bannerbanner
Я вас нашла
Я вас нашла

Полная версия

Я вас нашла

Язык: Русский
Год издания: 2025
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 3

Сердце матери бьется тревожно и гулко. Шторм все ближе и явственней стон. Но покинуть причал нету мочи. Здесь Алешенька – ее сын! В том крепит ее веру ветер до боли знакомым голосом: «Иногда непокорно дерзко из гнезда вылетают птенцы. От восторга – в свободном полете – забывается чувство вины. Мама. Милая мама! Я шагнул в Океан не случайно. Стихия и мужество – по жизни идут рядом. Океан – моя судьба!»

У женщины подкосились ноги. Не замечая грозного наката волны, она медленно сливалась с холодным бетоном. Губы беззвучно шептали: «Море! Зачем обездолило…»

Плеча коснулась рука. Рядом стоял матрос. Отдавая честь, он сказал:

– Мне поручили доставить вас в гостиницу. Прошу пройти к машине.

– Не ждите меня здесь. Я приду сама.

– Уже поздно. Идемте – настойчиво повторил матрос.

– Вы мешаете мне говорить с сыном, – мягко возразила женщина. – Слышите голос? – На ее лице отразилось чрезвычайное волнение. Она развела руки в стороны. – Это его голос! Голос Алешеньки… Слышите? Он зовет: «Мама!» – Женщина счастливо улыбается. А вокруг, исторгая грозные звуки, море рвет в клочья пену и бросает на стоящих мириады брызг.

– Вот, снова, – восторженно восклицает она. – Слышите? Алеша говорит со мной: «Милая, мама. Ты не стой на ветру. Не томись…» – О, какой усталый и грустный у сына голос!

– Мама! Судный день –это день только мой! Я тебе расскажу, почему остаюсь. Почему не вернусь домой… Женщина подняла плечи и ищет взглядом того, кто с ней говорит, и ей даже кажется, что она видит в бегущей волне очертания фигуры.

Мне почти удалось. Осторожно, в сознании, я поднимался из морской глубины на свет. Вдруг неожиданно все изменилось. Свет исчез, а мозг заполнили другие образы и мысли. Я увидел игру волны и ветра. Опасную и жестокую! У них в ловушке субмарина. Ветер сбивает волну; раскачивает стальную капсулу подлодки. Она послушна и легка. Она без сил. Но все ж на страже. В ее отсеках бесценный груз – сыны России. Шторм лижет корпус корабля и шепчет: – Ты мое дитя… Пучина тянет лодку вниз. Волна препятствует и вверх ее толкает. И так игриво вопрошает: «Зачем тебе, дитя, свобода? Она ничто в сравнении с сокровищем морей. Бери, владей!» – И покрывает серебром и белой пеной умывает. Ее заботой перегружен разум. И я уже во власти грез и мудрой силы Океана. Поэтому, – не жди меня.

– Алешенька! Ты обещал вернуться!!

– Прости. Вернуться не смогу. Мы погружаемся во тьму… Прощай!

Словно маска лицо, но живые глаза матери продолжают следить за подлодкой в пучине. Она слышит на пирсе наказ своего первенца: «Всем влюбленным в морскую стихию: Собираясь в поход, мысль о доме держите под сердцем. Берегите мальчишки своих матерей…»

Женщина переносит внимание на руки. Ей кажется, что слова сына упали на ее ладони и греют их своей любовью.

Новая волна высокой стеной шла к берегу, а мать неистово продолжала умолять грозные силы: – Успокойся стихия. Прояви благородство. Отдай сына! Я – останусь с тобой. Я готова на эту замену. На эти слова волна, накрыла ее фигурку саваном из белой пены. Ка- кую-то долю секунду ей показалось, что она даже слышит слабый голос Алеши.

