Ангел-наблюдатель

И с едой не лучше. Сидит за столом, губы изо всех сил сжал и только головой мотает, пока я возле него чуть ли не лезгинку с ложкой пляшу. А он еще и ухмыляется – думает, что это я с ним играю. А потом, когда надоест ему эта игра или нанюхается запахов вкусных, вдруг отберет у меня эту ложку и сам за еду принимается. Мне только руку его направлять нужно, чтобы мимо рта не промахивался. И чего, спрашивается, столько времени упрямиться было?

Прикрикнуть на него я не решалась – не мой все-таки ребенок – но Тане пару раз не выдерживала, жаловалась.

– Мама, да оставь ты его в покое! – всякий раз отвечала мне она. – Какая разница, если он на полчаса позже пообедал!

– А та разница, что желудочный сок вырабатывается! – возмутилась я. – И начинает желудок разъедать, если пищу не получает!

– Да желудочный сок вырабатывается, когда человек готов принять эту пищу! – горячилась она. – А значит, проголодался. Ты же сама говоришь, что когда он есть хочет, его заставлять не нужно.

– А потом что – и сон сдвинулся, и весь режим под откос? – поинтересовалась я.

– Мама, – вздохнула Таня, – вот сколько лет ты со мной насчет этого режима и спорила, и ругалась, и что? Удалось тебе меня переделать? Вот и он – не ты и не я, он – другой, и ты сама прекрасно видишь, что он не капризничает, он просто не понимает, почему он должен есть и спать, когда ему этого не хочется.

– Так что, – прищурилась я, вспомнив наши с ней вечные разговоры, – так и будем его воспитывать – что хочу, то и ворочу?

– Да не «хочу», – упрямо тряхнула головой она, – а «нужно»! Ну, поел он чуть позже – так с удовольствием, а потом и заснул сразу и проснулся отдохнувшим и радостным. Неужели тебе режим всего этого важнее?

Анатолий тоже завел мне свою старую песню о том, что душевное состояние человека играет в его жизни ничуть не менее важную роль, чем физическое. Я с надеждой глянула на Сергея Ивановича – он хмурился, но в открытую меня не поддержал. А когда мы одни остались, ворчливо поинтересовался, не пора ли нам прекратить над каждым шагом парня трястись и начать приучать его к самостоятельности.

Бороться с ними со всеми у меня просто сил не хватило, и я махнула на все рукой – вот пойдет Игорек в детский коллектив, тогда посмотрим, как эти передовые родители будут там объяснять, что их сын кушает, когда хочет.

Но в доме действительно стало намного спокойнее. Когда мы возвращались с прогулки, как только я раздевала Игорька, он тут же тащил меня на кухню, громко причмокивая: «Ам-ам!». А потом, поиграв с чем-нибудь, пока я посуду мыла, потягивался, тер кулачками глаза, направлялся к лестнице на второй этаж и, устало пыхтя, сам на нее карабкался. И по вечерам частенько он первым игру с Сергеем Ивановичем прекращал, громко и отчетливо заявляя: «Баи!». Сергей Иванович только значительно на меня поглядывал.

И стала я задумываться. Когда Танюша маленькая была, мне ее побыстрее спать уложить нужно было, чтобы хотя бы той же стиркой заняться – а сейчас белье в машину загрузил, кнопку нажал, и никаких больше забот. И с микроволновкой, в которой любую еду за пару минут разогреть можно, не нужно уже больше всей семье бегом за стол бежать, как только суп сварился, чтобы он не остыл. Что же это получается – неужели мое требование режима для Тани происходило из того, что у меня просто не хватало для нее времени? А вот теперь, когда я перестала тратить часы, чтобы подогнать ритм жизни Игорька под поминутно расписанный распорядок дня, у меня и времени-то больше стало. Чтобы и поиграть с ним, и книжку ему почитать, и мультфильм с ним по телевизору посмотреть, и просто поговорить…

Праздновать первый в жизни Игорька день рождения Таня с Анатолием его в город увезли. У нас дома мы тоже немножко посидели, но затем они объяснили нам с Сергеем Ивановичем, что Игорь очень любит встречаться с дочкой Таниных сотрудников и Светочкиным Олежкой. А мы и не обиделись – у нас вокруг по соседству люди, в основном, в возрасте, а если и с детьми, то уже взрослыми. Но недостаточно еще взрослыми, чтобы своих собственных детей иметь. Игорьку и поиграть-то не с кем, а ребенку общество других детей обязательно нужно.

