Остров Карачун

Она быстро перезнакомилась с соседями. Слева жили люди, справа – большое и шумное семейство псов-оборотней. Поначалу Галя побаивалась среднего сына Кузьму – тот был крепким щенком с угрожающе острыми зубами, а потом подружилась с его нареченной Анфисой, своей ровесницей. Знакомство завела именно Анфиса: проползла по лазу под забором – Кузьма бы в этой дырке застрял – обнюхалась с псом-звоночком, подошла к Галине, уселась на траву и посмотрела грустными шоколадными глазами. Галя залюбовалась расцветкой маленькой собачки – Анфиса белела брюшком, мордочкой и боками. На голове, спине и ушах расплывались сочные коричневые пятна. Как будто кто-то вылил на щенка щедрую порцию какао.

Галя пожала хрупкую белую лапу и спросила:

– Хочешь пирожок? Баба Уля с абрикосами напекла.

Крохотная псица важно кивнула и пошла на кухню, чтобы получить угощение. А Кузьма жалобно подвывал возле забора, пытаясь расширить лаз.

Галина и Анфиса сдружились раз и навсегда. Вместе пошли в общеобразовательную школу, в первый класс, часто сидели за одной партой – если только учительница к ним хулиганов не подсаживала, чтобы те успокоились. Анфиса никогда не дотягивала Гале до плеча – малышкой уродилась – зато прибавляла себе рост белыми и коричневыми бантами. Кузьма всегда возвышался над ними как каланча, шумел или лаял, требовал, чтобы им восхищались. Обычный драчливый пес, сам с детства определивший свою судьбу: он закончит школу, отучится в Академии милиции, а потом женится на Анфисе, они построят себе дом и у них будет много детей. Анфиса с Кузьмой соглашалась, командовала и частенько на него прикрикивала – если щенок, быстро вымахавший в большого пса, делал что-то, что ей не нравится.

Псы-оборотни, с детства пившие ведьминские травяные сборы, перекидывались без труда – в отличие от волков. Были сильны, дружелюбны и рвались служить и работать. Пес, долгое время сидящий без дела, переставал превращаться. Укрывался собачьей шкурой, дичал – не кидался на людей, но становился угрюмым и нелюдимым. Лет через пять дикие псы уходили в лес и больше не возвращались. Кузьму такая судьба пугала, поэтому он старался учиться хорошо, чтобы поступить в Академию милиции, служить и выполнять приказы. И никогда не дичать.

Магических способностей у двуногих псов не было, но они хорошо чуяли чужую силу. К Улите относились с почтением. Галя спрашивала: «Бабушка, почему?», та смеялась и отмахивалась.

Событие, пробудившее дремлющую силу Галины и утвердившее авторитет бабушки Ули, произошло теплым осенним днем, незадолго до Венка Авсеня. Две скальницы, большая и малая, отправились на рынок. За покупками продуктов к праздничному столу. Вышли со двора, помолившись Живе и Мокоши – скальники здешних богов чтили, не только силу Шероховика признавали – повернули налево, прошли мимо дома родителей Кузьмы и остановились перед пешеходным переходом. Знакомый желтый автобус затормозил возле остановки, с натужным шипением открыл двери. Молодая мать с коляской засуетилась, стала просить пассажиров и водителя ей помочь. Загорелся зеленый свет, баба Уля и Галя шагнули на «зебру». И тут из переулка, с горки, вылетел грузовик. Развил бешеную скорость, со скрипом шин подался вбок и нацелился прямо на автобус и остановку. Люди закричали. Галя взвизгнула, и, прежде чем зажмуриться, увидела как баба Уля ставит хозяйственную сумку на асфальт и поднимает руку.

Галя услышала голос камня – не мертвого асфальта, а глубинной породы, укрытой толстым слоем почвы. Бабушка Уля позвала, камень откликнулся, пришел в движение, чтобы спасти человеческие жизни. Асфальт вспучился, из быстро разрастающихся трещин высунулись каменные столбы – позже стало ясно, что это пальцы – удлинились, за доли секунды увеличились в размерах. Огромная ладонь, сформированная недрами, встала заслоном, не позволила тяжелому грузовику смять автобус и похоронить людей в месиве стекла и металла. Галя, почувствовавшая поток силы, попыталась повторить призыв, который ощущался не слухом, а трепещущей вибрацией в груди, и внесла свою лепту – бетонная стенка сдвинулась и огородила женщину с коляской дополнительным барьером.

