WW II Война, раздел Польши

Винцеру было ясно, что предстоят какие-то события, потому что были призваны резервисты, прошедшие службу.

Все казармы были переполнены, даже на чердаках и в гимнастических залах были расставлены походные койки – по две и три, одна над другой.

Резервисты, по словам Винцера, два дня упражнялись в отдании чести, парадном шаге и «равнении в строю», два дня обучались ползанию на четвереньках и по-пластунски, а два последних дня недели мы с ними бешено маршировали в полевых условиях.

В воскресенье они драили комнаты, уборные и коридоры, а вечером шли в солдатский клуб и становились снова старыми служаками.

Однажды утром ротный фельдфебель появился перед строем, сохраняя весьма серьезное выражение лица. – Он держал под мышкой красный скоросшиватель с широкой желтой полосой по диагонали. Секретный служебный документ командования!, – пояснил мне Винцер.

То был так называемый календарный план мобилизационного развертывания, и нам зачитали фамилии тех солдат и унтер-офицеров, которые должны были образовать новое подразделение действующей армии. Оно состояло, по словам Винцера, примерно на одну треть из кадрового состава, на треть – из резервистов и на одну треть – из молодых солдат. Предусматривалось, что их перебросят к польской границе.

Остальные, к числу которых принадлежал и Винцер, должны были остаться в гарнизоне и обучать вновь поступающих резервистов.

– Я был крайне разочарован, – довольно искренне сказал он.

Взвод Винцера принял лейтенант запаса, какой-то учитель или банковский служащий с претензией на армейскую выправку, – как едко подметил мой товарищ.

Уже это одно его раздражало. Но наибольшую досаду вызывало у Винцера то, что он снова должен был оставаться дома.

– Я, Серж, не участвовал в занятии Рейнской зоны, не был также в Австрии и Чехословакии. А теперь, может произойти что-либо посерьезнее и, возможно, придется воевать, когда можно будет действительно проявить свои «солдатские» качества, – как раз теперь я снова должен остаться, – сокрушался Винцер.

Он даже изложил по этому поводу свою жалобу командиру роты. Тот его высмеял, сказав ему строго: – Во-первых, солдату надлежит исполнять приказы. Во-вторых, нужны хорошие командиры взводов, чтобы укомплектовать полноценные подразделения запаса.

В-третьих, Винцер находящийся в резерве, кандидат на офицерское звание, а в Польше, вероятно, предстоят потери в офицерских кадрах, таким образом, у Винцера все еще впереди, – ободрил его командир.

Начальник моего приятеля оказался прав. Но Вицер же был тогда твердо убежден, что вынужден отказаться от последней возможности участвовать в деле и получить орден, какой «легионеры» привезли домой из Испании, либо Железный крест, который носили еще при кайзере и который был Гитлером вновь учрежден в предвидении войны. Но прежде чем выпроводить Винцера, его командир привел ему четвертый аргумент, сказав, что кроме этого, у него есть для Винцера особое задание. При этом он выразил надежду, что Винцер его хорошо выполнит. Ему нужно было обратится к майору Вальдштейну. Все остальное Винцер узнал от него.

Майор Вальдштейн являлся начальником военно-призывного пункта.

Это был, по словам моего приятеля, спокойный пожилой офицер с широким шрамом на подбородке – памятная отметка, полученная им в первой мировой войне.

После недолгих разъяснений он вручил Винцеру красную папку с желтой полосой по диагонали. – Секретный служебный документ командования!, – важно шепнул мне Винцер.

Это был план мобилизационного развертывания трех транспортных рот. Место формирования – ресторан «Шутценхауз» в Берлине.

И вот… кроме красной папки, большого танцевального зала в «Шютценхаузе» и нескольких столов и стульев, мой приятель больше ничем не располагал, во всяком случае, ничем таким, из чего можно было бы создать транспортную роту, как это ему было предписано.

В этом месте повествования я с интересом посмотрел на Винцера, впервые заподозрив его в родстве с бароном Мюнхаузеном.

