Ангел-наблюдатель

Училась Танюша хорошо. Вот даже точные науки – хоть и не давались они ей, а на твердую четверку она всегда выходила. Мне-то ей помочь нечем было – в институте так и не вышло у меня доучиться, а школа уже к тому времени забылась. Репетиторов мы ей пару раз нанимали, но толку от них оказалось немного. Да она и помощи никогда не просила – все сама над книгами сидела, читать она всегда любила.

Я вот, к примеру, помню, что многие из моих знакомых на родительские собрания с опаской шли, а я нет – редко мне доводилось критику в адрес дочери слышать. Обычно очень мне приятно было после них домой идти. Сергей Иванович тоже одобрительно к Танюшиной самостоятельности относился, хотя по натуре своей он всегда к строгости склонялся – считал, что промахи больше внимания к себе требуют, чем успехи.

Вообще-то в воспитание Танюши он большей частью не вмешивался – твердо стоял на той позиции, что дочерью мать должна заниматься, чтобы настоящую женщину из нее вырастить. Для того-то он и взял на себя все материальные заботы и дал мне возможность сосредоточиться на семье и доме – чтобы и кушала Танюша вовремя, и одета всегда была по сезону, и на улице попусту не болталась. Слово свое он говорил, только когда действительно важное решение принимать нужно было – куда после школы поступать, например. А я уж потом следила, чтобы решение это в жизнь воплощалось, как следует и в срок. И нужно сказать, Танюша к мнению нашему всегда прислушивалась.

Одним словом, ни в школе, ни в университете никаких сложностей у нас с ней не было. Даже тот пресловутый подростковый возраст без особого напряжения прошел. Наверно, потому и оказалось для нас полной неожиданностью заявление Тани после университета, что отныне она будет жить по-своему и что это ее «по-своему» разительно отличается от нашего.

Сергей Иванович попытался поговорить с ней, выяснить, откуда такие безрассудные капризы взялись, но она вдруг, ни с того ни с сего, заупрямилась: буду жить, как хочу, и точка. Очень он тогда на нее обиделся – получалось, что она и училась, и хороший диплом получала только для нас, а самой-то все те дороги, которые перед ней образование открыло, и не нужны вовсе. А мне, которой пришлось в свое время на диплом рукой махнуть, так и вовсе непонятно было, как можно так пренебрежительно к нему относиться.

Так она работу сама себе и нашла. Очень она нам подозрительной показалась – мелкая фирмочка, ни имени, ни положения, интерьером занимается, таких пруд пруди, да и где гарантия, что не прогорит через год? Сергей Иванович справки, конечно, навел, выяснил, что существует эта фирма уже несколько лет, работает довольно стабильно и, хотя продвижения по службе ожидать там не приходится, текучесть кадров в ней совсем невысокая – значит, не выжимает директор все соки из сотрудников, чтобы тут же их новыми заменить. И мы решили дать ей возможность самой свой выбор на вкус попробовать – авось, скоро надоест сиднем на одном и том же месте сидеть.

Личная Танина жизнь тоже очень нас с Сергеем Ивановичем волновала. Ладно бы еще решила карьерой заняться, тогда можно было бы с образованием семьи подождать, так ведь нет! Создавалось впечатление, что замужество и дети ее еще меньше интересуют, словно решила она плыть по течению – к какому берегу прибьет, так и будет. И нельзя сказать, чтобы не попадались ей достойные парни, но стоило нам только заикнуться, что вот, мол, сделала, наконец, хороший выбор, как она тут же с ним расставалась.

Сергей Иванович вообще с ней больше разговаривать отказывался. Мы к тому времени дачу строить затеяли, так он эту дачу в настоящий загородный дом превратил и настоял, чтобы мы с ним туда переехали – а Таня пусть живет, как хочет. Много мы с ним тогда спорили. Он мне даже запретил к ней чаще, чем раз в месяц, наведываться, сказав, что и так ее опекой своей к одному только белому хлебу приучила. Мне же оставалось только уговаривать его, что Таня, как все молодые, что-то свое в жизни ищет и, как все молодые, рано или поздно придет к мысли, что каждое новое все равно на одних и тех же китах стоит.

