Боги-17

Он довольно ловко отправил на жарку одно за другим четыре яйца, разбивая их о край сковороды.

– А вечером в инст… Не передумал, ты хочешь какому-то бухгалтеру с горы платить, а? Да надо нам это, Сеня, вот закончу и буду сам бухгалтерить… Конечно, мы ж расширимся…

Он несколько раз встряхнул сковородку, чтобы яичница не пригорела, и выключил огонь.

– Что? Нотариалка на право собственности? Да, должна быть у меня, я посмотрю…

Он перешёл в комнату, пожёвывая фильтр сигареты:

– Смотрю, – сказал он в трубку и отпер маленьким ключиком ящик стола. В ящике, в идеальном порядке, лежало несколько аккуратно подписанных карандашом папок разного цвета, накладные на детали, пережатые бумагодержателем, счета под скрепками. И неопознанная бумажка, исписанная изумрудно-зелёным фломастером.

В детстве Артём любил игру «Что не так в картинке». И вот сейчас он не успел осознать, что было не так, но чувство тревоги, занозы в пальце пришло моментально. Тёма чуть не подавился сигаретой.

– Перезвоню, – буркнул он в трубку и, не дожидаясь ответа, нажал «отбой». Он вынул из ящика бумажку, поднял брови и перекатил сигарету из одного уголка губ в другой.

Определенно в любой записке, как таковой, есть нечто таинственное. И уж тем более в записке найденной в запертом ящике стола, стоящего в запертой однокомнатной квартире, принадлежащей одному человеку. Нет, Артём эту записку в стол не клал. Ярким фломастером детским корявым почерком в записке было написано следующее: «Артёму. Севодня в семь на крыше. И главнае не ежай по Ленинскай». Бумажка была сложена вчетверо, и надпись занимала только одну восьмую листа. Артём тщательно осмотрел бумажку. Остальные семь восьмых были чистыми. Он сел на пол, и, рассеянно взяв со стола зажигалку в виде пистолета, закурил. Курить в квартире было не в его правилах. Последний раз он делал это в день смерти отца, лет семь назад. Кузьма Василич, сунувшийся было следом за хозяином, неодобрительно взмякнул на сигаретный дым и удалился обратно на кухню.

Артём перечитал записку ещё раз, будто надеясь вычитать ответ: откуда она взялась. Но записка лишь глумливо зеленела буквами и не сознавалась.

– Бред, – процедил сквозь зубы Артём и метко плюнул окурок в урну. Взгляд его упал на настенные часы. Артём подскочил, как ужаленный – времени в обрез! Мама вечно волнуется, когда он опаздывает хоть на пять минут.

Забытая яичница сиротливо остывала на сковородке, пока Артём лихорадочно собирался.

Вот он уже гнал по улице, выжимая последнее из своей гордости – старинной Волги, собранной практически самостоятельно. (Мама, конечно, смертельно боялась, что он попадёт на ней в аварию, а тут и подушки безопасности нет).

Артем мимолётно подосадовал на то, что переехал в отдельную квартиру. Из-за переезда он постоянно чувствовал себя немного виноватым. Особенно после того, как у мамы случился первый приступ год назад. Как она энергично убеждала его тогда не возвращаться обратно, кричала, что она прекрасно отдохнет одна, а ему до работы близко со съёмной квартиры, и не нужно каждый день ездить, а то у нее сердце не на месте – как он гоняет, а сколько автокатастроф… Конечно, он понимал, что мама делает это для него, а сама-то совсем не хочет, чтобы её Артёмка жил отдельно. И дело было даже не в её здоровье. Он эти её фокусы научился просекать еще с пятого класса. Просекать-то научился, а вот противостоять соблазну – черта с два. После пары часов жаркого спора он «сдался», «уговорился». Закрыл глаза в очередной раз на мамины наивные психологические трюки. В четверть века хочется уже жить отдельно от родителей… Да и такая удобная квартира на съём пропала бы… Он утешал себя тем, что, по крайней мере, исправно навещает маму.

Артём нагло кого-то подрезал и перестроился в крайний ряд – решил срезать через Ленинскую и сэкономить пару минут.

На лобовое стекло ветер бросил и прижал бумажку. Артем резко затормозил. Ехавший сзади чудом не врезался в него, улицу разорвало матерящимися автомобильными гудками. Тёме было все равно. Его прошиб пот. «Нисмей по Ленинскай, каму сказала!!!» категорично заявляла намертво прилипшая к лобовому записка. Написанная тем же фломастером. Тем же почерком. Как и та, которую он дома оставил… Артем запретил себе сходить с ума. Он глубоко и медленно сделал пару вдохов-выдохов, включил дворники, смёл бумажку с окна и, стиснув зубы, поехал давать крюка по Октябристов. И уже ни о чем не думал вообще. В такой ситуации это было по меньшей мере опасно. Наконец показался его старый дом. Подъезжая, он мельком отметил на соседней улице толпу народа и пару скорых…«Авария что ли,» подумал Тема и сделал еще пару дыхательных упражнений, продолжая яростно подавлять все мысли и проезжая мимо загроможденной людьми и машинами Ленинской улицы.

Домой он вернулся гораздо раньше чем рассчитывал. Кот закрутился у его ног, Артём запнулся о него, ругнулся, кот сбежал. Успел Артём везде, потом позвонил Сеня и загрузил ему работой мозги так, что про записки, аварии и прочую мистику он и помнить забыл. Не разуваясь, прошел в комнату и принялся перебирать бумаги в столе – найти наконец эту чёртову нотариалку. Тут снова запиликал телефон. Тёма так и подскочил:

– Да, – рявкнул он в трубку. – Сеня, ты меня реально достал сегодня… Нет, не нашёл ещё… Кто?.. Почём?… Диктуй…

Он взял из стакана один из безупречно отточенных карандашей и записал номер на четвертинке подвернувшейся под руку бумаги.

– Да, позвоню. Добро.

Он нажал на сброс звонка. Помассировал переносицу пальцами. С голодным спазмом в желудке вспомнил о покинутой яичнице. Мама, конечно, его покормила, но это было давно. Да и обиженный Кузьма Василич вопил о еде. Но прежде чем отправиться на кухню, Артём взял со стола бумажку с номером, чтобы перебить его в мобильник. И тут случайно посмотрел на её обратную строну, слегка похолодев – он записал телефон поставщика на той самой фломастерной записке. Теперь надпись гласила: «Ты чо делаиш? Ты где пишиш? Пиняй на сибя!!!». Тёма вздрогнул и выронил бумажку.

Но вместо того, чтобы, согласно законам физики, упасть на пол, бумажка зависла в воздухе – на уровне его груди. Кузьма Василич выгнул спину и страшно зашипел. Тёма оторопело отступил на шаг назад. Записка двинулась на него. Тёма отступил ещё. Краем сознания отметив только, что путь к двери ему отрезают шкаф и стол. Записка сделала резкий рывок к нему, и Тёма шарахнулся, врезавшись спиной в стену. Секунды три ему понадобилось на то, чтобы осознать, что его рука ушла куда-то в бетон, который стал тягучим и податливым, и обратно не выдёргивается, более того, тянет его за собой. Записка зависла напротив и воинственно затрепетала. Вспомнив поговорку про ноготок и птичку, Тёма сжал зубы и сделал то, чего его своеобразный противник явно не ожидал – резко выбросив вперёд свободную руку, поймал чёртову записку в кулак, как крупную бабочку. После этого стена принялась всасывать его в себя с утроенной скоростью. Тёма зажмурился и набрал воздуха в лёгкие, как перед погружением и… Упал, пребольно ударившись задницей о что-то твёрдое.

Народ на крыше Артему удивился меньше, чем Артем крыше и народу. Он какое-то время пребывал в ступоре, таращась на присутствующих. Пока, наконец, стоявший ближе всех чернявый парень с разбитым лицом не протянул ему руку, помогая встать и совмещая это с рукопожатием.

– Я – Локки, – представился он, сверкнув сочувственной улыбкой. – Пиво будешь?

Артём открыл рот, однако вместо него заговорил самый младший по виду, в компании парнишка.

– Это Артём, – в голосе его слышалось облегчение.

– Не вникай, – покачал головой Локки.

– Ага, – нашёл в себе силы ответить Тёма сразу на всё и обалдело посмотрел на смявшуюся в ладони записку.

«Маладец!» – объявляла она.

1.5

Анюта

Анюта просыпается всегда ровно за полминуты до того, как срабатывает будильник. Анюта носит короткую причёску – такую могут позволить себе только очень красивые девочки. Анюта никогда не смотрит в зеркало, пока умывается и чистит зубы. Каждое утро она завтракает чашкой чёрного кофе и сыром без хлеба. И каждое утро она просыпается во вторнике.

Если точнее – в апрельском дождливом вторнике. Два с половиной года назад она переехала в город учиться и ровно два года назад, во вторник, её чуть было не изнасиловали. И этот день так никогда и не закончился. Он длился и длился бесконечно.

Была у Анюты одна тайная способность – она предчувствовала события: встречи, происшествия. Знания о них сами прыгали в голову. Иногда будто кто под локоть её толкал: иди туда-то и туда-то. Анюта шла, встречала там нужных людей, находила нужные вещи. Она не знала, почему с ней это происходит. Это просто происходило. Но в тот раз никакие предчувствия её не посещали.

Анюта всё ломала голову – может, это потому что она что-то сделала не так? Может быть, на самом деле этого просто не должно было произойти? Не было суждено? Просто она в чём-то ошиблась? Возвращалась домой по темноте? Но в апреле темнеет ещё рано, время было не позднее. Была в юбке, а не в джинсах? Не остановилась, когда её окликнули из подворотни? Ускорила шаг? Не побежала? Не закричала?

Она хорошо запомнила эту беспомощность, когда её схватили и потащили в арку – она почему-то не смогла ни шевельнуться, ни крикнуть – тело как сковало. Ещё запомнилось, что схватили её не за руку, не за одежду, а за волосы. Намотали на кулак и потащили, это было ужасно больно. С тех пор Анюта стриглась коротко.

Она предпочитала не думать о том, что произошло бы потом в подворотне, если бы не помощь.

Хрупкую, неказистую фигурку своего спасителя Анюта тоже помнить не переставала ни на миг. А вот лица вспомнить не могла. Она так и не поняла, что он сделал – в какой-то момент человек, который навалился на неё всем телом, обмяк и осел. Спаситель стоял в нескольких метрах от них и внимательно смотрел на Анюту, которую запоздало начала бить крупная дрожь.

– Идём, чтобы скорее, – сказал он и протянул ей руку. Анюта попробовала встать, но не смогла. Тогда спаситель прищёлкнул пальцами и из воздуха извлёк огромный зонт. Зонт надвинулся на Анюту, и словно бы невидимые нити из его купола прилипли к её рукам и ногам и помогли ей встать.

– Не теряйте, чтобы эту вещь, – сказал незнакомец. – Она чтобы защищать. Она чтобы вести.

– Спасибо, – прошептала Анюта.

Незнакомец подал ей руку, на которой Анюта практически повисла, и они медленно пошли к её подъезду.

– Я попросил бы от вас одну услугу, – сказал незнакомец, когда они дошли до самой двери квартиры.

Анюта посмотрела затравлено.

– Немного от вашей внутренней крови, – сказал незнакомец. – Немного лишь.

В руке у него возник узенький серебристый ножик, тускло блеснувший в сумраке подъезда. Анюта смотрела на ножик, не отрываясь, хотя изящная вещица не выглядела опасной. Незнакомец повернул Анютину руку ладонью вверх и сделал небольшой надрез поперёк линии жизни. Анюта вздрогнула, боль отрезвила её. Незнакомец тут же накрыл кровоточащий порез своей рукой. Когда он убрал её, ладонь оказалась невредимой.

– Благодарю, – сказал он и поклонился. – Вы отдали мне сил. Это нужно, я слаб и предан. Я запомню чтобы это. Берегите вещь.

И он посмотрел на зонт. Анюта невольно следом за ним подняла глаза на купол зонта, а когда опустила их – рядом уже никого не было.

Бабушка зонт не заметила – Анюта почему-то не смогла его сложить, но зонт сам поднялся под потолок и прилип к нему чёрным пятном. Анюту это не удивило и не напугало. Внутри всё было замороженным, застывшим. Она не стала скрывать от бабушки происшествия, но о странном незнакомце умолчала: по её словам выходило так, что подонка спугнул прохожий. Бабушка слушала её и качала головой:

– Сука не захочет, кобель не вскочит, – неодобрительно сказала она. – Да не рассказывай никому, стыдоба какая.

Оказалось, что нападение было не самым отвратительным, что могло произойти. У Анюты от бабушкиных слов даже дух захватило. Но она посмотрела на зонт, зависший под потолком, и почувствовала себя в относительной безопасности – больше с ней ничего не случится. В любом случае. Какой бы плохой и неправильной она ни была.

Она никому ничего не рассказала.

И никто ни о чём не догадался, хотя у Анюты было много подруг, друзей, поклонников. Так началось её одиночество в дождливом вторнике.