Однако он спокойно продолжил свой рассказ…

С его слов, такое плачевное положение круто изменилось на следующее утро. Дело в том, что несколькими днями ранее были разосланы повестки о явке на призывной пункт.

И вот со всех сторон прикатили мужчины, в большинстве ветераны первой мировой войны.

Они прикатили в буквальном смысле слова: каждый второй прибыл на грузовике – своем или своей фирмы. Эти средства транспорта были тайно заранее освидетельствованы и зарегистрированы.

Винцеру нужно было только в плане мобилизационного развертывания отметить галкой фамилию прибывшего резервиста, а экспертная комиссия из таких же водителей-призывников определяла состояние машины, которую покупал или арендовал вермахт в лице Винцера.

Солдаты получили пистолеты или карабины, обмундирование и приступили к строевым занятиям. Три транспортные роты были подготовлены.

Так закончился первый день.

На второй день все машины в ускоренном порядке закрасили в обычные армейские маскировочные цвета и заправили горючим.

Люди получили сухой паек, боеприпасы и индивидуальные пакеты, о которых, как сказал Винцер, они чуть не забыли.

Но военно-призывной пункт предусмотрел все до последней детали. Были припасены и защитные накидки и лозантиновые таблетки на случай химической войны.

На третий день они прорабатывали с тремя транспортными ротами движение колонны на марше, остановки по техническим причинам, рассредоточение и укрытие во время воздушного нападения.

На четвертый день машины двинулись к польской границе.

– С какой охотой я поехал бы вместе с ними!, – воскликнул мой приятель.

–Правда, – поправился он, – еще со времени первой мировой войны с «обозом» были связаны не совсем приятные представления, и молодые солдаты, транспортников и солдат тыловых служб не считали вполне полноценными вояками.

Тем не менее, как сказал Винцер, – «он предпочел бы вместо с этой «компанией» отправиться в поход в Польшу, нежели на родине снова обучать рекрутов».

– Никто из нас и не подозревал, каким ошибочным было наше отношение к солдатам транспортных частей и службы снабжения. Впоследствии многие предпочли бы лежать на передовой в окопе, в укрытии и не поменялись бы с водителем, который должен был под артиллерийским огнем доставлять боеприпасы или продовольствие через партизанский район, – с гордостью добавил мой приятель.

Винцер признался, что поглядывал свысока на писарей в военно-призывном пункте и называли их презрительно «чернильными писаками».

Теперь же, когда он на собственном опыте познакомился с планом мобилизации, после того как он получил представление о работе на военно-призывном пункте и видел, как все гладко прошло, то стал испытывать уважение к деятельности этого аппарата, испытывал уважение даже к красной папке с желтой полосой по диагонали, ко всякому секретному служебному документу командования.

Ведь подобно тому, как он практически на пустом месте укомплектовал три роты, во всех гарнизонах формировались многие сотни новых подразделений.

Мобилизация была результатом планирования на Бендлерштрассе, планирования в прежнем министерстве рейхсвера.

Там было основательно подготовлено все то, что после 1933 года осуществлялось в еще большем масштабе.

После выполнения особого этого задания, которым командир пытался Винцера утешить, мой приятель занялся выполнением других его поручений. Дни шли за днями, – продолжил Винцер свой рассказ. Прибывали новые рекруты и новые резервисты. В короткий срок запасники становились кадровыми солдатами.

Но, как сказал мой приятель, старые солдаты, не были удовлетворены. Обучение не соответствовало их понятиям. Все делалось «на скорую руку». Численность вермахта импонировала им, он был превосходно вооружен.

Но с численностью и вооружением, по мнению Винцера, должно было сочетаться солидное обучение, а это, по его мнению, было невозможно при такой лихорадочной спешке.

Винцер не задумывался над достоинствами или недостатками их методов муштры. Его и других старослужащих раздражало то, что солдаты уже не столь молодцевато отдают честь, не столь точно выполняют команду «кругом марш» и не так быстро ползут на четвереньках по открытой местности, как тому были обучены «ветераны».

В служебные обязанности Вицера по роте по-прежнему входил инструктаж на курсах офицеров запаса.