Особенно тяжело было мне наблюдать за ней рядом с подружками ее неразлучными. У Светы – и муж, и сын, и она рядом с ними счастьем светится. У Марины, правда, своей семьи еще нет, но зато на работе что ни год – и по службе, и в зарплате повышение. А Таня наша словно застряла между ними, к упрямству своему прикованная. Одна только мысль от полного отчаяния меня удерживала – не бывает так, чтобы не проросли добрые зерна, которые родители в душу ребенка заронили, чтобы пропали они впустую.

И дождались мы все же! Нашла наша Таня своей берег и всей душой к нему потянулась, не стала ждать, пока течение ее к нему принесет. Анатолий нам с Сергеем Ивановичем сначала не очень понравился – уж больно красиво все его речи звучали, такими хорошо девчонкам головы кружить, а нам в голову поговорка пришла: «Мягко стелет, да жестко спать». И тут-то наша Таня и показала нам, что с этого берега ее и танком не сдвинешь.

Да и Анатолий на редкость хорошим ей мужем оказался: и внимательным, и заботливым, и хозяйственным, и ответственным, и не размазней у жены под каблуком. Он и к нам-то за советом куда охотнее Тани обращался – с Сергеем Ивановичем вообще очень быстро общий мужской язык нашел (тот к нему скоро, как к сыну, которого ему так и не посчастливилось дождаться, относиться стал), и со мной у него немало общих интересов оказалось. Даже Таня, как я заметила, под его влиянием смягчилась – совсем иначе слушать нас начала.

И, разумеется, как только она нашла свое женское место в жизни, у нее и во всех остальных отношениях дела на лад пошли. И на работе со многими отношения улучшились, и к непосредственным переговорам с французским поставщиком ее все чаще привлекать начали, а там и подружиться удалось с этим французом – они с Анатолием к нему после свадьбы в гости ездили. Я еще Сергею Ивановичу тогда сказала, что вот, мол, терпение всегда вознаграждается, а из строптивых детей куда больше толка выходит, чем из покладистых.

А потом у Тани с Анатолием Игорек родился.

Ну вот, Мариночка, добралась я, наконец, до того времени, о котором ты и просила меня написать. Ты уж прости, что вступление таким длинным оказалось, но нельзя говорить об отношениях между людьми только на определенном этапе их жизни – непонятно будет без всей-то предыстории, особенно, если она сплошными американскими горками оказалась, как у нас с Таней.

Я, конечно, как только Таня с Игорьком домой вернулись, сразу же к ним побежала. У нее ведь младших никого не было, откуда же ей знать, как с малышами управляться? Я и до его рождения подсказывала ей, как себя правильно вести, и как будто ни один мой совет во вред ей не пошел. Но в тот раз, когда я предложила показать ей, как купать Игорька, она так на меня глянула, словно я его у нее отобрать собралась – разве что не зарычала.

Очень мне обидно стало, но Анатолий мне дельную мысль подсказал. В самом деле, не могу же я на каждом шагу ей помогать, если они живут отдельно. Я решила, было, к ним пока переехать, хоть на месяц, но Анатолий и здесь тактичность проявил – сказал, что не может себе позволить Сергея Ивановича без моей заботы оставить. Тот ведь и вправду не привык сам по дому хозяйничать. И когда Анатолий предложил мне наставлять Таню по телефону и пообещал лично проследить за тем, чтобы она моим указаниям следовала, я и вовсе успокоилась.

Так мы и беседовали с ней – до самого Нового Года. Раньше еще раз приехать мне так и не случилось. Сначала Таня уверяла меня, что Игорек незнакомых лиц боится, затем грипп страшный разразился, и Сергей Иванович умудрился где-то подхватить его… Так и вышло, что он Игорька вообще в первый раз только на Рождество и увидел.

В тот их приезд к нам я вновь убедилась, что, сколько бы молодые ни изобретали велосипед, едут они на нем по хорошо проторенным дорожкам. Вот и из Тани получилась типичная молодая мать, которая миллион страхов себе навоображала, но в каждом жесте ребенка явные признаки гениальности видит. Это же надо такое придумать, что двух- или трехмесячный ребенок незнакомых боится! Да он в таком возрасте еще толком не понимает, что вокруг него происходит – откуда боязни взяться? Вот и сидел Игорек у меня на руках спокойно, пока она со мной пререкаться не начала, а она мне – он чуть ли не речь человеческую уже понимает.