Но кончилось это празднование дня рождения с другими детьми новой для меня головной болью. Несколько дней после него Игорек постоянно одно и то же слово повторял, и я никак не могла понять, что он хочет. Что я только ему ни показывала, что только ни называла – он только головой мотал и все больше надувался. Наконец, я не выдержала и позвонила Тане.

– Таня, что это за «дала» такая? – спросила я, едва поздоровавшись.

– Дала? – удивилась она, и вдруг охнула. – А, это, наверно, Даринка – Галина дочка. Когда они с Игорем встречаются, их оторвать друг от друга невозможно. А что случилось? – В голосе ее послышалась явная тревога.

– Да ничего страшного, – успокоила ее я. – Он просто уже два дня дуется: и играть не хочет, и ест кое-как – все «Дала!» да «Дала!»… Что мне с ним делать-то?

– Мам, ты знаешь… – Она нерешительно замялась. – Я еще когда с Игорем дома сидела, мы с Галей каждый вечер на видеосвязь на компьютере выходили. Полчаса, не дольше – им хватало, чтобы успокоиться… – Она сделала выжидательную паузу.

Компьютер у нас в доме, конечно, был – как же Сергею Ивановичу без него-то работать? Но мне он был без надобности, да я и побаивалась к нему подходить – еще, не дай Бог, сломаю что-нибудь, и у Сергея Ивановича все дела станут.

– Таня, – помедлив, ответила я, – ты же знаешь, что я в этих ваших компьютерах не разбираюсь…

– Мам, да тебе не нужно будет ни в чем разбираться! – как всегда, перебила она меня. – Мы тебе все настроим, и покажем – там нечего делать!

Я недоверчиво хмыкнула и сказала ей, что поговорю с отцом – в полной уверенности, что он решительно воспротивится подобной блажи. Но Сергей Иванович расценил Танино предложение как возможность для Игорька сделать еще один шаг на пути технического развития и не просто согласился, а очень даже одобрительно.

Сочувственную поддержку я нашла, как ни странно, у Анатолия. Пока Таня с Сергеем Ивановичем колдовали над компьютером в его кабинете, он сидел со мной и Игорьком в гостиной и мрачно бубнил, что тотальная компьютеризация лишает людей нормального человеческого общения и что скоро мы все в роботов превратимся. Я лишь головой качала – где же ты, милый, был, когда нужно было Тане запретить всякой ерундой заниматься?

Вот так и пришлось мне на старости лет осваивать компьютерную грамоту. И, положа руку на сердце, сейчас я об этом ничуточки не жалею. Сергей Иванович велел мне поначалу не включать без него компьютер (можно подумать, я бы решилась на такое самоуправство в его отсутствие!), поэтому все эти видеосеансы проходили у нас по вечерам, и со временем он увлекся ими ничуть не меньше меня. Так и познакомились мы с ним…, чуть не написала, заочно, с Таниными сотрудниками и новыми друзьями.

Дариночка мне с первого взгляда приглянулась. Сразу было видно, что они с Игорьком души друг в друге не чают, но она даже с такими незнакомыми людьми, как мы с Сергеем Ивановичем, всегда очень приветливо себя вела. Красивая она была девочка, но главное не это – глазки у нее живым интересом ко всему искрились, а в улыбке столько расположения к миру было, что не ответить ей тем же просто не получалось. И родители ее мне понравились: Галя – скромная, душевная и обходительная, и дочку тому же научила, а Тоша – хоть и немногословный, но тоже очень обаятельный паренек. Порадовались мы с Сергеем Ивановичем, что Таня с такой замечательной семьей подружилась.

Когда наступили холода, мы с Игорьком стали куда больше времени в доме проводить. Предоставленный самому себе, он вовсе не требовал постоянного внимания и, хоть и предпочитал возле меня находиться, мог часами в кухне на полу играть, пока я хозяйством занималась. А то, бывало, задумается, глядя в одну точку – и так глубоко, что казалось, что ничего вокруг не видит, лицо у него совсем отрешенным становилось.

Таня, услышав об этом, вдруг почему-то заволновалась.

– Мам, ты отвлекай его, – с непонятной настойчивостью просила она меня. – Рассказывай ему что-то – не нужно, чтобы он так глубоко в себя уходил.

