Монстросити. Панктаун

Девушка переступила порог.

Внутри оказалось так же холодно, как зимой в амбарах ее отца. Зуль крепко обхватила руками свое юное тело. Она робко ступала по полу, который, видимо, был сделан из цельного куска обсидиановой черноты, похожей на лужу смолы, которая выглядела так, словно могла в любой момент поглотить девушку.

От главного прохода с его высоким сводом и странными поддерживающими арками ответвлялось несколько коридоров, закругленных и узких. Зуль заглянула в каждый. Как и главный, они не были ничем украшены. Зуль выбрала центральный. Выход в конце него закрывал занавес цвета черного дерева. Она потянулась к нему и обнаружила, что он кожаный и тяжелый. Зуль чуть отодвинула его, ровно настолько, чтобы заглянуть в следующий зал, не увидела там жрецов и вошла. Здесь был пандус, который поднимался по спирали высоко наверх. Несколько круглых окон пропускали туманный сероватый свет.

Зуль поднялась по спиральному пандусу. На вершине этой маленькой башни имелось большое окно, и девушка взглянула из него на пастбище, где оставила пастись своих глебби.

Там, где недавно лениво жевали зелень пухлые глебби, теперь были разбросаны иссохшие туши животных, словно умерших от голода или жажды. Сначала Зуль подумала, что видит останки стада, которое заблудилось и погибло здесь, возможно, несколько месяцев назад. Но, присмотревшись, увидела последнего живого глебби. С неба к нему спустилась огромная черная гибкая конечность с острием на конце. Она пронзила упитанного глебби и подняла его в небо. Толстые лапы забарабанили по воздуху, раздался тихий, жалобный стон. Хотя животное поднялось высоко и исчезло с глаз, Зуль догадалась, что из животного высасывались соки, как из фрукта выжимают сок. А еще догадалась, что огромная конечность, которую она видела, блестящая и черная, была одним из восьми шпилей храма.

Зуль помчалась вниз по спиральному пандусу, слезы текли по ее шрамам. Она споткнулась и упала, ее тевик частично развязался. Зуль сорвала его с головы, длинные волосы рассыпались по плечам. Она поднялась и снова побежала. Бросилась сквозь скользкую кожаную занавеску. Помчалась по узкому туннелю. Выбежала в коридор.

Главного входа не было. Но, подойдя ближе, Зуль увидела, что тот не исчез, а сжался в узкую щель.

Обезумев, она бросилась к маленькому окошку у самой земли. Но, уже приближаясь к нему, увидела, как то начало уменьшаться в размерах, сжиматься.

На пути к этому окошку она увидела сквозь него один из самых дальних шпилей. Тот извивался, подвижный и живой, как, наверняка, и остальные шпили. Уггиуту радовался жертве, которую Зуль, сама того не ведая, принесла ему.

Отверстие запечаталось и скрыло последние лучи света. Зуль погрузилась в темноту, такую же черную, как ее волосы.

И когда на следующее утро отец Зуль отправился со своими людьми на ее поиски, он обнаружил стадо из двадцати высохших глебби, гниющих у подножия запретных пурпурных гор.

Но от Зуль не осталось и следа. Как и от храма».

* * *

– Очень здорово, – сказал я, ухмыляясь.

Салит постучала себя по виску:

– Мнемозина-998.

– Это была самая очевидно-поучительная сказка из тех, что я когда-либо слышал.

– Сказки часто нужны для того, чтобы напугать детей.

– Она настолько антиженская, почему ты вообще так к ней привязалась?

– Потому что я родственница Зуль! Думаю, она была великолепна. Мятежная. Храбрая. Любопытная.

– И погляди, куда ее это привело.

Салит пожала плечами.

– Мне уже рассказывали, что Уггиуту может притвориться храмом, чтобы заманить людей внутрь, – признался я.

– Почему-то это одна из его любимых форм.

– А какая настоящая?

– Аморфная. Хаотическая. Хаосу нужна форма. Поэтому изначально создав нас, теперь он имитирует формы, которые создаем мы.

– Ты не хочешь пойти чего-нибудь перекусить? – прошептал я безо всякого перехода. Хаос – это мой стиль общения с женщинами.

Салит огляделась по сторонам.

– Да. Давай выбираться отсюда.

– Ты и сама немного бунтарка. Нетрадиционная, скажем так. Зачем же ты приходишь сюда?

