
Полная версия
Ангел-наблюдатель
Вот и собралась у нас за столом – впервые за много лет – компания в добрых полтора десятка человек. Галя с Тошей и в жизни оказались такими же милыми и приветливыми, как я их себе и представляла. И Даринка сама к нам с Сергеем Ивановичем по-настоящему знакомиться подошла (Сергей Иванович даже глазами захлопал, когда она ему с легкой улыбкой ручку небрежно протянула, словно принцесса для поцелуя), это потом уже они с Игорьком друг от дружки не отходили.
И Светочка нас, как родных, обняла, а Олежка-то вырос – встретила бы где-то в другом месте, ни за что бы не узнала. В школу он уже в том году собирался. И даже Мариночка меня удивила – очень по-хорошему: двое ребят с ней приехали. У меня даже сердце встрепенулось – может, и она в таком славном окружении на правильную дорогу поглядывать начала?
Очень хорошо мы посидели – тепло так, душевно, по-семейному. И тосты все замечательные говорили – и добрые, и с юмором, и нас с Сергеем Ивановичем не забыли. И девочки мне помогли, а к мытью посуды так и вовсе не подпустили. А папы молодые, как только мамы на кухне скрылись, сразу же с детьми на улицу вышли. Я еще Сергею Ивановичу на Тошу кивнула – смотри, мол, не стесняется с дочкой играть. Он тут же надулся, как мышь на крупу, то и дело косясь хмуро на веселую возню во дворе – так я и не поняла, то ли на недостаток мужского внимания к себе обиделся, то ли на то, что они его с собой не позвали.
Марина со своими приятелями тоже на улицу вышла, и я уж не удержалась – стала к ним приглядываться. Ты прости, Мариночка, что я, вроде, не к месту об этом – но поколения ведь не только семейными узами определяются. Вы со Светой никогда мне чужими не были, и душа у меня за тебя радовалась – очень хотелось разобраться, кто же из этих ребят тебе больше подходит. Ты у нас, правда, так и осталась девушкой самостоятельной, но чем-то же приглянулись они тебе оба – вот и почитай, задумайся, как они со стороны-то смотрятся. Выбор, поверь мне, никогда не поздно сделать.
Один из них, Максим, мне сразу больше понравился. Спокойный, сдержанный, и внешне куда больше к себе располагающий – он и, как только они втроем во двор вышли, постоял-постоял и пошел к молодым папам. Сразу видно, и детей любит, и семейные радости ему больше по сердцу. А вот второй, Стас… У меня при первом же взгляде на него как-то неспокойно на душе стало – глаза у него такие неприятные, так туда-сюда и зыркают, словно чтобы приближение соперника не пропустить.
Он ее и тогда сразу в сторону отвел и тут же говорить что-то начал – специально негромко, чтобы поближе к ней наклоняться. А она все поглядывала в сторону то ли малышей, то ли Максима и задумчиво так кивала. И правильно ты задумывалась, Мариночка – Стас этот, конечно, больше внимания к тебе демонстрировал, зато по Максиму сразу видно было, что в будущем, в семье, он куда надежнее окажется. Вот тебе и взгляд старшего поколения – ему уж точно виднее, оно жизнь прожило.
Поглядывая вместе с Мариной на малышей, я и еще кое-что заметила. Даринка там одна девочка была, но не тушевалась, за отца не пряталась – в самом центре внимания находилась и нимало тем не смущалась. Где веселой улыбкой, где ласковым взглядом она откровенно верховодила всей компанией – вон и папы молодые вокруг нее с мальчиками стали, словно часовые на границе священной территории, чтобы подходы к ней со всех сторон охранять.
Вот вам, Людмила Викторовна с Сергеем Ивановичем, и еще один взгляд старшего поколения на само себя и свои правила в жизни. Вроде, и не крутится девочка на кухне, возле материной юбки, а, похоже, вырастет из нее настоящая женщина, которая не только суп варить умеет, но и с мужчинами вести себя так, чтобы им самим захотелось ее от всех невзгод оберегать.
Олежке, однако, скоро наскучило с меньшими возиться, и они с Сергеем пошли в сад летающую тарелку запускать. Сергей Иванович буркнул, что нужно бы там за порядком присмотреть, и увязался за ними. Анатолий с Тошей и Максимом присели на корточки возле Игорька и Даринки, и завязался у них оживленный разговор. Вот – не стесняется человек заранее у других пап расспросить, как с детишками лучше обращаться!