– Да что за глупости! – возмутилась я. – Вокруг него каждый день столько нового – нужно ему все это осмысливать или нет? Какой толк его ежеминутно к новым открытиям подталкивать, если он разобраться в них не успевает?

– Мам, нравится это тебе или нет, – упорствовала она, – но в современном мире темп жизни ускоряется, и он должен к этому привыкать. И общительности учиться – что он будет в садике и школе без нее делать?

– Можно подумать, – проворчала я, – в этом твоем современном мире людям уже мыслить необязательно.

– Поверь мне, мама, – ответила она с каким-то надрывом в голосе, – мечтателям и мыслителям не так уж весело на свете жить.

Я не нашлась, что ей на это сказать – она-то сама и в детстве, и в юности задумчивой была, и если непросто ей было среди людей, что же не поделилась? Неужели не подсказала бы я ей, как расположить к себе людей – у меня-то никогда проблем с этим не было? Но Игорька отвлекать, как она меня просила, я не стала. Пусть себе размышляет на здоровье, мое дело – выведать потом, до чего он додумался. И потом – по-моему, они сами все меня убеждали, что нужно предоставить ребенку самостоятельность и не дергать его на каждом шагу.

Но как только выпал снег, я вновь убедилась, что излишнего надзора за детьми не бывает. Уж не знаю – то ли я недосмотрела, когда мы в снегу возились, то ли родители какого-нибудь чихающего и кашляющего десятой дорогой не обошли, когда в город Игорька возили, но только заболел он.

Уже во время обеда он весь раскраснелся, и в глазах слишком яркий блеск появился, а после сна и вовсе жар появился. Я бросилась звонить соседке в третьем слева от нас доме – она хоть и на пенсии, но прежде терапевтом была, а врач всегда врачом остается. Она пришла, прослушала его и сказала, что легкие чистые и дыхание не слишком жесткое. Лекарство она ему выписала, но только в дозировке засомневалась – с детьми все же она никогда не работала.

У меня такого лекарства не оказалось, и я принялась метаться по комнате, в которой дремал Игорек, дожидаясь то ли Сергея Ивановича, то ли Таню с Анатолием – кто первым приедет. Звонить я им не стала, чтобы не пугать понапрасну раньше времени – судя по времени, они уже все в дороге были.

Узнав, что у Игоря температура выше 38 градусов, Таня побелела как полотно.

– Таня, прекрати паниковать! – прикрикнула я на нее. – Я тебе сказала – легкие и бронхи чистые. Он просто простудился…

– Мама, ты не понимаешь! – почти простонала она. – Он ведь до этого еще ни разу не болел. Похоже, он в Анатолия пошел – того тоже почти ничего не берет, но если уже свалился… «Скорую» нужно вызывать!

– Да какая «Скорая» к нам на ночь глядя в пятницу поедет? – всплеснула руками я.

– Тогда давай укутывать его, – повернулась она к кровати, – мы его сейчас сами в больницу отвезем.

– Да ты совсем сбрендила! – в отчаянии закричала я. – Ребенок жаром пышет, а она его зимой на улицу… До той больницы не меньше получаса ехать, дороги все замело, его там сразу в реанимацию класть придется! Говорю же тебе, что доктор лекарство прописала – за ним нужно ехать, в инструкции обязательно дозы для детей написаны…

– Ничего я ему давать не буду, пока его педиатр не посмотрит! – отрезала она, и вдруг остановилась. – Господи, да я же Светке позвонить могу – Олежка пару раз на даче болел, как-то же она врача вызывала!

– Татьяна, подожди, – произнес вдруг Анатолий, и таким тоном, что у нас обеих головы сами собой в его сторону повернулись. – Давай лучше… Помнишь, тогда… Марину вытащили?

– Так она же взрослая! – резко возразила ему Таня, но на лице ее впервые появилось выражение трезвой сосредоточенности.

– Там детьми тоже занимаются, – твердо ответил Анатолий, не сводя с нее пристального взгляда.

– Ты уверен? – прищурилась она.

– Сейчас позвоню Марине, чтобы она меня… с Кисой связала. – Он вытащил телефон. – Но я в этом практически не сомневаюсь.

– Даже если так, – не сдавалась она, – тебе в тот раз сколько – полночи понадобилось, чтобы все, что нужно, найти?

– Так мы же тогда не знали, к кому обращаться, – пожал он плечами, нетерпеливо вертя в руках телефон. – А сейчас Киса нас прямо на нужного… врача выведет.