А к Сергею Ивановичу он и вовсе сам ручки потянул. Я смотрела на своего строгого мужа, неловко обхватившего внука, и мысленно улыбалась. Когда Таня маленькой была, ему некогда было с ней возиться, а сейчас у него прямо лицо смягчилось, и улыбка не так на губах, как в глазах появилась. И даже, когда Игорек чуть не разбил тарелку при прямом попустительстве родителей, он даже не насупился. Таня, правда, быстро опустила малыша на пол.

И вот, кстати, еще пример ее материнской близорукости. В три месяца ребенок ползает – ну, не смешно ли? Или еще лучше – любит технику и даже понимает, как ею пользоваться! Конечно, ребенок будет по полу животом ерзать, если родители ему такое позволяют! Я содрогнулась при мысли о том, сколько пыли он у них дома на себя собирает. И тот пульт, на который он случайно наткнулся, они, небось, на пол и бросили, чтобы продемонстрировать невероятную развитость современных детей.

Как по мне, так лучше больше внимания гигиене и здоровью уделять. Сергею Ивановичу, правда, история с пультом понравилась – он в этом совпадении свою любовь к технике увидел – и я решила пока не высказываться. Но, выждав где-то с неделю, я все же позвонила Тане и намекнула ей, что потакать всем желаниям ребенка еще не значит действовать ему во благо. Хочет раньше сидеть – замечательно, но как потом искривление позвоночника исправлять? Книжки ему нравятся – прекрасно, но в таком возрасте он неминуемо будет их рвать, а стоит ли его к такому приучать?

И нужно отметить, что потом, весной, когда мы с Сергеем Ивановичем время от времени приезжали к ним, я заметила, что Таня стала вести себя с Игорьком и строже, и сдержаннее. И моментально откликаться на любое его требование она перестала, и разговоров о его очередных вновь открывшихся талантах мы, по крайней мере, больше не слышали. У меня появилась надежда, что в самом скором времени восторженность молодой родительницы сменится в ней трезвостью по-настоящему заботливой матери.

И действительно – летом, как только установилась хорошая погода и я намекнула ей, что ребенку было бы полезно как можно чаще на свежем воздухе бывать, они – все втроем – начали приезжать к нам на выходные. Сергей Иванович поначалу насторожился – маленький ребенок ведь не может не нарушить устоявшийся быт двух пожилых людей. Но молодые с малышом почти все время проводили в саду или во дворе, а когда выяснилось, что Игорек может часами складывать из кубиков различные сооружения, Сергей Иванович окончательно сдал все свои позиции в отношении строго порядка в доме.

Однажды, в их следующий приезд, он вдруг вытащил откуда-то набор Лего (и мне даже словом не обмолвился, что купил!), и с тех пор они с Игорьком просиживали вечера напролет, собирая и разбирая всевозможные фигуры. Когда я поглядывала на них, у меня частенько сердце щемило – молодость у нас была трудная, и я так и не решилась на второго ребенка и только сейчас поняла, как ему нужен был сын.

В то же время я обратила внимание на необычную Танину задумчивость – я бы даже сказала, напряженную задумчивость. Она всегда немногословной была, но сейчас она словно отключалась от всего происходящего вокруг нее и полностью уходила в себя. Я занервничала – уж не разладилось ли у них что с Анатолием? Молодым матерям случается всю свою жизнь сосредоточить в ребенке, забывая о том, что и мужу их внимание и забота нужны. Но Анатолий, казалось, не видел в этом ничего необычного, и я в очередной раз порадовалась за то, какой чуткий и понимающий муж достался моей дочери.

Причина Таниной напряженности выяснилась где-то в середине августа.

– Мама, у меня к тебе просьба, – нерешительно начала она как-то вечером, когда мы мыли посуду на кухне. – Или, по крайней мере, вопрос.

Я внимательно глянула на нее – нечасто мне случалось слышать просьбы от своей дочери.

– Говори, – коротко ответила я.

– Понимаешь… – Она снова замялась. – Мне, похоже, нужно будет на работу выходить. В сентябре Франсуа приезжает с новым проектом – очень большим проектом – и я вряд ли смогу работать над ним дома, как в прошлом году.

Мне показалось, что я поняла, о чем пойдет речь, и замерла в радостном ожидании, молча глядя на нее.

– Я знаю, я знаю, – мучительно поморщилась она, – мне бы нужно с Игорем до садика дома досидеть… Но, может, ты сможешь взять его к себе? Только в рабочие дни, – быстро добавила она, просительно заглядывая мне в лицо, – в пятницу мы его на выходные забирать будем, чтобы вы с папой отдохнули.

– Да я не против, – осторожно ответила я, – мне-то одной в доме целыми днями все равно делать нечего. Но мне нужно с отцом поговорить – он-то работает.

– Конечно, конечно! – с готовностью согласилась она. – Я потому и сказала, что, может, это не просьба, а вопрос. Но вы же сами видели, что Игорь вообще-то вовсе не капризный, его только занимать все время чем-то нужно, а мы все его игрушки привезем, а продукты покупать будем…

– Таня, – строго выпрямилась я, – надеюсь, со мной о правильном питании ты не будешь говорить?

– Пожалуй, не буду, – усмехнулась она.

– Вот и хорошо, – кивнула я. – Дай мне пару дней. Ты же знаешь, с отцом вот так, прямо в лоб нельзя – его подготовить нужно.

И я действительно весь следующий день размышляла, как бы мне подойти к Сергею Ивановичу так, чтобы он не возмутился покушением на свой заслуженный отдых после трудового дня. В моей способности обеспечить ему, наравне с заботами о ребенке, чистоту и порядок в доме и своевременный и полноценный завтрак и ужин он уже за много лет убедился, а дом у нас большой, и мы с Игорьком вполне сможем не входить в гостиную, чтобы не мешать ему вечером читать свои газеты или смотреть телевизор. Я была намерена любой ценой уговорить Сергея Ивановича пойти навстречу Таниной просьбе, потому что при одной мысли о том, что давящая тишина в нашем доме заполнится звонким детским голоском, у меня сердце от радости подпрыгивало. Да и приучить ребенка к здоровому режиму давно пора.

Как выяснилось, размышляла я напрасно. Лишь только разобрав, к чему я веду, Сергей Иванович буркнул:

– Ну конечно! На год ее не хватило на нормальные женские обязанности! Она же у нас на работе, а не дома, незаменимая. Ну и черт с ней, пусть идет над своими проектами пыхтеть, а мы с тобой парню покажем, что значит в настоящей семье жить.

На том разговор и закончился. И с сентября мы с Сергеем Ивановичем словно в молодые годы вернулись – только в сытые, уютные и спокойные.

Игорек очень быстро привык к жизни у нас. Когда Таня с Анатолием в первый раз оставили его, лица на них скорее не было, чем на нем. Перед отъездом Анатолий на какое-то время уединился с ним и долго говорил ему что-то, опять демонстрируя эту их глупую уверенность, что он речь понимает. Таня уложила его спать в кроватке в своей комнате (мы решили, что я первое время в ней буду спать, чтобы он не испугался ночью) и, когда он заснул, спустилась в гостиную и как-то странно посмотрела на Анатолия.

– Татьяна, мы решили, – твердо ответил он на ее невысказанный вопрос. – Здесь ему определенно будет лучше.

– Да конечно же здесь ему будет лучше! – горячо подхватила я. – И воздух свежий, и фрукты прямо с дерева…

– Мама, пожалуйста, – обратилась Таня ко мне с мучительным напряжением в глазах, – только не дави на него. Он – не ты и не я, он совсем другой.

– Как скажешь, – согласилась я, чтобы успокоить ее. – И не волнуйся, я с него глаз не спущу.

Таня судорожно вздохнула и до самого отъезда больше ни слова не произнесла.

Если Игорек и скучал первое время по родителям, по виду его это было незаметно. Дом наш – большой и просторный – не шел ни в какое сравнение даже с их квартирой, и он с удовольствием взялся за его исследование. К тому времени он уже начал ходить – здесь мне пришлось признать, что он оказался из ранних. Хотя меня и тревожило, как бы у него ножки потом колесом не стали. Каждое утро, после подъема, и каждый вечер, перед сном я делала с ним зарядку, массируя и разрабатывая его конечности, и эти упражнения мгновенно пришлись ему по душе.

Ходил он еще неуверенно, но очень настойчиво. В доме ему больше всего нравилась лестница – он мог по десять раз вскарабкиваться на нее и затем спускаться, цепляясь руками за балюстраду, до перил он еще не доставал. Сначала я с ним рядом ходила, чтобы не упал и не скатился по ступенькам, но от помощи он категорически отказывался. Совершенно категорически и очень громко, показывая мне мужской вариант маминой самостоятельности.

Чтобы не испытывать судьбу, я старалась увести его в сад. Переехал он к нам в самое лучшее время года – погода еще теплая стояла, но в саду уже все созревало. Каждый день мы отправлялись с ним собирать яблоки – я их срывала, давала ему по одному, и он с очень гордым видом нес его в корзинку. В первый раз, правда, он это яблоко тут же в рот потащил – мне пришлось быстро отобрать его у него. Он удивленно глянул на меня и вдруг страшно разозлился: побагровел весь, ручки в кулаки сжал и какие-то звуки выкрикивать начал.

Я резко сказала ему, что яблоко – грязное, но он только еще сильнее разошелся – вот тебе и понимание речи! Испугавшись, что он сейчас голос себе сорвет (оправдывайся потом перед родителями!), я взяла его за руку и повела в дом. Он, было, уперся, но затем вдруг затих, испуганно оглянулся по сторонам, как-то весь сжался и неохотно пошел за мной. В доме мы сразу направились на кухню, где я показала ему, как мою яблоко, чищу его, и только потом отдала его ему.

На следующий день мы отправились мыть второе яблоко, потом третье, а потом он уже ждал, пока вся корзинка не наполнится, вопросительно поглядывая на меня всякий раз перед тем, как идти к ней. Я отрицательно качала головой, показывала ему на корзинку, и только последнее яблоко он своими руками нес домой и отдавал мне только возле самой мойки. Таня, небось, опять начала бы восхищаться тем, как он все понимает, а как по мне – так простой условный рефлекс сработал: он заметил последовательность действий, повторенную несколько раз, и запомнил ее. Я, впрочем, считала, что ему будет очень полезно усвоить, что любое лакомство заработать нужно.

Когда он уставал топать туда-сюда, он садился в саду прямо на землю (на подстилку, конечно) и принимался рассматривать окружающий мир. А жизнь в саду в начале осени ключом бьет. Сидел он всегда так тихо, что рядом с ним и бабочки со стрекозами присаживались, и кузнечики чуть ли не на руки вспрыгивали. Он их совершенно не боялся, ни звука при их зачастую неожиданном появлении не издавал и только поглядывал на меня вопросительно. Я ему, конечно, рассказывала, что это за зверь такой рядом с ним оказался, но очень скоро заметила, что буквально после пары моих слов он отворачивался и принимался разглядывать насекомое, забавно шевеля губами. Вряд ли бы он переставал меня слушать, если бы понимал, правда?

А вот всякие уменьшительно-ласкательные словечки он действительно не любил – тут, надо признать, Таня оказалась права. Хотя, впрочем, ничего удивительного – он опять же не на сами слова, а на тон, которыми их все произносят, реагировал, в силу своей мужской натуры. Я и его-то самого в лицо Игорьком не больше пары раз называла – он тут же вскидывал на меня глаза и отчетливо произносил: «Ига».

Одним словом, речь не речь, а отдельные слова он уже действительно узнавал. Особенно явно это было видно на кухне, на которой мы проводили большую часть времени в доме – вовремя я натолкнула Таню на мысль о том, чтобы стишки ему пораньше начинать читать, и они с Анатолием, молодцы, хорошие книжки ему купили – как раз о том, что его окружает. И опять же ничего странного – если ребенок с предметами обихода по десять раз в день сталкивается и слышит, как они называются, конечно, он такие слова запомнит, правда? И повторять постепенно начнет, хотя и по-своему. Со временем я тоже разобралась в этих его словечках.

Хотя, признаюсь, два из них очень меня расстроили. Я их давно уже от Игорька слышала и все никак понять не могла, что же он имеет в виду. И вот как-то вечером, когда мы разговаривали с Таней по телефону (она мне каждый день звонила, чтобы я ей отчиталась, как мы его провели), я протянула ему трубку, чтобы он голос матери услышал. Он схватил эту трубку, прижал ее к уху и вдруг как завопит: «Татья, Татья!»! Таня заворковала что-то, он ее послушал и затем коротко и требовательно произнес: «Толи!». Через пару мгновений я расслышала в трубке голос Анатолия – и поняла, что это он родителей по имени называет.

– Игорь, это не Таня, это мама, – оторопев от неожиданности, сказала я ему.

Он замотал головой, все также держа обеими руками трубку возле уха, и уверенно заявил: «Татья!».