Анюте казалось, что в её глаза и в её сердце, как в сказке, попал осколок кривого зеркала: она начала видеть неприятные вещи. Теперь ей казалось, что все люди, даже самые хорошие и близкие, на самом деле находятся каждый в собственной комнатке, мягонькой, тепленькой, без окон и с полной звукоизоляцией. Дверь в каждой комнате есть, но никто не хочет открывать её. Анюта знает, что эту дверь можно открыть снаружи. Дверь могут попросту сорвать с петель. И ты никогда не знаешь, когда это произойдёт, при каких обстоятельствах. Со временем Анюта находила все больше подтверждений этому. Все книги, которые ей довелось прочитать, были об одном. Все песни, которые она слушала, звучали в унисон с книгами. Всё кругом подтверждало её правоту. Все были слепы, глухи и ничего не хотели слышать и замечать.

Особенно такие вещи, как Анютин зонт, например. Сложить его так и не удалось. Забыть где-нибудь его тоже было невозможно. Зато с ним она чувствовала себя уверенней, а ещё, зонт действительно её вёл – в некоторые места он её просто не пускал – замирал в пространстве, Анюта тянула его за ручку и только с большим трудом могла его сдвинуть.

Обычно Анюта покорялась зонту, тем более с его появлением её больше не посещали предчувствия, её больше не тянуло без причины куда-то. И сны она видеть перестала.

Проснувшись однажды в очередном вторнике, Анюта поняла, что ей нужно срочно выйти на улицу. Ей нужно кое-кого встретить. Анюта обрадовалась этому чувству. Она соскучилась по нему.

Она допила кофе, сполоснула чашку, надела своё любимое платье в синюю полоску, привела в порядок короткие волосы. Она попыталась взять с потолка зонт. Зонт не хотел идти. Он намертво прилип к потолку, как будто стал его частью. Анюта в этот раз не собиралась сдаваться. Они боролись, пока, наконец, упорство Анюты не победило. Зонт нехотя отлип от потолка, и они вместе вышли на улицу. Анюта знала, куда ей нужно, зонт, как балованный пёс, то и дело уводил её в сторону. Но Анюту было не так просто сбить с выбранного пути. Они долго ходили под дождём, пока Анюта не заметила того, кого искала. Зонт тут же притих. Она отсчитала последние звонкие шаги по мокрому асфальту и протянула зонт бледному темноволосому парню, замершему перед ней. Теперь им нужно было зайти вместе ещё в одно место.

1.6

Новые Боги

Солнце уже начало клониться к зубчатому горизонту города, а на крыше их по прежнему было семеро. Джек волновался.

– Ещё двое, – умолял он. – Ещё немного, я уверен, они придут.

– Может начнёшь суть излагать? – предложил Локки нетерпеливо: пиво они с Артёмом выдули в два счёта и теперь скучали по добавке. – Опоздуны сами виноваты.

– На этой хрени было написано в семь, – недовольно подтвердил Артём, тыкая бумажкой в воздух. – А щас уже полвосьмого.

– Л-ладно, – запнувшись сказал Джек и полез в карман куртки.

Ленка слушала их вполуха. Она разглядывала собравшихся. Украдкой, конечно. Для Ленки было характерно «залипать» взглядом – на людей, на предметы, на пейзажи. Она бы и зарисовывать начала, но для этого нужно разрешение, а она стеснялась спрашивать.

Сперва Ленка не могла отвести взгляд от Анюты. Она никогда не видела таких красивых людей в жизни. Причём было заметно, что свою красоту Анюта несла не как крест и не как знамя – а просто, естественно, зная о ней, но не придавая значения. Ленка метнула быстрый взгляд на Локки, который редко пропускал мимо себя красивых девушек, но он на Анюту не смотрел.

Тем временем Джек извлёк из кармана потрёпанную тетрадку и откашлялся.

– Суть в том, – начал он дрожащим от волнения голосом, – что, в общем, я случайно узнал… Что группа из определённых девяти человек способна составить Бога…

Он быстро вскинул взгляд на стоявших и сидевших перед ним. Пока никто не засмеялся.

– И… Создать собственный мир, короче. Я тут всё записал, чтобы не забыть…

Локки перебил:

– Да ты основательно к делу подошёл, чувак.

Они с Артёмом заржали.

Джек растерянно захлопал глазами. Ленке стало его жалко.

– Может выслушаем человека, раз уж мы все здесь? – строго спросила она, глядя на весельчаков. – Тем более, он говорил, что так и будет.

