Коллектор

И теперь он хочет добраться до неё? До моего единственного родного человека? До человека, который всегда вставал на мою защиту?

Внутри меня всё кипело, словно вулкан вот-вот прорвётся. Я опустилась на кровать, чувствуя, как воздух в комнате становится густым, как кисель. Как будто весь мир пытался меня раздавить.

Мне некуда идти. Не у кого просить.

У меня нет друзей, у которых были бы такие деньги. Мы все живём от зарплаты до зарплаты. У каждого свои кредиты, свои расходы, своя борьба. А я… Я не могу даже попросить.

Банки? Они не дадут мне ничего. Моей зарплаты даже на один платёж не хватит. А если и дадут, это будет петля на моей шее, ещё одна, которую я сама накину.

Я пыталась думать. Перебирать варианты. Но все они упирались в одну и ту же глухую стену. Отец всегда говорил, что я сильная. Что у меня хватит воли и терпения справиться с чем угодно. Он верил в меня. Но если бы он знал, в какую трясину я попала.

Смерть отца стала не просто ударом. Она стала обрывом, из которого я до сих пор не могла выбраться. Долги, которые он оставил, стали моей ношей. И я тонула под их тяжестью.

А теперь тётя Люда… Если он действительно позвонит ей, если он станет угрожать, если она узнает… Она этого не выдержит.

Её слабое сердце не выдержит.

Слёзы стояли в горле, но я не позволяла себе разреветься. Я не могу плакать. Плач не поможет. Это не выход.

Но решения не было.

Только его холодный, мрачный голос в моей голове:

– Чтоб до завтра нашла деньги.

У меня не было ни денег, ни помощи, ни шанса.

Только он. И его давление.

Глава 6

Бабушкино кольцо с топазом лежало в моей ладони, как оживший упрёк.

Тёплое золото отдавало холодом, будто уже знало, что я его предам. Оно напоминало мне о тех вечерах в детстве, когда бабушка сидела со мной на кухне, закутанная в уютный плед, и рассказывала, как это кольцо досталось ей от деда.

"Он сам выбирал его для меня," – говорила она, её голос был тёплым, как чай с мёдом. "Символ любви и уважения. Оно пережило годы, Вера, и должно остаться с тобой. Как память. Как часть нашей семьи."

Теперь это кольцо стало последним шансом выжить.

Я стояла перед дверью ломбарда. Старое здание с облупившейся краской, витрина, где под слоем пыли и жёлтого света лежали чужие сданные жизни. Я не сразу зашла. Ладони вспотели, я машинально вытирала их о куртку, но это не помогало.

Внутри ломбарда было душно, как в давящей клетке. Воздух застрял где-то у потолка и не спускался вниз. Пространство казалось слишком тесным, как будто стены сдвигались, подбираясь всё ближе.

Я подошла к прилавку. Мужчина за ним был вялым, равнодушным, с лицом, словно из камня. Мне пришлось заставить себя положить кольцо и серьги на витрину.

Мой голос дрожал.

– Сколько вы дадите за это? – я надеялась, что звучала уверенно, но это было далеко от правды.

Он даже не взглянул на меня. Его пальцы лениво поддели кольцо, он крутанул его в руках, как будто это была мелочь, выпавшая из чьего-то кармана. Потом посмотрел на серьги. Всё так, без интереса, как будто перед ним не было ничего значимого.

– Десять тысяч.

Я замерла. На несколько секунд мне показалось, что я просто не расслышала.

– Что?

– Десять тысяч, – повторил он, не меняя выражения лица.

Это было как плевок в лицо. Резкий, унизительный, обжигающий.

– Это золото! – я резко выпрямилась, словно пыталась снова обрести себя. – Натуральный топаз!

Мой голос стал громче, отчаяннее. Я смотрела на него, надеясь, что он поднимет глаза и увидит. Увидит не просто металл, не просто камень. Увидит всю эту боль, всю мою борьбу, всю бессмысленность моего положения.

