В гостях у Паши Кардинала. Ялмонт

В гостях у Паши Кардинала. Ялмонт

Александр Староторжский

Лариса Титова

© Александр Староторжский, 2025

© Лариса Титова, 2025

ISBN 978-5-0067-3884-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В гостях у Паши Кардинала

Александр Староторжский

Наконец Пашу Кардинала заметили… Устроили выставку его картин в одной из известных галерей… Я пришел его поздравить. Он сидел в инвалидном кресле и улыбался поздравляющим. Их было много. Невероятно много. Я поцеловал его, поздравил и подарил свою новую книжку пьес. Он небрежно сунул ее в карман, схватил меня за куртку, притянул к себе и прошептал: «Суки! Эти картины я нарисовал 40 лет тому назад! Где вы были, идиоты! Мне 70! Я еле жив! На хер мне эта выставка! Вы опоздали, идиоты!»… Я еще раз поцеловал его, осмотрел картины и ушел…

Ну, теперь я испытываю потребность рассказать о Паше и о наших отношениях, которые омрачились лишь однажды. Серьезно или нет- не знаю до сих пор. Мы дружили с ним очень давно, с юношеских лет. Мы познакомились в гостях у Кости Карабаса, известного артиста. Я тогда учился в консерватории, а Паша в Суриковском.

Паша был еще здоров, красив, бешено эмоционален, удивительно оригинально острил, и, естественно, был центральной фигурой. Я не помню, как детально происходила встреча, помню только, Костя Карабас, разыгрывая какого —то яркого гуляку, смахнул со стола все бутылки, рухнул на него и запел..Потом уснул. А мы с Кардиналом (кличка с детских лет) и еще пара барышень, схватили такси и ночь просидели в ресторане Внуково. Это был единственный ресторан в Москве, который работал круглосуточно. После этого мы с Пашей сдружились. Но виделись не часто. Я весело и не без удовольствия работал в театре оперетты, а Пашка заболел. Схватил какой -то вирус потерял способность к передвижению. Больницы, страдания… Ну в общем наши контакты прекратились. Прошло много лет. Мы с Ларисой, моей женой, сняли квартиру в пятнадцати минутах ходьбы от Кардинала. Он жил один. Жена и сын от него отдалились, но не забросили его совершенно. Еду привозили, что-то готовили и уезжали. Как Паша жил, я знал. Он на костылях передвигался по квартире, рисовал, никто его картинами не интересовался, хотя он по интернету рассылал их по всему миру. В общем ему было трудно. И поэтому я решил его навестить. К тому же мне некому было рассказать, что у меня состоялись сразу две премьеры: в маленьком Питерском театре, и в большом Липецком…

Был декабрь. Теплый, снежный… Идти было приятно. Прихожу. Дверь отворилась, и я увидел половину Паши. Он стоял на костылях, ноги лежали за ним. Так что их плохо было видно. Квартира Паши была в страшном забросе, но это не важно. Мы сели за стол, Паша выставил литровую бутылку виски, и мы, смеясь и вспоминая прошлое, выпили по рюмке. Я похвалил его картины, сказал, что не понимаю, почему они не пользуются успехом, и рассказал, что мои пьесы ставят, что происходит это редко, но происходит. Рассказал я об этом потому, что половину литровой бутылки мы уже выпили. Когда Паша услышал про мои премьеры, у него на секунду дико вспыхнули глаза. Но на секунду! Я, пьяный, веселый, предельно благодушный, не обратил на это внимание. Мы выпили еще по рюмке и Паша, вдруг, странно улыбнувшись, сказал:

– Хочешь попробовать кашу по – шотландски?

Я, смеясь, и еле удерживаясь на стуле, согласился съесть любую кашу из его рук. Паша разогрел овсянку, бросил туда масло, а потом налил в нее виски:

– Ешь! – улыбаясь сказал Паша. – Ты обалдеешь!