Не уходи, – рвется из груди последний крик. – Я уже здесь, рядом! – Ветер подхватывает ее слова и возвращает их назад. Но она уже никогда не узнает об этом. Ее взгляд затерялся в лабиринте волн, а фигурка медленно опускается на дно вместе с подлодкой.

Море! Чего тебе не хватало, что ты выбрал новую жертву – мать.

Москва, 11 августа 2018 г.

Похоронка.

Давно письмо в руках. Но вскрыть – нет смелости…

– О Боже, дай мне сил! – молила мать.

– Звала, – спросила грубо темная Фигура.

– Да, – кивнула женщина. Хочу узнать, что с сыном Сашей?

– Тогда читай!

Письмо надорвано. В нем – «Похоронка»!.. – Маленький листок – и слова: – Ваш сын погиб…

Очнулась на полу! Увидела печати на конверте… – В голове навязчиво крутился вопрос – кто выбрал ее сына жертвой?!…

…Который день не сводит взгляд с тропинки к дому. Там кружат тени судеб…

Вот в нарядном платье бежит ее Весна, несет цветы любимый и делает сын первые шаги. – Воспоминания уводят в прошлое…

Они идут за хлебом, в магазин. Сын цепко держится за ее платье. Сопит.

Своими ножками осилил путь до прилавка.

О прянике – не вспомнил. – Уткнувшись щечкой в кулачек, не сводит глаз с обложки новой книги…

Скрипит Колодезный журавль. Он – участник игры мужчин с водой – студеной! Ему, как и ей – знакомы восторженные крики – УХ! …АЙ! БР-ррр!

Мать слышит, как Эхо множит веселье. «Видит» радость на лицах и капли серебра на загорелой коже…

– Саша, – зовет она – иди пить чай! – Я испекла пирог.

– А можно – я приду с друзьями?

– Конечно. – Она безотказна…

Раздвинут стол и самовар пыхтит… За чаем с пирогами собралась вся улица.

В ее доме праздник!

Седая женщина подходит к образу…

– По (ш) то не уберег… Мое – безгрешное дитя – всецело зависело от божьей воли.

Мой мальчик, в сущности, еще не жил… – Теперь всегда, до самого конца, мне – быть одной. Такая жизнь мне не нужна!

Москва, 11 августа 2018 г.

Жизнь заново.

1944 год. Западный фронт. Наши войска гнали немцев назад, в Германию, а следом медики развертывали прифронтовые госпитали.

В одном из них, на железной койке, забинтованный с головы до ног, лежал молодой боец. Он был без сознания. Врачи ставили ему тяжелую контузию.

Оленька – медицинская сестра, нянечка и уборщица в одном лице, старательно работала тряпкой в бараке, приспособленном для госпиталя. Опуская тряпку в ведро, она каждый раз обводила глазами раненых солдат: – Не нужна ли кому ее помощь?

В очередной раз, оглядывая подопечных, она заметила внимательный взгляд, устремленный на нее из одинокого глаза, едва заметного за слоем бинтов. Оля оставила в покое тряпку, окунула руки в ведре с чистой водой, которое всегда, на случай, ставила рядом, и подошла к забинтованной мумии.

– Я – Оля. Как зовут тебя, – и она наклонилась поближе к забинтованной голове.

– Ва-си …, – послышалось сопение…

Вася, значит, – повторила Оленька, принявшая сообщение на подсознательном уровне. – Тебе что-нибудь нужно? – Раненый молчал.

Оля взяла солдата за руку: – Если тебе, что нужно, пожми мою руку, а я буду называть желания: Пить…, туалет…, врача…. – перечисляла она.

Солдат молчал, не спуская с нее взгляда. Оля забеспокоилась и пошла искать врача.

– Очнулся – это хорошо, сказал Степан Егорович – главный врач по госпиталю. – Сейчас постараемся его посадить, обработать раны и сделать новую перевязку.

Оля засуетилась, но врач строго сказал: – Иди, миленькая в другую палату. Тебе этого видеть не надо.

Девушка забрала ведра, подтерла лужи и вышла. – Почему Степан Егорович отослал меня… В чем дело, – беспокоила ее мысль. Когда она позже снова вошла в палату, солдат спал. Но теперь кроме одного глаза в разрезе бинтов просматривался рот и кончик носа.

– Так –то, лучше, – подумала Оля. Здороваясь с солдатами, она обошла все койки, примечая кому, что и как она должна оказать помощь.

Оля была сиротой и ютилась по углам знакомых и жены, погибшего брата. Госпиталь, где ее встречали добрые взгляды и ласковый оклик, стал ее домом.

В очередной раз, делая уборку палаты, она опустилась на колени, чтобы дотянуться тряпкой до последней половицы под койкой, вдруг почувствовала на своем плече руку. … Такое бывает. В бреду больные машут руками, пытаются подняться и куда-то бежать… Осторожно, поддерживая руку, Оля привстала и осмотрела забинтованного солдата.

– Вася… Здравствуй… Как, ты… Что-то хочешь сказать?

Оля погладила ладони больного: – Скоро обход врача и перевязка… Будут хорошие новости… Но солдат молчал.

Видимо, речь еще не восстановилась, – подумала девушка. Спросить об этом у Степана Егоровича она не решалась. Не потому, что он строгий. А потому, что он все еще не допускал ее к перевязкам Василия. Почему? – оставалось для Оли загадкой. – Ладно. Расскажет сам, когда придет время…

Время пришло. – Оля, сегодня, ты будешь мне помогать, – сказал на утреннем обходе Степан Егорович. – Приготовь все для снятия швов у Василия. И без всяких там эмоций.

Бинты Главврач осторожно снял сам, после чего снова обработал руки спиртом.

Вся боль позади. Сейчас, от тебя требуется немного терпения, – сказал он солдату.

Василий сидел в операционной прямой, безучастный; глаза закрыты…

– Ты как? – Все нормально?

– Да, – скорее промычал, чем ответил Василий.

– Открой глаза… – Раненый вяло попытался выполнить просьбу, но оставил эту затею. Оля вопросительно посмотрела на врача.

– Это защитная реакция, – объяснил Степан Егорович, не обращая внимания на обеспокоенный взгляд Оли. – Мы начинаем. Он взял пинцет и маленькие ножницы. Работал профессионально быстро и осторожно, периодически принимая от Оли тампоны для обработки воспаленной мышечной ткани лица.

– Теперь отдыхать. Оленька, отведи больного в палату.

Внутренне Ольга была потрясена. Теперь, она и сама знала, почему врач не привлекал ее к перевязкам солдата. Лицо Василия было изуродовано. Оно представляло бесформенный кусок мышечной ткани и лицевых костей. Из глубины бывших глазниц светилось желто – зеленое пламя зрачков. Вместо носа выпирало длинное бугристое образование. С глубокими ямами, образующими глазницы, оно превращало лицо солдата в голову хищной птицы, на которой можно было долго искать щеки и обтянутый кожей подбородок. Двадцатилетний молодой человек выглядел на все восемьдесят. Ну, конечно же Степан Егорович боялся реакции девушки на уродства, оставленные войной на лице солдата. Невольное проявление ужаса, при несдержанности окружающих, может стать еще одной, не проходящей травмой для молодого человека. Еще Оле стало известно, что у Василия поврежден речевигательный аппарат. Но если разрабатывать, то со временем, наступят улучшения, – заверил врач. Волю своим чувствам Оля дала только ночью. Она плакала навзрыд, уткнувшись в подушку, и только полная луна разделяла ее участие и сострадание к трагедии молодого солдата.

В обязанности медперсонала госпиталя входила отправка писем в семьи военнослужащих. Василия это не касалось. Все его родные погибли. Девушка настроила себя на ровное и приветливое отношение с солдатом и не показывала ему других, более глубоких чувств.

Василий с костылями начал ходить. Первое время, Ольга подстраховывала его и растирала онемевшие мышцы. Потом он стал справляться сам. Через два месяца Степан Егорович подготовил выписку из госпиталя.

Вечером Василий сказал Оле: – Давай жить вместе. Ведь, у тебя тоже никого нет. Вместе проще. Ты не обращай внимания на мое уродство. Руки умеют все. Ноги ходят. Буду работать.

Оля давно поняла свои чувства к Василию. Они не были связаны с жалостью. Ее привлекала выдержка, воля, терпение солдата. Настойчивое желание оправиться, встать на ноги и жить, невзирая на жестокие подарки судьбы. Девушка взяла Василия за руку. – Пойдем… – С жильем сложно. Но жена брата освободила нам чулан. Четыре квадратных метра на двоих, на первое время – хватит.

Василию дали вторую группу инвалидности и назначили пенсию. Он стал работать конюхом при сельском Совете. Лошадей хорошо чувствовал и любил. Они отвечали ему тем же: – Громко фыркали, когда он заходил на конюшню, тянули морды в ожидании теплой руки и ласкового слова.

Две лошади на конюшне – не в тягость. Он справлялся. Когда лошадей возвращали из поездки по району, он распрягал их, брал поводья и вел к реке. Сначала они утоляли жажду прямо у берега, а он выражал им благодарность за работу. Потом заводил в воду по брюхо, вставал между животными и начинал чистить, мыть, чесать. Между ним и животными шел длинный и доверительный разговор о жизни.

В знак признательности лошади как бы случайно теплыми губами касались лица Василия. В такие моменты молодой конюх забывал о своем уродстве и был счастлив. Потом, до темна, животные паслись на лугу, а Василий заготавливал траву впрок.

Госпиталь, где работала Оля, был передислоцирован ближе к передовой, а она осталась в поселке Ямм вместе с мужем. Забот с ним было много: массаж ног, чтобы освободиться от хромоты; массаж спины, чтобы ее расправить; речевые упражнения, чтобы преодолеть гнусавость. Василий стеснялся, но Ольга была неумолимо настойчива, – Не одним днем живем, – успокаивала она мужа. Утром, отправив его на работу, мыла конурку, перетряхивала белье, закладывала стирку и шла на рынок или в кооперативный магазин, в надежде купить банку, другую тушенки. Вся зарплата и пенсия Василия была строго распределена по дням, за вычетом платы свояченице за койко-место.

Два раза в неделю она готовила мужу кусок мяса.

А чтобы кусок стал больше, чем есть на самом деле, била его скалкой, расщепляя волокна. После обвалки в повале, кидала на сковородку и ставила маленькую кастрюльку с пятью мелкими картофелинами: – три для Васятки, две – себе. Кусочка мяса на двоих – не хватало.

– Да и не надо мне. Я сильная и здоровая, – рассуждала Оля. Маленькую печку, она топила один раз в день, рассчитывая время так, чтобы мужу всегда было тепло и уютно. Чтобы он смог согреть больные ноги, а в доме была теплая вода. Определившись с обедом, Оля сразу начинала готовить на вечер суп из картофеля, перловой крупы и трав.

Когда содержимое кастрюлек начинало издавать приятный аромат, она выносила из коридора деревянный муляж ноги и садилась на маленькую скамеечку у входной двери.

Обувала муляж по сезону и надобности: валенок, ботинок, детский сандалик… Натирала для прочности дратву воском. Брала две коротких мягких «иглы», изготовленные из тонкой проволоки. Вдевала в ушко игл прочную нить, клала рядом шило, ножницы, куски старой кожи, воск, молоток и, зажав между колен муляж, приступала к починке обуви.

