Мир прекратил быть

Андрей Голубь

Мир прекратил быть

Три ступеньки и широкое фойе перед входом, дальше рамки металлоискателя, слева в паре метров от входа за деревянной стойкой висят в воздухе две полицейские кепки. Одна нервно дергается из стороны в сторону, если подойти ближе, слышно, как рот под кепкой шепотом бранит футбольную сборную. Я кручу в ладони таблетку цитрамона, потом закидываю ее в рот и глотаю, не запивая.

– 

Как сонные мухи ползают, Леха, это разве футбол?

Вторая кепка исчезает за стойкой, я миную рамку и почти прохожу охранников. Болельщик на секунду отрывается от матча и пристально осматривает меня, то есть визитера, снизу вверх. Грязные туфли, штаны порваны, колено кровит, рубашка помята, пальто перекошено налево, красное лицо заплыло, нос сломан и подтекает сукровицей. В руках торт.

– 

Ты к кому такой нарядный нарисовался? Больничка дальше по улице.

Повисла тяжелая пауза, охранник начал медленно привставать. Из-за угла появился мужчина лет тридцати пяти в старом, но опрятном синем костюме. Подходя, он поднял руку, показывая обеспокоенной охране, что все под контролем.

– 

Это к нам, это к нам, это к нам! Извините, бывший преподаватель…

– 

Выглядит как бомж, твой преподаватель.

Цифровые трибуны взревели, охранник опустил голову, схватил журнал посещений и швырнул его в сторону.

– Два-ноль! Два-ноль! Два-ноль!

Мой приятель подхватил меня под руку и повел прочь от злосчастной стойки.

– 

Костя, что с тобой? Может, тебе скорая нужна?

– 

Не нужно, пойдем в учительскую, – процедил я, – вот, торт принес.

Чваркин, такой была его фамилия, отпустил мою руку и ладонью указал на длинный широкий холл, хотя я и без него прекрасно знал, куда нужно идти. Уже у двери учительской он остановился и накрыл дверную ручку короткими пальцами.

– 

Может, ты умоешься? Ну, куда в таком виде?

– 

Да нормально.

– 

Ну какой «нормально», Костя, нам звонили из полиции, – шепотом произнес он, – сюда приходили, искали тебя. Что случилось?!

Я подался вперед, Чваркин сделал шаг назад и прижался плечом к двери, закрывая вход.

– 

С банка звонили. Ты платишь на ипотеку?

Во мне всегда закипала гордость учителя русского языка и литературы, когда Чваркин использовал предлог «на» там, где он совершенно не нужен – заплатить на ипотеку, выйти на коридор, сходить на кино. Что за дискриминация старого доброго В? Ярость во мне уже била через край и выливалась наружу каплями крови из носа. Боком прижав коробку с дурацким бантом к двери, я освободил правую руку, вытер нос и одним хорошим ударом снес с лица Чваркина налет святости и дорогие, но бесполезные очки без диоптрий. Он присел и попятился, я дернул ручку, распахнул дверь, схватил его за ворот пиджака и закинул внутрь. Собравшиеся в учительской педагоги – трое женщин – обернулись. Я поставил торт на столик, у Чваркина отказали ноги, он упал на пол и только причитал: «Костя, ты что, Костя…».

– Здравствуйте, коллеги! – бодро отрапортовал я и достал из кармана пальто пистолет.

I

«Собачники» – как много в этом слове, в подошве моего туфля», – думал я, с отвращением шаркая ботинком по жухлой осенней траве и краю бордюра. Ранний ноябрь, за последние полчаса дождь уже дважды сменялся снегом. Редкие прохожие семенят, вжимая голову в плечи, кто-то просто бежит, подгоняемый шквальным ветром, держа бесполезный зонт подмышкой. Дождь уже растрепал мою прическу, свитер промок, в кармане вибрировал телефон – обеспокоенный Чваркин не находил себе места. Мы уже как пять минут должны вместе представлять план факультатива Элеоноре Борисовне, промежуточному начальнику из регионального Министерства образования. В картине мира нашего директора именно она была негласной властительницей всех четырех школ отдельно взятого Советского района. Я взял трубку.

– 

Костя, пожалуйста, скажи, что ты уже на пороге школы.

– 

Я на пороге дома, Леш, жду машину. У меня тут таксист заблудился, проезд найти не может. Если тебя это утешит, я в собачье говно наступил.

– 

Не утешило. Поспеши пожалуйста, мы уже на кабинете. Если программу не защитим, Элеонора нас сожрет и башмаками твоими не подавится.

Противная холодная капля сползла вдоль уха, я сбросил вызов и положил телефон в карман. Вроде неделя неплохо начиналась, а к концу решила вся пойти наперекосяк. Мимо прошёл собачник в длинном, до колен, дождевике и резиновых сапогах. Его собака – огромная овчарка со странным ошейником в виде небольшого тубуса, закрепленного вдоль позвоночника, проходя мимо меня, встрепенулась, стряхивая воду с шерсти. На брюках осели мелкие грязные брызги.

– Эй, – крикнул я, отряхивая ладонью запачканную штанину, – держи собаку на поводке!

Собачник обернулся и приподнял руку, показывая что «все в порядке». Меня несколько смутило выражение его лица – половина натурально сползла вниз: левый глаз ушел туда, где по идее должна быть скула, щека съехала на рот, а нижняя челюсть безжизненно провисла. Единственное, до чего я смог додуматься, это окликнуть его еще раз. Вот только дотронуться до целлофанового плеча я не успел. Ладонь я отдернул буквально за секунду до того, как она исчезла в бездонной собачьей пасти.

Я отступил на несколько шагов назад, зверь не нападал, он так и остался охранять хозяина. Просто стоял под дождем и скалился, пока дождевик тащился вперед. Примерно в этот момент из-за угла показалась машина такси. Водитель, молодой паренек, верно оценил обстановку и заранее распахнул дверь, я всем телом влетел в салон, машина сорвалась и по инерции дверь громко захлопнулась. Проводив взглядом автомобиль, пёс посеменил вслед за хозяином. Я достал мобильный и набрал номер скорой:

– Добрый день. Пришлите, пожалуйста, врачей, тут во дворе ходит мужчина с собакой, у него вроде инсульт. Да, записывайте адрес.

***

Красная ручка набирает скорость и останавливается напротив фамилии Немутов. Три двойки карандашом, перед ними тройка, намученная двадцатью минутами пересказа Лермонтова, и четверка, намоленная мамой и директором. Сам двоечник еще не удосужился даже достать учебник. Развернувшись спиной к доске, он что-то полушепотом объяснял своему дружку, такому же двоечнику Иванькову.

– 

Немутов.

– 

Я, – отозвался он и развернулся.

– 

Учил?

Презентация прошла ужасно. Элеонора Борисовна буквально разнесла весь проект в щепки прежде, чем я успел войти в школу. Из учительской она уходила с гордо поднятой головой, похожая на чемпиона, разобравшего своего оппонента на запчасти прежде, чем закончился первый раунд. Сами «запчасти» физика Чваркина куда-то пропали и теперь игнорировали все мои сообщения.

– Давай четвертую главу.

Двоечник встал, переминаясь с ноги на ногу, раскраснелся. С двух сторон к нему понеслись тонкие ручейки нашептываний.

– 

Ну да, там получается как было…

Ручейки превратились в реки, кричали даже отличники с первых парт, развернув свои головы как совы в половину оборота.

– 

Не учил, значит.

Всеобщий гул смолк.

– 

Не ставьте двойку, я честно прочитаю.

– 

Ладно, карандашом. Но на следующем уроке ответишь.

Немутов облегченно опустился на стул, вверх взмыли сразу три руки, следом четвертая.

– 

Смолин, ты, что ли?

– 

Ну я, – усмехнулся второй двоечник.

– 

И что, читал?! Да ты блефуешь, знаешь же, что я Трифонову спрошу, она на медаль идет.

– 

Да мне любопытно стало, Константин Саввович, я все прочитал.

– 

Ну давай, удиви нас.

Через полчаса, когда обсуждение новой темы было в самом разгаре, звонок оборвал меня на полуслове и вернул обратно в класс. За три года, я так и не привык к этому, стоит только углубиться в обсуждение какого-то произведения, как длинная протяжная трель начисто обрывает все выстроенные нити диалога и рвет эту ментальную, сквозь-литературную связь.

– 

Запишите задание, пятая глава, пожалуйста.

Дети ураганом вылетели из кабинета, за дверью показалась лакированная, черная, блестящая шевелюра. Чваркин выпустил последних учеников, пропустил вперед завуча, вошел сам и захлопнул дверь. От обоих тянуло едва ощутимым шлейфом коньяка и ментоловых сигарет. Я отодвинул журнал: такая делегация в середине рабочего дня не сулила добрых вестей.

***

– 

Коньяк, пожалуйста, сигареты и лимон. Будьте добры, – через полтора часа, продрогший от холодной и мерзкой пасмурной погоды, я стоял у кассы продуктового магазина неподалёку от дома.

Уволить учителя не так просто. Очень много формальностей, нормативов, документов… А вот оптимизировать его труд можно очень легко и непринужденно. По итогам напряженной беседы с руководством я оказался проигравшей стороной. Опоздание стало краеугольным камнем и условием моей вынужденной капитуляции стал перевод на «чистую работу». В переводе на русский это значит, что если в ближайшее время я не найду новую работу, то очень скоро денег будет хватать разве что на проезд. Аренда квартиры и даже еда – выходят за рамки бюджета официальной зарплаты. Продавец улыбнулся золотом, когда я протянул ему мокрую наличность и выдал мне пригоршню монет.

– Вам тут грузчик не нужен?

– Где? – переспросил он, не переставая улыбаться, затем вдруг понял, о чем речь и отрицательно покачал головой.

– Жаль, очень жаль, – ответил я и вышел из магазина.

Провести вечер на кухне со стаканом в руке наедине со своими мыслями, как я изначально и планировал, не получилось – по каким-то причинам день решил быть плохим до самого конца. У подъезда меня остановили молодые люди, в которых без особого труда угадывались сотрудники полиции в штатском – по барсетке у каждого, короткие черные пуховики, стрижки «бокс» по линеечке. Мысленно я прозвал их «копами».

– Молодой человек, здесь проживаете?

– Да, – ответил я. Задерживаться не хотелось, непочатый коньяк настойчиво напрашивался к употреблению.

– А на каком этаже?

– На втором.

– Пройдёмте, пожалуйста.

Один из «копов» подхватил меня под руку прежде, чем я успел возразить. На первом этаже толпились и перекрикивались как чайки обеспокоенные соседи. Несколько полицейских в форме не пропускали их наверх и убеждали разойтись по домам. В толпе я узнал своего арендодателя – женщину преклонных лет, в ярко-розовом халате и пачке бигуди, затерявшихся в огненно-рыжей шевелюре. Увидев меня, она закричала: «Костя, Костя, что там случилось?» Я пожал плечами.

Теплый, спертый воздух подъезда щекотал ноздри запахами канализации, йода и железа. Через пару ступенек я увидел грязный и потертый номер квартиры. «62 – это же мой. Кто-то, получается, нахулиганил», – подумал я, перед глазами всплыл образ двоечника Немутова. Прогнав видение, я поднял глаза и увидел дверь в свое жилище. Она была прислонена к противоположной от квартиры стене. Нижняя часть была буквально порвана на лоскуты, тонкая жесть загнулась в кудри, формируя огромную полуметровую дыру. В прихожей какая-то женщина размазывала чёрную пудру по моим белоснежным кроссовкам.

– Эй, аккуратнее, – возмутился я и подался вперёд, но один из «копов» резко схватил меня за плечо. Женщина, сидевшая на пороге квартиры, подалась в сторону, уступая мне дорогу. Внезапно перед глазами всё потемнело и поплыло, голоса стали далёкими, а ноги потеряли всякую устойчивость. Я почувствовал, как чьи-то сильные руки ловят мою голову и укладывают на прохладный бетон. Пакет, навьюченный на мою безжизненно повисшую руку, стукнулся об лестницу. Кажется, коньяк остался цел. Хотя даже забавно, что в такой ситуации я забеспокоился о коньяке. На пороге моей квартиры лежало тело врача скорой помощи.

***

– В 8:15 к нам поступил вызов из квартиры, расположенной по адресу – улица Молодых Шахтёров, дом 4, квартира 13. Вы, Константин Евгеньевич Демидов, находились в этот момент в машине такси, правильно?

– Саввович, – поправил я.

– Саввович, – повторил следователь, – отца как звали? Савва?

Я кивнул. Вот уже несколько часов меня держали в отвратительно обставленном кабинете, больше похожем на кладовую дома, куда жильцы сносили старую мебель минувшей эпохи – советский комод, советский шкаф и советский же диван, обтянутый потертым красным жаккардом. Я сидел на деревянном советском табурете за столом следователя и разглядывал дно советского гранёного стакана сквозь коньячную толщу. Единственная лампа, тоже советская, освещала одного из «копов», жадно переносящего на бумагу каждое моё слово, и ноги следователя, мерно вышагивающего по скрипучим, горчичной краски половицам.

– Диван у вас как из борделя, – произнёс я, пытаясь как-то разрядить обстановку. Шутка вышла нелепой. Своими трясущимися губами я не столько произнёс её, сколько пролепетал. Мне показалось, что она не пронеслась по комнате, а просто выпала на пол. Почти нежизнеспособная фраза доползла до ноги следователя, коснулась его, и он ответил:

– А он и так из борделя. Номер такси вы помните?

– У меня в телефоне всё записано, – произнёс я и достал смартфон. Следователь передал его «копу», тот открыл приложение и списал данные поездки, после чего сделал несколько скриншотов и отправил их на свой номер.

– И потом вы были на работе? Вас там кто-нибудь видел?

– Да. Ну как бы все видели, у меня был сложный день.

Следователь задумался.

– Вы, Константин…

– Саввович, – вставил я.

– Да, да, слышали о таком термине «кюретаж»? В медицине так называют процесс выскабливания.

Я отрицательно покачал головой.

– Вы не поверите, но я сам узнал о нем сегодня. У вас дома эксперты назвали так то, что неизвестный проделал с врачом. Но больше всего нас беспокоит то, что это не единичный случай. Мы получили информацию от коллег про аналогичные случаи в некоторых городах России – в Новосибирске, Иркутске, Чкалове, Мирном, Лесозаводске. Мы уже проверили ваши перемещения и уверены, что за пределы региона вы не выезжали, но среди наших коллег есть те, кто уверен, что это дело рук группы злоумышленников. Может, секта или другая деструктивная группа.

Следователь ускорялся в своей речи, с трудом скрывая азарт охотника или даже покерного игрока, карты которого складывались в удачливую комбинацию и сейчас по одной шумно приземлялись на стол. Кем был я в этой раздаче? Возможно, мимо проходящим официантом или секьюрити на входе в игральный дом. Его версия выглядела живо, вот только карты свои он раскладывал на кухонном столе вместо покерного.

– Что вы думаете об этом?

Момент истины, каким замышлял его следователь, провалился, как концовка бездарного фильма. Я ответил что-то вроде «я не знаю» и отвернулся к окну. Беседа отклеилась от сюжета, следователь открыл форточку и закурил, но дым вместо того, чтобы выходить на улицу, оставался внутри и плавал по кабинету тонкими волнистыми слоями. Время приближалось к полуночи, а конца этим «следственным мероприятиям» всё ещё не виделось.

– Давайте заново. Получается, в 8:15 вы были в машине такси, правильно?

Я залпом осушил стакан коньяка и долил на два пальца из бутылки.

– Да.

***

За сутки мне удалось вздремнуть всего несколько часов, да и то на жестком деревянном стуле в коридоре. Несколько раз меня возили куда-то на медосвидетельствование, которое, конечно же, показывало алкогольное опьянение. Напротив входа находилась железная решетка «обезьянника», за которой томились несколько узников. Задержанные о чём-то шептались между собой, периодически посмеиваясь, изредка в темноте вспыхивал огонёк сигареты, прикрытый ладонью. Проходящий мимо полицейский ударил резиновой дубинкой по решётке, едва не лишив пальцев одного из задержанных.

– Не курим! Убили гул!

В дежурке – маленькой комнате с огромным стеклом – сидело пять или шесть полицейских, я наблюдал за ними, как за рыбками в аквариуме. Очень толстыми и злыми рыбками, типа пираний. Рыбы редко перемещались, в основном они сидели на своих местах, поочередно разговаривали по телефону или смеялись над шутками, которые сквозь толстое мутное пластиковое стекло долетали до меня несмешными обрывками и кусочками.

Телевизор с маленьким рябым экраном показывал им фоном юмористическую передачу и воспроизводил звук на полной громкости, периодически не справляясь и переходя на шипение. Иногда, когда спина окончательно дубела, я вставал размяться, в движениях меня особенно никто не ограничивал и я спокойно ходил по всему первому этажу участка, обходя стороной клетку с людьми. Один раз я уже подошел близко и оттуда тут же посыпались просьбы – от сигарет до телефонного звонка. Мобильник следователь мне оставил, но передавать его в камеру я не рискнул. Периодически я пописывал короткие сообщения Чваркину – он стал единственным, кому я в общих чертах обрисовал ситуацию.

Мне нечасто доводилось бывать в полицейских участках, но этот показался мне типичным: решетки на окнах, пожелтевшая штукатурка на стенах, деревянные стулья, будто из Дома культуры – «три сидения, четыре подлокотника», и железная решетка, которая открывается куском арматуры в виде засова прямо из дежурной комнаты. Через узкий коридор дверь наружу – железная и прогнившая понизу – тряслась на ветру и иногда глухо долбилась в стену участка.

Мои наблюдения за полицейским, которого я мысленно окрестил карпом за пухлые губы, неожиданно прервались сильным порывом ветра, от которого я мгновенно продрог. Буквально за несколько секунд пальцы на ногах онемели, а пустота в ботинках, где они раньше находились, теперь нестерпимо загудела. Свитер, так и не успевший высохнуть после вчерашнего дождя, заледенел и сковывал движения. Руки непроизвольно скрутились в узел на животе и застыли в попытке сохранить остатки тепла. С каждым выдохом я выпускал огромное облако пара, которое разбивалось об решётку, обволакивая ржавые прутья. Мороз приковал меня к стулу, окутав дрожащее тело полусном. Лень смотреть – глазам лучше побыть закрытыми. Лень вдвигаться – лучше не растрачивать тепло попусту. Лень, лень, лень… Я чувствовал, что замерзаю, но поверить в это не мог. В конце концов, когда люди замерзали в помещении на глазах у полицейских?! Я лично таких случаев не помню.

Краем глаза я заметил, как в камере кто-то из задержанных сильно наклонился вперёд и упал на пол. Его левая рука неестественно выгнулась: ладонь намертво прилипла к металлическому краю скамьи. Остальные задержанные сбились в кучу, пытаясь сохранить общее тепло. Один из них решился закричать, но тут же закашлялся и упал на колени. В кармане завибрировал телефон. Собрав все оставшиеся силы, я достал его и прежде, чем он выключился от мороза, на экране мелькнуло сообщение:

У.бегай!

Только сейчас я почувствовал, что серебряная цепочка на шее обжигала кожу, а ключ в кармане больно вгрызался в бедро. Страх и непонимание происходящего выдавили в густую от холода кровь немного адреналина, которого хватило на то, чтобы я смог прогнать сон и оторваться от стула. Все металлические двери в участке начали покрываться плотным ледяным пухом. Легкие неприятно покалывало, я попытался вдохнуть, что-то лопнуло во рту, как детская петарда, потом ещё и ещё, пошла кровь. Слюна замерзла и стала вязкой. Я прикрыл рот рукой и моментально сросся краем свитера с окровавленными губами.

Очертания крестика на моей груди пробились сквозь свитер снопом тонких белых игл. Решётка камеры, клетка у входа – все начало превращаться в сплошную белую стену. Полицейские ломали дверь «дежурки» изнутри, но застывший намертво замок не поддавался, с экрана маленького телевизора их подначивали громогласные голоса комиков.

Когда я проходил мимо, экран телевизора потух, один полицейский рухнул на пол, другой судорожно давил на кнопку пьеза-зажигалки в попытке поджечь лист бумаги, но огонь никак не выходил. Карп попытался связаться с кем-то по телефону и поднёс ко рту телефонную трубку проводного аппарата. Пластик лопнул, порезав его пухлую нижнюю губу, из которой почему-то не пролилось ни капли крови. Он обречённо опустился в кресло прежде, чем витиеватые морозные узоры на толстом стекле скрыли его от моих глаз. Аквариум полностью замёрз.