Я стал есть и очень быстро потерял способность к соображению. Я не понимал, что ел. Это была каша для кого угодно, только не для меня, диабетика, травмированного и набитого лекарствами. Часа в три ночи я захотел лечь спать, но Паша не позволил. Он сказал, что ждет какую —то даму и я, естественно, могу ему помешать. То, что он врал, я не понимал. И вообще ничего не понимал. Я вышел на улицу и не знал, как мне попасть домой. Паша открыл окно и указал дорогу в противоположную сторону. Через час я очнулся, лежа в снегу. Шапка лежала рядом. Я отрезвел совершенно. Небо было темно синим, сверкали звезды. Воздух показался мне райским, свежайшим. Такой прохладный! Такой мягкий! Я встал и обнаружил, что лежал в двух шагах от дома. Рядом с липами, которые летом расцветали желтыми цветами и чудесно пахли.

Лариса, увидев меня, серьезно присыпанного снежком, побелела и не могла говорить. Но это быстро прошло. Я выпил стакан чая и лег спать.

Что хотел сделать со мной Паша? Ну, подумаем… В три часа ночи, зимой, выставить из дома друга, совершенно пьяного, и тоже больного и еле стоящего на ногах… Что это значило? Это значило, что он хотел, чтобы я замерз, и больше не травмировал его своими рассказами о своих премьерах.

Прошло несколько месяцев после Пашиной выставки. И мне попалась заметка, что Пашины картины купил известный африканец, что он забрал Пашу к себе, вылечил его, и теперь у Паши все прекрасно. В Габоне у него есть лошади, жирафы, быки, на которых он гоняет с утра до вечера. Всласть!

Еще мне приснилось, что Паша бродит по райским тропинкам и перекрашивает фрукты и цветы так, как считает нужным! Великому художнику можно все!

Ледяные прогулки

Александр Староторжский

…Ох, как мне хочется вернуться в 1976 год! Ужасно хочется! Невыносимо хочется! Но… Ладно! Вспомним что было!

Год 1976! Мне 26 лет. Я только что ушел из театра Оперетты, в котором, не без удовольствия, проработал два года… Там было хорошо, но мне довольно скоро стало скучно… Надо было идти вперед… Куда? Я не знал… А, наплевать! – думал я. Надо оглядеться… Я молод, все еще впереди… И что – нибудь в жизни обязательно получится… Так и вышло!

Пришла зима… И получились Ледяные прогулки… Что это такое? Все просто! Москва в снегу! Солнце, небо голубое! Я одеваю шубу, шапку, кладу в карман бутылку портвейна и выхожу на улицу. Главная часть прогулки начинается с метро Парк Культуры. И дальше, пешком, до площади Восстания.

…Как красива! Как обаятельна была тогда Москва! Широкие проспекты! Машин мало! Воздух чудесный! Иди себе, пей портвейн и мечтай! Ты хочешь стать писателем? Получится! Ты хочешь встретить красивую, милую девушку, которой ты будешь не безразличен? Получится! Ты хочешь попробовать цековское Киндзмараули номер 20? Получится! Ты скоро напишешь великолепную пьесу и тебе за нее дадут кучу денег? (Тогда это было так). Получится! Получится все!

Иду. Вот кафе около Смоленки. Вхожу. Чудесный запах кофе. Продавщица, красивая молодая женщина, кроме кофе предлагает свежие венгерские булочки. Сколько вкуснейшей выпечки было в наших кафе!