Там, по восторженным словам моего приятеля, даже обучались три барона: фон Цитцевиц, фон Платен и фон Путкаммер. Они тоже желали последовать примеру своих «славных предков», – хотя уже не скакали на коне, а разъезжали в офицерском вездеходе, чванные и заносчивые, – как с некоторой злобой добавил Винцер.

В одном отношении с тех кайзеровских пор ничего не изменилось: этих господ мало интересовала «будничная служба», которая неизбежна в технических войсках. Они желали «командовать», ведь для этого они, по их мнению, были рождены.

И подобно своим предкам, они усердно поглощали шампанское. Не проходило вечера, – рассказывал Винцер, – чтобы в офицерском казино не пировали, и не было таких утренних занятий, на которых господа не пытались бы выспаться. – Честно говоря, Серж, мне доставляло огромное удовольствие заставлять их бодрствовать, – весело сказал мой приятель.

И вот 1 сентября произошло «польское» нападение на радиостанцию в Глейвице, и Гитлер закричал по радио:

– С сегодняшнего утра мы открываем огонь!

Многолетняя шумная геббельсовская пропаганда привела к тому, что нападение Германии на Польшу было достаточно популярным среди населения и вермахта.

Теперь наконец должны были претвориться в жизнь «законные германские претензии» на Польский коридор и Вольный город Данциг.

Так все более подогревались воинственные настроения, они достигли высшей точки в последние недели перед нападением.

В этом месте рассказа Винцера, для поддержания реноме работника из ведомства Риббентропа, я сказал:

– К тому же, дорогой Винцер, герр Гитлер вздумал совершить внешнеполитический тактический ход.

И поведал ему, как в июне этого 1939 года между Берлином и Римом был заключен договор, согласно которому Германия уступила Италии Южный Тироль.

При этом двумстам пятидесяти тысячам жителей Южного Тироля было предложено избрать подданство рейха и зарегистрироваться для переселения в Германию. Следовательно, на этот раз можно было попасть «домой в рейх» ценой отказа от прежнего местожительства.

– В Германии, правда, мало кто сочувствовал этой затее, в Австрии многие были озлоблены, а тирольцы считали, что их продали, – добавил Винцер.

– Но Геббельс использовал подходящий случай для того, чтобы, ссылаясь на этот пример, разглагольствовать о «справедливости» фюрера, его готовности к компромиссу и стремлении к соглашению, – продолжил я.

– Его аргументы подкупили не только меня одного, – согласился Винцер. – Я и многие… убеждены: тот, кто делает уступки во имя мира, вправе добиваться от другой стороны выполнения его законных требований, тем более что это были последние требования, какие намерен был выдвигать Гитлер, как он сам заверял, – пояснил мой приятель.

– Соответственно, все считают эту войну справедливой, а сопротивление поляков бессмысленным, – продолжил я мысль, подогревая Винцера к дальнейшим откровениям.

– Верно, Серж, – согласился но. – История с Чехословакией снова отодвинулась на второй план. С нетерпением мы теперь ждём известий о победах и ликуем по поводу каждого успеха вермахта.

Затем Винцер припомнил, что по мере того как усиливалась пропаганда против Польши, ослаблялась антисоветская пропаганда.

– Неожиданно нам пришлось читать и слышать и не только умеренные, а порой даже благожелательные сообщения о Советском Союзе и его правительстве, – с удивлением говорил мой приятель.

– Тем не менее, Серж, мы смущенно переглядывались в полку, когда радио и газеты известили, что в Москве был подписан пакт о ненападении между Германией и Советским Союзом. – Все же Геббельсу удалось с помощью «пропаганды шепотом» сделать пакт популярным. – В конце концов мы признали просто гениальным вступление в союз с великой державой на востоке – ведь такая политика напоминала об отношении Бисмарка к России, – повторил Винцер явно чужие слова.

– Заключению пакта предшествовали неоднократные старания Советского правительства договориться с польским правительством, – проявил я свою осведомлённость. – Советский Союз взял бы на себя защиту своего западного соседа, но Варшава положилась на бумажные гарантии англичан и французов, – добавил я.