Несколько мгновений Таня в упор смотрела на него. Я уже совсем запуталась: говорили они так, словно в каждой фразе подразумевалось больше, чем слышалось, но если тот случай благополучно закончился, так какая разница, если через знакомства или взятку? Наконец, Таня отчаянно тряхнула головой.

– Звони, – выдохнула она.

Анатолия словно ветром из комнаты выдуло. Через пару минут он просунул голову в дверь.

– Я поехал, – произнес он скороговоркой. – Думаю, через час буду.

Мы с Таней провели этот час в полном молчании, сидя возле Игорька и прислушиваясь к его хриплому дыханию. Температура у него больше не поднималась, но и не падала – чем мы только его не обтирали. Он не плакал, не капризничал, лежал неподвижно в полузабытье, и когда открывал глаза, у меня прямо сердце заходилось – так смотрят, также не издавая ни единого звука, очень больные животные.

Вернулся Анатолий действительно через час и не один. Вот еще раз спасибо тебе, Мариночка, за то, что ты тогда и доктора этого нашла, и лекарство к приезду Анатолия уже купила, чтобы он время не тратил на его поиски! Доктор мне очень понравился: высокий, худощавый, волосы аккуратно подстрижены, очки почти без оправы – ну, ни дать ни взять, настоящий земский доктор! И манеры такие спокойные, голос негромкий, ненавязчивый – сразу видно, что не красоваться человек приехал собой и своими знаниями, а больному помочь. У него даже имя располагающим оказалось!

– Ипполит Александрович, – представился он, протянув мне руку, и прошел к кровати, на которой лежал Игорек.

А Таня даже в такой момент без фокусов своих не обошлась. Уставилась на него подозрительно, коротко поздоровалась, перевела взгляд на Анатолия – тот успокаивающе кивнул ей – и тут же присела на другую сторону кровати, рядом с Игорем, словно для того чтобы в любую секунду выхватить его из рук врача. Тот даже взглядом не ответил ей на такую грубость, а принялся выслушивать Игорька. Долго он его слушал, внимательно, даже глаза временами прикрывая и замирая в сосредоточенности. Наконец, он отложил стетоскоп, с явным облегчением вздохнул и с легкой улыбкой глянул на Таню, а потом и на меня.

– Ну что ж, особых причин тревожиться нет, – негромко, чтобы не беспокоить Игорька, проговорил он. – Лекарство, которое вам прописали, вполне подходит, но я бы существенно уменьшил дозу – я, знаете ли, не сторонник увлечения химическими препаратами.

Я с готовностью закивала. Таня, поджав губы, внимательно следила за каждым его словом, словно на противоречии каком-то поймать его хотела.

– Сейчас, в остром периоде, – продолжал тем временем он, – пусть, разумеется, примет его, и завтра еще три раза. А затем я рекомендую вам перейти на общеукрепляющие средства – рецепт я Анатолию оставлю – не стоит со столь раннего возраста ослаблять иммунитет ребенка.

Он пробыл у нас еще почти час, пока не убедился, что принятое лекарство подействовало – жар у Игорька явно спал, он вспотел и наконец-то по-настоящему заснул. Только после этого Ипполит Александрович уехал – Анатолий отвез его в город, сказав, что по дороге купит все, что тот порекомендовал.

Хочу сейчас еще раз его поблагодарить – тогда-то на радостях я все слова растеряла. Может, ты, Мариночка, ему как-то передашь, а если нет – так доброе слово так или иначе все равно до человека дойдет. Редко мне такие душевные люди встречались, от Бога он врач – понимает, что больного не только лекарствами, но и тоном, и взглядом лечить нужно, и общим настроем на одно только лучшее.

Я и Тане так сказала, когда мы вдвоем с Игорьком остались. И попеняла ей, что если уж согласился доктор ночью за город ехать, чтобы ее собственному ребенку помочь, то она могла бы хоть о вежливости, если уж не о признательности, вспомнить.

– Мам, отстань, – нагрубила она и мне, не поднимая глаз от уже не столь раскрасневшегося личика Игорька. – Посмотрим еще, как это общеукрепляющее лечение подействует.

А вот мне слова Ипполита Александровича крепко в душу запали. Я ведь и сама уже давненько к понятию о гармонии приобщилась, открыла вдруг для себя, что не только в здоровом теле – здоровый дух, но и физическое самочувствие в значительной степени и уверенностью в себе, и душевным спокойствием определяется.

И вот со следующей недели… На те выходные Таня с Анатолием никуда, конечно, Игорька забирать не стали – так и не отходили от него ни на шаг, хотя уже к вечеру в субботу было видно, что он явно на поправку пошел. Так вот – со следующей недели взялись мы с Игорьком за упражнения: по правильному дыханию, по расслаблению мышц, по раскрепощению сознания от всяких тревог и волнений. Я показала ему, как нужно сидеть, как спинку держать, как дышать – не грудью, а животом, как закрывать глаза и представлять себя… да хоть бабочкой, порхающей под потолком…

Особенно ему последнее понравилось – он потом частенько и в другое время вдруг заглядывался в какой-нибудь угол, склоняя голову то к одному, то к другому плечу, затем подходил к нему, садился на пол и закрывал глаза с выражением радостного ожидания на лице. Но самому долго сосредотачиваться у него, похоже, еще не получалось – через какое-то время у него обиженно надувались губы, и он вставал и уходил к своим игрушкам.

Тане я об этих упражнениях не стала говорить – вспомнила вовремя, как она скептически посмеивалась, когда я сама ими только заниматься начала. И сколько я ей потом ни рассказывала, насколько глубже и полноценнее они помогают почувствовать жизнь и весь окружающий мир – когда это она мне на слово верила?

На новогодние каникулы Игорек на целую неделю уехал с родителями в город, и нам с Сергеем Ивановичем взгрустнулось – каким-то пустым показался нам вдруг наш дом. Но, так или иначе, прошла эта неделя, и на Рождество они все вернулись, и Игорек прямо с порога бросился к нам с такой радостью, беспрестанно повторяя: «Баба! Деда! Баба! Деда!», что не только у меня, но и у Сергея Ивановича влажный блеск в глазах появился. И после Рождества вернулась наша жизнь к уже привычному для нас ритму.

Вскоре к нашим упражнениям мы с Игорьком и закаливание добавили. Сначала обтирание, потом обливание, а там и до короткого контрастного душа дошли. И что вы думаете – за всю зиму он больше ни разу не то, чтобы заболел, даже не чихнул! Сергей Иванович временами ворчал, что парню более активный образ жизни требуется, а потом решил и свою лепту в его оздоровление внести, хотя мне кажется, он скорее оттого дуться начал, что Игорек со мной больше времени проводил. Вот он и стал забирать его с собой на улицу – то снеговика во дворе лепить, то кормушки для птиц в саду строить, то дорожки перед домом и гаражом от снега расчищать. В дом после таких трудов они всегда возвращались довольные, голодные и с крепким румянцем во все щеки.

А там и весна пришла, и все зацвело, и птицы вернулись, и всякие жучки-паучки опять появились, и мы снова большую часть времени вне дома проводили. Игорек запоминал все больше и больше слов, и все лучше произносил их, и вскоре одних названий ему уже не хватало. Разные движения он больше звуками изображал – жужжал, если жук мимо пролетал, языком цокал и чирикал, если птица рядом на ветку садилась, а при виде машины и вовсе утробно рычать начинал. А когда по телевизору всяких животных видел, то довольно похоже их имитировал.

Но ему уже и описывать хотелось все, что на глаза попадалось. И начали мы с ним цвета учить, а также что бывает твердое, мягкое, острое и гладкое. С цветами этими он вообще меня замучил! Основные он очень быстро выучил, но ни за что не хотел верить, что небо и василек – одинаково синие. Особенно сложно мне приходилось в оранжерее. У меня много там всяких диковинных цветов росло, и уж когда они распустились… Пришлось мне названия разных оттенков вспоминать, а их у одного-то красного цвета – и алый, и розовый, и пурпурный, и бордовый!

А с Сергеем Ивановичем у них вообще однажды целый скандал из-за этих цветов случился. Как я потом выяснила, они решали, кто какую машинку будет в гостиной после ужина катать. Сергей Иванович сказал: «Зеленую», и когда Игорек принес ему ту, которая, по его мнению, соответствовала выбранному цвету, покачал головой.

– Да не эту зеленую, вон ту зеленую, – ткнул он пальцем в другую машинку.

– Не зиеная! – замотал головой Игорек.

– Зеленая! – настаивал на своем Сергей Иванович.

Так они пререкались несколько минут, пока Игорек не побежал на кухню и не потащил меня с собой в гостиную. Там он остановился возле непонятной машины и повелительно указал на нее пальцем.