Иду дальше. Через час вхожу в дом, где меня ждут. В квартире молодые женщины- актрисы и мой армейский друг, известный актер, Костя Карабас (настоящая фамилия). Он с ходу передразнивает меня и начинается смех, разговоры… Вино – стакан за стаканом. Все ждут, когда я начну выступать. Я начинаю что – то рассказывать, придумывать… Истории одна за другой рождаются в моей голове. Все смеются. Вино кончилось. И весёлый поход за новыми бутылками. Пьем. Я опять рассказываю. Актрисы смотрят на меня с недоумением. Почему я ни за кем из них не ухаживаю? Почему никому из них Саша Староторжский, этот занимательный тип, не делает предложение? Они не понимали, что меня интересует театральная компания, в которой мне было весело. И больше ничего! Да я и сам это не очень понимал. Наконец моя сумасшедшая жизнерадостность гонит меня куда – то дальше. Я прощаюсь, выхожу на улицу, ловлю машину, и через 10 минут я в Театральном ресторане. (У меня сохранился пропуск, благодаря которому я мог туда попасть.) Мест нет. Я покупаю бутылку и стоя пью ее в каком – то углу. Кругом бродят знаменитые артисты – интересно! Одна из артисток смотрит на меня со значением. А почему бы и нет? Я был молод, интересен, прекрасно одет… Что -то она во мне прозревала…

Ближе к ночи начинался хаос. В закрывающийся ресторан с боем врывались театральные люди, но это было обычное дело. Я допивал вторую бутылку, одевался, выходил на Пушкинскую площадь и шел домой. Ночь! Москва ярко освещена! Народу полно! Всем хорошо! Всем весело! Масса счастливых лиц!

Через два часа я дома. От ресторана до дома шел пешком. Сколько сил! Какая могучая радость жизни!

Мама уже спала. Я залезал в теплую ванну и мгновенно засыпал. Просыпался утром, когда вода становилась холодной. Я вылезал из ванны и, дрожащий от холода, укладывался в свою кровать. Спать! Скорее спать!

Утром я пил чай с вкуснейшем сыром и потрясающим хлебом. (Я тогда не понимал, что они такие). И садился за письменный стол. Три, четыре часа работы, и на улицу! Меня ждет Ледяная прогулка! Прощай милый 1976 год! Я благодарен судьбе за тебя!

Рождественская ночь

Александр Староторжский

…Наступило Рождество! Я отметил его с максимальной ответственностью! Выпил стакан массандровского портвейна и три рюмки коньяка. Меня слегка качнуло, но я отнёсся к этому равнодушно… Я привык… И что же мне теперь делать дальше? Душа требовала продолжения празднования… В соседней комнате веселилась компания моей дочери… Жена была с ними… Пили они какую- то странную смесь кока -колы и виски, и что -то ещё из ярких банок… Судя по громкости голосов смесь подействовала на них так, как они и хотели! Прекрасно! Это было мне на руку! Я хотел с крымским вином выйти во двор и продолжить там празднование Рождества. Небо синее! Луна сияет! Звёздочки светятся! Кругом лежит снег! Белейший, чистейший! Москва родная! Я хочу выйти к тебе поближе и подышать твоим воздухом! Но! Если жена увидит куда я собрался, она меня ни за что не выпустит! Начнутся разговоры про здоровье, про лекарства, про режим… Нет, не хочу! И мне повезло! Выскользнуть мне все- таки удалось!

…Я живу на улице Большая Никитская, бывшая улица Герцена, (её переименовали в Никитскую. Герцен, святое имя, как можно было?). Впрочем они и улицу Пушкина переименовали. Задыхаясь от быстрого хода, я вышел во двор. Сел на скамейку и достал бутылку. Открыл её, глотнул и вдруг услышал тихий, мужской голос:

– Не надо, Саша! Не пей!

Рядом со мной сидел незнакомый мужчина в тёплой, чёрной, монашеской одежде. Откуда он взялся?! Я вгляделся в него и с ужасом и восторгом узнал Николая Семеновича Лескова! Меня затрясло, но я спросил:

– Николай Семенович, это вы!?

ЛЕСКОВ. Да, голубчик, это я… Успокойся и слушай меня! Лев Николаевич Толстой прислал меня к тебе, поскольку такие как ты, надежда русской литературы. Дорогой мой, тебе нужно успокоиться! Иначе… Ну ладно!

Лесков вынул из одежды маленькую книжечку и сказал:

– Это мой дневник… Ты тоже там есть… Вот что ты написал вчера, цитирую: Как так? в спектакле по Лескову, нет текста самого Лескова! Этой драгоценности русской литературы! Ну и что они ставят? Это же бред! Безумие! Они сломали все! Вандалы! Варвары! Муд…

Лесков закрыл книжечку и спрятал её, словно в себя самого.

ЛЕСКОВ. Дальше не будем… Дальше- поток запретных слов… Саша, ты свою бутылку поставь под лавку, а я тебе дам другую… Лев Николаевич тебе прислал…

Я сделал, что сказал Николай Семенович, и в руках у меня появилась большая бутыль, совершенно золотого цвета… Она сияла!

ЛЕСКОВ. Открой её… Это просто… И выпей немножко…

Я открыл бутылку и выпил три глотка. Боже, мой! Что со мной произошло! Я почувствовал себя совершенно здоровым, молодым человеком! А главное: совершенно спокойным! Словно лето тёплое расцвело во мне!

Я. Николай Семенович, спасибо! Я потрясен! Я здоров! Передайте Льву Николаевичу мою благодарность!

ЛЕСКОВ. Саша, он все слышал! И шлёт тебе привет!

Я встал на колени и заплакал.

ЛЕСКОВ (очень мягко). Вот это, Саша, не нужно… У нас не принято так благодарить! – Лесков поднял меня и посадил на скамейку.

Я. Можно сказать спасибо?

ЛЕСКОВ. Ты уже сказал, когда стоял на коленях. Слушай дальше! На ребят, что ставят спектакль будто бы по моему рассказу, не злись… Они несчастные, мелкие, неграмотные… Хоть и талантливые, но зависимые… Они не понимают мою повесть, считают ее детской… А она совсем не детская… В ней смысл глубокий… Я постарался… Ну ладно… Пусть делают, что могут… Ну Саша, будь здоров! Я тебя подлечил… Двинусь дальше… Очень много страдающих, оскорбленных, недооценённых писателей! Надо их выручить! А ты сходи к Бунину и Лёше Толстому… Они рядом… Ну, ты знаешь! – Лесков исчез.

Я встал, и вдруг почувствовал, что ноги мои не касаются земли. Я сдвинулся с места, и почувствовал, что я лечу! Медленно, плавно, подошвами ботинок едва касаясь тротуара. Лечу, лечу, и вот, Бунин передо мной! То есть памятник ему! Я поклонился Ивану Алексеевичу, и сказал ему, что произведения его, всемирно знаменитые, губят в театрах, выбрасывают из них то, волшебное и прекрасное, из чего они собственно и состоят! И чем особенно знамениты! Существует всемирная уверенность, что некоторые особенности его творчества совершенно уникальны! И подняться до их высот не сможет никто и никогда! И вот что я услышал в ответ:

БУНИН. Саша, сломать меня, искалечить, они уже не смогут. Я живу на всех книжных полках, и этим сохранён! Иди к Лёше Толстому! Он всё устроит!

Я пошёл, вернее полетел (странно как-то), и вскоре предстал перед автором гениального романа «Пётр Первый». Великий писатель, сидящий закинув ногу на ногу в железном кресле, тяжело повернул ко мне свою величавую голову, и прохрипел.

ТОЛСТОЙ. Саша, меня обливали дерьмом всю жизнь, но они исчезли как дым, а я перед тобой! Я знаю, что ты почти каждый день читаешь моего «Петра»… Есть ещё кино, спектакли по нему… Но это всё не то, это всё плохо! Это страшно и стыдно смотреть! А ты всё понял! Но это давно известно: понять писателя, оценить его, легче всего тоже писателю! Вот что я тебе предлагаю: ты видишь маленькую церковь, расположенную недалеко от нас? Там горят огни! Там люди! Давно когда-то церковку эту посещал сам Александр Васильевич Суворов! Молился он долго, страстно! Он и сейчас иногда там бывает! Пойди туда, и поставь свечу в благодарность Спасителю нашему, Господу нашему Иисусу Христу!

