Митрополит Алексей

Митрополит Алексей

Матвей Сергеевич Бирюков

© Матвей Сергеевич Бирюков, 2025

ISBN 978-5-0067-5224-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Мир с крыльца деревенского дома

Мир маленького Серёжи начинался со скрипа. Негромкого, протяжного, знакомого до последней нотки скрипа калитки, которую утром открывал папа, уходя на работу. Этот скрип был первым звуком нового дня, надёжным, как восход солнца. Он означал, что ночь прошла, все живы и здоровы, и впереди – целый, огромный, неведомый день.

Серёжа сидел на тёплых, нагретых утренним солнцем ступеньках старого крыльца. Ему было шесть лет, и его мир был большим и уютным, как мамины ладони. У него были тёмно-русые волосы, которые смешно торчали во все стороны, и серьёзные, не по-детски внимательные карие глаза. Он не бежал сломя голову навстречу новому дню, как другие мальчишки. Он любил сначала посидеть, посмотреть, послушать. Впитать день в себя, как сухая земля впитывает воду.

Что он видел? Он видел, как солнце просеивается сквозь густую листву старой яблони, оставляя на дощатом полу крыльца дрожащие, пляшущие пятна. Он называл их «солнечными зайчиками» и иногда пытался поймать, но они были проворнее и тут же ускользали из-под его ладошки. Он видел, как на край ведра с водой, стоявшего у крыльца, сел толстый, бархатный шмель. Он деловито поводил усиками, чистил мохнатые лапки, а потом, качнувшись, улетел с таким низким, басовитым гудением, будто маленький самолёт.

Что он слышал? Он слышал, как далеко-далеко, на общем лугу, мычала корова Зорька. Слышал, как в доме позвякивала посудой мама, напевая что-то тихое и протяжное. Слышал, как где-то за садом, у соседей, звонко стукнуло ведро о сруб колодца. А над всем этим стояла великая деревенская тишина, сотканная из щебета птиц, шелеста листьев и далёкого, едва уловимого гула большой дороги, которая вела в огромный, неведомый город.

Что он чувствовал? Ноздри щекотал сложный, родной запах. Пахло свежескошенной травой, которую папа скосил вчера вечером. Пахло пыльной землёй, нагретой солнцем. Пахло яблоками – ещё зелёными, кислыми, но уже обещавшими будущую сладость. А из открытой двери дома тянуло самым лучшим запахом на свете – запахом маминых пирогов, которые уже подходили в тепле у русской печки.

Серёжа подтянул к себе босую ногу и внимательно посмотрел на большой палец. Вчера, помогая папе чинить забор, он посадил крошечную, почти невидимую занозу. Она не болела, но он знал, что она там. Она была чем-то чужим, неправильным в его маленьком мире.

– Мам, – позвал он негромко. – А заноза сама выйдет?

Из дома вышла мама. Высокая, статная, с добрыми и немного уставшими глазами. Она вытерла руки о передник и присела на корточки рядом с сыном. Её руки пахли мукой и укропом.

– Сама, Серёженька, редко выходит. Её вынуть надо, – сказала она и ласково потрепала его по вихрастой голове. – Давай, отец с обеда придёт, он мигом. У него рука твёрдая. А ты пока не ковыряй, чтобы хуже не сделать.

Мама принесла ему кружку парного молока, ещё тёплого, и положила сверху на блюдце три ягоды лесной земляники. Самых крупных, самых первых. Это было сокровище. Серёжа сначала съел ягоды, закрыв глаза от удовольствия, а потом медленно, маленькими глотками, выпил молоко. Мир снова стал правильным и уютным.

Днём вернулся папа. Он был невысокий, но очень крепкий, с широкими плечами и большими, мозолистыми руками. Этими руками он мог, казалось, всё на свете: и сруб для дома поставить, и починить сложный тракторный мотор, и вырезать из дерева смешную птичку-свистульку. Он молча пообедал, выслушал мамин рассказ про занозу, кивнул и сказал Серёже:

– Ну-ка, герой, иди сюда.

Он усадил сына на колени, взял его маленькую ножку в свою огромную ладонь. Серёжа замер. Папа достал из кармана складной нож, вытер лезвие о штанину. Потом из швейной коробки, которую принесла мама, он взял тонкую иголку и подержал её над пламенем спички.

– Не бойся, – сказал он тихо и спокойно. – Гляди в окно. Видишь, ласточка летает?

