Я опоздала. Книга вторая

Слова Тани – «Зачем мы… чистили подвал? Ради этого?» – висели в воздухе неопровержимым приговором. Они бились, как рыбы об лед, вырвались со дна, начали дышать – и снова были сброшены в пучину, еще глубже, с гирей долга на ногах и пустотой в руках. Мысль о сдаче, о капитуляции, уже не казалась позорной. Она казалась единственно разумной. Единственно возможной перед лицом такой тотальной, подлой несправедливости. Чувство незащищенности было не просто ощущением – это был физический холод, пробирающий до костей, страх каждого шороха за дверью гаража. Они были голы перед миром. И мир это доказал.

– Может… – начала Лидия сквозь слезы, голос ее был хриплым от плача, – может, правда… разойтись? Пока целы? Кто знает, что они еще сделают… те, кто донес… кто украл…

Сергей резко обернулся, глаза его горели безумием.

– Разойтись?! Да я им!.. – Он задохнулся, не в силах выговорить угрозу. Его кулак врезал в кирпичную стену. Боль, резкая и ясная, ненадолго перебила душевную. – Кувалду… Отцовскую кувалду… – он прошептал, и в этом шепоте была страшная боль.

Дмитрий поднял голову. Он долго смотрел на Сергея, на его окровавленные костяшки, на Танину сгорбленную спину, на Лидию, сжавшуюся в комок. Потом взгляд его остановился на лоскуте, висящем на стене: «Шов Времени. Ремонт с Душой». Вышитые буквы кривились в полумраке, как насмешка.

– Разойтись? – произнес он тихо, но так, что все вздрогнули. Его голос был негромким колоколом в гробовой тишине. – Это именно то, чего они хотят. Налоговая. Воры. Тот, кто донес. Они хотят, чтобы этот огонек погас. Чтобы эта вывеска сорвалась и сгнила в углу. Чтобы «Шов Времени» стал просто воспоминанием о глупой попытке пенсионеров поиграть в мастеров.

Он встал. Старый, согбенный, но вдруг выпрямившийся во весь свой невысокий рост. В его глазах зажглись те самые угольки, что тлели в печурке после Великого Расчищения.

– Помните историю про разбитые окна? – спросил он, обводя взглядом их разгромленную крепость. – Если в доме разбито одно окно и его не вставляют – скоро разобьют все. Потому что видят: тут никому не нужно. Никому не важно. Можно безнаказанно гадить. – Он сделал шаг к центру подвала. – Вот они, наши разбитые окна! Украденные инструменты! Украденная ткань! Украденный уголь! И если мы сейчас опустим руки, если сдадимся, если «разойдемся» – они разобьют все. Окончательно. И не только здесь. – Он ткнул пальцем в грудь каждому. – В нас. Внутри. Убьют то, что мы создали не из кирпичей, а из веры. Из мастерства. Из того, что мы нужны Марфе Петровне, Василию, Алевтине Степановне, Алисе… Разве они нам не говорили? Разве их глаза не светились благодарностью? Разве это ничего не стоит? Разве это можно украсть?!

Его слова, произнесенные не с прежней пламенной уверенностью, а с ледяной, бескомпромиссной правдой, били в самую душу. Таня подняла голову. В ее глазах, помимо отчаяния, мелькнул огонек стыда. Стыда за свою слабость. За то, что она хотела сдаться перед лицом подлости.

– Но чем?.. – прошептала она, указывая на пустоту. – Чем работать? Голыми руками? Чем топить? Чем привлекать людей? У нас же… ничего нет.

– Будут руки – найдем инструменты, – отрезал Дмитрий. – Будут сердца – найдем тепло. Будут люди, которым мы нужны – они помогут. Не деньгами. Не сразу. Но… помогут. Надо только не сдаваться. Не дать им добить нас. Вот сейчас. В этот самый момент. Когда кажется, что сил нет. Именно сейчас – шить дальше. Петля за петлей. Даже если нитки кончились. Найти обрывки. Связать. И шить.