– Вы вообще видите, что это стоит? – я почти кричала. – Это… это семейная реликвия!

Он пожал плечами. Мелкое, безразличное движение, словно сказал: "Твои проблемы."

– Больше не дам, – произнёс он лениво. Разговор был окончен.

Я стояла на месте, вцепившись пальцами в край прилавка.

Злость и отчаяние поднимались внутри меня волнами.

Я хотела забрать кольцо и уйти. Я хотела сказать ему, что он никогда не поймёт, что оно значит для меня. Что он просто очередной бессердечный человек, который видит только ценник.

Но я не могла. Я просто не могла.

Мои пальцы дрожали, когда я взяла эти грязные, мятые купюры. Это было меньше, чем нужно, но больше, чем у меня было до этого.

Когда я вышла из ломбарда, холодный ветер ударил мне в лицо. Он был резким, колючим, как пощёчина. Я вздрогнула, но от этого не стало легче.

Слёзы подступили мгновенно. Горячие, солёные, тяжёлые. Я пыталась их сдержать. Закрывала глаза, вдыхала глубже, но это было бессмысленно. Всё внутри меня кричало, как будто весь мир обвинял меня.

"Как ты могла? Как могла продать то, что принадлежало бабушке? Это ведь всё, что осталось от неё!"

Моя голова кипела от этих мыслей, они стучали в висках, словно я была окружена целым хором, который повторял одно и то же, всё громче и громче.

Я сжимала в руке мятые купюры. Они не казались настоящими. Это были просто бумажки, которые ничего не стоили для меня, хотя должны были стать спасением. Но сейчас они жгли мне ладонь, как проклятие.

Я шла по улице, стараясь смотреть вперёд, но слёзы катились по щекам, как маленькие ручейки, которые я не могла остановить. Я вытирала их тыльной стороной ладони, но они текли и текли, как будто мои глаза больше не подчинялись мне.

Люди вокруг проходили мимо. Они смотрели на меня, но я не замечала их. Я не слышала их разговоров, их шагов, их смеха. Всё это было где-то далеко.

И тогда я снова почувствовала это.

Этот взгляд.

Тяжёлый, ледяной, как стальной крюк, который впивается тебе в спину и тянет. Я не видела его, но знала, что он там. Этот человек… он был здесь.

Я обернулась.

Он шёл за мной.

Медленно. Спокойно. Без спешки. Как будто у него было всё время мира.

Мой пульс начал ускоряться. Сердце билось так громко, что я почти слышала его в ушах. Оно колотилось, как молот, пытаясь пробиться наружу.

Я ускорила шаг. Всё быстрее. Ещё быстрее.

Мои ноги дрожали, будто подкашивались под весом невидимой угрозы. Каждая мышца кричала, чтобы я бежала, чтобы я спасалась, но это был не бег. Это был какой-то беспомощный марш, в котором я только притворялась, что контролирую ситуацию.

И тут я увидела его снова.

Я случайно взглянула на витрину магазина. Мои глаза уловили его силуэт.

Он был настолько чётким, что мне показалось, я могла протянуть руку и коснуться его. Его капюшон, его массивная фигура, его уверенность, которая была во всём – в том, как он двигался, в том, как он смотрел.

Я не могла дышать. Воздух был слишком густым, как будто я пыталась вдохнуть через воду.

Я заскочила в дорогой бутик. Просто чтобы спрятаться. Просто чтобы хоть немного прийти в себя.

Я спряталась за стойкой с одеждой, пытаясь унять дрожь в руках. Сердце билось так громко, что казалось, его слышали все вокруг.

Я знала, что он там. Он не ушёл. Он ждал.

Грудь сдавливало, словно кто-то поставил на неё камень. Две продавщицы стояли у кассы, переговариваясь. Их взгляды, острые, как лезвия, сразу нашли меня. Они посмотрели так, будто я была грязной тряпкой, случайно занесённой ветром с улицы. Их лица исказились лёгким, почти ленивым выражением отвращения.

– Девушка, тут нельзя стоять просто так, – произнесла одна из них. Её голос был ровным, но в нём звенел тот тип осуждения, который бьёт больнее слов.

Я попыталась что-то сказать. Слова застряли где-то в горле, как кость, которую невозможно ни проглотить, ни выплюнуть.

– Вы уходите или как? – добавила вторая, не менее холодно, но уже с оттенком нетерпения.

Я посмотрела на них, всё ещё пытаясь заговорить. Хотела объяснить. Хотела просто попросить разрешения постоять. Хотя бы минуту. Но по их лицам я уже всё поняла.

Для них я была лишней. Для них я не имела права быть здесь. Нищебродка…

Сердце кольнуло от унижения. Губы дрогнули, но я не стала больше ничего говорить. Я просто развернулась и вышла, чувствуя их взгляды на своей спине.

На улице кружился первый снег.

Маленькие белые хлопья падали мне на лицо, обжигали кожу своим ледяным прикосновением, а потом таяли, оставляя холодные капли. Это должно было быть красиво. Этот снег должен был быть началом чего-то нового. Чего-то чистого, светлого.

Но для меня он стал чем-то пугающим.

Казалось, что этот снег был сигналом. Сигналом того, что я теряю всё. Что я больше не могу укрыться ни от кого, ни от чего. Что этот мир становится для меня всё более чужим.

Я подняла глаза.

И снова увидела его.

Через дорогу. Тот же взгляд. Тот же силуэт. Неподвижный. Ожидающий.

Снег кружил вокруг него, ложился на капюшон и плечи, но он не двигался. Даже это белое безмолвие не могло сделать его менее пугающим.

Его взгляд впился в меня. Глубокий, тяжёлый, будто он не просто смотрел, а стягивал с меня все слои защиты.

Мир вокруг стал тише. Звук снега, шаги прохожих – всё растворилось. Остались только мы. Я и он.

Ожидание. Преследование. Холод, который пробирался внутрь меня, сильнее любого зимнего ветра.

Я вдруг почувствовала злость. Остатки моей гордости вспыхнули где-то глубоко внутри, как тлеющий уголёк, который я уже давно считала погасшим.

Этот уголёк начал разгораться. Сначала тихо, а потом с жаром, обжигая мне грудь. Злость смешалась с отчаянием, с бессилием, с болью. Я не могла больше бежать. Я не могла больше молчать.

Я шагнула прямо к нему.

Его фигура, массивная и неподвижная, была словно вырезана из ночи. Вокруг кружился снег, ложился на плечи его чёрной куртки, но он не шевелился. Он был как камень, как статуя, как неизменная точка в этом дрожащем мире.

– Не преследуйте меня! – выпалила я, подойдя ближе. Мой голос дрожал, как натянутая струна, готовая лопнуть. – Вот деньги!

Я вытащила из кармана мятые купюры и практически бросила их ему. Они выглядели жалко в моих руках.

– Это не всё… Тут третья часть. Я найду ещё. Просто перестаньте ходить за мной!

Он не взял деньги.

Он даже не посмотрел на них.

Его глаза – тёмные, тяжёлые, как грозовые облака – смотрели только на меня.

Этот взгляд не был злым. Не был яростным. Он был равнодушным и сильным одновременно. Лицо грубое, как будто высеченное из камня. С характерными чертами. Густые черные брови, черные глаза…большие как две бездны, нос с горбинкой и суровый рот спрятанный под черными усами и бородой…Страшный тип…Очень страшный.

– Не перестану, – произнёс он. Акцент совсем легкий. Он практически идеально говорит на русском языке.

Его голос был низким, ровным, но каждая буква впивалась в меня, как осколок.

– Почему?! – мой голос сорвался почти в истерику. Это был крик, пропитанный всем, что накопилось внутри меня: страхом, усталостью, злобой, которую я пыталась подавить.

Он чуть наклонил голову. Его губы тронула едва заметная усмешка, такая, от которой внутри всё похолодело.

– Я так хочу.

Эти три слова. Они были как удар. Не кулаком. Нет. Это был удар невидимой силы, от которого ты не можешь уклониться, от которого тебя сносит с ног. Прямо под ребра.

Он не объяснял.

Ему не нужно было объяснять.

Он просто решил. И этого было достаточно.

Я стояла перед ним, дрожа от холода, от злости, от бессилия. Снег ложился мне на волосы, таял на щеках, смешивался со слезами, которые я не могла больше сдерживать.

А он просто смотрел. Его взгляд был тяжёлым, как груз, который я уже не могла нести. Я знала: он не отступит.

Я развернулась и побежала. Ноги едва слушались, будто с каждым шагом становились тяжелее, как будто в каждую пятку вбили по железному грузу. В груди горело от слишком быстрого дыхания, воздух резал лёгкие, как осколки льда. Но я не могла остановиться.

Я увидела автобус. Он стал моей единственной надеждой, моим единственным спасением в этот момент. Я буквально прыгнула в открывшуюся дверь, хватаясь за поручень так, словно он мог вытащить меня из этой тёмной бездны, в которую я падала.

Секунды растянулись. Двери захлопнулись с мягким шипением, и автобус тронулся. Я забралась на ближайшее свободное место и уставилась в окно.

Мои руки всё ещё дрожали, пальцы сжимали край сиденья, как будто я могла выжать из него хоть немного спокойствия. Но его не было.

Я посмотрела в окно, и он всё ещё был там.

Стоял на остановке, неподвижный, с таким же равнодушным, ледяным взглядом. Я уже начинала думать, что всё позади, что он останется на той остановке, в тени фонаря, под кружевом падающего снега.

Но потом я увидела, как он направился к машине.

Чёрный джип с тонированными окнами стоял чуть в стороне. Большой, громоздкий, словно сама машина была продолжением его фигуры. Он сел внутрь, и свет фар вспыхнул, как предупреждение.

Автобус тронулся быстрее, и я увидела, как джип тоже начал движение.

Он ехал за автобусом. Не спеша, не торопясь. Просто ехал. Я смотрела, как его машина двигалась в том же направлении, что и автобус. Моё дыхание стало рваным, как будто кто-то сжал мои лёгкие ледяной хваткой.

Он не оставит меня. Он не остановится.

Вокруг были люди. Целый автобус людей. За окном мелькал город – фонари, магазины, прохожие. Но никто из них не мог защитить меня. Никто не мог спасти меня от его взгляда, от его уверенности, что я принадлежу ему, что он может следовать за мной сколько угодно.

Теперь я знала это наверняка.

Глава 7

Я родился там, где горы кажутся бесконечными. Где ты видишь небо ближе, чем людей. Где воздух такой холодный и чистый, что режет горло, но ты пьёшь его, как воду. Там, где снег лежит на вершинах круглый год, а земля пахнет так, что ты этот запах потом всю жизнь носишь с собой, даже когда уходишь далеко.

Наш аул… Маленький, на склоне горы, всего десяток домов. Каменные, с крышей из шифера, который зимой рвало ветром. Дороги у нас не было. Тропка, такая узкая, что когда идёшь с козами, боишься, что сорвёшься вместе с ними. А внизу – пропасть.

Отец… Строгий, жёсткий, как горный камень. Не ломался никогда. Если что-то сказал – так и будет. Слово отца – это закон. Для всех. Он не учил нас любить, он учил нас жить. Учил держать спину прямо, говорить правду, даже если эта правда делает больно. "Мужчина должен быть как скала," – говорил он. "Тебя могут бить, могут грызть, но ты не имеешь права рухнуть."

Мать… Мягкая. Сильная. Самая сильная из всех. Она никогда не жаловалась, даже когда на руках оставались трое маленьких детей, а у отца работа в поле. Вкалывала, как могла, и всегда улыбалась. Её руки пахли тестом, её волосы пахли травой, а голос… Когда она пела нам перед сном – я клянусь, в этом голосе были и горы, и ветер, и вся наша земля.

Нас было два брата и сестра. Я – старший. Всегда старший. С самого детства я знал, что они – моя ответственность. Младший что-то натворит – виноват я. Упал брат, разбил коленку – я должен быть рядом, поднять его. В нашем доме не было места слабости. Если ты мужчина – ты защищаешь своих. Всегда.

Мы жили скромно, но гордо. У нас не было лишнего, но и нужды я никогда не чувствовал. Лепёшки матери, такие горячие, что пальцы жжёт, а ты всё равно рвёшь кусок и жуёшь, пока язык не обожжёшь. Холодная вода из ручья. Ты пьёшь её и чувствуешь, как ледяной поток пробегает по всему телу. Горы. Всегда эти прекрасные горы. Они были нашим миром. Нашим домом. Я думал, что они никогда не исчезнут.

Но всё изменилось. Жизнь не даёт тебе долго стоять в одном месте. Она ломает, рушит всё, что ты знал.

…Теперь эти горы – только во сне.

Щелчок, треск, будто дерево рухнуло в бурю, и всё. Нет ничего. Пустота. Одна секунда. Одна чёртова секунда. А потом ты стоишь, и тебе даже кричать нечем, потому что внутри – пусто.

Мне было семнадцать. Они возвращались домой с рынка. Отец за рулём, мать рядом. Они всегда ездили вместе. Отец говорил: "На дороге опасно, лучше вдвоём." А на этот раз он не смог её уберечь.

Сначала мы просто ждали. В доме. Я, брат и сестра. Ночь, ветер в окнах, ни одного фонаря в ауле. Дорогу совсем недавно сделали и то…из щебня. Мы думали, что они просто задержались. А потом пришёл сосед. У него глаза такие были… как у человека, который хочет что-то сказать, но не может. Он молчал, а я уже всё понял. Уже знал.

Машина. Лоб в лоб с грузовиком. Водитель грузовика заснул за рулём. Всё. Конец. Отец умер сразу. Мать тоже. Я не видел их тела. Но их привезли в мешках. Я помню эти мешки. Чёрные. Как ночь. Как будто сама смерть смотрела мне в глаза.

Я не плакал. Не было времени. Младший брат. Сестра. Маленькая. Она даже не понимала, что происходит. Брат ревел, а я стоял, смотрел на них и думал: "Теперь ты. Теперь это твоя жизнь. Тебе никто не поможет."

Похороны. Глина холодная, мокрая. Мы сами копали могилы. Руки стерли в кровь. Местные пришли, но никто не говорил лишнего. У нас не говорят. У нас либо делаешь, либо умираешь вместе с ними. Я выбрал первое.

Мне было девятнадцать, когда я уехал. Брат на шее. Сестру нужно было растить. Жрать нечего, денег нет. Я уехал за деньгами. А как иначе? Сначала в Грозный. Потом в Москву.

Москва встретила меня, как волк ягнёнка. Холодная, красивая и злая, чужая. Мне нравилась…но я ее боялся, как любой приезжий. Особенно не славянин. Без денег ты здесь – никто. Ты – пустое место. А я так не мог. Я не для этого сюда приехал.

Работал кем придётся. Грузил ящики, таскал цемент, мыл полы. Спал в подсобках. Хватал любую работу. Хоть за копейки. Хоть за что-то. Главное, чтобы отправить домой. Чтобы брат ел. Чтобы сестра училась.

Ты живёшь не для себя. Ты живёшь для них. Ты ходишь по улицам чужого города, слышишь чужую речь, но в голове только одно: "Ты не имеешь права сломаться. Ты не имеешь права остановиться."

Каждый рубль, каждый чёртов рубль – это был кусок их будущего. И если для этого нужно было сломать себя, я был готов. Я ломал. Снова и снова. Потому что я обещал. Потому что я их брат.

В полицию я попал случайно. Как-то так получилось. После всей этой грязной работы – таскать мешки, быть охранником, чтобы хватало только на доширак и отправить домой брату на школу – мне это показалось шагом наверх. Наивный, сука. Думал, что можно куда-то вырваться. Что если ты сильный, если держишь удар, то можешь взять своё.

Я был молодым, злым. Девятнадцать лет. Молот. Бей в меня сколько хочешь – только разозлишь. Рвал жилы. Занимался. Каждый день до изнеможения. Кулаки разбивал о стену, чтобы научиться бить больнее. Потому что в этом городе, чтобы выжить, тебе надо быть сильнее, злее, быстрее.

Когда друг предложил пойти в полицию, я подумал: "Почему бы и нет? Работа вроде бы стабильная, деньги чуть лучше, чем у грузчика. А я смогу." И я пошёл.

Форма. Бля, как мне нравилась эта форма. Не сама по себе, нет. А то, как на неё смотрели. Когда идёшь, а люди отворачиваются, опускают глаза. Когда ты заходишь, и они начинают мяться, проглатывают слова. Мне нравилось, что меня боятся. Это было как наркотик.

Я быстро понял, как всё устроено. Улица учит быстро. Здесь всё просто: ты либо волк, либо овца. Если ты слабый, тебя сожрут. Если ты сильный, ты жрёшь. Это система, и она не для слабаков. И мне это нравилось. Сначала.

Но потом… потом ты начинаешь видеть гниль. Эта работа ломает тебя изнутри. Тихо, по капле. Я думал, что это я держу их за яйца. А оказалось, что система держит меня. Она тебя или прогнёт, или выкинет. Здесь нельзя просто быть честным. Нельзя просто делать своё дело. Если ты не в теме, то ты – никто.

Тебя каждый день ставят перед выбором: прогнуться или быть сломанным. Кто-то берёт конверты. Кто-то закрывает глаза на то, что творят его "друзья". А кто-то просто делает вид, что ничего не происходит. Мне предлагали. Деньги. Много. Тупо за то, чтобы молчал.

Я не прогнулся.

Глава 8

Думал, что могу быть волком в стае шакалов. Но ты не можешь. Здесь тебя либо принимают, либо выкидывают. И меня выкинули.

Прокурорская проверка. Напарник, сраный предатель, кинул меня. На бабках. Мы работали вместе. Я ему доверял. А он использовал это против меня. Когда всё всплыло, он быстро слился. А на меня надели всё. Как будто я один всё это провернул.

Мой напарник оказался тварью. Продажной, мелочной, хитрой тварью, каких в жизни полно. Но я этого тогда не замечал. А если видел – закрыл глаза. Дурак, сука. Молодой и слишком уверен в себе, чтобы понимать, что в этом болоте каждый тянет на дно другого.

Мы шли на обыск. Обычное дело. Жалоба, долг, проверка. Ничего нового. Приехали, зашли. Хата – грязь, бардак, на столе бутылки, пачки сигарет, какие-то заляпанные документы. Всё как обычно. Я копаю в шкафу, он – у кровати.

И тут он зовёт меня. "Смотри," – говорит, и показывает пачку денег. Наличка. Много. Я смотрю на него, а он уже улыбается, как крыса, которая нашла сыр.

"Забираем," – говорит.

А я стою, тупой, ничего не понимаю. Деньги эти – они грязные, это сразу видно. Но он смотрит на меня так, будто я должен сказать: "Да, давай, забираем."

Я сказал: "Нет."

И знаешь, что он сделал? Убрал деньги себе в карман. Просто. Прямо при мне. Улыбнулся и продолжил рыться, как ни в чём не бывало.

Я должен был что-то сделать. Должен был остановить его. Но я не сделал. Зачем? "Это не мое дело," – подумал я. "Пусть делает, что хочет. Это его проблема."

Только это стала моя проблема.

Через неделю всё всплыло. Жалоба. Пропали деньги. Кто взял? На кого это всё повесили? Конечно, на меня. Чечен взял…не удивительно, да?

Напарник стоял, сука, в своём кабинете, жевал жвачку и смотрел на меня так, как будто вообще не при делах. А начальник орал: "Где деньги?!" А я что? Я молчу. Я знаю, что если скажу, кто это сделал, всё равно ничего не изменится. Я Аслан Багратов, а он Николай Иванов…Так что заочно я уже виноват. Ну и орлы не отчитываются. Никто ничего не проверяет. Система всё равно сожрёт того, кого проще.

И проще был я.

Собрание. Разговор в кабинете. Меня, как собаку, выставили на позор. "Ты похерил службу, подставил товарищей. Забирай вещи и уходи."

Я уходил с такой злостью, что пальцы до сих пор помнят, как я сжимал кулаки. Хотел разбить ему рыло. Напарнику этому. Хотел, чтобы он, тварь, почувствовал, что значит лежать брюхом на дне.

Но знаешь что? Я тогда понял одно: ты или прогибаешься под это дерьмо, или вылетаешь с позором. И я вылетел. Лучше свалить, чем унижаться и просить.

Без шанса. Без оправданий. Без выбора.

После увольнения ты как волк, которого выгнали из стаи. Голодный, злой, потерянный. Никому нахуй не нужен. Я бродил по Москве, как тень. Без работы. Без денег. Только злость осталась. Только она и держала меня на плаву.

И я начал хвататься за любую грязь. Охранник в ночном клубе. Стоишь у двери, слушаешь, как за спиной орут пьяные. А потом начинаешь их выбрасывать, как мусор. Пьяного, наглого, обдолбанного – мне было всё равно. Я видел перед собой только цель. Если надо кого-то сломать – я ломал.

Первая драка. Ещё в клубе. Какой-то урод зацепил девочку. Её парень накинулся, а он – нож достал. Я не думал. Просто прыгнул. Рука влетела ему в челюсть, нож полетел на пол. Дальше не помню. Очнулся, когда ребята оттащили. Лицо у него было, как фарш. Потом менеджер клуба сказал: "Ты нам нужен."

И я остался.

Сначала охрана. Потом вышибала. Потом начали звать на "долги". У одного бизнесмена не вернули деньги. У другого не платили аренду. Моя работа? Прийти и объяснить, что долг лучше отдать. Не словами. Руками.

Я был хорош в этом. Слишком хорош. У меня нет тормозов. Нет страха. Если я приходил, то всегда знал, что клиент либо заплатит, либо будет ползать по полу и блевать кишками. Мне было всё равно.

Кости, кровь, крики. Это стало частью моей жизни. Я видел перед собой только цель. Кто-то должен заплатить? Хорошо. Я сделаю, чтобы заплатил. Я делал то, что другие не могли. Или не хотели.

А потом меня нашли "Чёрные коллекторы".

Сидели на кухне с одним из старых знакомых. Водка, какуска на двоих, сигареты воняют. Он говорит:

– Ты чё, до сих пор в долгах и дерьме копаешься? У нас есть тема. Тебе понравится. Нам нужен кто-то, кто не боится.

– Что за тема? – спрашиваю.

– Выбивать долги.

Я засмеялся.

– Я и так это делаю.

– Нет, брат. Это не то. Это другое. Там, где ты работаешь, максимум бьют по зубам. У нас – бьют по жизни. Ты справишься.

Я подумал. А потом согласился. Что мне терять? Я уже давно перестал жить нормально. А тут деньги. Стабильность.