь его блеск все еще отчетливо просматривалась текстура. Возможно, какая-то калианская порода. Я потер стол, но ладони вспотели и скрипели, сопротивляясь и размазывая пятна влаги. Я убрал руки и смотрел, как пятна становятся все меньше и меньше, исчезают. Исчезают, как Габриэль. Как я.

Она не просто умерла, что само по себе было трагедией, – выглядело так, будто ее никогда и не существовало, что казалось мне еще хуже. Отец умер – самоубийство. Мать пропала где-то в городе, возможно, тоже умерла. Через некоторое время Габи забудут ее друзья.

Можно ли было считать меня убийцей человека, которого никогда не существовало? Меня не обвинили в преступлении – я как будто тоже не существовал. Никакие форсеры меня не разыскивали. Потеря работы раздражала, но не подкашивала – меня заменят и забудут.

Мои родители были в разводе. Мать, ветеринар, жила с мужчиной неподалеку, в Миниозисе, который, даже превышая размерами Панктаун, не был настолько колоритным. Отец, профессор истории искусств в Пакстонском университете (старый добрый ПУ), жил с женщиной в квартире возле Овальной площади. Мать занималась своими избалованными зверюшками. Отец занимался своими несметными богатыми детишками. Ни одного из родителей я не видел с Рождества. Еще у меня был старший брат. Он перебрался на Землю.

Хотелось позвонить им и сказать: «Я убийца», причем таким тоном, которым другой сын сообщил бы о помолвке или повышении. Хотелось бегать по улицам, выкрикивая эту фразу. Но люди обратили бы на меня не больше внимания, чем на старого чум, которого я обогнал по пути сюда, пока он ковылял по тротуару в грязной пижаме, выкрикивая что-то о приближении крылатых китов, будто человек, не отошедший от страшного сна.

В дереве стола рядом с моей правой рукой виднелся след от сучка – большая темноватая завитушка, похожая на водоворот или воронку, затвердевшую, застывшую во времени. Формой она напоминала маленькую окаменелую галактику. Мне вспомнилась старая банальность о целой вселенной внутри пылинки. Интересно, равномерно ли росли клетки из центра этого узелка, или они медленно, очень медленно разрастались по кругу, образуя спираль. Природа любит спирали. Вроде морских раковин. Или лабиринта завитушек на отпечатке моего большого пальца. Он связывал меня с этим мертвым растением. Я посмотрел вдоль стола. Цельный кусок дерева. Из скольких мельчайших и недавно живых частиц состояла эта плита? И ведь она была лишь малой частью целого, распиленного ради того, чтобы появился вон тот стол, те стеллажи, чей-то дом. Сколько времени потребовалось этой расчлененной, похожей на кость плите, чтобы вырасти до такой длины, клетка за клеткой, будто по кирпичикам? Замысловатая структура… умопомрачительная композиция. И я парю слишком высоко над ней, чтобы уловить внутренние структуры, мертвые, но уцелевшие, как окаменевшие микроорганизмы. Я похож на какого-то глупого бога, неспособного постичь им же созданный мир… неспособного опуститься достаточно низко, чтобы разглядеть частичку жизни в зернышке… разглядеть тайны, скрытые в записанных на зернышке строчках, и ведь их можно было бы перевести, если бы кто-то знал ключ к коду…

– Привет, – произнес кто-то рядом.

Краем глаза я заметил золото. Наверное, мне предлагали еще чаю, я поднял взгляд и увидел чуть улыбающееся серое лицо. Но на этой женщине не было тюрбана, ее густые черные волосы ниспадали на плечи. Именно ее я не смог найти вчера.

Снова вокруг меня поднялись головы. Взгляды полыхали. Я старался не обращать на них внимания.

Молодая женщина была одета в похожую на саронг золотистую юбку, обернутую вокруг пышных бедер, и облегающий топ цвета индиго с длинными рукавами. На этот раз в ее улыбке чуть проглядывали яркие на фоне угольно-серых губ зубы. Немыслимо. Кощунство.

– Интересуетесь нашей культурой? – спросила она почти шепотом, кивая на нетронутые книги и чай.

– Эмм, да, – ответил я. Поскольку действительно интересовался. Определенным аспектом ее культуры. Ею.

– Есть ли… что-то, с чем я могу вам помочь?

– Ну, э-э… конечно… я…

– Вы собирались подойти ко мне, когда были здесь на днях.

– Да, точно… Собирался… Я кое-кого искал… И собирался попросить о помощи…

– Вы его нашли? – Ее голос не был «непристойным». Он был цвета индиго и золота.

– Да. Все в порядке, спасибо.

– Это хорошо.

Я кивнул.

– Так что… Ой, вы не присядете? Я хотел бы задать вам несколько вопросов, если не возражаете. О вашем народе. Ваших обычаях…

Она опустилась на стул слева от меня. Тот тоже был сделан из похожего на кость дерева. Юбка, казалось, связала ее ноги, в стиле русалок.

– Вы студент? – спросила девушка.

– Нет. Я, эмм, безработный сейчас. Меня просто интересует ваш народ. У вас очень любопытная культура…

– Возможно, вас привлекают и сходства, и различия между нами. Вы слышали историю об Уггиуту и о том, как он заселил вселенную нашими народами?

– Немного. Может, не эту ее часть.

– Меня зовут Салит Екемма-Ур.

Я пожал ей руку. Еще больше взглядов – затаенных и открытых – обожгли меня жарче, чем воздух. Я ожидал, что в любой момент кто-нибудь вскочит из-за стола и замахнется стулом. Но Салит выглядела куда меньше обеспокоенной.

– Друзья называют меня Сэл, или Салли, – продолжала она. – Или Эмма.

Мне больше нравилось Салит. Так гораздо экзотичнее.

– Кристофер Руби, – представился я. – Люди зовут меня Крис.

Я не упомянул, что Габриэль назвала меня Тофером. Позже сообразил, что мог бы придумать себе новое имя, поскольку был пустым местом – это ощущение казалось одновременно головокружительным и странно освобождающим. Поскольку я сам себя уничтожил, мог и придумать себя сам. Что ж, я бы создал совершенно нового Кристофера Руби. Просто сделал бы его менее застенчивым.

– Что ж, Крис, на Кали считается, что бог-дьявол Уггиуту создал всю вселенную. Есть различные группы, которые верят в разные вещи, как и в любой религии, но большинство согласно с тем, что Уггиуту создал, по крайней мере, калианцев и подобных им. Некоторые говорят, что саму вселенную он не создавал. Другие говорят, что вселенная, в которой мы все обитаем, – это живое существо, даже громаднее Уггиуту. Третьи говорят, что Уггиуту был всего лишь одним из богов, пришедших в эту вселенную из другой. Этих верующих называют сектой Дальних богов.

– А к какой секте принадлежите вы?

Она улыбнулась.

– Я агностик.

– А я атеист.

– Ну, вам не следует полностью закрывать глаза на тайны вселенной. Человек с Земли по имени Джон Мьюир в 1869 году нашей эры сказал: «Когда мы пытаемся выделить что-то само по себе, мы обнаруживаем, что оно связано со всем остальным во вселенной».

– Очень хорошо. У вас замечательная память.

– У меня замечательный имплантат памяти – «Мнемозина-998».

– А. Это может пригодиться в школе? Или на работе?

– На работе. Я окончила ПУ. Мне двадцать два. – Она понимающе улыбнулась. Догадалась, что я хотел узнать. Я почувствовал себя еще более неловко.

– Так вы говорили, что Уггиуту рассеял человекоподобные расы по всем галактикам…

– Да. Вот почему земные люди, чум, тиккихотто и некоторые другие так сильно напоминают калианцев. Как еще мы все могли бы оказаться такими гуманоидными? Каковы шансы? Каждая из разбросанных рас адаптировалась к разным условиям окружающей среды, но…

– А как же эволюция?