– Он говорил, девять будет, – ухмыльнулся Локки. – Ладно, ладно, сис, мы слушаем. Джек, бросив благодарный взгляд на Ленку, быстро добавил:

– Может быть их в городе нет… Или ещё что-то помешало. Мы их потом найдём.

Он нервно пролистал несколько страниц тетради.

Ленка, правда, и сама вместо того, чтобы слушать, продолжила смотреть. Рядом с Анютой сидел на бетонном перекрытии, сунув руки в карманы куртки, Сашка. Он казался… подходящим для Анюты. Как деталь паззла. Хотя он как раз не был красавцем. Самый обычный мальчик… Вот только взгляд – тоскливый и далёкий, как у поэта. Было у них с Анютой что-то общее, Ленка никак не могла уловить – что именно. Они оба будто смотрели на мир из-за невидимого, но очень прочного стекла. Из неотсюда. Зачарованные.

У Ленки уже руки зудели взяться за карандаш. Она старалась смотреть на обоих как можно дольше и чаще, чтобы потом попытаться нарисовать по памяти.

– Наш проект – семнадцатый, Боги-17, – читал тем временем Джек свои конспекты. – В этом наборе всем богам по семнадцать лет.

– Да тут семнадцать, поди, только тебе, – зевнув, заметил Артём. Ленка перевела взгляд на него. Он был самым «нормальным» и обыденным в собравшейся компании. Да ещё и самым старшим на вид. Ленке он не очень понравился – из-за упрямого подбородка и наглого взгляда. Коренастый, невысокий, коротко стриженный, он был похож на бандита или «гопника». Такие берут своё везде и всегда, любыми способами. А вот с Локки у них возник какой-то непостижимый, мгновенный резонанс. Ленка хорошо знала, что брат легко привлекает к себе людей, но редко видела обратную ситуацию. Это было любопытно.

Митька, стоявший в стороне и как-то боком ко всем, до сих пор молча, вдруг заговорил.

– Он имеет в виду, по ходу, что когда тебе было семнадцать, произошло что-то особенное, и, типа, время остановилось.

Артём нахмурился. Джек с восторгом глянул на Митьку. Но Митька по-прежнему равнодушно смотрел с крыши вдаль.

В Митькином лице было что-то отрешённое, это что-то ещё сильнее заостряло и без того резкие черты его лица. Сложенные крылья напоминали грязный и рваный плащ всевозможных оттенков лилового, чёрного, серого. Распахиваясь же,становились устрашающими, как свинцовая туча со скрытой грозой. У Ленки сладко и жутко замирало сердце, когда она смотрела на Митьку.

– У меня ничо не было, – возразил Локки. – А если считать, что родаки смотали за границу, тогда у Ленки ничего не случилось.

– Случилось, – вмешалась Ленка. – Я поступила… Не туда.

Все посмотрели на неё. Она почувствовала, что краснеет и замолчала.

– Не обязательно об этом говорить, – с беспокойством поглядывая на всех, сказал Джек. – Не все могут… Хотеть вспоминать.

Анюта и Сашка синхронно опустили головы, Митька начал теребить пуговицу на воротнике. Артём пожал плечами.

А Ленка опять погрузилась в наблюдение.

Джек казался куда младше своих лет. Хрупкое тело в мешковатой, словно с чужого плеча одежде, полосатая оранжево-зелёная шапка, натянутая чуть не на нос. Лицо круглое, безбровое, кожа изжелта-бледная, глаза запавшие. Глаза Джека были самой живой и здоровой частью – глубокие, карие, обычно широко и наивно распахнутые. В те редкие минуты, когда Джек на что-то или кого-то смотрел пристально, сузив глаза в узкие чёрные щёлки, лицо его менялось разительно. Богом он был или психом, Ленка чётко поняла одно: она никогда не сможет нарисовать Джека, даже если очень сильно захочет. Эти глаза – предел её возможностей как рисовальщицы.

– Понимаете, – продолжал Джек, – нынешний-то Бог… Неважно, как его называют, Создатель всего, короче. Так вот, он сейчас не особенно и следит за миром. Шанс очень удобный, чтобы самим собраться и сделать новое.

– А со старым что? – спросил Митька.

Джек озадаченно замолчал и уткнулся носом в записи.

– Старый… Ну, в принципе… Это как пузырь в пузыре… Новый мир его… Как бы разорвёт. Но мы отсюда туда всех переместим. И ещё кого захотим.

– Ну допустим, – заговорил Митька: – Допустим, я тебе верю. Но. На хрена нам нужно быть Богами? Что нам это даст? Новый мир этот?