Я полетел в церковь, и у входа увидел огромного пушистого рыжего кота. Он грелся. Я вошёл в церковь, поставил свечу, помолился, и вышел на улицу. Кот по- прежнему сидел на месте. Я хотел взять его с собой, но не решился. А вдруг он чей – то? Вдруг он здесь живёт? Я прошёл (я встал на землю, неожиданно), сотню метров и сел на лавочку в очень уютном скверике, у дома, в котором когда -то жил советский писатель, Леонид Леонов. Я сел, открыл толстовскую бутылку и только хотел допить её, как почувствовал, что кто -то осторожно трётся о мои ноги… Я посмотрел и очень обрадовался! Это был рыжий кот, которого я видел у церкви! Ясно, что он был ничей и очень замёрз! Теперь он будет мой! Я взял кота под мышку, кот довольно замурчал и мы с ним пошли домой…

Банальная история

Александр Староторжский

…Банальная это история или нет, я не знаю. Я долго искал название, но другое, подходящее, найти не мог. Устав от поисков, я понял, что дело не в названии, а в том что я хочу рассказать. Любое название подойдёт.

Когда – то давно, драматург Сёмин Алексей Леонидович, написал первую пьесу. Жил он в Москве, недалеко от Министерства культуры СССР. Ему посоветовали отнести пьесу туда и он понёс, в репертуарную коллегию. Пьесу, детскую приняли тепло, заплатили очень серьёзный гонорар, и пьеса пошла в нескольких театрах. Вскоре Сёмин женился на актрисе Наталье Вишневской и у них родился сын, Вадим. Все было хорошо, но вскоре счастье завершилось. СССР рухнул и жизнь стала ужасной. Рассказывать о ней не вижу смысла. Семин и Вишневская торговали на базаре, развозили вещи на продажу, Вадик учился… В общем пытались выжить… И выжили благодаря Вадику. После школы он устраивался в какие -то конторы… То в одну, то в другую и приносил домой деньги, благодаря которым семья не погибала. Семин писал пьесы, которые шли одна -две в год на периферии, но деньги за это не получал. А его жена, Наталья, иногда играла в частных театрах получая за это копейки. В общем жить было можно, но в 2015 году Вадима посадили. На 9 лет. За убийство. Он говорил, что его оклеветали, что судьи подкуплены, но ничего изменить не удалось. Денег на серьёзных адвокатов не было, но и они вряд ли бы помогли. Жизнь Вадима контролировали так называемые « серьезные люди» и что -то противопоставить им было невозможно. Но вот прошло девять лет. Вадим вышел из тюрьмы. И через неделю проиграл папину и мамину квартиру в карты. Мама, узнав об этом, попала в больницу, и там умерла. Вадим пытался отыграться, но проиграл еще больше, отдать на смог, и его убили. А Алексею Леонидовичу прислал немного денег друг из Грузии, с которым они вместе учились в Литинституте. На эти деньги Сёмин купил квартиру в поселке и пытался жить. Но через год он понял, что жить здесь он не может. Пьесы его уже не шли шесть лет. Он рассылал их по театрам всей страны, но ответа не было. Общаться ему было не с кем, и потеряв всякий интерес к жизни, Алексей Леонидович решил покинуть её. Но как? Можно было прыгнуть с железнодорожного моста, броситься под машину, выпить снотворные таблетки… Да, таблетки! Но где? Просто дома? Но ему это было не интересно… Он долго думал, как это совершить и наконец придумал… В Москве, рядом с Песчаными улицами был парк, в котором Александр Леонидович проводил время в детстве. Гулял, рвал цветы, играл с мальчишками… Это был прекрасный парк! И о нем сохранились самые лучшие воспоминания. Туда! Туда решил поехать Алексей Леонидович! И ночью расстаться с жизнью. Приехал. Отпустил такси. Нашёл любимую лавочку и сел на неё. Была прекрасная зимняя ночь! Луна сияла! Небо казалось гостеприимным и звало к себе Алексея Леонидовича! Он улыбнулся, выпил пачку снотворных таблеток, и через пять минут умер. В это время через парк шли два бомжа, Хряк и Гнутый. Хряк подошёл к Алексею Леонидовичу, пощупал его и сказал:

– Слушай, Гнутый, он откинул копыта! Давай обыщем его!

