Мнимая власть безумия

По факту в этом купеческом особняке, построенном в семнадцатом веке, в советское время было две квартиры, каждая занимала целый этаж. Тогда родителям мужа Киры Владимировны Амелии и Борису Радовым принадлежали две смежные комнаты из семи. Николай вспоминал, как катался на трехколесном велосипеде по коридорам, а мать даже не пыталась его остановить. Хотя шуму он производил много, с упоением давя на резиновый клаксон и во все горло распевая песни. Позже, когда Николай уже стал студентом, этаж был поделен на три квартиры. При разделе матери и сыну Радовым (отца к тому времени уже в живых не было) остались их две большие комнаты и сорокаметровая коммунальная кухня, из которой они выгородили еще одну небольшую спальню, ванную комнату и кладовую. Конечно, кухонное помещение значительно уменьшилось в размерах, но зато рядом с кладовой получился уютный уголок: возле узкого высокого окна удобно разместился овальный стол со стульями.

И сейчас подруга Киры Владимировны решительно направлялась именно туда.

– Рассказывай, Кира! – приказала Елена, настежь распахивая одну створку окна.

Кира Владимировна молча поставила на стол пепельницу – Елена Борская курила постоянно, почти не делая перерывов.

– Ночью в московском отеле был убит муж Полины Филипп Лафар. Произошло это в то время, когда она и твоя Юля сидели в баре. Пока они общались…

– Интересно… Общались, говоришь? С чего бы это? Насколько я знаю, Полина не интересовалась моей дочерью с выпускного. Или я что-то пропустила? – перебила ее Елена.

– Я тоже так думала. Но, видимо, Поля, прилетев вчера в Москву, позвонила ей и попросила о встрече. Мне она сказала, что просидели они в баре до пяти утра. А потом Юля уехала, а Поля, поднявшись в номер, обнаружила тело Филиппа. Расследование ведет Юлин муж.

– Казаринов? – небрежно заметила Елена. – Район Измайлово? Понятно, его территория. Учти, Кира. Мой зять звезд с неба не хватает. Так себе следователь, быстрого раскрытия преступления не жди.

– Главное, чтобы Полину подозреваемой не назначил.

– С чего бы это? Если она с Юлькой была, та всегда подтвердит. Да и на кой Полине убивать мужа, притащив в Россию? Она могла его отравить и в Париже.

– А почему ты решила, что его отравили? Его зарезали… тьфу, как-то я выразилась нехорошо. Словно о…

– Свинье? Любишь ты зятя, подруга, – ухмыльнулась Елена, а Кира Владимировна лишь кивнула, соглашаясь. – Что еще Полина рассказала? Почему вернулась? Ты же говорила, она уехала улаживать дела с разводом.

– Как оказалось, причина совсем другая. Честно говоря, весьма шаткое объяснение Полины меня насторожило. Якобы Филипп решил завещать коллекцию полотен, которая досталась ему от родного дяди, только Соланж. То есть оставить старшую дочь от первого брака ни с чем. Столь щедрый подарок он готов сделать только при условии, что Полина приостановит бракоразводный процесс. Он, видишь ли, вознамерился стать гражданином России!

– Ну, это понятное желание…

– Чего уж тут понятного, Лена! Филипп даже приезжать в гости отказывался, называя нас варварами. И вдруг возлюбил страну, о которой всегда говорил с презрением? Быть не может!

– Хорошо. Озвучь свою версию.

– Уверена, хотел сбежать от кредиторов. Он – игрок!

– Смешно, Кира. В наше время найти человека на любом континенте не проблема. Даже если предположить, что задолжал он неподъемную для него сумму, прятаться не вариант. Платить все равно придется. Деньгами или жизнью… А возможно, ты права, поняли, что с него нечего взять, убили.

– А вдруг теперь его долги перейдут к Полине?! Развод не состоялся же! – замирая от ужаса, предположила Кира Владимировна. – Что делать, Лена?

– Не суетиться заранее, это уж точно. Соланж знает о смерти отца?

– Нет. Она еще… спит. И это – вторая проблема.

– Ах да, ты же сказала, что проблем две. И что? Ну, спит ребенок. Мои тоже до полудня не встают. Полночи в телефонах – конечно, не высыпаются.

– Соланж пришла пьяная утром. Просто невменяемая, – тихо произнесла Кира Владимировна. – Ты не знаешь, она с Матвеем была ночью?