– Да свой же мир, – торопливо ответил Джек, поочередно глядя на каждого. Понимания, однако, он не встретил ни у кого.

– Да нафига? – снова спросил Митька.

– Так свой мир, понимаете? Совсем свой, со своими правилами и законами и всем таким. Такой мир, понимаешь, например, чтобы никому не нужно было умирать, – сказал Джек очень тихо. – Никогда. Чтобы никаких разлук больше не было. Мир Без Разлук.

Над крышей повисло гробовое безмолвие. Артём и Митька заметно изменились в лице. У Ленки быстрее забилось сердце. Анюта и Сашка, впрочем, слова Джека восприняли довольно равнодушно.

– И чтобы не стареть, – мечтательно добавил Локки, – И летать… Можно суперспособности?

– Я же говорю – наш собственный, абсолютно любой мир, – почти шёпотом повторил Джек.

1.7 Наложение слоёв

Ленка плохо помнила, как вернулась домой. На этот раз всё получилось: они с Локки спустились с чердака и оказались в родном подъезде. Ленка чуть не плакала от облегчения. Локки молча ушёл в комнату и спустя десять минут появился в прихожей, переодетый в чистое. Он присел зашнуровать кроссовки.

– Ты что, собираешься на этот свой шур-мур? – ужаснулась Ленка.

– Паркур, тундра. Конечно, после такой хрени лучше занять себя физухой, – улыбнулся Локки. – Кстати, ты тоже сходи, на велике прокатись, например.

Ленка сморщилась:

– Лучше полы помню, – потом вздохнула: – Да уж, хрень не то слово…

– Всё, не жди, не знаю, когда буду.

Он улыбнулся и выскочил за дверь.

Ленка принялась за полы. Джек умолил их прийти завтра ещё раз сюда же, в это же время. Ленку передёргивало от одной мысли о том, что они снова не смогут вернуться домой. А вдруг что-то не сработает? На крышу она не хотела подниматься больше никогда в жизни… Невольно она задумалась о том, что услышала: Джек сказал – свой мир, какой они только захотят. Мир без смерти, старости, насилия, злости, зависти, глупости и трусости… Что говорить, всякому ясно, что реальный мир далеко не совершенен. Пусть то, что предлагал Джек – бредни сумасшедшего, но очень соблазнительные. С полами было покончено. Спать не хотелось. Значит, нужно порисовать. Но тут Ленка обнаружила страшное – блокнот с зарисовками исчез. Внутри у неё всё так и упало. Сначала она перерыла всё в зале, потом у себя в комнате, в прихожей и даже в комнате Локки. Блокнота не было. Под ложечкой противно ныло при мысли, что блокнот потерялся на улице, что кто-то нашёл его и теперь разглядывает рисунки, а то и рвёт на самолётики, жжёт, если это какой-нибудь бестолковый ребёнок. Или вообще блокнот мокнет сейчас где-нибудь на асфальте, затоптанный. Ленка почувствовала подступающие слёзы, в сердцах обозвала себя растяпой и дурищей. А вдруг блокнот просто на крыше, где они проторчали сегодня весь вечер?

Пришлось скрепить сердце и подняться туда, куда она только что клялась себе ни за что и никогда больше не ходить.

Оказалось, Митька ещё не ушёл. Стоял к ней спиной и по-прежнему смотрел на город. Ленка подавила желание поискать блокнот бесшумно, чтобы Митька её не заметил и не обернулся, но всё-таки решила, что это невежливо, и окликнула его:

– Привет, а я думала все разошлись.

Митька медленно обернулся:

– Я, как видишь, не разошёлся. Тебе чего тут надо?– Голос его, как и опасалась Ленка, был недружелюбным.

«Хам» – огорчённо подумала она, но вслух жалобно сказала:

– Я потеряла блокнот, ты его тут не видел?

Митька не торопился с ответом, глядя на неё с другого конца крыши. У Ленки и так зрение было неважное, а в сумерках ещё сильнее садилось, так что лица Митькиного она разглядеть не могла. Зато была уверена на все сто процентов, что он её видит отлично.

– Так ты художница. – Он не спрашивал, он констатировал. – По тебе сразу видно. Ты на всех так смотрела…

«Как он заметил, он-то совсем на нас не смотрел!» – подумала Ленка и снова почувствовала, как в лицо бросается краска.

– Я на врача учусь, – мстительно отозвалась она. Эти «я так и подумал», «ты просто вылитая художница» всегда были как чечётка на больной мозоли.