Выскочивший водитель автобуса побежал к грузовику, с размаху впечатавшемуся в каменную длань, и остановился после окрика Улиты:

– Не спеши. Подождем милицию. Преставился он, оттого и не тормозил, и не управлял. Может быть, сердце отказало. Пусть смотрят те, кто лучше нас разбирается.

Водитель кивнул, отступил. Объявил пассажирам:

– Дальше не поеду. Надо протокол составлять. Кто может – оставайтесь свидетелями.

Баба Уля повернулась к Галине, погладила по голове, похвалила:

– Моя помощница! Чуяла я, что у тебя немного другая сила. У тебя власть над камнем, которого человеческие руки касались. У меня такой нет, только к дикому воззвать могу, чтобы помог и заступился. Этому тебя, скорее всего, научат. Ты сможешь больше меня. Если обработанный камень с тобой говорить будет, то глубинный и подавно. В бетоне щебенка в составе, раз уж она откликнулась, с остальным справишься.

Договорить ей не дали. Пассажиры из автобуса, оценившие размер каменной ладони и состояние грузовика, немного пришли в себя и бросились благодарить спасительницу.

– Матушка-Жива помогла, – ответила им Улита, перекрывая гомон. – Шероховик к людям равнодушен, а Жива крикнула Удельнице, та нити жизней придержала, позволила мне заклинание прочитать. К священным деревьям сходите, вознесите хвалу, что богини наш остров без присмотра не оставляют.

Подъехавшая милиция перегородила дорогу, баба Уля взяла Галю за руку, перевела на другую сторону. Барьер из бетона что-то прошептал, голос камня отдался дурнотой и тоской по дому – дому, которого она не помнила. Галя расплакалась и баба Уля, причитая, повела ее домой. На рынок они на той неделе не добрались – к ним приходили врачи, скальники, благодарные люди, приносившие Улите дары за спасение.

После проявления силы Галину начали обучать. Школы и святилищ у скальников не было, знания передавались от наставника к ученику, из-за малого количества владеющих даром.

– Нас меньше, чем волхвов, – объяснила ей бабушка Уля, прежде чем они пошли знакомиться с дедом Ерофеем. – Здешних богов все знают, даже если не чтут, и когда маленький волхв превращается или огненный шар в ладони катать начинает, все понимают, что надо делать. Выбирают Берлогу – кто-то поближе к дому, кто-то по отзывам – и ребенка отвозят на обучение. Мы, скальники, пришельцы из других миров. О себе и своем боге мало что знаем, растеряли память в странствиях. Если кто-то в столицу попадет по туманным тропкам – спасаясь бегством или толкаемый любопытством – то может жизнь прожить, так и не узнав, что на юге сородичи колдуют. Мы о себе громко не рассказываем, храмов не строим, магазинчики не держим, живем неприметно.

Галя слушала и кивала, не решаясь спросить, сколько же всего на острове волхвов. Кузьма дружил с Андреем, превращавшимся в медвежонка. Анфиса морщила носик и говорила, что Андрей слишком большой и неуклюжий, может наступить, а потом начинает извиняться и рычит так, что ушки закладывает. Галя иногда приходила к Кузьме во двор, чтобы посмотреть на медвежонка, но он на нее внимания не обращал и часто уходил вместе с серым псом еще к какому-то приятелю. Галя привыкла к медвежонку, как к части мира, а сейчас задумалась: «А сколько их? По улицам медведи не гуляют. Стесняются? Нельзя? Или их тоже мало?»

Вопросы мелькали и исчезали. Знакомство с дедом Ерофеем заставило ее забыть о волхвах и ведьмах – после первой же прогулки рядом со старым скальником мир изменился, очаровал шепотом обработанного камня. Самым болтливым был мрамор. Галя удивлялась говорливости полированных плит, которыми облицовывали вестибюли зданий – лежавшие на полу постоянно жаловались, а те, что покрывали стены, сплетничали, распираемые подслушанной информацией. Дед Ерофей посмеивался, обещал:

– Привыкнешь. От них особой пользы нет, мы же не шпионим ни за кем, но поболтать иногда интересно.

Следующими говорунами оказались скульптуры в Священном Парке. И их рассказы нужно было делить натрое, Ерофей объяснил, почему.