Я сделал несколько несмелых шагов вглубь участка и попытался дёрнуть ручку дежурной комнаты, но она отвалилась и исчезла в толстом слое рыхлого снега. Тогда я обернулся и прежде, чем погасли лампы освещения, заметил, что снежные узоры на стенах в конце коридора были куда меньше тех, что были у самого входа. Там же находилось помещение туалета, я знал это совершенно точно. Собравшись с силами, я слегка выпятил локти, чтобы не нарваться на неожиданное препятствие, и оттолкнулся от двери дежурной комнаты. Отмерзшие ступни подворачивались, мороз пробирался под брюки и шилом колол напряжённые мышцы. Прошло не меньше десяти минут прежде, чем я преодолел жалкие двадцать метров узкого коридора. Тело бешено вибрировало и было настолько напряжено, что позвоночник был готов вот-вот переломиться пополам. Добравшись до узкой двери туалета в самом конце коридора, я толкнул её плечом и ввалился внутрь. В помещении было тепло, спертый воздух смешался с запахом хлорки и застоявшейся мочи. Захлопнув за собой дверь, я сделал несколько глубоких вдохов мерзкого теплого воздуха, выдавил плечом окно, заклеенное плёнкой, имитирующей мрамор, и вывалился наружу, приземлившись лицом в лужу, полную грязи и песка.

***

Седьмая по счёту электричка. Я прикрываю лицо ладонью, чтобы избежать внимания полицейских патрулей и то делаю вид, что сплю, опустив лицо вниз, то смотрю в окно, пытаясь подавить в себе волнение и хоть как-то отвлечься. Ссадина на левой скуле жжётся, но я стараюсь не обращать на неё внимание. Что вообще произошло в участке?

Вчерашний вечер в голове проигрывается как запись на старой пленке, которую зажевало и теперь она проматывается назад и включается снова и снова. Я помню, как вошёл в кафе, прикрыл лицо, и прошел в туалет. Официант не задавал вопросов, моё коньячное амбре красноречиво объяснилось с ним за меня. Оно дало понять, что я парень, которому не повезло с хулиганами или даже с гравитацией. Таких ночью сотни и все они носят на тонкой шее одно и то же побитое и грязное лицо. Там, в кафе, я отчистил одежду от грязи и умылся. Потом снял все деньги с банковской карты в первом попавшемся банкомате с бешенной комиссией, выкинул пластик в мусорку и на попутной машине уехал из города.

Ранним утром, на перроне какой-то безымянной станции я встретил первую электричку, сел на деревянную лавку с печкой под ногами и сразу же вырубился. Электричка типичная для пригорода – шесть утра, шесть вагонов, шестьдесят работяг в комбинезонах с тяжелыми спортивными сумками, суровые лица, сплошь покрытые однообразной наждачной щетиной. Среди них я, дурно пахнущий, помятый городской, но… обезображенное падением на асфальт лицо, как икона, отгоняет диковатых чертей и работает витриной в «магазине по раздаче проблем».

К обеду я пересел на седьмой по счёту пригородный поезд. Контингент, конечно, был получше, чем в утреннем, но ненамного. Напротив меня сел старик с двумя чемоданами, к стене меня придавили двое молодых людей криминальной наружности. Один из них перебирал чётки с рисунками разноцветных пауков, звонко щелкая ими по сбитым костяшкам огромных кулаков. Я стараюсь не смотреть в их сторону. Электричка медленно увозит меня из большого города в городок, где я провёл своё детство.

Примерно в это же время на стол подполковника полиции Мелехова Ивана Георгиевича лег интересующий его документ. Он ждал его всё утро, поэтому отдал приказ набросать его в вольной форме, без строгого соблюдения всех формальностей. Привыкший курить на рабочем месте полковник отдал секретарю, принёсшему бумагу, команду вольно, подкурил, вставил фильтр между пластиковыми пальцами, затянулся, надел очки и принялся читать:

Протокол предварительного осмотра места происшествия.