Серёжа смотрел на ласточку, которая чёрной молнией носилась под самой крышей сарая, а папа в это время сделал что-то быстрое и ловкое. Серёжа даже не почувствовал боли, только лёгкий укол.

– Всё, – сказал папа и показал ему на кончике иглы крошечную чёрную точку. – Вот она, разбойница.

Он промокнул ранку чем-то пахучим и горьким из маленького пузырька и снова посмотрел сыну в глаза.

– Запомни, Серёжа. В жизни много всяких заноз бывает. И в руке, и в ноге, и вот здесь, – он легонько коснулся пальцем груди сына, где билось сердце. – И самая большая ошибка – делать вид, что её нет, или пытаться загнать её поглубже. Больно, неприятно, но её надо вынимать. Сразу. Понял? Не бойся того, что можно вынуть. Бойся того, что внутри гнить оставишь.

Серёжа тогда не до конца понял всей мудрости отцовских слов, но запомнил их навсегда. Он сидел на коленях у папы, смотрел на свой спасённый палец, и чувствовал себя в полной безопасности. Его мир был надёжно защищён. С одной стороны – маминой любовью и запахом пирогов, с другой – отцовской силой и простой, ясной мудростью.

А был в этом мире ещё один уголок. Тайный, особенный. В самой большой комнате, в «красном углу», висели иконы. Тёмные доски, с которых строго и печально смотрели незнакомые лики. Перед ними всегда теплилась маленькая лампадка. Её огонёк был не похож на солнечный свет – он не плясал, не играл, а горел ровно, спокойно, будто о чём-то думал.

Это был мир бабушки Ани. Она жила с ними и большую часть дня проводила молча, сидя на своей кровати с вязанием или перебирая чётки. Но иногда вечерами она подводила Серёжу к иконам и начинала рассказывать. Голос у неё был тихий, но ясный и твёрдый.

– А вот это, внучек, Николай Угодник, – шептала она, и её сухой палец указывал на образ седовласого старца. – Он по морю плавал, моряков спасал. Всем помощник. А это – Георгий Победоносец. Видишь, на коне, копьём змея побивает? Это он зло побеждает. Всякое зло, какое на свете есть. А вот эта… – бабушка на мгновение замолкала, и её лицо становилось необычайно светлым. – Это Сама Матушка Заступница. Царица Небесная. Она всех нас жалеет. И тебя, непоседу, тоже.

Серёжа смотрел на тёмные лики, на ровный огонёк лампадки, слушал бабушкин шёпот и ничего не понимал. Это было сложнее, чем починить забор. Это было таинственнее, чем заноза. Кто эти люди? Почему они смотрят так, будто знают про него всё-всё, даже про ту землянику, которую он съел, не поделившись?

Вечером, когда дом уже засыпал, убаюканный стрекотом сверчков, Серёжа лежал в своей кроватке у окна. Он смотрел на тёмно-синее, бархатное небо, усыпанное миллиардами звёзд. Его мир, который днём начинался со скрипа калитки и умещался в границах их деревенского двора, ночью становился безграничным. И там, в этой безграничной высоте, ему чудились те же строгие и любящие глаза, что и на иконах в красном углу.

И маленькое сердце трепетало от непонятного, но очень сильного чувства. От чувства, что за этим видимым миром – с яблонями, шмелями и отцовскими руками – есть другой мир. Огромный, таинственный и очень-очень важный. И ему отчаянно хотелось когда-нибудь заглянуть за его порог. Но как это сделать, он ещё не знал. Он просто лежал, смотрел на звёзды, и его душа, как подсолнух, медленно, неосознанно поворачивалась к далёкому, невидимому свету.

Глава 2. Бабушкины рассказы при свете лампады

Если дни Серёжи пахли солнцем, травой и парным молоком, то вечера пахли иначе. Они пахли лампадным маслом, сушёными травами, которые бабушка Аня развешивала пучками под потолком, и чем-то ещё, неуловимым и древним – запахом старого дерева и тёплого воска.

Вечернее время было временем бабушки Анны Тимофеевны. Когда солнце опускалось за дальний лес, окрашивая небо в тревожные и красивые цвета, когда в доме зажигали электрическую лампу под жёлтым абажуром, бабушка зажигала свою, другую лампу. Она подходила к красному углу, доставала маленький пузырёк с маслом, аккуратно подливала его в стеклянный стаканчик лампадки, поправляла фитилёк и зажигала его спичкой. Огонёк вспыхивал, сначала неуверенно, а потом разгорался ровным, живым, трепетным пламенем.