Бомжи обыскали Александра Леонидовича, но ничего интересного не нашли. Тут в голову Гнутому в голову пришла интересная мысль. Он, смеясь, сказал:

– Слушай, Хряк! Давай отрубим ему руку! И отнесём её Равшану! Ему собаку кормить нечем! А он нам за это даст литр самогона!

Хряку эта мысль очень понравилась. Бомжи отсекли руку Алексею Леонидовичу и отнесли в подвал Ровшану. Тот тоже смеялся и дал им взамен литровую бутылку самогона. Хряк и Гнутый быстро пришли в свой подвал и, не раздеваясь, выпили по стакану этой жидкости. После этого они два часа блевали, а что с ними дальше было автору не интересно.

А Александру Леонидовичу было очень хорошо! Он гулял по прекрасному саду вместе с папой и мамой! И был совершенно счастлив!

Мальчик из Великой Страны

Александр Староторжский

Москва… Зима… Год 1954… Мне четыре года… Я вкусно позавтракал, моя няня Зоя дала мне конфету Мишка на Севере, хорошо, тепло одела, и я пошёл во двор… Хотелось посмотреть, что там делали мальчишки. Вышел, смотрю… Мальчишки веселились во всю! Катались с горки, дрались, ездили на санках… Пробегающие мимо смеющиеся девчонки толкнули меня. И я упал на лёд. Головой стукнулся о ледяной бугор. Но боли не почувствовал. Шапка у меня была замечательная. Тёплая, хорошо сшитая… Я лежал на спине и смотрел в небо. Оно было серым… И оно двигалось! На одни серые облака наплывали другие… И смотреть на это было очень интересно. Я лежал на спине, и шептал стихи: Ленину варенье, Сталину печенье… А девчонкам-дурам, толстой палкой по жопе!

Вот как хорошо было в Москве, зимой 1954 года!

Лежит маленький мальчик на льду, и шепчет серьёзные стихи! Я знал, что живу в Великой стране! А когда я вырасту, я так надаю девчонкам палкой по жопе, что они будут меня уважать и бояться!

Ну ладно, пора идти обедать… Сегодня на третье мой любимый яблочный пирог. Няня Зоя печёт его необыкновенно вкусно!

В лесу

Александр Староторжский

…Жаркий, летний день… Мы с бабушкой идем по лесу. Он весь пронизан солнцем и горячо, терпко пахнет смолой и подсохшими травами.

Я низко склоняюсь к траве, ищу землянику. Вдруг я слышу бабушкин крик:

– Саша! Саша!

Я подбегаю. Бабушка стоит у большой сосны и, весело взглянув на меня, указывает себе под ноги: прямо перед ней, на желтой, высохшей подстилке из хвои, лежит птенец.

Он еще совсем крохотный, без перьев, с длинной слабенькой шейкой и большой, желтоклювой головой. Млея от восторга и испуга, я осторожно присаживаюсь на корточки и смотрю на него: он дышит тяжело, часто, прозрачные крылышки жалко и бессильно растопырены, глаза, покрытые фиолетовой пленкой, полузакрыты…

– Какой маленький! – говорю я и осторожно глажу его по нежной, костлявой спинке.

– Мы возьмем его с собой? – робко спрашиваю я.

Бабушка смотрит на нас с ласковой улыбкой и соглашается.

И в тот момент, когда я хотел взять птенца в руки, из кустов, чертом, выскакивает какой то мальчишка.

Размахивая палкой, он подбегает к нам, таращится на птенца светлыми, круглыми глазами и вдруг, с размаху, наступает на него… И, наступив, отскакивает, выкрикивает что —то злорадное, и быстро удирает, дергая худыми, загорелыми коленками…

Плакал я ужасно.