Он не успел договорить. В гараже наверху раздался стук. Не официальный, не воровской. Робкий. Настойчивый. Знакомый.

Все замерли, переглянувшись. Кто? Налоговая снова? Воры, забывшие что-то? Страх снова сжал горло. Сергей первым двинулся к лестнице, лицо его было напряженным, кулаки сжаты. Он медленно поднялся, открыл дверь в гараж.

– Марфа Петровна? – его голос прозвучал удивленно.

На пороге стояла их первая клиентка. В руках – большой кастрюлька, закутанная в полотенце, и… старый, видавший виды молоток с облезлой деревянной ручкой.

– Сергей! Дмитрий Николаич! Таня! – ее голос дрожал от волнения. – Слышали, гады орудовали! Везде говорят! В нашем подъезде сумку у тети Клавы вырвали – прямо из рук! И у вас… слышала… инструменты? Ткань? Ох, нелюди! – Она переступила порог, не дожидаясь приглашения, и спустилась в подвал. Увидев разгром, ахнула. – Батюшки… Да они тут… как саранча! – Она поставила кастрюльку на стол рядом с пустой жестяной коробкой. – Пирожки. С капустой. С картошкой. Знаю, у вас теперь… туго. – Она протянула Сергею молоток. – А это… мужанина. Покойничка. Не ахти, но бить может. Крепкий. Держи, Сергей. Не пропадать же добру.

Сергей взял молоток. Он был тяжелым, неуклюжим, не чета его пропавшей кувалде. Но дерево рукояти было гладким от многолетнего использования. Он сжал его. Чужая память. Чужое тепло. Его пальцы обхватили рукоять там, где когда-то лежала рука незнакомого мужчины Марфы Петровны.

– Спасибо, Марфа Петровна, – прохрипел он. Голос его был грубым, но в нем не было привычной сердитости. Была… благодарность.

Не успела Марфа Петровна развернуться, как в гараже снова застучали. На этот раз – тяжелые, уверенные шаги. Василий, тот самый, с брюками. В руках – моток толстой медной проволоки и пару старых, но целых пассатижей.

– Сергей! Держи! – он бросил пассатижи на верстак. – Слыхал, сволочи потрошили. На, инструмент. Не бог весть что, но пару гаек закрутить сойдет. И проволока – на заплатки, если что. – Он кивнул на Танины пустые полки. – Жалко, ткань не держу. А то бы подкинул.

Вслед за Василием появилась Алевтина Степановна. Несла большой мешок.

– Танюша! Родная моя! – ее голос звенел слезами. – Как же так? Кто же так? Людей грабить! – Она раскрыла мешок. Там было не готовое добро, а… обрезки. Обрезки хорошей шерсти, плотного хлопка, даже куски льна и шелка. Разные размеры, цвета, фактуры. Не идеально, но – ткань! – Мои запасы… – объяснила Алевтина Степановна. – Что не пригодилось. На заплатки, на пробники, на мелкий ремонт… Бери! Все равно пылились! А вам – пригодится!

Таня подошла, заглянула в мешок. Пальцы сами потянулись к кусочку мягкой бордовой шерсти. Не шелк Ирины. Не идеальный лоскут для реставрации. Но – добротная ткань. Рабочая. Живая. Ее глаза наполнились слезами. Не от горя. От неожиданной щедрости.

Потом пришла Ирина, та самая, с плащом. Принесла не ткань, а деньги. Триста рублей. Те самые, что заплатила за подкладку.

– Нам с мужем… – сказала она смущенно. – Небогато, но… возьмите. Хоть немного. На новую лампочку. Или на уголь. Не отказывайтесь!

За ней – мама с детской курточкой, которую Сергей чинил. Пятьдесят рублей и коробка конфет «для поднятия духа». Потом – пожилой мужчина, которого они не знали, но который «слышал про волшебников в подвале». Принес старый, но работающий паяльник: «Может, пригодится?»

И наконец – Николай Иванович. С военными перчатками на руках. В руках он нес… кувалду. Не такую, как у Сергея. Старую, ржавую, с треснутой деревянной ручкой. Но – кувалду. Он молча подошел к Сергею, протянул.