– Раньше статуи богов не ваяли. Не было такого у славян никогда, у них камень не в чести. Из дерева идолов резали, очень редко каменные глыбы подходящие чуть-чуть обтесывали. Но это было не изображение бога, скорее, знак, отметина места силы. Знак, который со временем сменили священные деревья – вот они шорохом ветвей волю свыше донести могут. Волхвы язык листвы почти позабыли, мало кто понимает, но кто понимает, тот и дуб, и яблоню, и клен всегда послушает, запомнит и другим перескажет. Поверят или нет – другое дело, но услышать можно.

– А статуи тогда зачем?

– Для красоты. Как дань уважения и в некотором роде похвальба. Вот мы, люди, какие! Изображаем богов искусно, по своему образу и подобию. Примите дар и радуйтесь тому, что мы вас не забываем и богато почитаем.

– Боги радуются?

– Богам все равно, – ответил дед Ерофей. – Чем бы люди ни тешились, лишь бы ничего не просили и не воевали.

Позже, уже в старших классах школы, изучив достаточное количество учебников истории, Галина поняла, что дед Ерофей объяснял все слишком прямолинейно – а, в общем-то, как еще объяснять семилетнему ребенку?

Парковое искусство вошло в моду на континенте около сотни лет назад. Вдоль аллей выстраивались горнисты и барабанщики, футболисты, легкоатлеты, стройные девочки с мячами и веслами – напоминая о том, что здоровый дух существует только в здоровом теле. Пропитанный колдовством Карачун сбрасывал с постаментов гипсовых хлеборобов со снопами, птичниц, кормивших цыплят, и детей, демонстрирующих прохожим початки кукурузы. Не терпел навязанного поветрия, а, может быть, стыдился перед богами. Это породило отдельное островное искусство, начавшееся с поставленной в парке статуи Велеса. Скульптор изваял скотьего бога сидящим на камне, прижимающим копытом к колену лист, испещренный загадочными письменами. Другой, нормальной человеческой рукой, Велес держал короткий узорчатый посох. Голову бога покрывал рогатый шлем, на плечи была наброшена шуба.

Скульптуру торжественно установили в начале короткой кипарисовой аллеи, и она быстро стала местом паломничества. Шли к ней не волхвы, которые к новшеству отнеслись настороженно и даже поговаривали о богохульстве. Шли простые люди, видевшие в мраморном олицетворении то, чего им не хватало в хвойных деревьях – суровое лицо, каменный взгляд, увесистость. Учитель Ерофея, враждовавший с волхвами, не удержался и пару раз заставил губы Велеса зашевелиться. Так, чтобы казалось, что статуя отвечает на просьбы. Это вызывало волну народного восхищения и головокружение у скульптора, уверовавшего, что он стал проводником божественной силы. В Священном Парке установили статуи Живы и Мокоши, мастерская скульптора разрослась до школы с тридцатью учениками, в путеводителе по острову появились новые отметки. Доля и Недоля за работой, склонившиеся над ткацкими станками, Удельница, поглаживающая злыдню, Авсень, взвешивающий на ладони гроздь винограда. Слава докатилась до столицы, и парк внесли в число особо охраняемых природно-ландшафтных и историко-археологических объектов.

У скальников, имевших власть над обработанным камнем, вошло в привычку оживлять скульптуры по праздникам, отдавая дань уважения чужим богам, позволившим им обосноваться на острове без лишения магии. С годами стало заметно, что скульптуры, стоявшие и сидевшие среди священных деревьев, изменились. Молитвы, просьбы, человеческое восхищение и заклинания подарили им душу. Мрамор еще нельзя было назвать живым, он не мог говорить и двигаться по своей воле, но редкие откровения дарили ясность в сложных вопросах, а пророчества часто сбывались.

Галина относилась к парковым скульптурам как к самым престарелым скальникам. Всегда внимательно выслушивала, не всему верила и не все выполняла. Каменный разум был похож на старческий – медлительностью, спутанностью воспоминаний и бесценными проблесками мудрости, накопленной веками. Она любила приходить в парк в будние дни, на закате, когда пелена сумерек неумолимо побеждала солнечный свет. Под кронами огромных деревьев темнело раньше, лица скульптур оживали, и Галина делилась с ними радостями и горестями, задавала вопросы и обдумывала ответы.