И сколько я ни старалась его переучить, он не сдавался – намертво уже ребенка приучили. Сергей Иванович, узнав о такой фамильярности, тоже возмутился – не один день потом ворчал, что от такого безобразия и тянется потом через всю жизнь неуважение к старшим. Я и Таню потом отчитала, и Анатолию попеняла – они оба клялись, что ничему подобному Игоря не учили, но в том-то все и дело, что если мать себя мамой не называет, а отец – папой, то не стоит удивляться, что ребенок их вообще тетей и дядей назвать может.

Я им обоим тогда прямо сказала, что их дело – Игоря самому главному научить, а уж потом восхищаться его современностью. Речь о технике, конечно, шла – потому что даже мне пришлось признать, что к ней он явно неравнодушен. Тоже ничего странного – я и сама, уже во взрослом возрасте, всякий раз в восторг приходила, когда от одного прикосновения пальца новая машинка начинала жужжать и крутиться-вертеться, да еще и в одно мгновение всю работу за меня выполнять. На кухне Игорю больше всего нравились соковыжималка и миксер. С последним он явно был знаком – как только я ему в первый раз яблочное пюре начала готовить, он в ладоши захлопал и заверещал: «Мика, мика!». Вот скажите мне на милость – чему радоваться, если ребенок миксер называть раньше приучается, чем слово «мама» произносить? Почему нас с Сергеем Ивановичем он с самых первых дней «баба» и «деда» величать стал?

В отношении техники, правда, Сергей Иванович мою точку зрения никак не разделял. Очень он одобрительно к этому интересу Игорька относился. Я бы даже сказала, что баловал его – вот уж никогда бы раньше я в такое попустительство с его стороны не поверила. По вечерам, наигравшись с ним в Лего, он сажал его рядом с собой смотреть телевизор, пока я на кухне кушать на следующий день готовила. Что они там смотрели, я не знаю, только, когда я в гостиную заглядывала, пульт всегда у Игорька в руках оказывался, а Сергей Иванович показывал ему, куда пальцем нажимать, чтобы на тот или иной канал переключиться. А то еще лучше – принимались они то включать, то отключать звук, а я то и дело подпрыгивала, когда посреди программы новостей вдруг хохот раздавался.

А с возвращением Сергея Ивановича с работы у нас вообще целый ритуал образовался. Подъезжая к дому, он всегда короткий сигнал подавал, и Игорек сразу подхватывался и шел к входной двери. Заведя машину в гараж, Сергей Иванович обязательно давал ему за рулем посидеть, и на гудок нажать, и машину закрыть, чтобы она попищала. А вскоре у Игорька и новые игрушки появляться стали – машинки, конечно, и такие, чтобы все в них открывалось и поворачивалось. Я, было, заикнулось, что рановато ему еще внутрь машин заглядывать, но Сергей Иванович с довольной улыбкой заявил мне, что у мужчин склонность к технике не с молоком матери передается, а изначально в крови сидит.

Очень скоро я заметила, что он и домой стал раньше приезжать. Фирма у него уже давно, как часы, работала, и его присутствие на ней, строго говоря, лишь в утренние часы требовалось, когда план действий на день строился. Но он по привычке до самого вечера с работы не уходил, чтобы «держать руку на пульсе», как он выражался. Даже нередко задерживался, когда какие-то проблемы возникали. Но в последнее время все проблемы стали у него почему-то строго в рамках рабочего дня решаться, а то и раньше. И все вечера он неизменно посвящал Игорьку, давая мне возможность спокойно хозяйством заняться. И все чаще приходило мне на ум, что недаром говорят, что в каждом мужчине до конца его дней маленький мальчик сидит, который если не с сыном, так хоть с внуком с удовольствием в машинки играть будет.

Вот так постепенно и установилась у нас новая жизнь, хотя, к стыду своему признаюсь, настоящего режима было в ней немного. Заставить Игорька что-то сделать оказалось практически невозможно. Я, конечно, и кормить его по часам старалась, и спать вовремя укладывать, но какой дисциплины можно было от него с такими родителями ждать? Бывало, положу его в кроватку – так он час пролежит, потолок со стенами разглядывая, а я рядом сижу, чтобы он из нее не выбрался – укачивать себя он не позволял. Заснет потом, а когда просыпаться пора, тут тебе и слезы, и обиды – весь вечер куксится, а от меня вообще отворачивается.