– Ее направлял Уггиуту. Руководил ею. Когда я говорю, что он засеял планеты, то не имею в виду, что он поселил калианских Адама и Еву здесь, чумских Адама и Еву там, полностью развитых…

– А-а-а…

– Я просто пересказываю мифы. Это не значит, что я подписываюсь под ними.

Я кивнул и, стараясь не обращать внимания на удивительную внешность этой девушки, стал переваривать то, что она мне рассказала. Один кусочек истории не растворялся, застрял в мозгу осколком кости.

– Это Культ Других богов…

– Дальних богов.

– Кто-то верит… кто-то верит, что была война между двумя расами богов? Расой, которая, возможно, называется Чужими или Древними… и другой расой, победившей их, – Старшими Богами или Старейшинами?

– Да, да, что-то в этом роде. Дальние Боги действительно сражались с расой божеств, их называли Безымянными, или Богами-тенями, потому что ни у одного из них нет изображения, идола или имени. Усыпив Уггиуту и его братьев, похоронив их и погрузив в кому, Безымянные, видимо, бесследно покинули нашу вселенную.

Я снова кивнул.

– Значит, вы слышали эту историю раньше?

– Я читал что-то подобное в другой книге. Не калианскую версию, но очень похожую. Слишком похожую…

– Многие религиозные сюжеты повторяются. Они часто связаны с борьбой за небесную власть. С битвами между богами. Боги вершат судьбы своих подданных. – Она пожала плечами.

Я хмыкнул в знак согласия, но не торопился отвергать сходство между этой версией мифа об Уггиуту и вычитанным в «Некрономиконе». Совпадения ли привели меня к Рабалю, в читальный зал калианцев, к Салит, а теперь и к этой информации? Или это была судьба? Я вспомнил фразу Джона Мьюира, которую только что процитировала Салит. Все взаимосвязано… некая закономерность…

– Одной из моих любимых историй с детства была про Зуль и черный храм. Это пример веры в то, что Уггиуту все еще с нами, несмотря на то, что он спит под чарами Богов-теней. Он может влиять на нашу жизнь через свои сны…

– А во что верят те, кто не разделяет идею войны с Богами-тенями?

– В то, что он бодрствует и непобедим… но находится далеко, за кулисами, как ваш христианский бог.

– Так, а что там за история с Зуль?

И снова сверкнули белые зубы между темными губами.

* * *

Зуль и Черный храм

«Зуль Тубал-Зу была девушкой, красота которой превосходила обе луны, но язык у нее был такой же черный, как и волосы. Когда Зуль исполнилось десять лет, ее волосы повязали первым тевиком, но ее язык тоже следовало бы подвязать или спрятать. Ибо, когда волосы, свисавшие до самого мягкого места, подстригали, чтобы они лучше укладывались под мерцающий тевик, мать случайно дернула эту завесу цвета черного дерева, и Зуль выругалась. Мать упала без чувств, а слуги схватили вспыльчивую девочку и потащили в ее комнату на ферме, где отец разводил прекрасное стадо глебби.

Прошло три года, и Зуль подчинилась закону молчания, который приняла вместе с тевиком – разговаривала лишь в доме своего отца, вне посторонних глаз и всегда уважительным тоном, как подобает ребенку на пороге взрослой жизни. Но когда подошло время, и Зуль, проснувшись однажды, обнаружила, что стала женщиной, скоро выяснилось, что все последние годы ее черный язык просто пребывал в спячке, подобно дурбику, ожидая возможности снова извергнуть свой яд.

Ведь когда Зуль получала Вены Уггиуту…»

– Что? – спросил я.

– Наши шрамы. Они называются Вены Уггиуту. Показывают, что он присутствует в нас и что мы несем на себе его печать. Что мы принадлежим ему.