– Крис, то, что я отвергаю некоторые стороны своей культуры, не означает, что я отвергаю свое наследие целиком. Я бы не хотела красить свою кожу, как это делаете вы, или избавляться от шрамов. Я не хочу отрекаться от того, что я – калианка. Я просто хочу переосмыслить то, что значит быть калианцем.

– По-моему, неплохо сказано, Зуль.

Салит показала мне язык. Тот оказался розовым, а вовсе не черным.

* * *

Я никогда не был в кафе «Причал» – маленьком ресторанчике на улице Морфа, где в меню были блюда каждой из обосновавшихся в Панктауне рас. Стены и потолок в коричневых обоях с бархатистым отливом, в чрезмерно богатых рамах медного цвета – расфокусированные черно-белые фото ржавеющих машин и сломанных кукол. Но искусственность и чрезмерная пышность казались скорее насмешливыми, чем претенциозными. Меню было выведено светящимися белыми буквами по черной поверхности стола и прокручивалось от прикосновения. Тем же образом я смог узнать, кто записал джазовую мелодию, которая сейчас лилась из звуковой системы (Лех Янковский). Я играл со столом и потягивал пиво, пока ко мне не присоединилась Салит. Не отдавая себе отчета, я боялся, что она не появится – что отправить меня вперед было только уловкой ради того, чтобы избавиться.

Еще в библиотеке субтауна она сказала:

– Нам лучше уйти порознь… Ты иди первым. Знаешь кафе «Причал»?

– Проходил мимо, но внутри не бывал. А что случилось?

Она наклонилась вперед, еще больше понизила голос:

– Мой народ терпимо относится к некоторому нонконформизму… по крайней мере, здесь, на Оазисе – на Кали меня давно приструнили бы… но если мы уйдем вместе, это может вызвать скандал. В посольство могут подать жалобу. Я знала одного парня в колледже, которого депортировали обратно на Кали – страшно подумать о том, что с ним стало.

– В чем дело… он тоже не носил тевик? – горько пошутил я.

– Придерживался не тех взглядов.

– Не приведи Уггиуту!

Сейчас я с наслаждением наблюдал, как Салит приближалась к моему столику. Она снова была босиком. Шаги ее были короткими и быстрыми, несмотря на неудобную золотую юбку. С другого конца комнаты ее совершенно черные глаза выглядели пугающе, точно пустые глазницы, но когда Салит села напротив, освещение наполнило их изломанными бликами, будто звездами в темноте космоса.

– Не пугайся, – сказала она, – еда здесь не такая дорогая, как можно подумать. Просто у владельцев художественный вкус. Я ходила с ними в школу.

* * *

– Ты раньше обедала с землянами? – небрежно спросил я, просматривая меню.

– Да. – Затем она добавила: – Не на свидании. Просто с друзьями по школе, с друзьями по работе.

– Ты встречалась только с калианцами? – Я притворился, что читаю раздел «Закуски».

– Пока да.

– Это не сработало?

– Как оказалось, они меня не одобряли, хотя и считали себя нетрадиционными калианскими мужчинами. То, что изначально привлекало их ко мне, в итоге и отталкивало. Им не нравилось, когда я с ними спорила.

Я поднял глаза.

– А как же порвать с калианским мужчиной? Кажется, это может стать неприятным опытом.

– На самом деле, один парень плакал и умолял. Другой схватил за волосы, выволок из своей квартиры и швырнул на пол. Тогда я встала, подошла к его двери, постучала, и когда он отворил, врезала ему по горлу вот так. – Она сделала резкое движение правой рукой, и я вздрогнул, хотя ее ладонь остановилась в дюйме от моего адамова яблока. – Это лишило его дара речи, так что я смогла уложить его лицом вниз и прижать. У меня в сумочке были наручники.

– Наручники? – Она оказалась раскрепощенней, чем я представлял.

На лице Салит появилась самая широкая улыбка из тех, что я уже успел увидеть.

– Я арестовала его за нападение. Я офицер полиции, Крис.

– Ты форсер?

– Да. В двадцать один окончила программу по охране правопорядка в ПУ, так что мне пришлось проучиться в академии всего один год. В этом году я получила значок. Видишь? – Она принялась рыться в сумочке, и когда я наклонился ближе, то увидел там, в отдельном кожаном кармашке, пистолет. Матово-черный, как у меня.