– Нет. Мотя с Никой вернулись в одиннадцать. У нас договоренность. Я за них перед родителями отвечаю, оно мне надо – выслушивать от Юльки… прости, я все о своем. Я была уверена, что Матвей проводил Соланж до дома. Выходит, нет! Ах, паршивец! Погоди, позвоню…

– Может быть, она гуляла с Вероникой? – предположила Кира Владимировна, однако предчувствуя беду.

– Нет, Нику привел, как всегда, Сема. Ответственный товарищ, сдает с рук на руки… ну, бери трубу… Мотя, проснулись? Позавтракали… Ладно… Скажи бабушке, дружочек, Соланж вчера была с тобой? Да, что ты говоришь… а ты поверил, включил эго и бросил девчонку одну? Хороший мальчик… – с сарказмом произнесла Елена. – Да, случилось! Дома поговорим! – рявкнула в трубку она, отложила телефон и виновато посмотрела на Киру Владимировну.

– Что?!

– Поссорились. Твоя внучка не захотела в клуб, отказала при друзьях, в общем, этот недоумок развернулся и ушел с ними. Это было в восемь вечера.

– Что она ему сказала?

– Что он ей надоел. Зря, конечно, при ребятах… я не оправдываю Матвея, нет. Но Соланж ему нравится, правда. По-моему, он даже влюблен. Парню двадцать два, а по сути – это его первые серьезные отношения.

– Не оправдывай его!

– Я и не оправдываю!

– Вот и не…

Кира Владимировна замолчала. Вот так они и поссорились с Еленой Борской в день свадьбы Юли. Накануне Полина уехала в аэропорт, взяв с нее обещание, что ни подруга, ни ее мать об ее отъезде не узнают до утра. И Кира Владимировна молчала. Утром, позвонив Елене, она попыталась объясниться и оправдать поступок Полины, но разговор получился почти слово в слово как сейчас. Елена бросила трубку со словами: «Ладно, не до тебя мне, Шемякина, радуйся!» То, что подруга назвала ее девичью фамилию, говорило о том, что обиделась та серьезно. Кира Владимировна даже не хотела идти на банкет, но испугалась, что тогда уж точно они с Леной рассорятся окончательно. Она ушла из ресторана раньше всех, но тому была другая причина, не их ссора. Утром Кира позвонила Борской, но та вызов сбросила. А потом желание сохранить мир у Киры Владимировны пропало. Тем более что на свадьбе Юли она познакомилась со своим будущим мужем…

– Кира, остынь. Виноват Матвей. Точка. Сейчас самое главное, расспросить Соланж, не случилось ли с ней чего похуже, чем просто пьянка.

– Ты о чем? – испугалась Кира Владимировна.

– Да ни о чем, Кира! Включи мозги! Где девочка ночь провела? С кем? Может быть, нужно к врачу ее отвезти? На освидетельствование? Эй, Кира… да что ж ты хилая такая, господи! Что, сердце? Где пилюли держишь? Или «скорую»?

Кира Владимировна отрицательно покачала головой и сама достала из кармана домашнего платья таблетки.

«Будете принимать утром и вечером. Не прерываясь ни на один день. Так что держите коробочку при себе. Даже, простите, когда идете в туалет», – выписывая, напутствовал ее хирург кардиоклиники.

Глава 6

Полина вопросительно посмотрела на подругу, застывшую в неподвижной позе с зажатым в руке мобильным. Она поняла, что звонил Александр, и удивилась, как Юля вдруг изменилась в лице: щеки, резко ставшие почти белыми, после покрылись красными пятнами.

– Все ему знать надо, – неожиданно зло прокомментировала Юля короткий разговор с мужем.

– Может быть, по делу спрашивал? – осторожно заметила Полина.

– По делу! Только при чем здесь я? Ему, видите ли, непонятно, что его жена ночью обсуждала с администратором!

– И что тебя так взволновало? Ты же объяснила, что хотела номер снять до утра.

– Да. Но все равно чувствую себя преступницей. Казаринов способен обвинить в убийстве твоего мужа меня!

Полина рассмеялась, это же нелепость, но, заметив, что подруга даже не улыбнулась, поспешила сменить тему разговора.

– Юль, твои дети охотно ездят к бабушке? – задала она первый пришедший в голову вопрос.