– Но он же и людьми владеет?

– Конечно. Но я думаю… Я думаю, людям не нравится, когда им режут лица.

«…когда Зуль получала Вены Уггиуту, то от прикосновения лезвия испустила такое ругательство, которое заставило бы упасть в обморок самого сильного пастуха с фермы ее отца. Но жрецы крепко держали девочку и, несмотря на вопли и рыдания, завершили свое дело, стыдясь того, что приходится пачкать ножи кровью подобного создания. Один жрец даже предложил облегчить бремя отца Зуль, родившего такого ужасного ребенка, и использовать нож иным способом, но отец извинился и ответил, что верит в то, что дочь еще не безнадежна.

Тем не менее, теперь, когда она достигла брачного возраста, отец Зуль сильно тревожился и надеялся, что дочь не опозорит семью будущего мужа и не навлечет тем самым бесчестие на свою собственную.

Когда шрамы зажили, Зуль вернулась к молчанию и трудам на ферме. Однажды утром она верхом на спине глебби вела стадо из двенадцати животных в самый отдаленный уголок земель своего отца в поисках свежих пастбищ. Ей такое запрещали, поскольку ферма находилась на краю Внешних Земель и только самые опытные пастухи отваживались сюда оправляться. Но уже много дней не было дождей, и зелень, которую так любили глебби, стала редеть, а потому Зуль посчитала, что, забыв о приказе отца, сделает ему одолжение. И все же прекрасно понимала, что для ослушания не было никакой веской причины.

На фоне бледно-серого неба вырисовывались темно-фиолетовые горы Внешних Земель, и их силуэты наводили Зуль на мысли о некоем сказочном городе замков. Ее посетило сильное искушение оставить стадо пастись и поехать верхом на своем глебби к подножию гор, к тому месту, где они резко вздымались из мягкой земли. Однако хотя бы перед этим порывом она смогла устоять. Ибо знала, что во Внешних Землях сны Уггиуту вились по скалам, скользили по утесам, стенали и завывали в обличье черных ветров.

Но все же она пригнала стадо почти к самому подножию гор Внешних Земель. И в глубокой, холодной тени этих вздымающихся пурпурных вершин обнаружила здание, которое раньше и сама не видела, и не слышала, чтобы о нем рассказывал отец. Оно было слишком большим для сарая или амбара-хранилища и совсем не походило на жилище. Подъехав ближе, Зуль увидела, что здание – черное, с восемью шпилями – это храм демона/бога Уггиуту.

Зуль восхитилась этой торжественной красотой. Она видела храмы в деревне и в городе, когда сопровождала свою семью на рынок, но будучи женщиной, никогда не переступала порог этих блестящих черных домов молитвы.

Зуль спешилась и оставила своего глебби пастись среди остальных. Затем огляделась по сторонам, но не увидела, чтобы за ней следили. «Кто, – подумала она, – узнает, если я загляну внутрь черного храма?» Окажись внутри жрец, можно выскользнуть обратно. А если он погонится за ней – заявить, что заблудилась, и воззвать о помощи. Отец ее защитит. Его любовь уже доказала в прошлом свою глупость и чрезмерную снисходительность.

И вот Зуль подкралась к главным вратам здания, которое по мере ее приближения становилось все выше и величественнее. Восемь шпилей были тонкими и отполированными, они устремляли похожие на копья острия в небо. Окон было немного. Стены выглядели гладкими, а не сложенными из блоков, так что Зуль показалось, что весь храм высечен из единого гигантского куска вулканического стекла.

В главных вратах не было дверных створок, лишь овальное отверстие, в которое Зуль заглянула, вытянув шею. Она мало что различала во мраке, хотя сквозь несколько крохотных окошек внутрь просачивался слабый свет. Зуль напрягла слух, но не услышала ни песнопений, ни музыки. Не почувствовала запаха ладана. Неужели этот храм давно покинут и заброшен?