Ее уединение часто нарушали Анфиса с Кузьмой. Маленькая псица беспокоилась, утверждала, что долго рядом со статуями сидеть нельзя. Боялась, что Галина окаменеет. Это смешило – приходилось удерживаться от того, чтобы не пошалить, не уговорить Живу или Удельницу протянуть руку и погладить суетливую и озабоченную собачку. Галина понимала, что испугает Анфису и потеряет единственную подругу – ни с одной из девочек-одноклассниц не сложились теплые отношения. Только с бело-шоколадной псицей.

Повзрослев и вдоволь наговорившись с камнем, Галина решила, что отсутствие других приятельниц и друзей связано с человеческим недоверием к скальникам. Бабушку Улиту уважали, потому что она неоднократно призывала каменную Длань для благого дела. Спасала провалившихся в пропасть туристов, заключала в ловушку вооруженных бандитов, напавших на банк, подпирала стену дома, почти обрушившегося после взрыва бытового газа – творила видимые чудеса во благо. Она была исключением из правил – это Галина поняла не сразу. Подданных Шероховика, оживлявших обработанный камень, люди уважали, но недолюбливали. Боялись того, что мраморная плитка выдаст скальнику их секреты, опасались лживого совета или пророчества от статуи.

Еще через пару лет ей стало ясно: пусть недолюбливают. Лишь бы не преследовали. Лишь бы не повторилась страшная ситуация, случившаяся в ее родном мире. Галина узнала правду, и эта правда, рассказанная камнями, заставила ее задуматься – а может ли подобное повториться здесь?

Она любила уголок на окраине парка, вдали от выложенных тротуарной плиток дорожек, в стороне от священных деревьев – хаотично разросшиеся заросли, почти смыкающиеся с лесом и берегом речушки, берущей истоки в горах. Три необтесанные мраморные глыбы – черная, белая и серая – лежали на песчаном пятачке возле редких на Карачуне берез. Остров славился каштановыми аллеями, зажигавшими весенние свечки, в августе начинавшими швыряться колючими плодами, а к сентябрю одарявшими город вторым цветением. То тут, то там росли катальпы, подхватывающие эстафету у каштанов, высились черные орехи, опасно роняющие тяжелые плоды по осени, акации, липы, клены и платаны. А березы встречались очень редко – даже до исчезновения зимы им на Карачуне было слишком жарко.

Галина пробиралась по гравийной дорожке, приятно хрустевшей под ногами, усаживалась на выветренный бордюр из дикого камня, слушала шорох листьев, наслаждалась удивительным спокойствием, наполнявшим ее тайное убежище. Мрамор молчал долго: она здоровалась с глыбами, не задавала никаких вопросов, и они приветствовали ее еле слышным шепотом без разборчивых слов. Изменения случились после весеннего половодья. Жаркое солнце растопило ледники, речушки, пронизывающие Кара-Корунд, вышли из берегов и затопили парк, подвалы, а кое-где и первые этажи зданий. Галину и Анфису долго не выпускали гулять на улицы, они перебежками перемещались от дома к дому в сопровождении Кузьмы, его одноклассников и иногда медведя Андрея.

К мраморной троице она выбралась во второй половине лета, когда закончилась школьная практика на каникулах, и удивилась тому, как изменилось место. Схлынувшая вода оставила после себя ветки, пустые раковины речных ракушек, колючие плоды водяных орехов и смальту, мелкие стеклянные камушки – инородные вкрапления, принесенные из другого мира.

Галина присела, осторожно прикоснулась кончиками пальцев к разноцветным гостям, чужеродным, как тропический попугай в воробьиной стае. Спросила:

– Откуда вы?

И не получила ответа. Непрозрачное стекло не понимало ее вопроса – или не хотело отвечать. Или неоднократная обработка лишила природный кварц голоса, помутила разум, замкнув уста огнем.

Неожиданным было то, что с ней заговорил черный мрамор – самая низкая и приземистая глыба.

– Они ничего не скажут, – прошелестел он. – Они были частью мозаики, их сила в единстве. Поодиночке они мертвы.

Галина заинтересовалась, начала выпытывать – как смальта попала на лужайку, откуда мрамор знает о мозаиках? – и за несколько дней терпеливых расспросов получила ответы. В пору разлива рек в горах происходили разнообразные чудеса. Иногда открывались тропы на Кромку, иногда ущелья заполняли неизвестно откуда взявшиеся озера, пугающие темной водой – поговаривали, что это Чернобог заставляет воеводу Карачуна отмывать винтовую лестницу, ведущую в Бездну, а тот выплескивает грязную воду в миры после весенней уборки. На один и тот же склон неподалеку от парка – на отвесной скале была высечена метка Шероховика – выпадали нежданные подарки из других миров. В основном каменные, чуявшие знак своего бога, спасавшиеся бегством и искавшие приюта.

– Мы тоже чужаки, – разоткровенничался черный мрамор. – Я помню разрушения. Таких как ты – повелительниц и повелителей камня – начали преследовать и ненавидеть. Люди того мира верили в то, что на них по ночам охотятся скульптуры, что лепнина и барельефы, украшающие дома, оживают, портят людям жизнь, душат гипсовыми руками. Они начали переезжать в деревянные дома, проклиная камень и изгоняя вас, скальников. Меня и братьев принесло из затопленной каменоломни. Эту смальту носило по Кромке годами, пока не прибило сюда очередным разливом. Люди сбивали мозаики ковшами бульдозеров, были уверены, что это избавит их от проклятья. Зимой деревянные дома вспыхивали и сгорали, а в каменных они по-прежнему боялись жить – даже если это был обожженный кирпич без лепнины.

– Почему они боялись? – спросила Галина. – Скальники действительно причиняли им вред? Или это были лживые обвинения?

Мрамор ничего не ответил, но она увидела картину – ей позволили прикоснуться к части общей каменной памяти. Да, вредили. Кто-то мелочно, ради забавы: ей показали группу подростков, оживлявших горгулий собора, натравливавших их на храмовых служителей, прихожан и прохожих. Кто-то обходился без жертв, используя свою силу для наживы, разрушая стены денежных хранилищ и заставляя каменные длани уносить сейфы. На действия служителей закона скальники отвечали агрессией – Галя увидела подпрыгнувшее малахитовое пресс-папье, ударившее хозяина в висок, рушащийся мост, увлекающий за собой не только автомобиль стражей порядка, но и вереницу машин, в которых сидели случайные люди.

Противостояние нарастало. Что только ни происходило: рушились небоскребы и колокольни, смальта мозаик оживала, слеплялась в уродливые фигуры, бродившие по улицам в поисках жертв. За десять лет было уничтожено множество произведений искусства, строений, людей и скальников. И – да, Галина поняла, что это ее родной мир. Ее мать обвинили в каменном колдовстве – вероятно, она как-то выдала себя – и отряд мстителей отправился к их дому, чтобы уничтожить магическую угрозу.

Знание пришло и ушло, оставив горечь – она не узнала ни имен родителей, ни название мира, страны и города, в котором жила. Галина долго перебирала всех карачунских скальником, обдумывая, может ли кто-то из них совершить преступление. Нет, никто и никогда не использовал свои способности во зло. Это вселяло надежду, что здесь не повторится беда.

Прикосновение к каменной памяти оставило след, но быстро вытерлось ежедневными событиями. Кузьма получил среднее образование и с первой попытки сдал экзамены в Академию милиции. Анфиса им гордилась, старалась учиться как можно лучше, чтобы поступить в медицинское училище. Галина радовалась тому, что псовая парочка уверенно идет к своей цели: отучиться, получить востребованную профессию, устроиться на работу и создать семью. Сама она отвергала поклонников, не знала, кем хочет быть, и немного жалела, что темноволосый волхв-медведь Андрей уехал на материк и не подавал вестей.

Замечала ли она, что климат изменился? Конечно, замечала! В детстве зимние улицы заметало снегом, сугробы лежали выше ее роста. Потом становились все ниже, вопрос «а в этом году был снег?» звучал все чаще, и отвечали на него словом «нет». Елки по-прежнему наряжали, на городской площади жгли костер Бадняка, вот только днем фотографировались возле елок в летних платьях, ловя момент, пока солнышко припекало. И дразнили этими фотографиями москвичей и северян.

Первыми тревогу забили фермеры. Солнце три года подряд выжигало урожай, не помогали никакие поливы – да и не наберешь воды из обмелевших рек. А те, что поменьше, совсем пересохли. Большие реки можно было перейти по дну. Пруды превратились в вязкие лужи ила. Речная рыба исчезла с прилавков.