– О да! Не знаю, правда, почему – режим у маман армейский. Как считает она, мы с Казариновым своих отпрысков избаловали – приходят домой когда хотят, питаются черте-чем и часто вне дома. А нужно пищу организму подавать каждый день в одно и то же время, засыпать и просыпаться тоже. Режим – наше все! Тогда и внутренние органы, а особенно – мозг, будут функционировать бесперебойно. Странно, что меня она так не строила. Впрочем, ее и дома-то не было никогда, меня бабушка баловала. И папочка. Хотя, надо признать, Сашка как отец внуков тещу устраивает. Потому что с детства таскал их по развивающим кружкам, потом в спортивные секции. Знаешь, что она мне как-то раз заявила? Что пороть меня нужно было за капризы и истерики, тогда я стала бы хоть кем-то. Я для маман – никто, Поль. Понимаешь – ничего из себя не представляющее живое существо. Ни пользы, ни вреда. Домохозяйка, клуша, недоучка. Так, копошусь чего-то, ем, пью, произвожу отходы.

– Не преувеличивай, тебя все любили. Хотела бы я, чтобы со мной так в детстве носились! Ты не расстраивайся, хорошие отношения взрослой дочери с матерью – большая редкость. Нам с тобой не повезло.

– Да, бывает. Давай, Полька, выпьем за то, что нашим детям повезло с бабушками! – Юля открыла холодильник и достала бутылку вина. – Мои, как ты уже поняла, в бабуле души не чают, а твоя Соланж, как я поняла, нашла подход к тете Кире. Тоже, я тебе скажу, факт удивительный. Матушка твоя хороша: за семнадцать лет ни разу не съездить к внучке! Ты же приглашала?

– Конечно, но она всегда отказывалась. По-моему, им обеим хватало общения в скайпе, – Полина не любила говорить об этом. Потому что созваниваться с бабушкой заставляла дочь она. Позже это общение вошло у Соланж в привычку, но не более того. И нашла ли повзрослевшая дочь подход к бабушке или же просто была вежлива с ней, потому что жила в ее квартире, еще тот вопрос!

– Кстати, а почему ты сама никогда не приезжала в Россию? – вроде бы мимоходом задала вопрос Юля, но Полина подумала, что вопрос этот был подругой давно заготовлен. И впервые уже был озвучен за столиком в баре, как раз после очередного выпитого Полиной коктейля. Видимо в расчете, что после такого количества спиртного у нее развяжется язык.

Тогда удалось уйти от темы, спас официант, который принес бутылку шампанского от мужчин, отдыхавших за соседним столиком. Юля отвлеклась на них – с милой улыбкой через того же официанта вернула подношение. А потом она вдруг заявила, что ей нужно подойти к администратору. Полина увязалась следом – ей не хотелось оставаться одной под пристальными взглядами крепко выпивших мужиков. Они вышли вместе, но с администратором Юля общалась уже без нее. Слава богу, когда они вернулись в бар, соседний столик был пуст.

– Филипп не хотел. А без него эти визиты к матушке не имели смысла, потому что мы даже по телефону с ней всегда ссорились, – честно ответила Полина, однако умолчав, что Россию она все же несколько раз посещала. Только до дома так и не добралась.

– А Филипп?

– Что – Филипп? Был ли в России? Нет, конечно, последний визит его состоялся в тот раз, когда приехал за мной. Он много ездил по Европе…

Полина почувствовала раздражение. Потому что и эта тема была не для обсуждения с кем-либо. Не готова она к откровениям с Юлькой, хотя и проговорили они всю ночь. Ближе не стали, и если бы не смерть Филиппа, эти посиделки в гостиничном баре могли оказаться последними, а их общение вновь сошло бы на нет.

– Поля, что ты сама думаешь об убийстве Филиппа? Казаринов, конечно, разберется, но ты ему так мало информации дала.

– Жаловался? – усмехнулась Полина, вспомнив, как старательно пыталась запутать Юлькиного мужа.

– Вроде того. Зная тебя, могу только догадываться, что в протоколе вместо фактов – вода.

– А что я могла сказать, когда поняла, что он подозревает в первую очередь меня? Что я боюсь лифтов, поэтому пошла вниз по лестнице? Решит, что оправдываюсь. Доложить о разводе, что, мол, сил нет жить с чокнутым игроманом, поэтому и сбежала?

– Он давно играет? И ты не догадывалась?

– Нет… не думаю, что давно. В начале нашей совместной жизни он очень много работал на заказ. И только последние года три как с цепи сорвался! Не пишет совсем. Я думала, может, просто творческий кризис. Ну, пусть бы перебесился рано или поздно. Я зарабатывала прилично, вполне могла не зависеть от его доходов. Но он еще стал нервным, просто психом. Все началось с крупной ссоры с Соланж. Между ними всегда были какие-то особые отношения, когда с полуслова и полувзгляда, понимаешь? Я в нашей троице словно лишняя. Знаешь, это когда в комнате двое о чем-то увлеченно спорят, договариваются, да так, что эмоции зашкаливают… а тут входишь ты. Тебя не замечают сразу, а потом вдруг, переглянувшись, замолкают. Обидно. Но я привыкла как-то. Однажды заметила, что все чаще Соланж в своей комнате одна. В наушниках, с телефоном в руках, этюдник за секретер задвинут. Спрашиваю, поссорились? Да, отвечает. Но все, что тебе нужно знать, это то, что твой муж – предатель. У него есть любовница! Он ходит к ней по средам и субботам. Соланж тогда пятнадцать было, возраст сама знаешь какой. Я подумала, преувеличивает. Решила поговорить с Филиппом начистоту.

– Не побоялась услышать, что это правда? – усмехнулась Юля.

– Сама не святая… – машинально ответила Полина, но тут же поторопилась продолжить: – К тому времени Лафар надоел мне до чертиков, но я знала, что развод он мне не даст. Так что факт его измены, подтверди он, помог бы мне. Я даже диктофон включила, чтобы записать признание…

– Значит, о разводе ты задумывалась и раньше, – с осуждением, как показалось Полине, произнесла Юля.

– Да. Потому что на самом деле жить с Лафаром было нелегко. Филипп очень скрытный. Он вроде бы и слушает тебя, молча соглашается, а позже выходит, что поступил по-своему. Я до сих пор не знаю, куда он исчезал на несколько дней раз в два-три месяца. «Я по делам», – любимая его фраза. Думаю, отлучки были связаны с игрой. Однажды мне попался его обратный билет из Стамбула, видимо, ездил туда на турнир.

– Так он признался?

– Да… у меня записано его признание в том, что он ходит в клуб играть в покер. Он даже не отрицает свою зависимость. Но не видит в этом ничего криминального. С этого дня он перестал скрываться. Так и говорил: «Сегодня у меня игра» – и уходил. Все бы ничего, если бы в последнее время он не проигрывал так много, что даже стал жаловаться мне, что его кинула фортуна. Впрочем, мы с тобой уже говорили об этом.

– Ты тогда сказала Соланж, что никакой любовницы у ее отца нет?

– Дала прослушать запись. Моя мудрая дочь заметила, что разницы в том, с кем изменяет муж, с женщиной или с картами, на самом деле нет, – улыбнулась Полина, вспомнив презрительную ухмылку дочери.

– Умница девочка.

– Да. Какому-то парню повезет с любимой девушкой. У Соланж повышенная тяга к справедливости, она совсем не умеет врать и ценит преданность. И совсем не меркантильна, – не удержалась Полина, чтобы не похвалить дочь. – Совершенно не похожа на Лафара, и слава богу, – добавила она.

– Поля, скажи честно, ты зачем за него замуж вышла? – без улыбки спросила Юля.

– Влюбилась, наверное. Как в отца своего будущего ребенка, – вроде бы пошутила Полина, однако зная, что так и случилось.

– А как в мужчину?

– Конечно. Филипп красив и умен, – стараясь быть убедительной, ответила Поля.

– Я не об этом…

– Что ты хочешь услышать, Юля? Каким он был любовником? Да никаким! Равнодушный сукин сын! – выговорила Полина со злостью. – А что ты можешь сказать о своем муже? Герой-любовник? Как в женских романах? Никогда не поверю!

– Почему? – тихо спросила Юля.

– Потому что ты сама призналась, что главная женщина в жизни Казаринова – работа. И он готов ночевать с ней. Или на ней. Тьфу, запутала ты меня! Нашла тоже тему – мужья. Одного уж нет, другой… на работе! – рассмеялась Полина, залпом допив вино в бокале.

– Ты как будто не овдовела сегодня, Поля! – не поддержала ее веселье подруга.