Но через некоторое время Максим, похоже, вспомнил, что Марина уже слишком долго наедине со Стасом остается. Он вдруг резко повернулся к ним – Стас насмешливо улыбнулся и повел головой в сторону: мол, продолжай в том же духе, нам без тебя совсем не скучно. Максим нерешительно встал и направился к ним.
Для Игорька с Даринкой словно действительно границы какие-то открылись. Они тоже подпрыгнули, и давай носиться по двору. Затем Игорек вдруг остановился неподалеку от Марины с ее приятелями, прищурился и с хитрым видом наклонился к Даринке. Они немного пошушукались, то и дело прыская, и принялись бегать вокруг Марины, норовя догнать и обхватить друг друга руками. Но только маленькие они еще были – промахивались все время, только воздух один и ловили.
Картина была потешная – спасу нет! Марина с приятелями так и вовсе чуть пополам от смеха не согнулись – сразу видно, незнакома им была детская возня. Анатолий с Тошей тоже улыбались, но сдержаннее, а затем Анатолий нахмурился и негромко сказал:
– Игорь, Дарина, хватит к Марине приставать!
К моему удивлению, строгости в голосе его хватало – дети тут же его послушались и побежали в сторону дома, все также смеясь и вытянув перед собой руки. У крыльца они, правда, остановились, нерешительно глянули на приоткрытую дверь – не хотелось им, видно, внутрь еще идти – и побежали назад. Следующую игру придумала Даринка – отведя Игорька в сторону от взрослых, она принялась показывать ему что-то: чуть дотрагиваясь до его руки, она приветливо улыбалась, широко раскрывала глаза, делала шаг вперед, потом отступала, заведя руки за спину и скромно опустив глаза… Словно танцу какому-то его учила – он неловко повторял ее движения, скептически морща нос.
А тут и Танюша вышла – к чаю всех позвала. Я бросилась в сад, за Сергеем Ивановичем и его тезкой с Олежкой. Игорек с Даринкой быстро проглотили по кусочку пирога и отправились на ковер возле дивана, книжки рассматривать. Олежка не захотел с ними идти – может, такие книжки ему уже неинтересны были и он хотел со взрослыми остаться, а может, еще одного куска пирога захотелось.
За чаем все места за столом как-то перемешались, и возле Сергея Ивановича Марина с приятелями оказалась. У них сразу же пошел разговор о работе и о машинах, и, нужно признать, при более близком рассмотрении Стас тоже довольно обходительным оказался – не только к словам, но и к тону Сергея Ивановича внимательно прислушивался и вопросы ему уважительно задавал, вот только щурился временами все также неприятно. Максим же только улыбался и то и дело поглядывал через плечо Сергея Ивановича, за спиной у которого Игорек с Даринкой расположились.
Мне этот разговор тоже был без особого интереса – наверно, потому я обратила внимание на короткий диалог между Танюшей и Анатолием.
– На улице все спокойно было? – тихо спросила она его.
– Угу, – коротко ответил он, подрагивая подбородком. – Они Кису загоняли.
Таня прыснула, прикрыв рот ладонью, и следующую ее фразу я не расслышала.
– Нет-нет, – покачал головой Анатолий, – недолго. И, как обычно, на своей волне.
Я решила потом, когда все разъедутся, спросить у Танюши, что это за игра у Игорька с Даринкой такая – нужно же мне знать, что ему такое удовольствие доставляет. Но конец этого дня рождения оказался таким, что у меня напрочь этот вопрос из головы вышибло.
Расставаться Игорек с Даринкой никак не хотели. Их уже и Танюша с Галочкой успокаивали, и Анатолий с Тошей подключились – ничего не помогало. И тут вдруг к ним подошла Света и обхватила их обоих за плечи, чуть прижав к себе.
– Ну и зачем нам столько слез? – весело проговорила она, с улыбкой заглядывая им в глаза. – Недолго вам уже друг без дружки томиться осталось, так что – все-все-все, вытираем слезы и начинаем дни считать!
Вот об этом я уж точно Таню спросила, когда мы, наконец, одни остались.
– Ну, дни не дни, – вздохнула она, – но в следующем году Игорь с Даринкой к Светке в садик пойдут.
От неожиданности у меня прямо сердце зашлось.