Пока горожане обвиняли в жаре и засухе Велеса, Галина к разговорам не прислушивалась. Велеса постоянно в чем-то обвиняли, это было привычно, в одно ухо влетало, в другое вылетало, а в голове не задерживалось. Когда заговорили о том, что остров проклял Авсень, Галина думала не о богах и засухе – она мучительно решала, куда будет поступать. Анфиса сразу после школы отнесла документы в медицинское училище, а она разрывалась между архитектурным техникумом и факультетом ландшафтного дизайна в Карачунском государственном университете. Измаявшись, она пошла за советом к деду Ерофею. Рассказала ему, что в архитектурном техникуме есть отделение реставрации и реконструкции зданий, и ей хочется возвращать к жизни и омолаживать старые купеческие особняки в историческом центре Кара-Корунда.

– Мне это нравится, – сказала она. – Я недавно уговорила кирпичи стряхнуть с фасада старую краску. Дом преобразился! Ужасные слои разноцветной извести портили и общий вид и барельефы.

Дед Ерофей долго молчал, потом изрек:

– У особняков характер скверный. Камень и ворожбу, и чужие преступления впитывает. Можно попасть в ловушку. Будешь потом своей жизнью красивый фасад питать.

– Я осторожно, – ответила Галина. – Мне это нравится.

Разговор затух – каждая сторона осталась при своем мнении. Уходя, Галина спросила, верит ли Ерофей в то, что виновник засухи – Авсень. И получила твердый ответ:

– Нет. Не он. Чья-то волшба рядом. То ли Мары, то ли Чернобога.

И это быстро забылось. Галина поступила в архитектурный техникум, с головой окунулась в водоворот новых знакомств и знаний. Времени не хватало, даже в парк выбиралась редко. И к глыбам мрамора не доходила – слишком далеко.

Слова ведьм заставили ее задуматься. Она загибала пальцы, пытаясь посчитать, когда в ее тайный уголок принесло смальту. Четыре или пять лет назад? Может быть, шесть? Стоял ли уже барьер, перекрывающий пути на Кромку? Она путалась, и жалела о том, что камни бесполезно расспрашивать о причинах засухи. Солнце им милее, чем дождь, они рады существующему положению дел и не хотят обсуждать эту тему.

Столица медленно закипала – от слухов, формирования магических отрядов и возвращения уехавших на материк колдунов. Первыми – быстрее всех – на призыв Берлоги откликнулись волхвы, оповещенные фибулами. Галина подумала об Андрее: «Интересно, приедет ли он? Или уже прижился-женился в столице?» и получила быстрый ответ.

Они с Анфисой пили чай во дворе бабы Ули, когда через заборчик, разделявший дворы, перевесился Кузьма и заорал:

– А знаете, кого я сегодня видел и чуть не арестовал? Пришлось отпустить, потому что оснований не было!

Кузьма вытянулся, заматерел – псы взрослели быстрее людей. Он не хватал звезд с неба, поэтому не стал мучиться с получением высшего образования. Отучился два года, получил сержантские погоны и отправился патрулировать улицы Кара-Корунда. Смену с автоматом и в бронежилете, смену на лапах.

– Кого? – спросила Анфиса и метко кинула в Кузьму шоколадной конфетой. Тот поймал добычу и радостно сообщил:

– Андрей приехал! Сказал, ехал домой из столице, и в поезде обнаружил, что фибула нагрелась – услышал призыв в защитный отряд. На паром очереди – ну это мы и без него знаем – говорит, еле купил билет, пришлось четыре часа в очереди стоять. Я ему: «Предъявите документы!». А он мне: «Отвечай, пес блохастый, как вы без меня за три года остров до чрезвычайного положения довели?»

Анфиса тоненько рассмеялась. Кузьма развернул конфету, съел и попросил:

– Кинь еще!

Галина, живо представившая себе перепалку пса и волхва, улыбнулась и отдала Кузьме свою конфету. Кирпичная стена, на которую она облокачивалась, прошептала: «Почти все в сборе. Скоро, скоро…»

«Что?» – мысленно спросила Галина.

Кирпич смолк, не удостоив ее ответом.

Глава 3. Андрей. Возвращение

Он обдумывал странный, возможно, вещий сон – перебирал детали, выискивал признаки наведенного морока и не находил. Спохватился, начал записывать в заметки на телефоне самое главное: опасность в мире рядом с Бездной Мертвых, ледяные осы, Чур, пропавший на полсотни лет, отсутствие стражей на Кромке. Загадочный талисман из вишневого льда, в котором Авсень признал магию Мары или Чернобога. Он прикрыл глаза, стараясь вспомнить мельчайшие подробности, соскользнул в Дрёму, и вскинулся от властного призыва: «Домой! Беда!»