– Не овдовела, а освободилась. О-кон-ча-тель-но! О мертвых плохо нельзя вроде… Но эта сволочь, Лафар, как выяснилось, меня обманул! Никакого наследства Соланж он оставить в принципе не мог – вся коллекция дядюшки уже им проиграна! Он использовал меня, Юль, как последнюю дуру. Прикрываясь дочерью… Но, черт возьми, я не понимаю, с какого перепугу он вдруг вздумал переезжать в Россию?! Ему здесь что… намазано? И этот вопрос, Юль, меня сводит с ума! – закончила Полина, еле ворочая языком. Она сфокусировала взгляд на бутылке вина – та оказалась пустой. – Я что, выпила все одна?! – изумилась она.

– Пойдем-ка, Радова, я тебя уложу, – услышала она голос школьной подруги и послушно поднялась со стула.

* * *

Соланж проснулась от едва слышимых голосов – стенка, у которой стояла кровать, была общей с кухней. И прямо за ней стоял обеденный стол. Конечно, слов было не разобрать, но она вдруг испугалась, что вернулась мама, которой соврать она не сможет. Впрочем, она никому не сможет соврать – бабушка Кира утверждает, что черта эта наследственная, у нее тоже ложь застревает в горле. Только передается эта неспособность к вранью через поколение, как и ведьминский дар, от бабки к внучке.

Вот и утром, вернувшись домой, легенду, которую сочиняла в такси, выговорить Соланж не смогла. Да что там, выговорить она не смогла вообще ничего, потому что развезло ее с остатков шампанского, как последнюю скотину.

Виновным в том, что с ней случилось, она назначила Матвея. Удержи тот ее, проснулась бы она сегодня не с головной болью и чувством гадливости к себе, а с приятными воспоминаниями о проведенном с ним вечере. Горький вывод, что нафантазировала себе какую-то чуть не кармически данную любовь, Соланж сделала, как только увидела его удаляющуюся от нее спину. Он даже не обернулся, хотя она долго смотрела вслед. До тех пор, пока не перестала четко видеть из-за слез, которые лужицами стояли в нижних веках, а она боялась моргнуть, потому что потечет влага струйками по щекам.

Сдержавшись, Соланж аккуратно промокнула уголком бумажного платка эту влагу, помахала им перед глазами как веером и сделала глубокий вдох.

«Расставаться с иллюзиями нужно сразу после первого предательства», – вспомнила она слова одной из героинь любовного романа, который как-то прочла вынужденно, в ожидании автобуса: внутри павильона остановки кто-то организовал книжную полку, точнее – поставил на лавку боком картонную коробку с книжками в мягких обложках. Среди них были и детективы, любимые ею, но все читанные-перечитанные еще в подростковом возрасте, лежал даже томик обожаемого Жапризо «Ловушка для Золушки». Любовный роман она даже не читала, а просматривала «по косой», но несколько высказываний автора в памяти остались.

Решив, что Матвей – та самая иллюзия, Соланж развернулась, чтобы вернуться домой. Но один звонок изменил ее планы…

В раннем детстве отца Соланж боготворила, маму почти не замечала. Более того, не понимая причин, ревновала страшно, но своим детским умишком понимала, что с любовью отца к ней, красавице, которая родила ему дочь, она поделать ничего не сможет. Ей было обидно за него, потому что «Полья», как называл он жену, была холодной… как рыба. Это сравнение было как нельзя более подходящим, потому что руки у матери всегда были ледяными, взгляд – застывшим, устремленным куда-то в сторону, мимо Соланж. Дочь была уверена, что мама не видит и отца, даже когда говорит только с ним, а других собеседников вокруг не наблюдается.

Лучшими часами за день она считала проведенные наедине с отцом. Она нетерпеливо, часто подходя к двери мастерской и заглядывая в щель, ждала, когда он освободится. Она знала, если отец отойдет от мольберта на два шага назад, встанет в знакомую позу, наклонит набок голову и посмотрит долгим взглядом на картину, значит, на сегодня все. Соланж тут же мчалась к себе в комнату, переодевалась в комбинезон и рубашку с длинным рукавом, непременно натягивала клетчатую кепку, под которую заправляла копну волос. Поставив около стула пакет с игрушками, садилась на этот стул и ждала. Иногда ей казалось, что очень долго, потому что затекала от неподвижной позы спина, и было ужасно скучно вот так просто сидеть, ничего не делая. Но вот открывалась дверь – и отец весело спрашивал: «Готова, бэби?» Она кивала, подхватывала пакет и шла за ним. Ее спальня была на втором этаже и, пока они спускались (отец впереди с этюдником через плечо), она сквозь балясины видела, как мама внизу, на кухне, укладывает в корзинку для пикника бутерброды, завернутые в вощеную бумагу. Она понимала, что сегодня они идут в парк Бельвиль, который расположен на холме, и откуда открываются прекрасные виды.

Ей исполнилось тринадцать, когда она стала вдруг замечать, что отец изменился. Нет, он любил ее, она чувствовала, но его мечтательный взгляд все реже задерживался на ней, дочери, и чаще был устремлен в пустоту. Как когда-то у мамы. Он больше не называл мать ласково Полья, только полным именем Полина, хотя и выговаривая мягко. Прогулки в парк и на берег Сены теперь стали редкостью, зато подарки, которые он дарил Соланж, становились все более дорогими и ей совсем не нужными. Как и ее сверстницы, золото она не носила, ценности его не понимала, поэтому принимала очередную коробочку с милой улыбкой, благодарила легким поцелуем в щеку и отдавала украшение матери.

Через годы, перед отъездом в Россию, они все подарки отца отнесли знакомому ювелиру, который дал за них, как утверждала мама, неплохую сумму…

Соланж надоело лежать, кроме того, она вдруг поняла, что голоса за стенкой стихли. Она уже свесила ноги с постели, как вдруг услышала громкий возглас бабушки:

– Не оправдывай его!

Ответила ей, не менее эмоционально и громко, Елена Родионовна Борская.

«Говорят о Матвее! Ну, и обо мне, конечно!» – испугалась девушка.

На столике возле кровати стоял стакан с водой. Соланж залпом выпила ее и приложила пустую емкость к стене. До конца слушать разговор она не стала. Лихорадочно собирая вещи в сумку, она думала только об одном – как пройти мимо кухни незамеченной. Она решительно не знала, как будет оправдываться перед бабушкой Кирой, и предпочла сбежать к отцу. Наспех нацарапав записку, Соланж бесшумно выскользнула в коридор.

Глава 7

Елена Родионовна Борская за всю свою жизнь серьезно болела только однажды – подцепив «корону» во время поездки в Италию, и не сразу даже поверила, что это происходит с ней. Только когда стало уже совсем худо, испугалась и вызвала «скорую». Предусмотрительно оставив дверь в квартиру открытой, она улеглась на диван в гостиной, вход в которую был прямо из прихожей.

«Успеют приехать, значит, рано мне… Не успеют, хотя бы труп обнаружат сразу, не буду тут… разлагаться в одиночестве!» – подумала она: температура около сорока градусов держалась почти сутки, дышать становилось все труднее.

Сознание все же покинуло ее до приезда врачей, а очнулась она только в больнице. И первое, о чем подумала – не на Земле она уже, а в лучшем случае на другой планете: над ней склонилась голова в скафандре, лица за стеклом не разобрать, и черт его знает, что там внутри – человек или гуманоид. Она вновь (милостью Божьей, не иначе) отключилась.

Второе пробуждение стало более осознанным, зрение более четким, а кроме этого она услышала человеческую речь.

«Ну, слава богу, эту вытащили», – глухо произнес мужской голос.

Осенние простуды с легким насморком и покрасневшим горлом, которые без подпитки лекарственными препаратами проходили сами собой, несколько приступов несварения желудка и недомогания от усталости она за болезни не считала. Ни сердце, ни другие внутренние органы не беспокоили, живя в своем ритме в ее стареющем организме.

Елена Родионовна стойко перенесла похороны мужа, произнеся над могилой лишь одну фразу: «Отмучился, бедолага, спасибо, Господи», чем заслужила осуждающие взгляды двух завучей гимназии, которые явились на церемонию прощания поддержать ее в горе. Она видела, что дочь с ней солидарна, ее это не то чтобы порадовало, но успокоило – вдруг да пожелала бы Юля пышных похорон для отца, что в планы самой Елены не входило. Она не заказывала поминок, более того, считала их чуть не «плясками на костях», особенно когда после выпитых стопок поминальной водки присутствующие забывали про повод, собравший их за одним столом.

Философски рассуждая, что, мол, все там будем, Елена Родионовна здоровье свое не берегла, более того, намеренно его подрывала: для стороннего наблюдателя это выглядело ужасающе – от привычки выкуривать полторы-две пачки сигарет в день она отказываться не собиралась.

Можно сказать, Елена Родионовна не боялась ничего и никого, не имела фобий, не признавала существование кумиров, не была ничьей фанаткой ни в какой области. Считая себя психически здоровой и так же здраво мыслящей, ни в грош не ставила психологов и педагогов, опирающихся в работе только на теорию.