– Танюша, – лихорадочно заговорила я, – а может, не нужно ему в садик? Я вполне могу с ним до школы побыть. В этих садиках одни сплошные болезни – а то я не помню! У нас здесь и воздух лучше, и еду я ему уж не как на группу в тридцать человек приготовлю…
– Мам, у Светки в группе не тридцать, а до двадцати человек, – перебила она меня. – И… мне тоже очень страшно было тебе его на пять дней в неделю оставлять. Но главное не то, что нам хочется или кажется правильным, а то, что ему нужно. Ты же сама видела, как ему нужно общение с детьми. И потом – он все же не совсем один в незнакомый коллектив пойдет, а с Даринкой. Да и Светка за ними, как за своими, присмотрит – Сергей ведь Даринку крестил.
Я поняла, что вопрос уже решен. Вот сколько ни возмущался Сергей Иванович, что я ему неправильно дочь воспитала, а в серьезных вопросах она явно в него пошла. И с Анатолием, похоже, они все это уже обсудили, и со Светой определенно договорились – только нам, видно, говорить пока не хотели, чтобы не расстраивать до поры до времени. Все же еще почти год у нас впереди был.
И прямо скажу – каждый день из того последнего года у меня до сих пор на вес золота в памяти. Игорек уже вошел в тот возраст, когда общение с ним стало двухсторонним – той осенью он вдруг очень неплохо заговорил, и вопросам его ни конца, ни края не было. Самым любимым словом у него стало, конечно, «Почему?», и временами оно меня просто врасплох заставало.
– Почему трава зеленая?
– Почему вода течет?
– Почему воздух не видно?
– Почему не слышно, как ты думаешь?
Отвечать ему приходилось либо долго и обстоятельно, либо признаваться, что я не знаю. Никакими выдумками провести его было невозможно – с глубокой, истинно детской проницательностью он тут же чувствовал, что я что-то сочиняю. И вот что интересно – книги со сказками он очень любил, особенно про всяких волшебных существ, но стоило мне о них заговорить, как на меня тут же обрушивалась лавина новых вопросов, которые в конечном итоге загоняли-таки меня в угол.
– Траву и цветы эльфы раскрашивают.
– Эльфы у нас не живут.
– Живут, только мы их не видим – они только по ночам летают. И тогда все раскрашивают.
– Давай сегодня ночью в саду спрячемся и посмотрим?
– Людям нельзя на них смотреть – люди должны ночью спать.
– А откуда ты тогда знаешь, что это они раскрашивают?
И что прикажете на это отвечать? После того разговора я предпочитала больше ничего не выдумывать, но он еще долго и другие мои объяснения выслушивал, подозрительно хмурясь, а некоторые так и вовсе с ходу отвергал.
– Каждый человек только свои мысли слышит, потому что они ведь у него в голове спрятаны. А как ты другому в голову заберешься?
– Не-а, – уверенно замотал он головой, – не все их прячут. Толя, например, громко думает, и Дара тоже.
Я только усмехнулась, хотя меня в очередной раз покоробило от такой фамильярности в разговоре об отце. Анатолий, похоже, и к Игорьку свои психологические трюки применяет – вот тот и решил, что мысли его читает. А упоминание о Даринке меня и вовсе не удивило – дети всегда друг друга с полслова понимают, и то, что Игорек так крепко с ней подружился, меня только радовало. Она и чуть постарше, и сразу видно, что родители ею тоже серьезно занимаются, не пускают ее развитие на самотек – самая подходящая ему компания в садике будет, чтобы не набрался чего-то плохого от других детей, а вместе с ней к новым знаниям тянулся.
Кстати, и недели не прошло после его дня рождения, как я обнаружила, что эта умница не просто так с Игорьком книжки рассматривала. Однажды вечером, когда я читала ему перед сном, он вдруг задержал мою руку, уже начавшую переворачивать страницу, и ткнул пальцем в большую букву «А» в начале сказки и назвал ее. Неуверенно, правда, и вопросительно при этом на меня глянул, но я прямо остолбенела. Для проверки я спросила его, есть ли еще такие буквы на той странице, и он нашел их – хотя и только заглавные, в начале предложений.
– Кто же тебе эту букву показал? – удивилась я.
– Дара, – последовал совершенно неожиданный для меня ответ.
– А какие буквы она тебе еще показывала? – недоверчиво спросила я.