– Моя. С завода. Не твоя, конечно. И рукоять треснула. Но… бить может. Крепко. – Он посмотрел Сергею в глаза. – Бери, Сергей. Отплатишь работой. Когда мой чайник опять засорится.

Сергей взял кувалду. Он был тяжелым, неудобным. Рукоять скрипела. Но он сжал ее. И впервые за этот кошмарный день на его лице появилось что-то, отдаленно напоминающее улыбку. Горькую. Но – улыбку.

– Отплачу, Николай Иваныч. Обязательно отплачу.

Подвал, еще час назад похожий на разграбленную гробницу, наполнялся жизнью. Не той, что была до кражи. Иной. Скромной, лоскутной, собранной из того, что люди могли оторвать от себя. Но – невероятно теплой. На столе росла гора пирожков Марфы Петровны. Рядом – мешок с обрезками ткани Алевтины Степановны. На верстаке Сергея лежали старые пассатижи Василия, ржавый паяльник незнакомца, кувалда Николая Ивановича. В жестяной коробке, еще недавно пустой, лежали деньги от Ирины и мамы – скромные, но настоящие. И самое главное – в подвале снова были люди. Не клиенты. Соседи. Друзья. Те, для кого они шили «с душой».

Неожиданная волна поддержки смыла ощущение полной незащищенности. Она не вернула украденные вещи. Не отменила долг. Но она дала нечто большее. Понимание. Что они не одни. Что их труд – не просто услуга за деньги. Что для Марфы Петровны, Василия, Алевтины Степановны, Ирины, Николая Ивановича и других «Шов Времени» – не подпольная мастерская. Это часть их жизни. Часть их «Района Ожидания». Место, куда несут любимые, сломанные вещи. И место, которое они готовы защитить. Чем могут. Пирожком. Старым молотком. Обрезками ткани. Пятьюдесятью рублями. Добрым словом.

Таня стояла посреди этого потока щедрости, слезы катились по ее щекам, но теперь это были слезы облегчения, стыда за свою минутную слабость и глубочайшей благодарности. Она взяла кусочек бордовой шерсти из мешка Алевтины Степановны, прижала к щеке. Ткань была теплой. Как руки соседки. Она посмотрела на Дмитрия. Старик стоял, опираясь на стол, и смотрел на эту картину – хаотичную, бедную, но невероятно человечную. В его глазах снова горел тот самый огонек. Огонь веры, который чуть не погас, но был раздут соседским теплом.

– Видишь, Танюш? – тихо сказал он, и голос его дрожал. – Окна разбиты. Но дом – стоит. И люди пришли их вставлять. Кто – стеклом. Кто – фанерой. Кто – просто доской. Но вставлять. Потому что дом – нужен. Наш дом. Наш «Шов Времени». – Он обвел взглядом подвал, наполненный людьми, принесшими свои скромные дары. – Мы не одни. Нас ценят. И это… это дороже любой ткани. Дороже самой лучшей кувалды. Это – наш самый прочный шов. Шов солидарности. Его не перерубить.

Лидия зажгла новую лампочку – одну из тех, что купили на деньги Ирины. Яркий свет залил подвал. Он высвечивал следы разгрома, груды старых инструментов, мешки с обрезками. Но он же высвечивал лица людей. Озабоченные. Сочувствующие. Готовые помочь. В этом свете разбитые окна уже не казались концом света. Они казались дырами, которые предстоит залатать. Петля за петлей. Стежок за стежком. Вместе.

Глава 4: Новые навыки

Волна соседской поддержки отхлынула, оставив после себя не тишину отчаяния, а гулкий резонанс солидарности. Подвал был другим. Физически – все так же разгромленным, заваленным старыми, неудобными инструментами, обрезками ткани вместо цельных лоскутов, пахнущим угольной пылью от мешка, который притащил кто-то из соседей «на первое время». Но энергетически – он ожил. Тяжелая дверь в гараж теперь запиралась не только на висячий замок Сергея (новый, купленный на те самые 350 рублей от Ирины и мамы с детской курточкой), но и на мощную железную задвижку, которую Сергей сварганил из обрезков водопроводной трубы и привезенных Василием пассатижей. «Чтоб не лезли, сволочи!» – бубнил он, прилаживая ее. Это был не просто запор. Это был символ – символ их решимости не сдаваться. Не дать сломать себя.

Однако решимость не могла заменить потерянное. Старый молоток Николая Ивановича лежал неуклюжем грузом вместо сбалансированной кувалды Сергея. Пассатижи Василия норовили соскочить с гайки. Обрезки ткани Алевтины Степановны были хороши для заплаток и мелкого ремонта, но для сложной реставрации или эксклюзивного заказа вроде платья Алисы – бесполезны. А уголь… Его хватит на неделю. От силы.

Таня сидела за столом, сшивая разорванную подкладку в пальто. Работа шла медленнее. Нитки, купленные на остатки денег, были дешевыми, колючими. Иглы тупились быстрее. Она ловила себя на том, что вздыхает после каждого стежка. Не от усталости. От осознания шаткости их положения. Соседская солидарность согрела душу, но не решила проблем. Долг Бородачу висел дамокловым мечом. Штраф был оплачен, но налоговая требовала отчетности, регистрации, этой проклятой онлайн-кассы. Им нужен был не просто выход из кризиса. Им нужен был порядок. Защита от новых ударов. Не только от воров с ломиками, но и от ударов системы, которая могла в любой момент нагрянуть с новой проверкой и новыми штрафами за незнание ее дурацких правил.

Она отложила пальто, взгляд ее упал на старый, гудящий ноутбук Кати. Он лежал на отдельном ящике, открытый, с мерцающим экраном. На нем красовалась таблица – та самая, которую Катя начала заполнять в попытке привести их хаотичные записи в божеский вид. Столбцы: «Дата», «Клиент», «Услуга», «Сумма», «Расходы», «Прибыль». Данные были скудные – только с момента кражи. «Пальто Василия (подкладка) – 200р», «Ремень часов Дмитрия – 150р», «Заплатка на куртке (обрезки ткани) – 50р». В столбце «Расходы» – «Нитки – 100р», «Иглы – 50р». «Прибыль» выглядела жалко: 150 рублей за два дня. И это без учета угля, света, износа инструментов…

Раньше Таня смотрела на эту таблицу с животным страхом и отторжением. Цифры. Цифры вместо живых людей – Марфы Петровны, Алевтины Степановны, Алисы. Цифры, которые могли привлечь внимание налоговой, как их страничка привлекла внимание вора-доносчика. Но сейчас она смотрела иначе. Сквозь призму потери. Потери инструментов, ткани, денег. Потери иллюзий.

Осознание пришло не громом, а тихим, ледяным щелчком в сознании. Чтобы выжить, чтобы защитить то немногое, что у них осталось, чтобы не стать игрушкой в руках системы или мишенью для завистников, им нужны были не новые ИИ-программы для шитья (они их никогда и не хотели). Им нужны были старые, добрые, человеческие навыки управления малым делом. Основы. Азбука выживания в мире, где даже ремонт с душой – это бизнес. Микро-бизнес. Но бизнес.

– Катя, – позвала Таня, когда та пришла после пар. – Научи меня. Этой… таблице. Как ее заполнять. Правильно.

Катя удивленно подняла бровь.

– Таблице? Excel? Ты серьезно, тетя Таня? Раньше ты на нее как на змею смотрела.

– Раньше… – Таня вздохнула, – …раньше я думала, что если шить хорошо и честно, то все само сложится. Что бумаги – это для больших контор. А мы… мы просто мастера. – Она провела рукой по обрезкам ткани на столе. – Но теперь я вижу. Что без бумаг, без учета… мы слепые котята. Не знаем, сколько вложили, сколько заработали, сколько ушло на уголь и нитки. Не знаем, сколько можем взять за работу, чтобы и людям не накладно, и нам не в убыток. Не знаем, сколько должны отдать Бородачу, сколько отложить на налоги, сколько… просто на жизнь. – Она посмотрела на Катю. – Нам не нужен искусственный интеллект, Кать. Нам нужен… обычный. Человеческий. Умение считать. Учитывать. Планировать. Хотя бы немного. Чтобы не быть игрушкой.

Катя кивнула, понимающе. Она подвинула стул к ноутбуку.

– Ладно. Начнем с простого. Это – ячейка. Видишь, прямоугольники? В них вводишь данные. Давай твою тетрадку. – Она взяла тетрадь, которую Таня завела после кражи, чтобы записывать хоть что-то. – Вот, «2 ноября. Василий. Подкладка пальто. 200р». – Катя ткнула пальцем в экран. – В эту ячейку – дата. В эту – имя. В эту – услуга. В эту – сумма. – Она быстро набрала данные. – Теперь «Расходы». Ты купила нитки за 100р. Значит, в столбец «Расходы» – «Нитки», в соседний – «100». – Она ввела. – Теперь «Прибыль». Это разница между доходом и расходом. Формула. – Она набрала что-то в ячейке: "=D2-E2». Появилась цифра «100». – Видишь? За эту работу прибыль – 100 рублей. Но это грубо. Надо еще учитывать свет, отопление, износ оборудования… Но для начала хватит.

Таня смотрела, как Катя двигает мышкой, щелкает по клавишам. Казалось бы, все просто. Но для нее, привыкшей к сантиметровой ленте и иголке, это был новый язык. Мучительно. Она путала строки и столбцы. Нажимала не те кнопки. Формула "=D2-E2» казалась шифром разведки. Катя терпеливо объясняла снова и снова, показывала, водила ее рукой по тачпаду.

– Теперь твоя очередь, – сказала Катя, отодвигаясь. – Введи следующий заказ. От Дмитрия. Часы. Ремонт механизма. Он взял 150р. Расходы? Новые пружинки он ставил? Свои? Значит, расходов нет, только его время. Пока не учитываем.

Таня осторожно тронула тачпад. Курсор прыгнул на экране. Она тыкала пальцем в клавиши, медленно набирая: «03.11. Дмитрий (часы). Реставрация механизма. 150». Потом искала глазами столбец «Расходы». Опустилась ниже. Ввела «0». Потом вспомнила про формулу. Начала искать ячейку для прибыли. Запуталась. Снова. Катя мягко поправила ее руку, показала куда тыкать. Таня набрала "=D3-E3». Нажала Enter. Появилась цифра «150».

– Видишь? – улыбнулась Катя. – Получилось!

Это была крошечная победа. Над страхом. Над незнанием. Над собственной неуклюжестью в цифровом мире. Но для Тани это был шаг космонавта. Она ввела данные сама. Увидела цифру прибыли. Конкретную. От конкретной работы. Это было не абстрактное «заработали». Это было измеримо. 150 рублей. От Дмитрия. За его ювелирный труд. Вложенный в старые часы.

Процесс шел медленно. Мучительно медленно. Каждый новый заказ требовал концентрации. Таня листала тетрадь, искала дату, имя, услугу, сумму. Потом искала соответствующие ячейки на экране. Путалась в строках. Забывала формулу. Катя сидела рядом, терпеливо поправляя, объясняя по сотому разу, что такое «относительная ссылка» и почему лучше копировать формулу вниз, а не вводить заново. Сергей ворчал на своем углу: «Цифры, цифры… Лучше бы гайку закрутил!» Дмитрий наблюдал молча, его старые глаза светились пониманием. Лидия вязала и подбадривала: «Ничего, Танюш, научишься! Ты же иголку вдеваешь с закрытыми глазами!»

Но постепенно, день за днем, прогресс стал заметен. Таблица росла. Таня научилась быстро находить нужные ячейки. Запомнила формулу прибыли. Начала заносить не только доходы, но и все расходы: купленные нитки, иглы, лампочку для Дмитрия, уголь (огромная сумма, резавшая прибыль в ноль), даже символическую плату Кате за «консультацию по цифрам» (50 рублей, которые та отдавала обратно на уголь). Картина прояснялась. Стала жесткой. Неприглядной.

Они работали. Много. Но их «прибыль» после вычета всех расходов была мизерной. Иногда – отрицательной. Особенно после покупки угля. Таня показала Кате.

– Смотри. За неделю мы заработали, скажем, 1200 рублей. Потратили: уголь – 500, нитки – 200, иглы – 50, лампочка – 100. Итого расходы – 850. Прибыль – 350. Но это без учета нашей работы! Без амортизации инструментов! Без… – она растерялась.

– Это валовая прибыль, – объяснила Катя. – Грубая. Чтобы понять, сколько реально можно потратить на жизнь или на погашение долга, надо вычесть еще и «зарплату» вам. Хотя бы минимальную. Но пока… – она посмотрела на цифры, – пока 350 рублей на четверых – это 87.5 рубля на человека за неделю. Меньше прожиточного минимума в час.

Цифры были безжалостны. Они подтверждали то, что Таня чувствовала интуитивно: они выживали. Не жили. Крутились как белки в колесе, чтобы оплатить уголь, нитки и проценты Бородачу. Их мастерство, их «душа», вшитая в работу, стоила гроши в этом жестоком экономическом раскладе. Они были не бизнесом. Они были социальным проектом по самовыживанию. И это нужно было менять.

– Цены, – сказала Таня тихо, глядя на экран. – Надо пересматривать цены. – Она вспомнила историю с мужчиной и его сумкой. Его возмущение их «неразумной» ценой. Но теперь она смотрела не глазами мастера, обиженного за свой труд, а глазами… бухгалтера. Микро-бухгалтера. – Мы брали мало. Из жалости. Потому что знали, что у людей нет денег. Но теперь… теперь мы видим, что и у нас их нет. Что мы работаем в ноль. А то и в минус.

– Надо считать себестоимость, – кивнула Катя. – Хотя бы примерно. Сколько стоит материал (если не обрезки), сколько времени уходит, сколько стоит час работы с учетом света, тепла, износа. И прибавлять небольшую прибыль. Чтобы жить. Чтобы платить долг.

Это был новый этап. Ценообразование. Еще более сложный, чем таблица. Как оценить час работы Дмитрия, реставрирующего часы? И час работы Тани, штопающей потертость на дорогом плаще? И час Сергея, ковыряющегося в моторе пылесоса? Их мастерство было разным. Их время – неодинаково ценным на рынке. Но им нужно было найти свою цену. Справедливую для клиента и спасительную для них.

Таня взяла чистый лист бумаги. Не для шитья. Для расчетов. Она начала записывать:

Нитки: 1 катушка – 50р, хватает на ~10 мелких ремонтов. Значит, 5р на заказ.

Иглы: 1 игла – 10р, ломается через ~5 работ. Значит, 2р на заказ.

Свет: лампа 100Вт, 5 часов работы -??? (Нужен счетчик!).

Тепло: мешок угля 500р, хватает на 5 дней по 8 часов… Снова тупик.

Адаптация. Она шла не по прямой. Это был зигзагообразный путь проб, ошибок, отчаяния и крошечных озарений. Таня ловила себя на том, что смотрит на клиента не только как на человека с поломанной вещью, но и как на источник дохода, необходимого для выживания их маленькой коммуны. Это было неприятно. Чужеродно. Но необходимо. Она училась объяснять цену не только мастерством («ручная работа», «с душой»), но и затратами: «Дорогая ткань для подкладки», «Специальный клей», «Работа требует трех часов». Клиенты из «Района Ожидания» понимающе кивали – они сами считали копейки. Некоторые морщились, но платили. Некоторые уходили – как тот мужчина с сумкой. Но теперь Таня понимала: это не их клиент. Их клиент – тот, кто готов платить за качество и внимание, понимая, что за этим стоит реальный труд и расходы.

Однажды, внося в таблицу заказ на сложную реставрацию замка на старом чемодане (Сергей возился полдня, используя старые детали Василия и свою смекалку), Таня выставила цену 500 рублей. Клиент, пожилой учитель, удивился, но заплатил: «Дорого, но другого выхода нет. А вы делаете хорошо». Когда Таня ввела сумму в таблицу и увидела цифру прибыли (минус расходы на свет и символический «износ» инструментов Сергея), она почувствовала не радость, а облегчение. 350 рублей прибыли. Почти «зарплата» Сергею за его труд. Это было справедливо. И это давало надежду.

Она научилась копировать формулы вниз. Научилась выделять ячейки. Даже попробовала сделать простенькую диаграмму – столбик доходов и расходов за неделю. Когда синие (доходы) и красные (расходы) столбики встали рядом на экране, стало наглядно видно: чтобы выжить и платить долг, синие столбики должны быть ощутимо выше красных. И точка.

Ключевое развитие заключалось не в освоении Excel. Оно заключалось в смене парадигмы. Таня перестала бежать от слова «бизнес». Она приняла его как инструмент выживания их ремесла, их «шва», их человечности в бесчеловечном мире. Она адаптировалась. Не предавая своих принципов, а защищая их самым практичным способом – учась считать, планировать, оценивать. Петля за петлей. Стежок за стежком. Вшивая в полотно их борьбы не только нитки мастерства и тепла, но и прочную подкладку элементарного экономического расчета. Чтобы их «Шов Времени» не разошелся под давлением реальности. Чтобы он стал не только душевным, но и прочным.

Глава 5: Конкуренция или сосуществование?

Подвал жил своим новым, лоскутным ритмом. Сергей, вдохновленный кувалдой Николая Ивановича (пусть и треснутой), колдовал над сломанным садовым насосом, его движения были резкими, почти яростными, будто он выколачивал из металла обиду за прошлую кражу. Лидия, укутанная в шаль из обрезков Алевтины Степановны, мерно щелкала спицами – заказ на варежки «с оленями» для внука Марфы Петровны. Дмитрий, согнувшись под лампой (купленной на «пирожковые» деньги), чистил крошечные шестеренки старинных карманных часов – работа тонкая, требующая забытого спокойствия. Таня скрипела карандашом по бумаге рядом с ноутбуком. Она не вводила данные – она считала. Высчитывала, сколько взять за сложную переделку бархатного жакета, чтобы покрыть стоимость ниток, час работы, долю угля и хоть кроху на погашение долга Бородачу. Цифры упрямо не складывались в нужную сумму без риска отпугнуть клиентку. Голова гудела от непривычного напряжения.

Внезапно сверху, в гараже, раздался незнакомый звук – не стук, не скрип ржавой задвижки Сергея, а мягкий, но настойчивый гул. Электрический. Как у дрона-курьера, но глубже. И смолк прямо над дверью.

Все замерли, как дикие звери, уловившие запах чужака. Сергей первым метнулся к лестнице, схватив в руку неотполированную рукоять кувалды Николая Ивановича. Его лицо стало каменным.

– Кто там? – рявкнул он, не открывая.

– Добрый день! – раздался из-за двери голос. Мужской. Приятный, поставленный, без тени высокомерия, но и без заискивания. Как у диктора новостей из прошлой жизни. – Меня зовут Артем Волков. Я из «ТехноМода». Можно войти? Поговорить?

Слово «ТехноМода» прозвучало в подвале, как выстрел. Лидия ахнула, уронив спицу. Дмитрий медленно опустил пинцет. Таня почувствовала, как холодный комок страха и ненависти сдавил горло. «Опять?» – пронеслось в голове. «Опять добивать? Нашли наше убежище?»

Сергей ощетинился.

– Нельзя! Уходите! Нечего вам тут! – его голос дрожал от ярости. Он мысленно видел пустое ателье «Уют», свою пропавшую кувалду, унизительные курсы.

– Понимаю ваше недоверие, – голос за дверью оставался ровным, почти сочувствующим. – Но я пришел не с предложением о поглощении. И не с проверкой. У меня… деловое предложение. Искренне хотел бы обсудить. Можно хотя бы на минуту? Я один.