Белая чашка с позолотой

Александр Староторжский

Год 1992… Москва. Мы живём на Фрунзенской набережной. Мы -это я, моя жена Лариса, наша бабушка Екатерина Федоровна, и дочка Маша…

…Маше – один год. Когда она родилась, мы продали моё пианино « Петроф» (Чехословакия) и на эти деньги смогли прожить год. Лариса ушла с работы и смотрела за Машей. Ещё мы писали пьесы. В 1989 году одну из них, мы продали в Министерство Культуры СССР за 3 тысячи рублей. В 1991 году рухнул СССР и вместе с ним Министерство Культуры. Доходы прекратились. Совершенно. Спасло пианино. Мы тратили деньги очень осторожно: Маше (в день) полагался один помидор, один огурец, одно яйцо и конфета чупа – чупс. Мы ели картошку, макароны (жареные на сале) и пили чай, иногда с сахаром. Правда Ларисины подруги привезли ей с работы мешок сахара, странного коричневого цвета. Стало лучше. Но через год деньги кончились и мы повезли в комиссионный наш хрусталь. Кое что удалось продать и когда мы выходили из магазина, я заметил на полке большую белую чашку. Я оторопел: она была копией моей, которая недавно куда -то исчезла. Большая белая чашка, позолоченная внутри, с бело – золотым блюдцем. Она! Это была она! Моя чашка! Как она сюда попала?! Чашка эта дорого стоила… Она была подарочная… Но не в этом дело! У нас иногда бывали гости: музыканты, писатели, актеры… И они не могли спереть ее у нас! У лучших своих друзей! Тогда воровство считалось величайшим позором! Величайшим грехом! Ну вот не могли они украсть! Не могли! И все тут!

…Мы с Ларисой купили продукты и приехали домой. В дороге я все время думал о чашке. В голове моей что -то больно пульсировало. Я думал, что умру. Когда приехали, я что- то задел на полу и упал. Из середины лба потекла кровь. Лариса перевязала меня и я лег в кровать. Ночью я выпил бутылку портвейна и съел Машины конфеты. В общем все это могло плохо кончиться, если бы Лариса не нашла мою чашку в Машиной и бабушкиной комнате. Оказывается бабушка считала, что чай Маше вкуснее пить из самой красивой чашки. Я бы не возражал, но нужно было нас с Ларисой предупредить. Но бабушка есть бабушка. Она «прожила жизнь» и все понимала лучше нас.

Игрушка

Александр Староторжский

Увидел я в мониторе сверкающий Кремль и вспомнил одну сцену… Год, наверное1992—3… Иду я по подземному переходу, недалеко от Кремля, спокоен, доволен… На последние деньги купил дочери финские конфетки… Их любит вся семья… Правда, если нужно будет купить, к примеру, сухари, то на эту роскошь уже денег нет… Ну, это пустяки… Обойдемся! Какая -то еда дома есть… Сало, картошка, макароны… Лук еще… И все! Ладно, продержимся… Ну иду… Представляется мне, как дочь обрадуется… И вижу: недалеко от подземного входа в метро какая -то женщина продает игрушки… Лежат перед ней два очаровательных мишки… Прекрасно наряженные в кружевные костюмчики… Мордочки веселые, добрые… Ну явно не нашего происхождения… У нас еще так делать не научились… Вот бы дочке купить! Но где взять деньги? Недалеко отсюда живет Лёнька Копылов, тоже писатель… Но у него точно денег нет… Как у всех нас… Стою, смотрю… Размышляю… На душе плохо, тягостно… К торговке игрушками подходит женщина, с маленькой дочкой… Женщина еще молода, но лицо ее измучано до последних пределов… Девочке лет пять… Когда она увидела мишек, она закричала:

– Мама, купи мишку! Он хороший! Я буду с ним играть!

Жещина дернулась и сказала визгливым, сиплым голосом: