Я опоздала. Книга первая

– Прощайте, – тихо сказала она, не обращаясь конкретно ни к кому. И пошла к выходу. Не оглядываясь. Зная, что Алевтина Петровна смотрит ей вслед с немым укором и отчаянием. Зная, что Наташа плачет. Зная, что Людмила молча ненавидит весь мир.

Она вышла на улицу. Холодный ветер обжег лицо. Коробка в руках. «Чайка» осталась там, внутри. Продана вместе с помещением. Отрублена часть души. Она стояла на тротуаре, глядя на вывеску «Ателье Уют», которая скоро будет заменена на холодный логотип «ТехноМоды». Последний занавес опустился. Спектакль ее прежней жизни закончился. Что будет дальше? Она не знала. Знало только одно: мыть полы у тех, кто уничтожил ее мир, она не пойдет. Даже если за этим стоит голод, холод и беспросветность. Это был ее последний, крошечный бастион достоинства в рушащейся вселенной. Она поправила коробку в руках и пошла прочь. В неизвестность. Одна.

Глава 7: Прощание с «Уютом»

Тишина.

Она была не просто отсутствием звука. Это была плотная, вязкая, почти осязаемая субстанция, заполнившая ателье «Уют» после того, как хлопнула дверь за спиной Алевтины Петровны. Хозяйка ушла первой, сломленная, не в силах больше выносить взгляды тех, кого она не смогла уберечь, кого предала, даже пытаясь помочь. За ней, тихо всхлипывая в кулачок, ускользнула Наташа, не простившись. Людмила ушла последней, гулко хлопнув дверью, унося в кармане визитку от «ТехноМоды» с адресом курсов для операторов – свой билет в бездушное будущее.

И осталась Таня. Одна. С картонной коробкой в руках. В пустом, вернее, опустошенном ателье, которое еще час назад было ее миром.

Опустошенном не в буквальном смысле. Стеллажи все еще стояли, забитые рулонами тканей, которые теперь принадлежали «ТехноМоде». Машинки – ее родная «Чайка», Людмилина промышленная «Подольск», старенький оверлок – молчали, как надгробия. Столы были завалены незавершенными работами, обрезками, коробками с фурнитурой, пустыми чашками из-под чая. Но душа места была вырвана. Вытравлена. Осталась только оболочка, ожидающая перерождения в нечто холодное и чуждое – пункт выдачи и ремонта по алгоритму.

Таня поставила коробку на свой рабочий стол. Звук картона о деревянную столешницу гулко отдался в тишине. Он был слишком громким, слишком окончательным. Она стояла, не двигаясь, впитывая эту новую, мертвенную реальность. Воздух пах пылью, тканью, машинным маслом, но теперь эти знакомые запахи казались запахами заброшенного музея, а не живого места труда. Пылинки кружили в луче света, пробивавшегося сквозь большое окно, и Таня следила за их хаотичным танцем, словно пытаясь найти в нем хоть какой-то смысл, хоть намек на порядок. Но был только хаос. Такой же, как внутри нее.

Она медленно обвела взглядом пространство. Вот угол, где стоял утюг и отпариватель. Сколько раз она выправляла здесь швы, оживляла ткань паром, чувствуя удовлетворение от идеальной гладкости. Вот стеллаж с тонкими шифонами и шелками. Она помнила каждый рулон, помнила, для кого и что из него шилось. Вот коробка с пуговицами – раньше она любила копаться в ней, подбирая идеальную фурнитуру, ту самую, последний штрих, который делал вещь завершенной, уникальной. Теперь это был просто хлам, инвентарь, подлежащий описи и перемещению.

Она подошла к стене, где висели несколько фотографий в простых рамках. Корпоратив пять лет назад. Все в нарядных платьях (сшитых своими руками, конечно), с бокалами дешевого шампанского, улыбаются в объектив. Алевтина Петровна в центре, моложе, с живыми глазами. Людмила смеется, обняв Наташу, тогда еще совсем девчонку-ученицу. А она, Таня, чуть в стороне, с чуть смущенной, но счастливой улыбкой. «Лучший коллектив!» – кричала надпись на растяжке за их спинами. Они верили в это. Верили в «Уют», в свое дело, в свои руки. Верили, что их мастерство, их внимание к детали, их человеческое отношение к клиенту и ткани – это ценно. Это нерушимо.

Таня сняла фотографию со стены. Стекло было прохладным. Она смотрела на свое улыбающееся лицо на снимке. Кто эта женщина? Уверенная в себе мастерица? Часть дружного коллектива? Хозяйка своего маленького мира за швейной машинкой? Где она теперь? Остался только картонный силуэт, наполненный щемящей пустотой и вопросом: «Кто я теперь?»

Она аккуратно положила фотографию в коробку поверх своих инструментов. Еще один осколок прошлого, вынутый из рамы настоящего. Каждое движение было медленным, осознанным, как ритуал эксгумации. Она достала из ящика свой старый блокнот для эскизов. На первых страницах – смелые, порывистые наброски платьев, жакетов, детские костюмчики. Потом – больше практичных выкроек, заметок по подгонке. А последние страницы… почти пустые. Лишь пара робких карандашных штрихов, брошенных на полуслове. Вдохновение ушло вместе с верой в будущее. Она сунула блокнот в коробку.

Потом пришла очередь набора игл в жестяной коробочке с выцветшим цветком. Иглы всех размеров и назначений – тончайшие для шелка, крепкие для кожи, изогнутые для сложных швов. Каждая была продолжением ее пальцев, орудием творчества. Теперь – просто металлические палочки в коробке. Она провела пальцем по остриям. Больше не будет той волшебной связи: игла – ткань – рука – мысль. Больше не будет превращения нити в шов, шва – в форму, формы – в одежду, в которой кто-то будет чувствовать себя красивым, уверенным, живым.

Но самым тяжелым было подойти к «Чайке».

Ее верная, старая, чуть потертая, но бесконечно надежная «Чайка». Машинка стояла на своем месте, как всегда. Корпус, холодный сейчас, без работы, но хранящий в памяти тепло тысяч часов труда. Лапка поднята, как будто в немом вопросе. Игла торчит, готовая к бою, который уже никогда не начнется.

Таня подошла медленно, как к тяжело больному, которого нельзя потревожить. Она положила руку на корпус. Пластмасса была гладкой, знакомой до каждой микроцарапинки. Она помнила, как впервые села за эту машинку, робко нажимая на педаль. Как они вместе пережили первые кривые строчки, первые распоротые швы, первые восторги от удачных работ. «Чайка» была не инструментом. Она была соратницей, молчаливым свидетелем ее взросления как мастера, хранителем ее секретов и разочарований. Она пела свою рабочую песню – ровный, убаюкивающий гул, который был саундтреком ее жизни. Гул, в котором был ритм, смысл, уверенность.

Теперь она молчала. И эта тишина была громче любого гула.

– Прости, – прошептала Таня, гладя корпус ладонью. – Прости, что не уберегла. Прости, что оставляю.

Она не могла забрать ее. «Чайка» была частью оборудования ателье, проданного вместе с помещением. Она принадлежала «Уюту», а «Уют» больше не существовал. Забрать ее – значило украсть. Или выпросить. Но просить что-то у «ТехноМоды», у тех, кто уничтожил все? Ни за что. Это было бы последним унижением.

Она останавливалась возле нее, опустив голову. Слезы, которых не было при разговоре с хозяйкой, при отказе от унизительной работы, теперь наконец подступили. Горячие, соленые, неудержимые. Они капали на пыльную столешницу, оставляя темные круги. Она не всхлипывала, не рыдала. Просто стояла, гладя машинку, и слезы текли сами собой, как кровь из невидимой раны.

В ее голове проносились обрывки мыслей, образов:

Первая самостоятельно сшитая юбка в школе на уроках труда. Гордость.

Поступление в техникум. Огромные залы с промышленными машинами. Страх и азарт.

Первая зарплата в «Уюте». Скромная, но своя, заработанная руками.

Восторг клиентки, примерившей идеально сидящее платье. «Таня, вы волшебница!»

Трепетная работа над реставрацией бабушкиной шали. Связь времен через нить.

Уверенное движение руки с ножницами по дорогой ткани. Знание, что не ошибется.

Гул «Чайки», заполняющий тишину долгих вечеров. Ее музыка.

Все это было ею. Татьяной Смирновой. Мастером. Ее идентичностью, ее сутью, ее местом в мире. Она не просто умела шить. Она была швеей. Как птица – летающей, как рыба – плавающей. Это было не ремесло, а способ существования, видение мира через призму кроя, строчки, фактуры.

А теперь? Теперь она стояла в пустом ателье, оставляя свое сердце – «Чайку» – новой хозяйке-машине, новому миру, которому не нужны были ее руки, ее глазомер, ее чувство ткани. Миру, который объявил ее навыки устаревшими, ее опыт – бесполезным, ее мастерство – излишним «человеческим фактором».

Ощущение было физическим. Как будто ей ампутировали часть тела. Не руку или ногу, а что-то более важное, невидимое, но жизненно необходимое. Духовную конечность. То, что делало ее собой. Ощущалась фантомная боль – в пальцах, жаждущих ощутить ткань, в спине, помнящей долгие часы за машинкой, в ушах, все еще ожидающих привычного гула. Но самой сильной была боль в груди – огромная, зияющая пустота, где раньше жила уверенность, гордость, смысл.

Кто я? – снова зазвучал вопрос в голове, громче, настойчивее.

Безработная? Да.

«Опоздавшая»? Похоже на то.

Жертва прогресса? Безусловно.

Но это были ярлыки, констатация факта. Они не давали ответа на главное. Кто она, когда сняты все профессиональные одежды? Когда отнят фундамент, на котором строилась вся ее взрослая жизнь?

Она была просто Таней. Сорокадвухлетней женщиной с картонной коробкой старых ножниц, игл и фотографий. Женщиной без якоря, без карты, без компаса. Женщиной, стоящей на руинах собственной идентичности.

Она наклонилась, прижалась лбом к холодному корпусу «Чайки». Последнее прикосновение. Последнее «прости». Потом выпрямилась, резко вытерла лицо рукавом. Слезы нужно было остановить. Здесь и сейчас. Плакать можно будет потом. В одиночестве. В своей холодной квартире. Перед лицом неизвестности.

Она взяла коробку. Она казалась тяжелее, чем когда она ставила ее на стол. В ней лежало не только имущество. В ней лежало ее прошлое. Ее профессия. Ее я.

Она окинула ателье последним взглядом. Пустые стеллажи, похожие на ребра выброшенного на берег кита. Молчаливые машинки. Следы пыли на столах. Мерцающий экран «ТканьМастера», этого троянского коня, принесшего гибель. Окно, за которым спешили люди в своем цифровом будущем, не замечая маленькой трагедии за стеклом.

Таня глубоко вдохнула. Воздух пах пылью и тленом. Больше не пахло тканью, надеждой, трудом. Она повернулась и пошла к выходу. Шаги гулко отдавались в мертвой тишине. Она не оглядывалась. Оглядываться было не на что. Мир, который был ее домом, остался позади, превратившись в музейный экспонат, в складское помещение, в воспоминание.

Она открыла дверь. Холодный воздух с улицы ворвался внутрь, закрутив пыль вихрем. Таня вышла. Дверь медленно захлопнулась за ней с тихим, но окончательным щелчком. Она стояла на тротуаре, прижимая к груди картонную коробку – гроб своего прежнего «я». За ее спиной, за стеклом, молчало пустое ателье «Уют». Вывеска еще висела, но название звучало горькой насмешкой. Уюта не было. Не было и ее, Татьяны-Мастера. Была только женщина с коробкой, на пороге ледяного ветра будущего, с ампутированной душой и одним невыносимо тяжелым вопросом, на который не было ответа: «Кто я теперь?»

Она поправила коробку, чувствуя, как острые углы впиваются в ладони – единственная реальная боль в этом море душевного онемения. И пошла. Прочь от «Уюта». Прочь от себя прежней. В неизвестность, где не было места ни ее «Чайке», ни ее рукам, ни ее гордому званию Мастера. Осталась только пустота, зиявшая там, где раньше билось сердце ее идентичности. Потеря была тотальной. И прощание – вечным.

Глава 8: Первые шаги в пустоту

Холод в квартире был не только физическим. Он пробирался внутрь, в самое нутро, замещая прежнюю теплоту мастерства ледяной пустотой неизвестности. Картонная коробка с осколками прошлого стояла в углу, как немой укор. Таня сидела за кухонным столом, перед ней – блокнот с жестокой арифметикой выживания. Сбережения – капля в море предстоящих расходов. Пособие… Пособие было единственной соломинкой. Жалкой, мокрой, но единственной. Чтобы дотянуть до него, нужно было пройти чистилище Центра занятости.

Сама мысль вызывала тошнотворный спазм страха. Казалось, что после ателье у нее не осталось кожи, любое прикосновение мира было болью. А Центр занятости – это не прикосновение, это медленное, унизительное перемалывание в жерновах системы. Но выбора не было. Голод и холод – слишком конкретные стимулы.

Утро встретило ее серым, безучастным небом и пронизывающим ветром. Она надела самое теплое, хоть и поношенное пальто, тщательно привела в порядок единственное бумажное резюме – красиво оформленное от руки еще в те времена, когда это имело смысл. Лист бумаги казался теперь реликвией из другого века, артефактом аналоговой эпохи.

Центр занятости располагался в огромном, безликом здании из стекла и бетона на окраине района. Уже подходя, Таня почувствовала, как сжимается желудок. Огромная очередь змеилась от входа, опоясывая половину квартала. Сотни людей. Молодые, с пустыми глазами, залипшими в экраны смартфонов. Люди среднего возраста, с лицами, изборожденными тревогой и усталостью, похожими на Танино. Пожилые, согбенные, цепляющиеся за потрепанные папки с документами. Всех их объединяло одно: выражение безнадежности и подавленности, висящее в воздухе густым, удушливым смогом.

Таня влилась в хвост этой человеческой реки. Каждый шаг вперед давался с трудом. Она стояла, вжав голову в плечи, стараясь стать невидимой, раствориться в серой массе. Ветер пробирал до костей. Время тянулось мучительно медленно. Минуты превращались в часы. Она смотрела на спину впереди стоящего мужчины в дешевом пиджаке, на грязный снег под ногами, на мутные окна Центра занятости. Внутри себя – та же ледяная пустота, что и в опустевшем ателье. Только теперь разбавленная гнетущим страхом перед неизвестностью процедур.

Через два с лишним часа она оказалась внутри. Тепло было, но не приносило облегчения. Оно смешивалось с запахом пота, дешевой парфюмерии, пыли и отчаяния. Гигантский холл напоминал вокзал в час пик, только без суеты. Люди сидели на пластиковых стульях, стояли у стен, толпились у непонятных терминалов. Гул голосов сливался в монотонный гул, прерываемый резкими объявлениями из динамиков: «Гражданин Петров С. И., пройдите к окну №14!», «Очередь на сканирование документов – к терминалам в зале „Б“!».

Таня замерла посреди этого ада, совершенно потерянная. Куда идти? Что делать? На стене висели схемы, пестревшие стрелками, номерами залов и кабинетов, аббревиатурами: «ЭЗ», «ПП», «ЦОК», «БМ-О». Китайская грамота. Она оглядывалась, надеясь увидеть указатель «Для впервые потерявших работу» или «Для тех, кто отстал». Ничего подобного не было. Только цифры, буквы и толпа таких же потерянных душ.

– Молодой человек? – раздался рядом тихий, дрожащий голос. – Первый раз?

Таня обернулась. Рядом стоял пожилой мужчина. Лет семидесяти, в старом, но аккуратном пальто, с шапкой в руках. Лицо – доброе, морщинистое, с умными, усталыми глазами. В них читалась та же растерянность, что и у Тани, но приправленная горечью долгих лет борьбы с системой.

– Да… – прошептала Таня. – Не понимаю… куда…

– Я тоже первый раз… после завода, – вздохнул мужчина. Его руки, крупные, с узловатыми пальцами рабочего, нервно переминали шапку. – Дочка говорила, надо к терминалам для электронной записи. Там, вон. – Он кивнул в сторону ряда странных аппаратов, похожих на банкоматы, с сенсорными экранами. У каждого – своя небольшая очередь. – Записываешься, получаешь талончик с номером и временем… Может, и к вечеру подойдешь. А может, и на завтра.

Таня посмотрела на терминалы. Экран одного мигал предупреждающим знаком. У другого женщина в отчаянии тыкала в экран пальцем, ничего не происходило. Третий, судя по довольному лицу мужчины, только что выплюнул заветный талончик.

– Спасибо, – кивнула Таня старику. Слово «дочка» пронзило ее острой болью. У нее никого не было. Только она сама и эта пустота.

– Да не за что, – махнул он рукой. – Тут, главное, не падать духом. Хотя… – он оглядел зал, – тут дух сам падает. Удачи вам.

Он растворился в толпе. Мимолетное человеческое участие, крошечный лучик в этом царстве отчаяния, но он лишь подчеркнул общую безысходность. Таня выбрала самую короткую очередь к терминалу. Ждать пришлось еще минут сорок. Когда подошла ее очередь, она с тревогой посмотрела на сенсорный экран. Надписи: «Регистрация», «Получение услуги», «Запись на прием». Она ткнула в «Регистрация». Экран потребовал ввести номер СНИЛС. Она достала из сумки пенсионное свидетельство (СНИЛС был вшит в него), с трудом разобрала мелкие цифры, стала вводить на виртуальной клавиатуре. Пальцы дрожали, попадали не на те буквы. Система дважды выдавала ошибку. На третью попытку – приняла. Потребовался номер паспорта. Потом ИНН. Потом адрес регистрации. Потом адрес фактического проживания. Потом номер телефона. Потом электронную почту (у Тани ее не было, пришлось поставить галочку «Нет»). Каждый шаг был пыткой. Система казалась враждебной, торопливой, нетерпимой к ее медлительности. Сзади кто-то нетерпеливо вздыхал.

Наконец, экран предложил выбрать услугу: «Постановка на учет в целях поиска подходящей работы», «Назначение пособия по безработице», «Профориентация», «Психологическая поддержка». Таня тыкнула в «Постановка на учет…» и «Назначение пособия…». Система подумала и выдала: «Для получения услуги запишитесь на прием к электронному консультанту по вакансиям в зал «ЦОК-3». Выберите время».

На экране появился календарь. Сегодняшний день был помечен красным: «Нет доступного времени». Завтра – несколько окон, но все на поздний вечер. Послезавтра – утром. Таня с отчаянием ткнула в ближайшее доступное – послезавтра, 10:30. Терминал выдал чек-талончик с QR-кодом, номером и временем: «Зал ЦОК-3. Кабина 7. 10:30». Два дня ожидания. Два дня в этой ледяной пустоте. Она взяла хлипкую бумажку, как пропуск в еще один круг ада.

Зал «ЦОК-3» (Центр Обслуживания Клиентов, как гласила вывеска) оказался огромным пространством, разделенным на десятки прозрачных кабинок. В каждой – кресло, стол, большой вертикальный экран и… ничего больше. Ни живого консультанта. Только мерцающие экраны. Люди сидели в кабинках, разговаривая с мониторами. Некоторые жестикулировали, другие сидели с опущенной головой. Картина была сюрреалистичной и жутковатой.

Таня нашла кабину 7. Села в кресло. Оно было жестким, неудобным. Перед ней на экране появилась анимированная улыбающаяся женщина с неестественно правильными чертами лица и корпоративной блузкой. Голос, приятный, синтезированный, без эмоциональных колебаний, раздался из динамиков:

– Добрый день! Меня зовут Арина. Я ваш электронный консультант по трудоустройству. Пожалуйста, поднесите ваш QR-код от талона к считывателю на столе.

Таня, руки трясясь, поднесла талончик к маленькому окошку с красным светодиодом. Раздался короткий звуковой сигнал.

– Спасибо. Идентификация прошла успешно. Татьяна Викторовна Смирнова, 42 года. Статус: впервые ищущая работу после увольнения по сокращению штата. Цель визита: постановка на учет и назначение пособия по безработице. Также выбрана услуга: поиск подходящей работы. Верно?

– Да, – прошептала Таня, чувствуя себя идиоткой, разговаривающей с экраном.

– Отлично. Для начала оформления документов на пособие мне потребуются сканы ваших документов. Пожалуйста, последовательно разместите в сканере на столе: паспорт (разворот с фото и пропиской), СНИЛС, трудовую книжку, свидетельство об увольнении. Следуйте инструкциям на экране.

На экране появилась анимация, как правильно класть документы. Таня, роясь в сумке, с дрожью в руках доставала документы. Паспорт. Сканер жужжал, светился. «Страница не распознана. Уберите блики. Положите ровнее». Она перекладывала, прижимала ладонью. Сканер ворчал, но в конце концов принимал. Так же мучительно прошло сканирование СНИЛСа, трудовой (каждая заполненная страница!), приказа об увольнении. Каждый раз – ошибки, перекладывания, холодный пот на спине. Она чувствовала себя подследственной, улики которой тщательно документируются.

– Документы приняты и обработаны. Спасибо. Теперь перейдем к поиску подходящей вакансии, – весело (насколько это возможно для синтезатора) сообщила Арина. – Для оптимального подбора, ответьте, пожалуйста, на несколько вопросов. Ваша основная профессия?

– Швея, – четко сказала Таня. – Портной женской легкой одежды. Мастер ателье.

– Поиск по ключевым словам: «швея», «портной», «ателье», – проговорил голос. На экране замелькали строчки. – Найдено 127 вакансий в вашем регионе. Применяю фильтры: опыт работы от 5 лет, зарплата от… – Арина сделала микроскопическую паузу, – …от установленного минимального уровня. Осталось 43 вакансии. Фильтр: отсутствие требований к знанию специализированного ПО (CAD/CAM, CLO3D и т.п.). Осталось… 0 вакансий.

Таня почувствовала, как каменеет.

– Поиск по смежным профессиям, – продолжил консультант, не замечая ее реакции. – «Оператор швейного оборудования». Найдено 89 вакансий. Фильтр: отсутствие требований к автоматизированным системам. Осталось… 3 вакансии.

На экране высветились три позиции:

Оператор промышленной швейной машины (конвейер). Требуется: скорость, выносливость, работа в 3 смены. Знание машин Juki/Brother. ЗП: минимальная + сделка. Адрес: Промзона «Восточная», 15 км от МКАД.

Упаковщик/контролер швейных изделий. Требуется: внимательность, физическая выносливость (подъем коробок до 20 кг). ЗП: минимальная. Адрес: Логистический центр «ТехноМода-Север».

Помощник в цех химчистки (предварительная сортировка, выведение пятен). Требуется: аккуратность, отсутствие аллергии на химикаты. ЗП: минимальная. Адрес: Ул. Промышленная, 10 (район Очаково).

Таня смотрела на экран, не веря своим глазам. Конвейер? Упаковщик? Химчистка? Это было не просто падением. Это было падением в бездну, на самое дно. Ее мастерство, ее двадцать лет опыта сводились к подъему коробок или работе с ядовитой химией за гроши.

– Мне… мне это не подходит, – выдавила она. – Я мастер индивидуального пошива. Реставратор. У меня руки… – она беспомощно развела руками перед экраном.

– Понимаю, – без тени понимания в голосе ответила Арина. – К сожалению, ваши навыки в текущей рыночной конъюнктуре не являются востребованными на первичном рынке труда. Рекомендую рассмотреть варианты переобучения. В нашем центре доступны бесплатные курсы: «Основы работы с CAD для текстильной промышленности», «Оператор автоматизированных складских систем», «Цифровой ассистент бухгалтера». Или вакансии, предложенные выше. Они соответствуют формальным критериям «подходящей работы» для вашего профиля и уровня доходов.

«Формальные критерии». Таня сжала кулаки. Ее жизнь, ее гордость, ее идентичность – все сводилось к «формальным критериям» алгоритма. Этот бездушный голос говорил то же, что и Волков, то же, что и Алевтина Петровна в конце – только без остатков человечности.

– Я не хочу на склад! Я не хочу на конвейер! – голос ее сорвался, в нем прозвучали слезы. – Я хочу шить! Понимаете? Шить!

На экране улыбающаяся Арина слегка наклонила голову, симулируя внимание.

– Зафиксировано ваше несогласие с предложенными вакансиями. Согласно регламенту, для назначения пособия вам необходимо будет предоставить письменные отказы от трех предложенных «подходящих» вакансий в течение 10 дней. Данные вакансии закреплены за вами в системе. Отказ от работы без уважительной причины может повлечь приостановку выплаты пособия. Перечень курсов переобучения направлен в ваш личный кабинет на портале госуслуг. Для завершения процедуры постановки на учет подтвердите ваше согласие с условиями обработки данных…

Таня не слышала дальнейшего потока синтезированной речи. Слова «письменные отказы», «приостановка выплаты», «портал госуслуг» (у нее даже не было к нему доступа!) бились в висках. Унижение было полным, абсолютным. Ее не просто не брали на работу. Ее заставляли унижаться, отказываясь от унизительной же работы. Алгоритм поставил на ней крест, как на профессиональной единице, и теперь требовал, чтобы она сама подписала себе приговор.

– …подтвердите, пожалуйста, нажатием кнопки «Согласен» на экране, – закончила Арина.

Таня тупо посмотрела на мигающую кнопку. Согласие. Согласие с тем, что она – никто. Согласие с тем, что ее мастерство – мусор. Согласие с тем, что ее место – на складе или конвейере. Или на курсах, где будут учить тому, что ей чуждо и ненавистно.

Она медленно подняла дрожащую руку. Палец повис над сенсорным экраном. На секунду в голове мелькнул образ ее «Чайки», оставленной в ателье. Верный друг. Брошенный. Как и она сама. Слезы снова подступили к глазам. Она сглотнула ком в горле и резко ткнула в «Согласен».

– Благодарю вас за обращение! Вы поставлены на учет в качестве безработной. Первая выплата пособия поступит на указанный вами счет в течение 5 рабочих дней при условии предоставления отказов от предложенных вакансий. Не забывайте отмечаться в системе еженедельно и активно искать работу! Хорошего дня! – Арина улыбнулась своей пластиковой улыбкой и погасла.