Этот огонёк преображал всё вокруг. Он выхватывал из полумрака комнаты потемневшие от времени лики на иконах, и казалось, что глаза святых становились глубже и внимательнее. Тени на бревенчатых стенах начинали свой таинственный танец. Вся дневная суета, все звуки и заботы отступали, и в комнате воцарялась особенная, звенящая тишина.

Именно в этой тишине начинались бабушкины рассказы. Она не звала Серёжу специально. Просто он сам, как мотылёк на свет, притягивался к этому тихому огню. Он садился на маленькую скамеечку рядом с бабушкиным сундуком, обхватывал колени руками и ждал.

– Смотришь, внучек? – начинала бабушка своим тихим, но ясным голосом, не отрываясь от вязания. Её спицы мерно постукивали, будто отсчитывая секунды вечности. – Это тебе не картинки в книжке. Это окошки. Окошки в другой мир, горний. А люди, что на нас глядят, – они не умерли. Они у Бога живые, и даже живее нас с тобой.

Серёжа молчал, пытаясь представить себе этот «горний» мир. Было немного страшно и очень интересно.

– Вот, гляди, – бабушкин палец, сухой и морщинистый, как осенний лист, указывал на самую большую и красивую икону, которая висела в центре. На ней был изображён старец с добрым и строгим лицом, в монашеском одеянии. – Это твой покровитель. Преподобный Сергий Радонежский. Игумен земли Русской. В честь него тебя и назвали, Серёженька.

Серёжа вздрогнул. Одно дело – слушать про далёких святых, и совсем другое – узнать, что один из них связан с тобой твоим собственным именем. Он всмотрелся в лик преподобного Сергия. Ему показалось, что святой смотрит прямо на него, и в его взгляде была и строгость, и безграничная любовь.

– А кем он был? Тоже воином? – спросил Серёжа.

– Он был воином посильнее Георгия Победоносца, – загадочно ответила бабушка. – Только меч его был не из железа, а из молитвы, а щит – из смирения. Слушай.

И бабушка рассказала, как давным-давно мальчик по имени Варфоломей, как звали святого в детстве, никак не мог научиться читать. Учитель его ругал, сверстники смеялись, а он плакал втихомолку, потому что больше всего на свете хотел читать Священное Писание. И вот однажды, ища в лесу пропавших жеребят, он увидел под дубом чудного старца-монаха, который молился. Мальчик рассказал ему о своей беде. Старец помолился, дал ему съесть кусочек просфоры и сказал: «Отныне, чадо, будешь знать грамоту лучше своих братьев». И в тот же день Варфоломей стал читать так, будто всю жизнь это умел.

– Это было его первое чудо, – шептала бабушка. – Господь показал ему, что не человеческим умом, а Божьей благодатью всё даётся. И когда он вырос, то ушёл в глухой, дремучий лес. Построил там себе маленькую деревянную келью и церквушку и стал жить один, только с Богом. Молился денно и нощно. К нему приходили дикие звери. Медведь приходил, а преподобный Сергий делил с ним свой последний кусок хлеба.

Серёжа представил себе эту картину: глухой лес, маленькая избушка и огромный медведь, который не рычит и не нападает, а смирно сидит у ног святого.

– А ему не было страшно одному? – спросил он.

– Тому, кто с Богом, не страшно, внучек, – ответила бабушка. – Страшно тому, кто без Бога, даже если он живёт в большом городе, где много людей. А к преподобному Сергию потом стали приходить другие люди, которые тоже хотели спасать свою душу. И так вырос большой монастырь, который и сейчас стоит, – Троице-Сергиева Лавра. Он стал для всех отцом, игуменом. Он учил их не словами, а жизнью своей. Был самым главным, а ходил в самой старой одежде, работал в огороде больше всех, носил воду, пёк хлеб. И такая от него исходила благодать, что даже великие князья приезжали к нему за советом.

Бабушка отложила вязание и посмотрела на внука своими выцветшими, но очень ясными глазами.

– Был такой князь, Дмитрий, которого потом Донским прозвали. Собрался он на страшную битву с Мамаем, с татарами, которые нашу землю разоряли. И приехал к преподобному Сергию за благословением. А сам сомневается, боится – сила у врага несметная. А преподобный ему и говорит: «Иди, князь, безбоязненно. Господь тебе поможет». И дал ему в помощь двух монахов-богатырей, Пересвета и Ослябю. И с этим благословением князь Дмитрий пошёл и победил врага на Куликовом поле. Вот видишь, Серёжа, как бывает? Один святой в лесу молится, а спасается вся Русская земля. Молитва – она сильнее любого войска.