– Зиеная? – спросил он, тревожно глядя на меня.

Я задумалась. Когда эти злополучные машины стояли рядом, отнести их к одному цвету просто язык не поворачивался. Глянув на грозно насупившегося Сергея Ивановича, я поняла, что нужно срочно изобретать новый цвет.

– Ну, не совсем зеленая, – осторожно произнесла я. – Скорее, зелено-оливковая.

– Да что ты парню голову морочишь! – рассердился Сергей Иванович. – Сейчас начнется мне еще – с перламутровым отливом! Зеленая она и есть – ну, разве что, защитного цвета.

– Не зиеная! – торжествующе воскликнул Игорек.

– Не зеленая, – подтвердила я. – Защитно-оливковая.

Игорек нахмурился, пожевал губами, пытаясь воспроизвести сложное название, но с третьего раза сдался – и так у них потом эта машина и называлась «Не-зеленая».

Чем больше слов он узнавал, тем сложнее было мне разнообразить его меню. Каждое новое блюдо он встречал крайне настороженно, а накормить его обманом, как других детей, было просто невозможно. Помню, подсунула я ему пару раз творог под видом мороженого – обиды было! До конца дня со мной не разговаривал, отворачивался. Правда, и когда он сам что-нибудь натворил, самым страшным наказанием для него было, если я вдруг делала вид, что не замечаю его. Не получив ответа на свой призыв, он стремительно бросался ко мне, обхватывал руками и начинал дергать во все стороны, испуганно заглядывая мне в глаза. Я тут же и отходила – сил у меня не было долго на него сердиться.

А вот в прятки он любил играть – вернее, когда с ним играли. Бывало, сядет под деревом и замрет, вверх глядя, пока из листвы птица не выпорхнет – а тогда уж и смеется, и в ладоши хлопает. Или прямо на землю ляжет, вытянется во весь рост, ручки под подбородок подложит и затаится – ждет, чтобы кузнечик откуда-то из травы выпрыгнул. А со мной и вовсе до смешного доходило – зайду в туалет, выхожу, а он под дверью, и глаза в пол лица, и радости, словно я с того света вернулась.

Хотя бывало, что и промахивался он, особенно в доме. Уставится в какую-то точку, затихнет – и нет, не в себя уходит, а словно взглядом подманивает того, кто там притаился. А откуда же тому взяться-то – вот он через пару минут и вздохнет, рукой махнет и чем-то другим займется. Вот, наверно, в такие моменты и началось – нафантазировал потом он себе барабашку своего. Но только это уже потом было…

Летом, в августе, по-моему, Таня с Анатолием увезли Игорька на три недели на море. Опять загрустили мы с Сергеем Ивановичем – ведь почти год уже Игорек у нас прожил, а мне так казалось, что целую жизнь. И такую добрую жизнь – мирную, радостную: и с ним мы про тоску и скуку забыли, и Танюшу с Анатолием куда чаще видели, и они тоже и спокойнее, и внимательнее, и отзывчивее стали.

Частенько мы с Сергеем Ивановичем в те три недели разговаривали о том, как изменил Игорек всю нашу жизнь. И опять ни до чего не договорились. Я ему – вот, мол, Игорьку меньше рамок, чем Танюше в детстве, ставят, он и растет более свободным; а он мне – на мальчишку с самого детства давить нельзя, чтобы из него настоящий мужчина вырос. Я ему – если бы ты Танюше хоть вполовину столько времени уделял, как сейчас Игорьку, она бы тоже более общительной была; а он мне – я работал с утра до вечера, это тебе нужно было больше ею заниматься. Я ему – а вот у Танюши с Анатолием у обоих время находится, чтобы с ребенком общаться; а он мне – а нам кто-нибудь так помогал, как мы им? Тьфу, честное слово, как с той машинкой – сам же видит, что неправ, а до конца на своем стоять будет.

Но, как бы там ни было, прошли эти три недели, как все в нашей жизни проходит, и в том году я даже слышать не хотела, чтобы день рождения Игорька в городе праздновался. Танюша заволновалась, что народа много приглашено, но ей возразила, что у нас уж точно места больше. И всех их друзей мы давно уже знаем, даже новых, а Дариночку их мне уже совсем не терпится вживую увидеть. И Игорьку будет приятно хозяином для других детей выступить. И стол хороший накрыть мне всегда в радость было.