Но достала Салит бумажник, затем открыла его так, чтобы я мог увидеть ее металлический синий значок и удостоверение личности с фотографией. На фото ее волосы были собраны в тугой пучок на затылке.

– Ух ты, – пробормотал я. – Офицер Салит Екемма-Ур.

– Я не патрульная, если ты об этом подумал…

Подумал-то я о том, что на днях чуть было не спросил ее о мужчине по имени Рабаль. О торговце незаконным оружием.

А еще подумал о том, что прямо сейчас у меня за поясом нелегальный «Тор» 86-го калибра.

И о том, что застрелил свою девушку. И растворил ее тело.

Салит продолжала рассказывать:

– Мой парень был моим первым и единственным арестом на свидании! – Она хихикнула и откинулась назад, когда официантка поставила перед ней бокал вина. – Я работаю в отделе по борьбе с сексуальными преступлениями в участке 9-Б. – Салит стала серьезнее. – Мы расследуем изнасилования, сексуальное насилие над детьми, даже сотрудничаем с Отделом нравов по делам, связанным с проституцией, когда есть подозрение, что девчонка занимается этим против воли или подверглась насилию со стороны клиента…

– Так ты детектив? – спросил я.

– Я следователь… Не могу стать детективом, пока не отработаю еще немного и не получу повышение по званию. Политика, знаешь ли. Мне придется отработать несколько лет со старшим напарником, прежде чем ты сможешь назвать меня детективом Екемма-Ур.

– Ого… ух ты… Боже, я действительно… впечатлен… Ух ты.

– Я знаю двух калианцев-форсеров. Хорошие ребята с прогрессивными взглядами. Один носит тевик, другой – нет. Я была влюблена в одного из них, пока он не женился. – Ухмылка. – Но, как мне сказали, я единственная калианка в полиции Пакстона. В Миниозисе есть несколько, но они лаборантки… не занимаются полевой работой…

– А сейчас ты на дежурстве?

– Нет. Думаешь, смогла бы я преследовать насильника в таком виде? – Она провела рукой по обтянутым золотом ногам. – У меня выходной.

– А ты уже преследовала каких-нибудь насильников?

– На машине. Не пешком. Но арест произвел мой напарник. Мне еще не приходилось доставать пистолет.

Я покачал головой.

– Неудивительно, что два твоих бойфренда не смогли с тобой справиться.

Выражение лица Салит стало серьезнее. Возможно, слегка разочарованным, даже на грани гневного.

– Тебя пугает то, что я – форсер, Крис?

– Нет… нет… Я говорил о них. О них, о калианцах. Нет, я считаю, это здорово. Просто неожиданно, ведь ты такая молодая. И к тому же калианка.

Она выглядела уже не настолько ершистой.

– Думаю, такой меня сделала Зуль. Любопытная, чудная Зуль, которой не терпелось исследовать Черный храм.

– Сначала ей стоило получить ордер на обыск, – пошутил я.

Мы оба рассмеялись. Я гордился Салит. И чувствовал, что она нравилась мне все больше…

…а еще я гадал: безопасно ли будет увидеться с ней снова?

* * *

Дома я сел читать «Некрономикон», намазав лосьоном для ускорения роста волос свою колючую голову. Перед расставанием, уже за кофе, Салит сказала: «Знаешь, ты был бы еще симпатичнее с волосами».

По крайней мере я решил оставить усы и козлиную бородку. Золотая середина между старым и новым Кристофером Руби.

Но я не знал, позвоню ли Салит, хотя мы с ней и обменялись номерами. Не знал, соглашусь ли на ее предложение сходить как-нибудь в кино.

Так почему же я снова отращивал волосы?

Я рассказал Салит о своей работе, словно сделал признание в комнате для допросов. Но солгал, что меня уволили. И еще раз солгал, что меня бросила девушка. Хотя это была не совсем ложь. Ложью было умалчивать о том, как на самом деле закончились наши отношения.

У меня не было времени на увлечение новой женщиной. Я должен был отомстить за растление и уничтожение своей бывшей девушки. Должен был узнать о тайнах, которые могли бы растлить и уничтожить многих, очень многих других людей.