– Другие, – небрежно махнул он рукой, – только я забыл.
– А хочешь, мы с тобой эти другие буквы тоже выучим? – предложила я. – А ты потом Даринке покажешь, что совсем ничего не забыл.
Он с энтузиазмом закивал головой, и взялись мы с тех пор за азбуку. Буквы он запомнил довольно быстро – и легко находил их в книжках, и сам писал, вернее, скорее рисовал – а вот потом застрял. Никак они у него в слоги не складывались. Сколько я с ним ни билась – и Таня с Анатолием по выходным с ним занимались, и даже Сергей Иванович подключился – все равно он произносил буквы отдельно, и все тут.
Что ему мешало, я поняла, когда он сам увидел, как буквы соединять. Однажды мы с ним писали по буквам слово «Зима», и у него случайно все буквы друг на друга наехали – и не успела я ему сказать, что так писать нельзя, как он вдруг взял и произнес написанное слово, и даже не по слогам, а все целиком.
– Как же они у тебя сложились? – с любопытством спросила я.
– Так они же все вместе, – удивленно глянул он на меня.
И тут до меня и дошло – это же он опять не приемлет расхождения с реальностью: язык у него просто не может соединить буквы, если глаза видят их отдельно стоящими. Пришлось объяснить ему, что в книжках принято печатать буквы отдельно, но рядышком, а вот когда человек пишет, то он их сразу все вместе в слова соединяет. Эта идея ему намного больше понравилась, и мы принялись за прописные буквы.
Цифры мы, конечно, тоже учили, но тут все пошло намного проще – складывание или вычитание вполне можно проиллюстрировать совершенно реалистичным добавлением или убиранием кубиков. Легкость, с которой Игорек осваивал основы арифметики, привела Сергея Ивановича в совершеннейший восторг, и он гордо взял на себя эту часть наших занятий. Единственное, что поначалу ставило Игорька в тупик – это цифра 0.
– Ноль – это ничего? – спрашивал он, недоуменно хмурясь, Сергея Ивановича.
– Ничего, – кивал тот.
– Но он все-таки есть? – допытывался Игорек.
– Ну, конечно! – пожимал плечами Сергей Иванович.
– А как может быть ничего? – удивленно раскрывал глаза Игорек.
– А если ты от двух кубиков отнимешь два кубика, что останется? – Сергей Иванович поставил перед ним на пол наглядный материал.
Игорек схватил их по одному в руку, быстро завел руки с кубиками за спину и озадаченно уставился на пол перед собой.
– Ничего, – задумчиво протянул он.
Не знаю, то ли эти разговоры привели к тому, что переполошило всю нашу семью где-то зимой, то ли то, что принял Игорек, наконец, существование абстракции в нашей жизни, а может, его и к этой идее Даринка подтолкнула. Но только выяснилось, что у него вдруг появился воображаемый друг – никому, разумеется, кроме него, не видимый.
Рисовать Игорек любил, как все дети. И, конечно же, он любил рисовать себя – обязательно с кем-нибудь. Я не очень вникала в эти его рисунки – его на них только по росту отличить можно было, а все остальные на одно лицо были. Но однажды он изобразил себя, отдельно Танюшу с Анатолием, отдельно нас с Сергеем Ивановичем – и вдруг я заметила, что в углу рисунка находится еще кто-то.
– Игорек, а это кто? – удивленно спросила я.
– Это – Бука, – небрежно ответил он, вовсю трудясь над следующим рисунком.
– Какой Бука? – оторопела я.
– А такой, он у нас в доме живет, – пробормотал он, высунув от усердия язык.
– И где же он у нас живет? – улыбнулась я детской фантазии.
– Не знаю, – пожал плечами он. – Наверно, где-то в норке. Он только иногда оттуда вылезает и в углу сидит.
– А сейчас тоже сидит? – решила подыграть ему я.
– Не-а, – уверено покачал головой он, протягивая мне следующий рисунок, на котором были изображены два маленьких человечка и два больших – в разных углах.
– А это кто? – озадаченно нахмурилась я.
– Это я и Дара, – принялся он тыкать пальцем в фигурки, – а это – мой Бука, а это – ее.
– А! – рассмеялась я. – У Даринки тоже Бука есть?
– Ага, – довольно кивнул он. – Только у нее… другой.
– Какой другой? – Мне показалось, что я поняла: один из них придумал себе этого Буку, а второй – и себе туда же, и начали они подстегивать друг друга в своих выдумках.
– Мой… – На мгновенье он задумался, – … твердый, как каменный. И колючий. А у Дары раньше тоже был твердый, а теперь… мохнатый, как плюшевый.
Я снова рассмеялась. Но Таня, услышав мой рассказ о том, что Игорек дорос уже до создания своих собственных сказок, пришла в самый настоящий ужас. Честно говоря, мне хотелось напомнить ей, что она и сама в детстве постоянно в облаках витала, но, в отличие от Игорька, никогда не рассказывала, что там видела, но в ее голосе звучала такая тревога, что мне пришлось пообещать ей, что я постараюсь разубедить Игорька в реальности его Буки.
– Игорек, а ты своего Буку видишь? – спросила я его на следующий день.
– Не-а, – охотно ответил он. – Он не любит, когда на него смотрят.
– А откуда же ты знаешь, где он? – продолжила я.
– Не знаю, – снова пожал он плечами. – Просто знаю.
– А помнишь, мы с тобой про эльфов говорили? – напомнила ему я. – Ты ведь мне сам сказал, что если я их никогда не видела, значит, не могу знать, что они есть.
– Так то эльфы, – протянул он. – Они есть, только не у нас, а в сказках.
– Значит, Буки тоже у нас нет, – настаивала я, – если его не видно?
Он задумчиво наморщил лоб, и вдруг метнулся к краю дивана и присел за ним.
– Ты меня видишь? – спросил он меня оттуда.
– Нет, – улыбнулась я.
– Но я же есть! – торжествующе завопил он.
– Так ты ведь говоришь! – уже откровенно рассмеялась я, и вдруг насторожилась. – Твой Бука же с тобой не разговаривает, правда?
– Хорошо, – произнес он, подумав, и затих.
Через несколько минут я занервничала – что он там делает?
– Игорь, – позвала я его, – ну-ка вылезай оттуда!
Над подлокотником дивана показалось его расплывшееся в победной улыбке лицо.
– Ага! – почти пропел он. – Меня и не видно, и не слышно, а ты все равно знаешь, что я там!
Так и пришлось мне доложить Танюше в пятницу, когда они с Анатолием за Игорьком приехали, что его фантазии на твердой логике базируются, сбить его с которой мне не удалось. А как по мне, так и незачем – обычное здоровое детское воображение, которое в учебе, например, ему только поможет.
Но родители его, как выяснилось, рассудили иначе. Все выходные, наверно, с ним разговаривали, а Анатолий и навыки свои психологические, небось, использовал – но только с тех пор перестал Игорек и мне про своего Буку рассказывать, и на картинках его рисовать. А вот вечерами, когда он ложился спать, я частенько под его дверью слышала, что он тихонько с кем-то разговаривает. И если я заглядывала к нему, чтобы спросить, не хочется ли ему чего-нибудь, он делал вид, что уже заснул.
Я снова попробовала поговорить с Таней – в самом деле, он же теперь в одиночестве целую компанию друзей себе вообразит! – но она твердо стояла на своем.
– Мама, я тебя просто не понимаю, честное слово! – бросила, наконец, в сердцах она. – Ведь ты же сама столько раз мне говорила, что нечего в жизни на всякую ерунду отвлекаться!
– Так то в жизни, – резонно возразила ей я. – Вот начнет учиться – тогда понятное дело. А сейчас пусть себе фантазирует на здоровье – что в этом плохого, особенно, если у него и детали хорошо продуманы?
– Мама, – вздохнув, терпеливо продолжила она, – когда у ребенка появляются такие воображаемые друзья – это очень плохой признак. Это не я так думаю, это Анатолий говорит – а ему в таких делах можно верить. Это – его работа, в конце концов.
– Так, может, его нужно к доктору повести? – испугалась я.
– Да к какому доктору?! – схватилась она за голову. – Ты себе представляешь, как ему врежется в память то, из-за чего его к врачу повели? А там еще, не дай Бог, на учет какой-нибудь его поставят, и что потом – всю жизнь на регулярные осмотры являться?
– А что же делать? – растерялась я.
– Ничего! – отрезала она. – В садик ему нужно идти – ему общения не хватает. А пока просто не обращать внимания – рано или поздно потеряет он интерес к этому Буке! – закончила она с такой яростью в голосе, что я окончательно покой потеряла.
Но нужно признать, что в конечном итоге она оказалась права. В наших разговорах Игорек злополучного Буку больше не упоминал, а если он и беседовал с ним перед сном, то так тихонько, что я с тех пор ни разу и не слышала. А вскоре и весна пришла, и мы стали все дольше находиться на улице, а там уж нам всегда находилось, о чем поговорить – из того, что мы видели и слышали.
За весной, как и положено, пришло лето, и родители снова повезли Игорька к морю, и оставшиеся после этого до садика три недели он только и рассказывал мне о всяких подводных чудесах – родители маску ему купили.
А в сентябре он пошел в садик – в тот самый, к Свете, и с Даринкой, конечно – и кончился в нашей с Сергеем Ивановичем жизни период тесного и близкого с ним общения – теснее и ближе не придумаешь. Нет-нет, они все втроем к нам, конечно, еще приезжали – и на праздники, и на дни рождения, и новогоднюю неделю Игорек у нас проводил, а летом так и целый месяц, когда садик закрывался. Но он все больше говорил о каких-то своих новых, нам вовсе неведомых, друзьях – сначала из садика, потом из школы. А лет после десяти он уже не хотел у нас подолгу оставаться – скучно ему стало, у нас ведь ни детей вокруг нет, ни животных никогда не было, у Сергея Ивановича аллергия на шерсть животных еще в молодости обнаружилась.
Я знаю, что Тане с ним тоже непросто потом было – она сама никогда, конечно, не жаловалась, а на все мои расспросы только отмахивалась: «Переходной возраст, мама, перебесится!», но я-то все видела. И начала я задумываться – как раз, Мариночка, о тех отношениях между поколениями, о которых ты просила меня поделиться.
Много говорят о проблеме отцов и детей – о том, что вечная она, неизбежная, о том, что дети отличаются от родителей и должны по-своему свою жизнь строить, продвигая ее с каждым поколением вперед. Но ведь проблема эта только человеческая – значит, люди ее сами себе и создали и так в ее неотвратимость поверили, что упорно передают ее своим потомкам.
Когда Танюша маленькая была, некогда мне было над этим размышлять. Жизнь у нас тогда была непростая, и нам с Сергеем Ивановичем, как, наверно, и всем молодым родителям, казалось, что самое главное – сделать так, чтобы ей жилось и проще, и легче. А выходит, что времени у нас не хватило как раз на самое важное. На то, чтобы присмотреться и прислушаться, что за человек у нас растет и чем же он от нас отличается – может, и в лучшую сторону, перенять можно бы было, незаметно. А там, глядишь, мы бы чуть посторонились, и нашлось бы ей место рядом с нами – не пришлось бы свое в жизни искать да от нас отгораживаться.
С Игорьком мы с Сергеем Ивановичем это уже поняли, но ведь в его жизни родители на первом месте должны быть, и с нашей стороны нехорошо было бы пытаться его занять. А Танюша, на мой пример в детстве насмотревшись, тоже решила сама свой родительский крест нести – так я и не смогла ей помочь. То ли обременять она меня не хотела, то ли не доверяла моим суждениям – только одно все время и твердила: «Мама, ты не понимаешь, он совсем другой!».
Одним словом, Мариночка, получается, что ничего я не могу тебе сказать, кроме того, что уже давно до меня сказано – если бы молодость знала, если бы старость могла. Но, с другой стороны, это ты хорошо с этой книжкой придумала – может, попадется она в руки каким-то молодым родителям, и начнут они растить не детей, а людей, и будут дружить с ними, и не останутся потом совсем одни…
Глава 5. Профессиональная непредвзятость Светы
Двойственная природа исполинов, заметная внимательному глазу уже с самого их рождения, начинает особо ярко проявляться с момента их выхода из круга семьи и вступления в общество других, человеческих младенцев. Тому способствует целый ряд причин. Во-первых, следует признать тот факт, что исполины действительно наделены большими, по сравнению с обычными детьми, способностями. Во-вторых, человеческая часть их семьи активно приветствует проявление этих способностей и всячески способствует их развитию, неустанно укрепляя в исполинах осознание их исключительности. В-третьих, за пределами семейного круга исполины лишаются сдерживающего, хотя и заметно ослабевающего на земле, влияния со стороны их небесного родителя.