Я вас нашла

Мы многим были обязаны друг другу. Она была благодарна мне за то, что я заставила ее окончить семь классов вечерней школы, помогала с математикой, физикой, контрольными; ценила мое заступничество перед мужем и платила нежной привязанностью. Я радовалась, связанным ее руками, носкам и варежкам, кружевным школьным воротничкам, заточенным конькам и аккуратным ремешкам на больших лыжах. Коньки и лыжи тоже достала мне Маша. А у кого выпросила – не говорила. Только хитро улыбалась.

– Ленк, хошь поесть? – спрашивала она после моего возвращения из школы. – Иди. Свекла готова.

Мы вонзали зубы в темно-вишневый овощ, дух которого витал по всему дому, щекотал небо, наполнял теплым паром легкие, отчего становилось жарко и весело.

Я еще издали увидела Машу с большой метлой в руках. Подошла ближе и остановилась… Подождала. Поняв, что она вся в работе и не обращает на меня никакого внимания, тихо позвала:

– Машенька-а-а.

Женщина перестала махать метлой и подняла глаза. Узнав меня, засияла, как солнышко, и озорно рассмеялась.

– Ленк, приехала?! – Спрятала метлу в кусты сирени и, причмокнув губами, скомандовала: – Пошли.

Маша идет мужским раскачивающимся шагом. Никаких следов былой травмы. Негромко рассказывает:

– Сашка умер шесть лет назад. И я теперь совсем одна…

Мне трудно произносить избитые слова соболезнования, и я мямлю что-то вроде:

– Прости, что не поддержала; я не знала. Одиночество – это тяжело…

В ответ она неопределенно передергивает плечами:

– Я привыкла. Вышла на пенсию. И теперь, вишь, работаю дворником.

Чтобы отойти от грустной темы, я рассмеялась… Маша останавливается, приподнимает плечи и в недоумении смотрит на меня:

– Ты чего?

– Кем ты работаешь, нетрудно догадаться по твоей походке…

– Как?

– Да ты все время идешь вперед одной половиной тела, как косарь, – продолжая смеяться, говорю я. – Вторая твоя половина «тащится» сзади…

Мария хитро щурится.

Мы подходим к трехэтажному дому и поднимаемся на второй этаж. «Вот здесь, незадолго до смерти Саши, нам дали благоустроенную однокомнатную квартиру». – Она нажимает дверцу почтового ящика, и оттуда выпадает ключ.

– Э, да у тебя все открыто…

– А у меня нечего тащить, – смеется она. – Хотя был случай. – Прихожу домой, а в холодильнике пусто. Мишка, сосед с первого этажа, пошарил… Его работа! Нашла я эту пьянь в сирени за домом. Целой компанией моими припасами закусывали. Я их метлой, чтоб не заглядывали в чужие холодильники! – И вдруг в описание сцены врывается такой набор слов, что я, признаться, растерялась…

В квартире более чем скромно – скорее бедно. Старый двухстворчатый шифоньер с потемневшим зеркалом, кровать, стол и два стула. На кухне небольшой столик и немного посуды. Обшарпанный холодильник марки «Саратов». Вероятно, чей-то подарок. На полу рассыпаны крупные огурцы…

– Что? Плохо у меня? – обеспокоенно спрашивает хозяйка.

– Да, тащить у тебя, действительно, нечего.

– Знаешь, после смерти Сашки у меня осталось одно платье, а из верхней одежды – только телогрейка. И все. А сейчас я обута и одета. – Она раскрывает створки шифоньера и показывает дешевые, но хорошо подобранные по цвету вещи. – Все в уцененном покупаю…

Не знаю, что ей на это сказать, но она «выручает» меня:

– Хошь огурца?

Мы чистим кожицу, солим и с удовольствием, как в далеком прошлом, хрупаем прохладные дольки. Неожиданно ее настроение меняется:

Слышь, пришла утром на огород, а плети все раскиданы и потоптаны. Огурцы обобраны! Вот только эти большие и остались. А все почему? – Маша снова всматривается в мое лицо. – А потому, что думают: – Куда ей? Пенсию получает и еще работает. Обойдется! И берут, как свое! К осени на грядках одна мелочь от морковки останется. А то, – ее голос срывается до шепота, – не знают, что это адский труд. Могли бы сами сажать огород. Но нет! Сядут с пяти часов вечера на скамеечки и лы-лы-лы! Лы-лы-лы… Краном их не поднимешь.

И дальше из уст Маруси пошли такие выражения, что я взбунтовалась.

– Стоп! Стоп. Ты ведь раньше никогда не ругалась.

– И вдруг…

– Не вдруг, – возражает Мария. И не допуская слов с моей стороны, убежденно, в наступательном тоне, продолжает:

– Нельзя без этого! Почему, думаешь, мой Сашка матершинником был? И руки распускал! Не знаешь?

В этот момент ее миловидное лицо и напряженная фигурка требуют, чтобы я догадалась, почему. Но ответа она не ждет, а называет причину сама.

– Я узнала об этом, когда отработала сезон на лесоповале…

– А как ты вообще туда попала?

– Не было у меня выхода. Последний год Сашка был совсем плох – с постели не вставал. На еду, лекарства, дрова денег не хватало. Надоело щепу с пилорамы мешками таскать. Вот и пошла на лесоповал. Но это не менее пятнадцати километров туда-назад. А у тебя больной муж, домашнее хозяйство…

– Ну, да. Так, я каждый день домой возвращалась…

– Лихо!

– А ты прикинь: кроме зарплаты, мне еще две машины дров на год давали!

За разговором мы даже не заметили, как наши лица стали мокрыми от слез…

– Но это не все. Там я узнала, каким насмешкам подвергался мой Сашка. На лесоповале много злых людей. С зоны их туда определяют… – Смеялись они над ним, над его уродством. Неполноценный, мол, мужик. И детей у него нет… Чтоб им лопнуть! – Она вытирает слезы. – А Сашке обидно. Он на войне здоровье оставил, а они на зоне отдыхали. И защититься ему нечем. Слаб с одной-то рукой. Вот и озверел. Всех в одно место в отместку посылал… Как за ширму, за матерные слова прятался. И на меня руку поднимал…

Своим вопросом о лесоповале я растревожили прошлое, и слова Маши были подобны сухим и жарким выстрелам.

– Вот там меня матершинничать и научили. Еще пробовали руки распускать! Как я должна была защищаться?! Только посмейте, – сказала, – УБЬЮ!

– Все позади. Все в прошлом, – шепчу я и глажу ее волосы, вытираю слезы. – Давай спустимся к реке? Там полегчает…

Она соглашается, быстро меняет рабочую одежду на ситцевый сарафан, делающий ее удивительно нежной и моложавой.

Мы идем дворами.

– Вот мой участок – здесь и здесь, – показывает она. – Вечером после десяти делаю обход. Но мести – ни-ни! – люди отдыхают. Можно запылить их одежду, или потревожить тех, кто уже спит. Для этого в четыре утра встаю. Освобождаю мусоросборник, урны, скашиваю траву, поливаю газоны, вывожу на тачке все, что горит, и сжигаю в поле… Для работы, слышь – ни хрена не дают! Веники и метлы сама в лесу заготавливаю.

В хозяйстве идеальный порядок, и я говорю ей об этом. Маша довольна.

А им, – и ее рука взлетает в направлении окон, – ведро с мусором во двор вынести трудно. Вышли за дверь квартиры и – бац! В подъезд или у крыльца. Ну, впрямь, как свиньи… – «А тебе, – переходит она на бас, копируя чужой голос, – хрен ли, что делать? Уберешь!»

Так как прикажешь мне от них отбиваться?

Мы сидим на берегу реки, и Маша доверчиво, как бывало когда-то, изливает душу.

Прошлое горько, а настоящее – тошно. Каждый месяц у меня гости – племянники. Привезут кусок колбасы, аль сыру и цену называют! Отдаю им деньги, и этой же колбасой – их кормлю, потому что мне не надо. Опять же: – дай денег, хотя бы двести пятьдесят рублей? На покупку люстры им не хватает…

Мария снова взвинтила себя, но взглянув на меня – удержалась от бранного слова.

А где мне взять эти деньги? У меня ни рубля на книжке, потому что гостей надо не только кормить, но и обратный билет им купить…

Женщина чувствует, что я поняла ее обиды, одиночество, неустроенность, и растерянно улыбается.

– Чего молчишь?

А я обнимаю ее за плечи и думаю о ней – о Маше, в жизни которой было так мало светлых дней. Которой все время приходится бороться с обстоятельствами, порождаемыми несовершенством человеческих отношений и бытия. Но при всей внешней грубости манер ее сердце не остыло к людям. Нет. Просто она нашла свой способ защиты от их слабостей и пороков.

Москва, 1988 г.

Трудовая терапия.

Утопая в снегу, к сельскому магазину спешит местный весельчак и балагур Сергей Находка. Жена послала его за хлебом, предварительно очистив карманы от лишней мелочи.

Но и Серега не прост. Ой, не прост! У него есть места, где можно припрятать, не учтенный женой, рублик. Вот и сейчас его сердце согревает заначка – пятьдесят рублей в нагрудном кармане фланелевой рубашки, прощупать которую любимая жена Марфушка забыла.

Вчера он хорошо поддал с приятелями, и у него страшно болит голова. Сейчас одно желание – опохмелиться! Но чекушку он один не потянет. Вот ежели кто из приятелей, на его счастье, окажется в магазине… Серега очень на это надеялся.

Вот и магазин. Покупателей – пшик! А откуда им взяться, если дорогу занесло и почистить ее никто не спешит. Но Серега не теряет надежды. Уверен, что в магазин придут такие же, как и он, страдальцы от переизбытка выпитого «зеленого змия», и будет с кем сообразить на троих.

– Здравствуй, Софьюшка, радость наша, – подкатывает страдалец к продавщице. – Хлебушек у тебя свежий?

– А то не знаешь, что хлеб завозят два раза в неделю.

– Но сегодня день завоза, – хитро щурится Серега.

– И что?! Хлеб еще не привезли. И ждать, видимо, придется долго. Видишь, сколько снегу навалило! – Женщина с беспокойством глядит в окно. – При таких сугробах машина не проедет… Точно не проедет, – сокрушенно повторяет она. – Ты бы, Серега, организовал мужиков дорогу почистить.

Сие от меня не зависит, Голуба. Федор – меньше чем за чекушку вывести грейдер не согласится. С пол сотней, что у меня есть – вопрос неразрешим. Или договоримся в долг? – Мужчина вопросительно смотрит на Софью.

– Не-а, – смеется та. – Не хочу с Марфой ссориться.

– Не боись! Не заметит она такой малости, – уговаривает продавщицу Сергей. – Это какой же нюх надобно иметь…

– Много вы, мужчины, понимаете в женской проницательности. От нас и каплю не утаишь. Нет! И не проси. С утра не продаю спиртное.

Страдалец меняет тактику: Я все же подожду машину здесь?

– Жди. Кто тебе не дает… – Софья неспешно протирает белой тряпкой прилавок и хлебный ларь. Без покупателей, без товара, без новостей – ей скучно. – Может, пока расскажешь, что на селе происходит?

– Это можно, – соглашается Сергей. – Наипервейшая новость с утра – тетка Дуня умом тронулась! – С утра под снегом зеленую траву для своей козы ищет, – на полном серьезе говорит он.

– Так, нет у Дуськи козы… Ой, брешишь ты!

– Да-а-а? – изображает удивление мужчина. – Кто же тогда, недалече отсель, траву под снегом ищет? В белом тулупе, опять же… Ишо, воротник такой большой… лицо прикрывает? – Ошибиться запросто можно. Но, что баба в тулупе – видел точно.

В это время в магазин входит уборщица школы Фрося в белом тулупе. – – Ух, употела! Зато все дорожки у школы почистила. Вот, за хлебушком забежала…

– Так вот – кого я видел, – обрадовался Серега. – А ты – «брешишь», – обижается он на Софью. – Отродясь за собой такого не припомню. – И, уже обращаясь к Фросе, говорит: – А свежий хлеб еще не привезли.

Так я распарю хлебушек-то. Будет теплый и мягкий. Дай-ка мне, Софушка, что осталось от старого привоза. Времени на ожидание у меня нет.

Серега подходит поближе к Фросе и почтительно говорит: – Уважаемая, одолжи сотенку до вторника. Отдам с конфетами…

Выражение лица пожилой женщины меняется с приветливого на строгое. – Да что же тебе, с утра неймется! По соседям пошел на похмелье собирать… А как Марфа узнает! Иль ссориться с ней прикажешь? Нет уж, уволь от такого удовольствия – с твоей жинкой препираться. Лучше рассолу у нее попроси: верное средство от головной боли.

Купив буханку хлеба, Фрося уходит, оставив Серегу ни с чем. Тот, как ни в чем ни бывало, подвигается ближе к продавщице и продолжает разговор. – Вчера бухгалтер сельсовета Нина Ивановна в город ездила. Документы на проверку возила. – И, переходя на шепот, сообщает: – Снимают с должности нашего председателя-то…

– Брешишь! – срывается Софья. – Не было тому никакого повода.

– Во те крест, – двигая перед собой рукой, смеется Серега и про себя думает: «Будет о чем посудачить бабам!» – А вслух, так спокойно, говорит: – Так, сама спроси секретаршу сельсовета… Тебе-то – она расскажет…

Серега делает паузу, наблюдая за Софьей…

– А еще такой случай в нашем поселке приключился. Зинку Петрову знаешь? – Так вот, у нее ярка принесла ягнят с шестью ногами…

Софья внимательно смотрит на Сергея. – Сам видел, али как?

– Да разве она кому покажет такое. Узнал утром из телевизора. И скотинку ее уже увезли на изучение в институт… И про это – тоже из ящика сказали.

– Путаешь ты все! Где наша скотинка, а где институт и телевизор, – возражает ему продавщица.

– Не я путаю, а гены у ягнят перепутались. Так сказали эксперты. Вот, те крест! Все потому, что экология плохая…

– Что ты все за крест цепляешься! Если бы у Зинаиды такое несчастье приключилось – знало бы все село.

– А ты у баб поинтересуйся, коли мне не веришь, – на полном серьезе отвечает Серега. Теперь он уверен, что запустил программу обсуждений, пересудов и сплетен, не менее чем, на две недели. Скучно в поселке не будет!

– А последняя новость лично тебя касается, – раздвигая улыбку до ушей, говорит неугомонный бала- гур. – Иду я, значит, сегодня мимо твоего огорода и вижу: В саду деревья «погрызаны»…

Серега одним глазом наблюдает за реакцией Софьи и иронично замечает: – Не уберегла ты, хозяюшка, сад от набегов зайчиков. Поленилась по осени молодые деревья обвязать. Хочешь, сейчас пойду и обмотаю?