Но Салит знала кое-какие из этих тайн, по крайней мере поверхностно, так? Не могла же быть совпадением история о калианском боге созидания и разрушения. Который был одновременно и богом, и храмом этого бога…

За ночь мои волосы снова отросли, а утром я с маниакальной аккуратностью придавал им форму, пока не сделал короткими и аккуратными. Затем подстриг козлиную бородку. Я выглядел менее одичавшим, чем в последнее время. В конце концов, меня порадовал отказ от идеи с татуировками. Не хотелось выглядеть головорезом в глазах новой подруги-форсера. Но я все равно казался изможденным. Щеки ввалились, а глаза потемнели и припухли. Мне снились дурные сны, я это знал, хотя почти никогда не мог вспомнить их утром.

Прошлой ночью было что-то о стае китов, приближавшихся от горизонта. Но они не плыли на своих массивных плавниках, а летели, медленно взмахивая огромными крыльями, похожими на крылья летучих мышей. И когда подобрались ближе, отбрасывая похожие на облака тени на город, который из-за них выглядел карликовым, я увидел, что эти животные намного, намного крупнее китов. И хотя по форме они скорее походили на кашалотов, стоило им приблизиться в пурпурном небе, как я разглядел, что у них нет ни челюстей, ни глаз, их огромные безликие головы повергли меня в ужас, поскольку казались еще более неумолимыми и невосприимчивыми к моим рыдающим молитвам и мольбам о пощаде.

* * *

Я пришел к выводу, что должен убить мистера Голуба.

Уехал на целый день в горы, надеясь, что солнце и смена обстановки внесут ясность. Мне нужна была твердая цель. Определенный курс. Однако, выйдя из подземки, я понял, что оказался очень близко к Пакстонскому университету, где мой отец преподавал историю искусств, и поэтому я побрел от кампуса к самой старой части Пакстона, которая на самом деле была останками города чум, занимавшего эту территорию до того, как его погребли миллионы тонн колонистов. Мне нужно было миновать Овальную площадь, а именно там жил отец со своей женщиной, поэтому я шел быстрым шагом, надев темные очки и опустив голову. И только оставив позади мощеную булыжником Овальную площадь, почувствовал себя комфортней и позволил себе насладиться прохладой осеннего воздуха, яркой синевой, просвечивавшей сквозь мои линзы. Здания здесь были ниже, поэтому открывалось больше неба, а на улицы падал настоящий солнечный свет.

Улицы в этом районе узкие, многие по-прежнему мощенные булыжником. Скучившиеся ряды небольших зданий по большей части облицованы кирпичом и камнем. Первые этажи занимают дорогие сувенирные и антикварные лавки, тихие маленькие книжные магазинчики и кофейни. Вдоль некоторых тротуаров через равные промежутки даже растут небольшие деревца. Со стаканчиком кофе в руке я разглядывал через витрину крошечную художественную галерею. Затем побрел дальше. На единственной опять-таки вымощенной булыжником центральной аллее, которую теперь называли улица Салем, запрещалось автомобильное движение, хотя она была довольно широкой и длинной. Получался почти торговый центр под открытым небом – вдоль улицы концентрировалось больше всего магазинов этого района, и в обеденный перерыв сюда приходила куча народа. Где-то впереди небольшая группа исполняла живую музыку. В фонтане плескалась вода, и в чаше босиком ходили дети. Здесь располагался хороший музей, я бывал в нем раньше. На глаза не попадалось ни одного бродяги, разлегшегося на тротуаре. Ни один тощий подросток не подкрадывался ко мне, чтобы выпросить монетку. Да, тут встречались неприятные люди, но все-таки это было самое милое местечко, какое только можно найти в Панктауне. Конечно, по всему городу тут и там были разбросаны отдельные строения чум, но здесь было самое большое их скопление. Все это напоминало покой в центре урагана. Жемчужину, проглоченную китом и застрявшую в его наполненном желчью желудке.

Ясность. Я мог думать. И прикинул, не сжечь ли магазин мистера Голуба… все эти потенциально опасные фолианты по научной магии и магическим наукам. Но я не мог подвергать опасности проституток, которые жили в том же здании, или кого-нибудь из соседних домов. Тогда я представил, как захожу в книжный магазин и обстреливаю полки капсулами с ненасытной плазмой… наблюдаю за стремительным распространением светящейся коррозии.

Но сначала я выстрелил бы капсулой в мистера Голуба. Нельзя было вешать на него всю вину за Габриэль – она еще до встречи с ним невинно, полушутя приступила к собственному разрушению. Но они как-то взаимодействовали, и мистер Голуб усугубил ее отравление. А еще он был жрецом. И представлял угрозу для других невинных Габриэль. А мне нужно было одно-единственное лицо из плоти и крови, с которым я мог бы схлестнуться. И выстрелить.

Теперь я стал обитателем подземного мира. Улица Морфа и ее притоки были моим районом. Я нервничал из-за убийства человека в такой близости от места, где жил сам. Боялся, несмотря на все свои фантазии, жечь его книги, ведь магазинчик располагался совсем рядом с моей квартирой. А теперь еще там – внизу и неподалеку – жила и работала Салит. Салит-форсер…

Если бы я мог договориться с Голубом о встрече в другом месте. Заманить его подальше…

Под каким предлогом?

Ну, в любом случае, я хотел посмотреть книги, которые он предлагал. В частности те, которые упоминались при мне и развивали отдельные идеи из «Некрономикона». Автором одной был чум, другой – тиккихотто. В конце концов, я сказал бы Голубу, что хочу их купить. Попросить его встретиться со мной где-нибудь за ленчем. В каком-нибудь неопасном месте, где не ждешь нападения. Вроде причудливого маленького района, в котором я сейчас находился. Можно ли выбрать более безобидное место в Панктауне? Здесь ненавидели даже произносить слово «Панктаун». Тут он снова носил имя Пакстон… свое настоящее имя. Город Мира.

«Становлюсь психопатом», – подумал я, стоя в толпе перед трио чум, которые играли ту самую живую народную музыку. Что я выиграю, убив этого типа? Мне нужно забыть его. Забыть Габриэль. Я нравился Салит. Салит была дверью в другой край.

Но я уже был убийцей. Пусть из самообороны. Я сбежал, избавившись от тела. Я изменился навсегда, несмотря на отросшие волосы. «Салит – это дверь к закону, порядку и здравомыслию, которая, в конечном счете, не откроется под моей рукой», – сказал я себе. Салит тянуло ко мне, это было очевидно. Но если бы только она знала правду… зайдет ли она так далеко, что арестует меня, или я лишь вызову у нее отвращение? И то и другое было для меня одинаково ужасно. Лучше вообще не видеть ее больше. Лучше позволить себе продолжить падение, которое уже началось…

Кроме того, приближались те киты на огромных черных крыльях. Возможно, они выглядели иначе. И являлись неизвестно откуда. Но я чувствовал удары их крыльев каждой клеточкой своего тела. Слышал их беззвучные крики, будто статические помехи в венах. Габриэль открыла дверь и позволила Голубу сделать то же, вручив ему «Некрономикон». Нельзя позволить ему открыть еще больше дверей для этих существ, которым некоторые поклонялись как богам.

Я слушал бодрое позвякивание инструментов, мягкие умиротворяющие голоса певцов, смех и крики похожих на оживших херувимов детей в фонтане позади. Все это такое хрупкое. Недолговечное. Почему именно я должен сознавать, в какой опасности они находятся? Почему я должен быть тем, кто их защищает? Мне и самому не удалось добиться в жизни большего, чем работа в службе поддержки. Я не смог спасти даже свою собственную девушку.

«Взгляните на меня, спрятавшегося за темными очками, точно знаменитость, – молча предлагал я музыкантам. – Аз есмь спасение и путь».

Я должен убить мистера Голуба.

На обратном пути к станции подземки я снова приблизился к ПУ. Солнце клонилось к закату и золотило зеленый парк кампуса. Я посмотрел на университетские здания, возвышавшиеся над парком. Салит училась там на офицера полиции. Там проповедовались закон, порядок и здравомыслие. Но у них на полках не было «Некрономикона», правда? На своих занятиях по медицине они не препарировали невероятно раздутые трупы мутантов, чтобы добраться до похожих на медуз существ, плававших внутри…

Со всеми своими знаниями я чувствовал себя совершенно одиноким. В каком-то смысле это было к лучшему.

* * *

Во время сегодняшней экскурсии у меня через плечо был перекинут рюкзак. В нем лежали пистолет и планшет. Возвращаясь в подземке домой, я открыл лежавший на коленях компьютер и еще раз поискал в сети «Некрономикон».

Отыскались случайные ссылки, скудные упоминания, даже пара наиболее известных отрывков (насколько вообще можно считать известным что-то со страниц этой книги), но, опять же, полной версии в доступе не было, и ни один из книготорговцев не предлагал ее для продажи. Но, просмотрев несколько статей, я понял, что немногие существовавшие экземпляры долгие годы разыскивались и уничтожались, как правило, религиозными фанатиками или, по крайней мере, неуравновешенными личностями. Один ученый, которому разрешили подержать «Некрономикон» в зале редких книг библиотеки колледжа, поджег себя и сгорел, сидя на полу и прижимая фолиант к груди.

Еще я прочел пару строк в нескольких статьях о группе, называвшей себя «Дети Старших», которые утверждали, что лично уничтожили три копии книги и взломали сайт, где был представлен полный текст. Они уничтожили сайт и даже разыскали владельца, чтобы украсть из его дома оригинал книги. К сожалению, не было ни описания, ни имени владельца, о котором шла речь.

У меня сложилось впечатление, что эта организация существовала и сейчас. Что бы они подумали о мистере Голубе и его обладании этой книгой? Или обо мне, если уж на то пошло? Хотя я надеялся, что во мне они увидят союзника…

Я поискал информацию о «Детях Старших», но по большей части просто возвращался к тем статьям, которые уже видел. Казалось, группа существует только на Земле. Ну… по крайней мере, они прикрывают Землю. Но я был бы признателен за некоторую помощь и в эту сторону.

В одной короткой заметке, где действительно их упоминали, отмечалось, что некоторое время о «Детях Старших» ничего не было слышно, и в шутку высказывалось предположение, что их самих выследили и похитили демоны из той самой книги заклинаний, которую они стремились уничтожить.

Я попытался разузнать побольше о двух книгах, которые называл мистер Голуб, но, не вспомнив ни названий, ни авторов, не смог ничего найти. Уже подъезжая к своей станции, я убрал планшетик в сумку, где уже лежал красный диск с неуловимым «Некрономиконом».

Ступив на платформу подземки, я увидел, что улицы на шесть дюймов залиты водой. Колеса авто бороздили темную жидкость, машины на воздушной подушке проносились над маслянистыми на вид реками, тревожа гладкую поверхность. Пешеходы, ругаясь, бежали вдоль дороги, будто спешка могла сделать их суше. Я спросил мужчину на платформе, что произошло.

– Вертолет врезался в подвесной водовод, – усмехнулся тот. – Большой. Глупый мальчишка превысил скорость. Говорят, был пьян. Убил своего пассажира, но сам, конечно, выжил – идиот. Никогда не жалею неудачников, которые пьяными гибнут за рулем.

Мне тоже частенько не было жаль таких, хотя, полагаю, я испытывал бы иные чувства, окажись это кто-то из моих друзей. Как бы там ни было, я подумывал вызвать такси, но идея выглядела не слишком привлекательной, поскольку других она тоже посетила. В конце концов я просто сошел с платформы в глубокую, по самую щиколотку – холодную! – воду и начал с трудом пробираться к дому.

Я миновал пожилого землянина, который стоял посреди тротуара, уставившись в потолок и бормоча что-то себе под нос. Мужчин был насквозь мокрый, и я решил, что это бродяга, который спал на улице, когда начался потоп.

Впереди завыли сирены, оглушительные здесь, под землей, и я заметил за следующим поворотом отсветы цветных мигалок. Затем раздался рев убегающей воды, похожий на грохот водопада, обрушивающегося на улицу. Как и бродяга, я уставился в потолок. Пересечения трубопроводов, каналов, кажущийся хаос транспортировки. Но в этом должен присутствовать порядок, узор паутины. Этот кабель имел начало и конец. Та магистраль доставляла канализацию к определенному месту назначения. Возможно, не все было расписано с самого начала, не все трубопроводы проложены заранее, но планы писались на планах, а паутина сплеталась с уже существующими паутинами, и на самом деле анархия была системой.

Это напомнило мне о том, что однажды сказал мне друг, который учился в ПУ на врача (он преуспел, и с тех пор я потерял с ним связь), после своих первых вскрытий человека. Изнутри тело выглядело так… хаотично. Органы не были помечены цветами, аккуратно очерчены и независимы, как на иллюстрациях в учебниках. Все там было таким мягким, таким серым, таким бесформенным на вид. Как застывший суп из протоплазмы. Преподаватели говорили о великолепной человеческой машине, но она не выглядела машиной. «Это не должно работать!» – благоговейно рассмеялся мой друг. Это была просто… мешанина. Хотя мой друг всегда был убежденным атеистом, он сказал мне, что этот опыт действительно заставил его задуматься о Боге. Вероятно, один Бог мог оживить подобную глину.