– Тем самым судьба Польши была решена…, – кивнул согласно Винцер и продолжил:

– Война против Польши длится всего восемь дней… а уже полный разгром…

– Германия сумела возможность использовать стратегическое преимущество, выгодное географическое положение.

– Вермахт не только атаковал с фронта вдоль западной границы Польши, но вторгся также на польскую территорию с юга, из Словакии и с севера, со стороны Восточной Пруссии, – с азартом рассказывал Винцер.

Все эти восемь дней они, оставшиеся в гарнизоне, следили за событиями со смешанным чувством.

При всем восторге по поводу известий о победах их мучила мысль, что они не у дел.

– Жители сочувственно поглядывают на нас. Ведь у многих из них родные были «там», и это нас окончательно убедило в том, что пас постигла огромная неудача, раз мы непричастны к «великому часу» Германии, – с огорчением сказал Винцер.

Он поведал мне, что бомбардировочная эскадрилья «Гинденбург» ежедневно совершала из Боденхагена вылеты на Варшаву и другие польские города, сбрасывала бомбы … на польских женщин и детей, а вечером отмечала в Кольберге свои «успехи». Эти «чистюли», как Винцер и его сослуживцы их презрительно называли, были теперь героями дня.

Они рассказывали о заградительном огне польских зениток, повествовали о боях с польскими истребителями, и казалось просто чудом, что они неизменно собирались вечером в полном составе.

– Теперь то, Серж, мы уже знаем, что польский генеральный штаб не сумел вовремя модернизировать вооружение своей армии. Польские истребители устарели, зенитная артиллерия в еще меньшей степени соответствовала новейшему уровню военной техники, – добавил презрительно Винцер.

Прибывающие солдаты армейских частей, по словам моего приятеля, рассказывали ему о таких случаях, когда польская кавалерия предпринимала атаки с поднятыми пиками против немецких танковых соединений.

Оказалось… как стало известно от пленных… польским кавалеристам даже на войсковых учениях внушали, что германское вооружение – это блеф и что значительная часть германских танков изготовлена из картона и дерева.

В первые дни войны в полку Винцера – и в других гарнизонах, очевидно, происходило то же самое – накапливались стопки писем и посылок для солдат.

В спешке они не сообщали своим родственникам и друзьям номер полевой почты.

Теперь надо было переправить почтовые отправления в воинскую часть в Польшу.

– Мы, Серж, завидовали обер-фельдфебелю, которому это поручили, – с сожалением сказал Винцер.

Когда он вчера вернулся, все сослуживцы окружили его плотной толпой и затаив дыхание слушали его рассказы.

С его слов, они узнали, что тот… после долгих поисков нашел таки нужную часть, выгрузил почту и поехал обратно, но не в пустом вагоне.

В чулане хрюкали три жирные свиньи для кухни отдела комплектования Винцера, а для себя лично он прихватил радиоприемник и ковер.

Сослуживцы с удивлением спрашивали его:

– Скажи, пожалуйста, так просто это все можно забирать?

– Конечно, а как вы думали? Вы и представления не имеете, какое только бесхозное имущество там валяется и пропадает. Ведь просто жалко становится!

– Но должны же где-то быть хозяева, поляки?

– Там, где я побывал, нет никого. Ни одного человека. Все ушли в леса. Или погибли. Скот бродит по улицам. Я каждый день варил себе по курице. Если бы это не была Польша, я сказал бы, что наши там живут, как «бог во Франции».

Но Винцер и другие все продолжали допытываться:

– Так безо всякого можно было взять радиоприемник и ковер?

– Ребята, что вы тут болтаете? Вы что же, никогда не слыхали о военных трофеях?

И вот теперь… со слов Винцера – они… «вояки на дому», теперь спорят в их гарнизоне насчет того, можно или нельзя брать «трофеи»?

Из рассказа обер-фельдфебеля они узнали, что и в их воинской части имеются потери.

Называли имена товарищей, которые всего несколько недель назад лежали рядом с нами на пляже у озера в предместье Берлина. Странное чувство охватывало их при мысли, что они уже никогда не вернутся!