В комнату вошёл папа. Он пах вечерней прохладой, сеном и дымком от самокрутки. Он остановился на пороге, посмотрел на мать, на сына, сгрудившихся у икон. На его лице не было ни упрёка, ни насмешки. Была лишь лёгкая, едва заметная тень усталой нежности.

– Опять, мать, житиями парня кормишь? – сказал он негромко, снимая свой рабочий картуз. – Это дело хорошее, святое. Только вы ему и про топор расскажите, и про рубанок. Святые святыми, а забор сам себя не починит.

– Успеется ещё, – ответила бабушка Анна Тимофеевна, не оборачиваясь. – Руки твои, отцовские, его ремеслу научат. А я душу учу. Каждому своё.

Папа ничего не ответил, только вздохнул и пошёл ужинать. А Серёжа сидел и думал. Получалось, что мир устроен очень сложно и очень мудро. Нужна и папина сила, чтобы вынуть занозу и починить забор. И нужна другая сила, как у преподобного Сергия, чтобы одной молитвой побеждать врагов и кормить медведей с руки. И всё это было одинаково важно.

Позже, уже лёжа в кровати, Серёжа долго не мог заснуть. Он смотрел в тёмное окно, за которым висели всё те же далёкие, холодные звёзды. Но теперь они не казались ему просто точками света. Ему чудилось, что там, за этими звёздами, в том самом «горнем» мире, живёт его святой – преподобный Сергий. И он не просто какой-то далёкий герой из книжки, он его, Серёжин, покровитель. Он знает его, видит его и, может быть, даже молится о нём, маленьком мальчике из села Успение.

Он приподнялся на локте и прошептал в темноту новые, самые важные для него слова:

– Преподобне отче наш Сергие, моли Бога о мне.

Он не знал, слышит ли его кто-то. Но на душе у него стало так спокойно и тепло, будто его укрыли не одним стареньким одеялом, а чьей-то огромной, невидимой любовью. И с этой мыслью он уснул, и во сне ему виделся не дремучий лес и не страшная битва, а добрый старец, который протягивал ему кусочек хлеба, и от этого хлеба на весь мир разливался свет.

Глава 3. Имя, данное на Небесах

Лето стояло в полной своей силе. Воздух был густым и сладким, наполненным гудением пчёл и ароматом цветущего клевера. Серёжа сидел на корточках у грядки с морковью и занимался очень важным делом: он строил дорогу для муравья. Он выкладывал перед маленьким тружеником, тащившим на себе сухую былинку, ровную дорожку из плоских камушков.

Рядом, неторопливо и сосредоточенно, полола сорняки бабушка Аня. Её голова была повязана белым платком, а движения её рук были размеренными и мудрыми – она безошибочно выдёргивала лебеду и пырей, не трогая нежных морковных хвостиков.

– Ба, – вдруг спросил Серёжа, не отрываясь от своего занятия. – А почему я Серёжа? Почему не Ваня, как соседский мальчик, или не Петя?

Бабушка выпрямилась, уперев руки в поясницу, и посмотрела на внука. Солнце светило ей в спину, и её фигура в белом платке казалась окружённой лёгким золотистым сиянием.

– Экий ты вопрос задал, внучек. Важный. Думаешь, имя – это просто слово, которым тебя кличут? Ошибаешься. Имя – это как ключик от неба. Твой личный ключик.

Она подошла и села рядом с ним прямо на тёплую землю.

– Когда мама тобой ходила, ей тяжело было. Болела много, и врачи всё головами качали, тревожились. А я что? Я молилась. Каждый день подходила к иконам и просила, плакала даже. А больше всех просила твоего святого, преподобного Сергия Радонежского. Говорила ему: «Отче Сергие, помоги! Укрепи дочку мою, сохрани младенчика! А родится мальчик – твоим именем назовём, пусть под твоим покровом всю жизнь ходит». Я ему как бы пообещала. И вот ты родился. Слава Богу, крепенький, здоровенький. Разве мог я своё обещание не сдержать? Так что имя твоё, Серёженька, не мы тебе выбрали, а твой святой тебе его с небес подарил. Я его для тебя вымолила.

Серёжа перестал строить дорогу и посмотрел на бабушку во все глаза. Вымолила… Это слово звучало как что-то волшебное.