Оля ловко прокалывала шилом заплаты, и с помощью игл вводила дратву во внутрь башмака. Подтягивала дратву с обеих сторон руками, перехлестывала нити и двигалась дальше. Во время работы ее рот всегда был чем-то занят. То между губами ждала своей очереди вощеная нитка, то торчало шило. И при этом, она еще умудрялась улыбаться и вести разговор, если рядом кто-то присутствовал.

Обувь в ремонт Оли приносили со всего поселка. Если ее не было дома, просто оставляли у порожка. Сапожником она была безотказным. Денег от своей работы не видела, но пол литра молока на кашу Васятке, пару яиц, ягоды, грибы, за починенную обувку, благодарные люди приносили.

– Васятошный.., – с улыбкой встречала она в обеденные часы мужа. – Снимай рубашку, я помою тебе спинку, – и тащила на улицу ведро с теплой водой и свежую рубашку. Василий стеснительно улыбался и шел за женой. Чистый, с излучающими желто-зеленый цвет зрачками, он присаживался за маленький столик с большой сковородкой, на которой шипел кусочек свинины и три картофелины. Оля облизывала краешком языка губы и не сводила с мужа влюбленных глаз.

Однажды она обеспокоилась долгим отсутствием мужа и пошла на реку узнать, почему он задерживается. Василия увидела сразу. Он стоял между двух лошадей, как мальчишка, положив им руки на шею, крепко прижимался к крупу и «мычал» ласковые слова.

И тут Оля узнала тайну мужа – то, что он никогда не позволял себе в ее присутствии – сильный и радостный смех, от которого его изуродованное лицо преобразилось, превратившись в частицу солнечного света.

Потрясенные реакцией хозяина, животные тихо фыркали и осторожно трясли мордой. Вокруг все замерло. Слышался только голос покалеченного солдата, само утверждающего любовь к жизни.

Москва, 2004 г.

Покалеченные судьбы.

В конце июля приехала в небольшой подмосковный городок навестить маму. При выходе из автобуса меня неожиданно окликнули.

Чего не здороваешься? Не заметила аль не хочешь знаться? – В лукавом взгляде ожидание ответа. В голосе обида.

– Узнала… Узнала. – И я обнимаю женщину… Это Маша. Мы знакомы с детства.

У Маши круглое с ровным загаром лицо. Голубые глаза в насмешливом прищуре. Светлый и легкий взгляд. Узкие губы нарочито жестко подтянуты к левому уголку рта. Голову прикрывает маленькая жокейная шапочка со сломанным козырьком. На плечах – выгоревшая мужская куртка с большими карманами. Все это придает ей вид независимого человека.

– Может, ко мне? – В голосе неуверенность. – Столько не виделись… Почитай, лет двадцать… Аль не хошь?

– Очень хочу. Но мама ждет. Будет волноваться, если я сейчас не покажусь. Давай в следующий раз.

Маша пытливо смотрит на меня.

– Ведь не придешь… – тоскливо говорит она.

– Обещаю…

Всю дорогу к дому перед глазами стояла Маша. Неожиданная встреча вызвала много воспоминаний из далекого прошлого и бесконечно дорогого мне мира. В трудное послевоенное время в тесных каморках чужого угла соприкоснулись моя юность и начало ее нелегкой семейной жизни.

Маша была девятым ребенком в семье. Мать умерла, когда ей было два года. Отец поднимал детей один; обучал ремеслу работы с деревом и с первыми успехами выводил их в самостоятельную жизнь.

Училась девочка мало – всего пять лет, а затем отец пристроил ее в заводскую столовую мыть посуду. В шестнадцать она сама попросилась в цех на станок.

С первых дней войны завод стал выпускать снаряды. Большинство кадров составляли женщины. Мужчины, имеющие отсрочку от призыва в армию, охраняли объект, но их число с каждым днем уменьшалось. Мужчин требовал фронт. Руководство завода было вынуждено привлечь к охране завода женщин.

Маша спокойно поменяла место работы. Она не боялась, как другие женщины, ни леса, ни траншей вокруг завода, ни темноты, ни звука сирен. Быстро научилась обращаться с ружьем, ползать, метать учебную гранату, ежедневно тренировалась в стрельбе. Заступая на охрану объекта, она представляла себя на фронте и полагала, что скоро там будет в реальности. Но все обернулось по-другому.

Во время воздушной тревоги, помогая женщинам заносить тяжелые ящики со снарядами на склад, она получила сложный перелом ноги. Положение осложнило отсутствие хирурга. А потом началось заражение крови. Две операции подряд спасли жизнь, но не здоровье. Маша стала инвалидом. Ее комиссовали на гражданку с диагнозом туберкулез кости и дали вторую группу. На костылях она приехала к брату и попросила угол. Жить на маленькую пенсию было трудно, да и проживание у родственников требовалось как-то отрабатывать. Молодая женщина бралась за все, что было по силам, но часто от головокружения теряла сознание. Но не волю.

Ежедневно тренировала ногу: компрессы с травами, растирание, силовые упражнения, нагрузка, нагрузка… И вот она уже может передвигаться без костылей, с палочкой. А затем и без нее. По улице ходила, не поднимая глаз. Тянула, как могла, спину вверх, чтобы меньше припадать на больную ногу. Все больше выполняла домашних дел за золовку. Появилась надежда на возврат к полноценной жизни. Однако мысли о создании своей семьи не допускала. Вспоминая уроки отца, стала пробовать себя вместе с братом в столярном ремесле.

Однажды, снимая с крюка ведро с водой, увидела грубую загорелую лапищу… Маша подняла глаза. На нее смотрело смеющееся лицо с большим шрамом от виска до подбородка и одним глазом. Второй руки у мужчины не было.

Девушка подхватила ведро и с ужасом, превозмогая боль в ноге, – «вихрем» как ей показалось, – понеслась к дому. Вдогонку услышала слова: «Как тебя зовут, красавица?»

– Что пыхтишь? – встретил ее брат. – Или за тобой медведь гонится?..

– Страшного мужика у колодца встретила… Почти как медведь. Испугал, – ответила Мария.

Брат посмотрел в сторону колодца.

Так это Сашка Гроза, сын Устиньи. Вон из того дома, что напротив. Ох, и лихой парень был до отправки на фронт… С войны вернулся обезображенный. Нечего его бояться. И пострашнее бывают… Война никого не красит.

Слова брата Машу успокоили. От страха не осталось и следа. Но самое неприятное ждало девушку впереди. В конце недели Сашка Гроза пришел к ее брату с бутылкой водки.

Увидев его входящим в калитку Маша встревожилась: зачем нелегкая принесла этого Медведя?

– А эта дура – золовка, – рассказывала Маша о жене брата, – обрадовалась. Кикимора заморская! Стелется перед ним: «Проходи, гостюшка дорогой…» Пока Маша пряталась в чулане, ее просватали. Вечером брат сказал:

– Слышь, Мария, Сашка тебя в жены зовет. Ты это, собирайся.

– Страшный он… Не пойду за него, – ответила девушка.

Реакция брата была суровой.

– И думать не смей! Замуж тебе пора. С лица воду не пить.

– И свой угол будет. И с нашей шеи слезешь, – радовалась золовка. – Ишо ногой топала, стерва!

За невестой Александр пришел в воскресный день, к вечеру. Брат вытащил из чулана заплаканную Марию.

– Бери!

Жених крепко сжал руку невесты и перевел через дорогу в родительский дом. Устинья, мать жениха, встретила молодых молча. Она оставила за собой кухню с большой русской печью, а сыну отдала светлицу. В ней стараниями Маши всегда был идеальный порядок и пахло свежевыстиранным бельем.

Свою зарплату на лесоповале, где Александр очищал поваленные деревья, он полностью отдавал жене, а пенсию оставлял себе и тратил на табак и водку. Изредка приносил жене в сером кулечке несколько леденцов.

Мария отстирывала на реке его штаны и рубахи, ставила на них заплаты, вела хозяйство. Закончив с домашними делами, шла к брату и помогала ему в работе по столярке: зачищала доски, красила, клеила… Среди инструмента и досок проходили лучшие минуты ее жизни.

Муж был с ней груб и часто жесток. Причиной тому – искалеченные войной тело и характер; понимание того, что миловидная супруга, наливающаяся с каждым днем красотой и силой, вовсе ему не пара; ревность оттого, что на нее заглядываются парни, и подозрение измены в его отсутствие.

Жена не беременела. О том, что детей у его не будет – в окопах были застужены детородные органы, – раненого солдата предупредили еще в госпитале. И это тоже бесило Александра. Страх потерять Марию гнал молодого мужчину ночью с делянки домой проверять свои подозрения. Если уйти с работы не удавалось, он являлся в конце недели туча тучей. Лоб и брови надувались от гнева, нос вздрагивал. Он весь кипел от злости.

– Ну, сука, натешилась в мое отсутствие! У-ух, – выдыхал он, поднимая тяжелую руку. Медленно отводил ее за голову и метил в грудь жены… Она пятилась, натыкалась на сундук, отползала в дальний угол, тихо плакала и жалобно повторяла:

– Саша… Сашенька. Ну что ты, род… ной… – Последняя часть слова сливалась со звуком – хрясь!

Мария не кричала, не голосила, не жаловалась… Охнув от боли и защищая грудь руками, она сглатывала слезы, вытирая глаза тыльной стороной ладони и предплечьем.

Муж никогда не наносил удара дважды. Зато каскад живописных слов вперемежку с плевками продолжался долго. Тонкая перегородка – нам сдавали комнату на другой половине дома – не могла скрыть трагедии в молодой семье. В такие минуты я смело открывала дверь на их половину, заходила и садилась рядом с Машей, готовая принять на себя часть обрушенного на нее гнева.

– Дядя Саша, – выбрав паузу между цветистыми фразами, встревала я. – Очень ждала вас с работы. Нам в школе велели написать рассказ про летчиков. Без вашей помощи мне не справиться. Вы же были механиком на военном аэродроме. Расскажите, что помните из тех лет. И чайку попьем…

Мужчина поднимал голову и смотрел на меня долго и недоверчиво. Взгляд постепенно становился осмысленным. Гнев проходил. Не подозревая подвоха или не желая его замечать, он уже минутой позже машинально двигал здоровой рукой по чистому столу, а Маша, зная, как благостно действует на настроение мужа пища, не мешкая ставила перед ним миску с горячим супом и две кружки с чаем для нас. Когда он принимался за еду, можно было уже не волноваться.

Кроме тихого ворчания да стука ложки ничего не происходило.

С годами Александр перестал бить жену. Может, стал больше ей доверять. Однако в гневе, скорее по привычке, поднимал руку и заносил ее для удара. Но на этом все и заканчивалось, так как Маша стремительно кидалась на грудь мужа:

– Сашенька! – громко кричала она. – Любимый мой! Единственный мой…

Услышав эти слова, Александр вздрагивал и замирал… Удивленно и радостно раскрывался его единственный глаз. Рука опускалась… На лице появлялась виноватая улыбка. Он слабел. Однако в светелке еще долго слышалось тихое бормотание, за которым угадывалось ругательство. Но кого и за что он ругал – оставалось загадкой…

Москва, 1988 г.

Сквернословие.

Продолжение рассказа «Покалеченные судьбы»


Маша как в воду смотрела, сомневаясь в нашей скорой встрече. Она состоялась только спустя двадцать лет! С чувством вины я шла на встречу со своей юностью. Маша была на девять лет старше меня, что никак не сказывалось на нашей дружбе.

На страницу:
2 из 3