Нелегко было командиру роты, – признался Винцер, – сообщить о случившемся ближайшим родственникам погибших.

– Так теперь они узнают из письма, что их отец или сын пал «геройской смертью за фюрера и народ», отдал свою жизнь во имя «славы и величая родины», – с грустью сказал мой собутыльник.

Я, видя, что разговор повернул не туда бодро сказал:

– Война с Польшей быстро закончится. «Великая Германия» ещё больше разбухнет. Она поглотит Польский коридор, Данциг и другие области Польши и прикарманит польские земли до самого Буга в виде «генерал-губернаторства». Военный трофей! Гитлер примет в Варшаве грандиозный парад, а вы будете пьянствовали у себя в гарнизоне, веря, что одержана большая победа!

Винцер бодро закивал…

Больше уже не было разговоров о скромных трофеях – свиньях, радиоприемниках и коврах.

Закончив нашу с ним пьянку далеко за полночь, я снова в полной тьме стал пробираться в полпредство, где должен был подготовить отчёт.

В полпредстве, несмотря на глубокую ночь, ещё не спали…

Там я рассказал товарищам Шкварцеву – полпреду, Пуркаеву – военному атташе, Кобулову – представителю НКВД о моей встрече с обер-фельдфебелем Винцером.

– Кроме этого, товарищи, тот… вернувшийся с фронта… рассказывал им ещё , что видел страшно изуродованные тела немцев, убитых поляками. Еще он описывал, как немцы окружают мирных поляков – мужчин, женщин и детей, ведут их в здание для короткого военно-полевого суда, потом выводят к стене на заднем дворе, где с ними расправляются немецкие расстрельные команды, – добавил я с недоумением.

На что наш военный атташе сказал казённо, что это позволительно, что так поступают с партизанами…

– Но мне это не нравится, – уточнил он. – Даже если эти люди были снайперами. И, судя по тому, что рассказывает этот фельдфебель, я сомневаюсь, что полевой суд прилагает большие усилия, чтобы отличить партизана от того, кто виноват только в том, что он поляк, – добавил он уже более человечно.

На этом мы разошлись спать…

На следующий день Геринг выступал по радио с местного завода по производству боеприпасов.

Он предупредил немцев, что война может быть длительной. Угрожал Британии и Франции страшным возмездием, если они начнут бомбить Германию.

Заявил, что семьдесят германских дивизий, находящихся сейчас в Польше, в течение недели освободятся для продолжения службы «где угодно».

Ясно, что война в Польше практически завершена. Большинство дипломатов и корреспондентов нейтральных стран в подавленном состоянии.

Британия и Франция не сделали на западном фронте ничего, чтобы ослабить чудовищное давление на Польшу.

– Похоже, что в лице Гитлера мы имеем нового Наполеона, который может ураганом пронестись по Европе и завоевать ее, – подумалось мне с тревогой.

Затем вышло сообщение Германского информационного бюро, которое тут же повторил в своём служебном выпуске наш ТАСС – «О продвижении германских войск на восточном театре военных действий».

В нём говорилось:

«Германское информационное бюро сообщает, что ввиду того, что продвигающиеся германские войска не встречают на восточном театре военных действий почти никакого сопротивления, германская восточная граница находится в полной безопасности.

В связи с этим главнокомандующий германской армией генерал Браухич сообщил Гитлеру, что в дальнейшем нет необходимости на протяжении германской восточной границы прибегать к военным действиям. Только в Силезии к северу от реки Одер, по техническим причинам, должно быть сохранено теперешнее состояние.

В ответ на это Гитлер приказал с 9 сентября ноль часов перенести восточную границу Германии до районов военных действий, за исключением района Силезии к северу от реки Одер».

Не успел я осознать услышанное, как пришла короткая шифровка из Москвы.

Как только я её расшифровал, как позвонили от Риббентропа, с предложением прибыть к нему.

По договорённости со Сталиным, все контакты с ним поддерживал я.