– А потом, – продолжала бабушка, и её глаза смотрели куда-то вдаль, вспоминая, – был день, когда мы тебя к Богу принесли. Тебе и сорока дней не было. Мы понесли тебя в нашу старую церквушку, в честь Успения Богородицы, что на пригорке стоит. День был зимний, морозный, снег под ногами скрипел, как сахар. А в церкви тепло, натоплено. Пахнет ладаном, воском и чем-то ещё, древностью такой, намоленностью.

Она взяла Серёжину руку в свою, сухую и тёплую.

– Ты был завёрнут в толстое одеяло, только носик торчал. А в церкви тебя развернули, и ты, конечно, испугался. Вокруг всё большое, незнакомое, потолок высокий, лики на стенах строгие, и батюшка, отец Василий, в блестящей ризе, с бородой. Ты и заплакал, конечно.

Бабушка улыбнулась своим воспоминаниям.

– А батюшка взял тебя на руки и говорит так ласково: «Ну-ну, воин Христов, чего испугался? Мы сейчас тебя не обижать, а защищать будем». И началось Таинство. Твои крёстные, дядя Вася и тётя Вера, стояли рядом и за тебя отвечали. Батюшка их спрашивал: «Отрекаешься ли сатаны, и всех дел его, и всех ангел его, и всего служения его, и всея гордыни его?». А они за тебя громко отвечали: «Отрекаюся!». Трижды отвечали. Это они обещали за тебя, что ты будешь на стороне Бога, на стороне света, а не на стороне зла и тьмы.

– А потом батюшка помазал тебя маслицем – лобик, грудь, ручки и ножки. Это называется елеопомазание. Он как бы готовил тебя к доброму бою с тем самым змеем, про которого я тебе говорила. Чтобы ты был сильным и ловким в добрых делах.

Серёжа слушал, затаив дыхание. Он словно видел всё это своими глазами: маленькую церковь, блестящую ризу, доброе лицо батюшки.

– А потом было самое главное, – голос бабушки стал тише и торжественнее. – Купель. Большая такая чаша с водой. Вода была тёплая, освящённая. Батюшка взял тебя, прочитал молитву и трижды окунул в воду с головой. «Крещается раб Божий Сергий во имя Отца, аминь. И Сына, аминь. И Святаго Духа, аминь». Ты, конечно, закричал от неожиданности! Но как только он тебя вынул из воды, ты сразу затих, будто понял, что произошло что-то очень важное. В этой воде, Серёженька, ты как бы умер для старой жизни, греховной, и родился для новой, вечной. Вода смыла с тебя всё плохое, с чем человек рождается, и душа твоя стала чистой-чистой, как белый снег.

Она достала из кармана своего передника свой носовой платок и промокнула уголки глаз.

– Сразу после этого на тебя надели белую крестильную рубашечку. Символ чистоты души. И надели тебе на шею твой крестик. Вот этот самый, что ты сейчас носишь.

Серёжа невольно потянулся рукой к груди и под рубашкой нащупал свой маленький, гладкий медный крестик. Он никогда с ним не расставался, но раньше не думал, откуда он взялся. Просто был и всё. А теперь оказалось, что у него есть целая история.

– Этот крестик, – продолжала бабушка, – твой самый главный щит. Твоя защита от всего злого и плохого. Потом батюшка снова тебя помазал, но уже не простым маслом, а святым Миром. Это такое особенное масло, очень душистое, его сам Патриарх освящает. И когда он мазал тебе лоб, глаза, ноздри, уши, губы, руки и ноги, он говорил: «Печать дара Духа Святаго». Это значит, что Сам Бог дал тебе в тот день особый, невидимый подарок – печать Своей благодати. Дал тебе силы, чтобы ты мог любить, верить и творить добро. А в самом конце он взял ножнички и состриг с твоей головки четыре маленькие прядочки волос, крестообразно. Это была твоя первая жертва Богу. Ты, маленький, ещё ничего не имеющий, отдал Ему частичку себя.

Бабушка замолчала. Муравей уже давно утащил свою былинку, солнце поднялось выше.

– Вот так, внучек, ты и стал не просто Серёжей, а рабом Божиим Сергием, христианином. И святой твой, преподобный Сергий, с того самого дня стал твоим Ангелом-Хранителем наравне с тем Ангелом, которого Бог каждому человеку при рождении даёт. Он всегда рядом, слышит тебя и молится о тебе Богу. Поэтому и имя своё надо носить с честью. Не позорить ни себя, ни своего святого.

Она поднялась, отряхнула с подола землю.

– Ну, хватит сидеть. Вон, морковка уже пить просит.

Она пошла за лейкой, а Серёжа остался сидеть на грядке. Он крепко сжимал в кулаке свой нательный крестик. Мир вокруг был тот же самый: та же земля, те же грядки, то же солнце. Но внутри него всё изменилось. Он вдруг почувствовал себя не просто мальчиком, а кем-то очень важным. У него было имя, которое для него вымолили. У него был святой покровитель, который когда-то кормил медведя с руки и благословлял князей на битву. У него был крестик, который был его щитом.

Он больше не был один. Он был частью чего-то огромного, древнего и светлого. И от этой мысли на его серьёзном детском лице впервые за долгое время появилась тихая и счастливая улыбка.

Глава 4. Первый шаг в храм

Одно дело – слушать рассказы о Боге и святых в уютной тишине дома, при мерцающем свете лампады. И совсем другое – самому переступить порог того места, где Бог, как говорила бабушка, живёт по-особенному.

До этого дня Серёжа бывал в церкви только раз – младенцем, во время своего Крещения, которого он, конечно, не помнил. Теперь ему было почти семь, и бабушка Анна Тимофеевна решила, что внук созрел для своего первого настоящего, осознанного похода в храм.

– Завтра воскресенье, – сказала она в субботу вечером, – день Господень. Пойдём с тобой, Серёженька, в гости к Богу.

Слово «гости» Серёже понравилось. В гости он ходить любил: там всегда было что-то вкусное и интересное. Но гости к Богу… Что это значит? Нужно ли брать с собой подарок? И как там себя вести?

– А как надо одеться? – спросил он.

– Как на праздник, внучек, – ответила бабушка. – Чисто и опрятно. Не для людей, а из уважения к Хозяину дома.

В воскресенье они встали раньше обычного, когда солнце только-только коснулось верхушек деревьев. Серёжа умылся холодной колодезной водой, тщательно причесал свои вихры. Мама достала из шкафа его лучшую рубашку – не нарядную, но чистую, белую, пахнущую свежестью, и новые, ещё жестковатые штаны. Бабушка надела своё самое строгое тёмное платье и повязала на голову белый крахмальный платок. Она была торжественна и сосредоточена.

– И помни, Серёжа, – сказала она на пороге, – с утра мы ничего не едим и не пьём. Мы идём на Причастие, это самая главная встреча с Богом. И к этой встрече нужно готовиться с чистым сердцем и пустым желудком.

Дорога к церкви вела через всё село и дальше, на пригорок. Старая Успенская церковь была видна издалека. Она была не очень большой, сложенной из потемневшего от времени красного кирпича, с одной голубой, как летнее небо, главкой-луковкой, увенчанной золотым крестом. Крест ловил первые лучи солнца и горел, как яркая звезда.

Чем ближе они подходили, тем сильнее волновался Серёжа. Его детское сердце стучало так, будто он бежал, а не шёл. Ему было и страшно, и любопытно одновременно. Вот они поднялись по стёртым каменным ступеням, на которых виднелись выемки от ног многих-многих поколений, приходивших сюда до них.

Бабушка остановилась перед массивной, обитой железом дверью.

– Прежде чем войти в Дом Божий, нужно попросить у Него прощения, – прошептала она.

Она трижды перекрестилась широким, уверенным крестным знамением, каждый раз совершая глубокий поясной поклон. Серёжа, глядя на неё, тоже попытался перекреститься. Его рука двигалась неуверенно, пальцы складывались неловко, но он очень старался.

Бабушка потянула на себя тяжёлую кованую ручку. Дверь поддалась с глухим, протяжным стоном, будто вздохнул какой-то древний великан. И Серёжа шагнул внутрь.

Он замер на пороге, ошеломлённый.

Первое, что его поразило, – это запах. Густой, сладковатый, ни на что не похожий. Он обволакивал, проникал в самую душу. Это был запах ладана, расплавленного воска и чего-то ещё – старины, дерева, вечности. Этот запах был самой сутью храма.

Второе – это полумрак и свет. Большие окна под потолком пропускали утренние лучи, которые светящимися столбами падали на каменный пол, и в этих столбах кружились, танцевали мириады золотых пылинок. Но основной свет шёл не от окон. Он шёл от сотен маленьких, живых огоньков. Перед каждой иконой стояли подсвечники, и в них горели тонкие восковые свечи. Их пламя трепетало, отражалось в позолоте окладов, создавая ощущение таинственного, живого мерцания.