Мне было ясно, что Риббентроп покинул ставку Гитлера с одной только целью…

Я не ошибся…

Как только я вошёл в его кабинет, тот подбежал мне на встречу и после приветствий, приняв официальный вид, стал зачитывать документ с названием: «Памятная записка о расширении военных операций в Польше».

– Мы, разумеется, герр фон Козырёф, согласны с советским правительством в том, что расширение наших военных операций не затронет действительности

заключенного в Москве уговора.

– Мы должны и будем бить польскую армию там, где мы на нее натолкнемся. – Это, однако, ни в чем не изменит московского соглашения.

– Военные действия развиваются еще быстрее, чем мы предполагали.

– По всем признакам, польская армия находится более или менее в состоянии разложения. При таких обстоятельствах мы считаем, герр фон Козырёфф, что следовало бы в спешном порядке возобновить обмен мнений о военных намерениях советского правительства.

Когда он закончил, я ответил ему по памяти текстом телеграммы от Сталина:

– Уважаемый имперский министр, товарищ Сталин сообщил только что, что Красной Армии для ее подготовки требуется еще две-три недели.

Риббентроп коротко кивнул… не то мне, не то своим мысля и перешёл к другой теме, а именно о необходимости переправки сотрудников германских консульств и членов их семей из Польши в СССР.

Через посредство шведского и нидерландского правительств, взявшей на себя защиту германских интересов в Польше, польское правительство обеспечивает беспрепятственный выезд германских подданных на территорию СССР.

Я про себя решил, что для этого как раз кстати такая задержка с выступлением Красной Армии фактически на стороне вермахта, поэтому Риббентроп так спокойно и отнёсся к новой отсрочке.

***

Подмосковье, Кунцево, ближняя дача Сталина

Несмотря на позднюю ночь всё Политбюро было в полном составе и заслушивало доклад Ворошилова о ходе польской компании.

Он был составлен на основе данных, что были предоставлены нашему главному военному атташе в Германии – товарищу Пуркаеву, немецким генеральным штабом. И которые в короткий срок прошли проверку на соответствие тем данным, что приходили и из советских источников.

– Как сообщают наши немецкие друзья, завершив сосредоточение и развертывание вермахта по плану "Вайс", Германия, уверенная в невмешательстве Англии и Франции, напала на Польшу.

– В 4.30 утра 1 сентября германские ВВС нанесли массированный удар по польским аэродромам, в 4.45 учебный артиллерийский корабль – бывший броненосец – "Шлезвиг-Гольштейн" открыл огонь по Вестерплятте, одновременно сухопутные войска Германии перешли границу Польши, стремясь осуществить стратегический замысел операции "Вайс".

– К 5 сентября германские войска на северном участке заняли "польский коридор", частично разгромив соединения польской армии "Поможе".

– Войска польской армии "Модлин" с 4 сентября стали отходить на юг под непрерывными ударами 3-й германской армии, – при этом маршал подошёл к установленной на держателях карте и стал там показывать обстановку, продолжая доклад.

– Для создания ударной группировки на левом крыле 3-й армии началась перегруппировка подвижных соединений группы армий "Север".

– Войска 4-й армии продвигались вдоль Вислы на Варшаву, а 3-я армия уже 6 сентября захватила плацдарм на реке Нарев, поставив под угрозу окружения польские войска в районе Варшавы.

– На юге польские части получили 2 сентября приказ отойти на главную оборонительную позицию по рекам Варта и Видавка, но от чего то не торопились его выполнить, – пожал плечами Ворошилов.

Сталин, ходивший до этого по кабинету, подошёл к карте и с интересом её разглядывал.

– Пока на фронте продолжались упорные бои, части германского 16-го танкового корпуса через обнаруженную брешь между войсками армий "Лодзь" и "Краков" устремились в тыл обороняющихся, – провёл указкой по карте маршал.

– Однако, товарищи, подобный успех оказался неожиданным и для германского командования, которое приказало на 3 сентября остановить наступление.

– Все это, товарищи, говорит о том, что вермахт еще не овладел приемами использования "танковых клиньев", – с нотками ехидства заметил Ворошилов.

Сталин на это отреагировал репликой: