WW II Война, раздел Польши

Так или иначе, говорил он неубедительно, и оваций в рейхстаге было гораздо меньше, чем по другим, менее значительным поводам.

Должно быть у Путлица – моего друга из мида, сложилось такое же мнение. Он шепнул: «Похоже на лебединую песню».

Действительно. Гитлер был явно растерян, когда сообщал рейхстагу, что Италия не станет вступать в войну, потому что «в этой борьбе мы не собираемся просить помощи со стороны. Мы справимся с этой задачей сами». А ведь параграф 3 военного договора держав Оси предусматривает немедленную и автоматическую поддержку Италии «всеми ее военными средствами на суше, в море и в воздухе». Как насчет этого? Прозвучала безнадежность и в его словах относительно вчерашней речи Молотова в связи с ратификацией Россией германо-советского договора: «Я могу только подписаться под каждым словом в речи комиссара иностранных дел Молотова».

После рейхстага я отправился в Рейхсканцелярию.

Первым кого я там встретил был начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта – Кейтель.

Он сообщил мне, что на рассвете авиакрылья люфтваффе нанесли удар по железнодорожным узлам, мобилизационным центрам, военным и гражданским аэродромам Польши.

– Официального объявления войны не последовало – накануне Гитлер категорически отклонил наше предложение поступить сообразно законам и обычаям войны…, – задумчиво он добавил.

Там я получил и последние сводки:

«В 4:30 утра 1 сентября 1939 года германские ВВС нанесли массированный удар по польским аэродромам, в 4:45 учебный артиллерийский корабль броненосец «Шлезвиг-Гольштейн» открыл огонь по военно-транзитному складу на польской военно-морской базе Вестерплатте под Данцигом.

В 4:45 немецкие войска согласно плану «Вайс» без объявления войны начали наступление по всей германо-польской границе, а также с территории Моравии и Словакии. Линия фронта составила около 1600 км.

В Данциге завязались упорные бои за здание «Польской почты» на площади Яна Гевелия.

Альберт Форстер, объявленный «главой Вольного города Данцига» постановлением Сената ещё 23 августа 1939 года, выступил с заявлением о присоединении Данцига к рейху.

Комиссар Лиги Наций Карл Якоб Буркхардт и его комиссия покинули Данциг. Немцы арестовали в Данциге первых 250 поляков, которых разместили в созданном концлагере Штуттгоф.

В 4:40 1-й дивизион пикирующих бомбардировщиков имени Макса Иммельмана из 76-го полка люфтваффе под командованием капитана Вальтера Зигеля начал бомбардировку Велюня. Через полчаса бомбы упали на Хойниц, Старогард и Быдгощ. В результате бомбового удара по Велюню город уничтожен на 75 %.

Примерно в 7:00 в районе Олькуша польский лётчик подбил первый немецкий самолёт.

Тем временем люфтваффе нанесли авиаудар по Варшаве, но налёт отразили польские истребители.

Немецкие самолёты нанесли удары по Гдыне, Пуцку и Хелю. Массированным бомбардировкам подверглись Верхняя Силезия, Ченстохова, Краков и расположенный в глубине страны Гродно».

Геринг хвастливо заявил, что немецкая авиация уничтожила большую часть польских самолётов на аэродромах, создав тем самым условия для стремительного продвижения сухопутных войск.

– Польские ВВС прекратили существование, – кричал он.

– После этого немецкая авиация может быть использована для достижения других намеченных целей. Авиаудары сделали невозможным организованное завершение мобилизации польских вооружённых сил и крупные оперативные переброски сил по железной дороге и серьёзно нарушили управление и связь польской армии, – резонно он заметил.

Однако Кейтель сказал, что по другим источникам, польское командование сохранило авиацию от первого удара люфтваффе, перебросив её 31 августа на полевые аэродромы.

И хотя немецкая авиация завоевала полное господство в воздухе, польские лётчики уже сбили более 30 немецких самолётов.

На стене в одном из залов канцелярии висела огромная карта с текущей обстановкой и планируемыми действиями. Отчего то на английском языке. Доктор Дитрих – заведующий отдела информации, – пояснил, что это его задумка. Что-бы иностранным журналистам было легче. Пресс-конференцию для которых он готовил.

Германия к этому времени имела численность вооруженных сил – вермахта – 4,6 млн чел.

На их вооружении находилось 26 тыс. орудий и миномётов, 3,2 тыс. танков, 4 тыс. самолётов, более 100 кораблей.

Польша имела около 1 млн военнослужащих, 4,3 тыс. орудий, 220 лёгких танков и 650 танкеток, 824 самолёта.

Согласно карты, на севере вторжение осуществлялось группой армий Бока, имевшей в своём составе две армии.

3-я армия под командованием Кюхлера наносила удар из Восточной Пруссии на юг, а 4-я армия под командованием Клюге – на восток через Польский коридор, чтобы соединиться с войсками 3-й армии и завершить охват правого фланга поляков.

Состоящая из трёх армий группа Рундштедта двигалась на восток и северо-восток через Силезию.

Польские войска были равномерно распределены на широком фронте, не имели устойчивой противотанковой обороны на главных рубежах и достаточных резервов для контрударов по прорвавшимся войскам противника.

Под Мокрой в бой с 4-й немецкой танковой дивизией из состава 10-й армии вступила Волынская кавалерийская бригада.

Даже совершенно невоенному человеку было ясно, что сейчас кавалеристы ведут явно неравный бой с бронетанковыми частями, поддержанными артиллерией и авиацией.

Однако Кейтель на мой скепсис, ответил, что уже в ходе этого сражения они сумели уничтожить около 50 танков и несколько самоходных орудий.

Сейчас эта потрёпанная польская конная бригада отступает под ударами люфтваффе на вторую линию обороны.

Однако немецкие войска сумели обойти её и нанесли удар в тыл польским позициям.

– Равнинная Польша, не располагающая какими-либо серьёзными естественными преградами, к тому же при мягкой и сухой осенней погоде, представляла сейчас собой хороший плацдарм для использования танков. Авангарды немецких танковых соединений легко прошли сквозь польские позиции, – пояснил Кейтель стремительное продвижение немецких частей.

– Прервалась связь между польским Генштабом и действующей армией, – подключился к нашему разговору только что появившийся руководитель германской военной разведки «Абвер» – адмирал Канарис.

– Стала невозможной дальнейшая мобилизация, которая началась ещё 30 августа, – добавил он радостно.

Затем он озабоченно продолжил:

– Вероятно, завтра выступят Франция и Британия, и вот она, Вторая мировая война!

Первая в жизни берлинцев воздушная тревога была в семь вечера 1 сентября 1939 года.

Я был в германском МИДе и писал текст для моего доклада в Москву. Вдруг свет погас, все немецкие служащие схватили свои противогазы и, ничуть не испугавшись, устремились в убежище.

Мне противогаз никто не предложил, но дежурные настояли, чтобы я тоже отправился в подвал.

В темноте и неразберихе я выскочил и спустился в импровизированное бомбоубежище, где нашел крохотное помещение, в котором горела свеча.

Там и нацарапал свои заметки. Никаких самолетов не было.

– Но завтра, после вступления в войну Британии и Франции, все может измениться, – подумалось мне. – Во всяком случае, я тогда окажусь в весьма затруднительном положении, так как надеюсь, что они разбомбят этот город ко всем чертям, а что будет со мной? Мерзкий вой сирен, беготня в подвал с противогазом – если он у вас есть, кромешная темнота ночью – насколько хватит человеческих нервов?, – задавался я мысленно вопросами.

Любопытная деталь из жизни Берлина в первый день войны: все кафе, рестораны, пивные были полны народу.

Мне показалось, что люди не очень-то встревожены после воздушной тревоги.

Находясь в приёмной Риббентропа, я узнал, что британский и французский послы потребовали немедленной совместной встречи с ним. Риббентроп отказался увидеться с ними обоими одновременно и назначил встречу с британским послом на 9.30, а с французским послом на 10 часов вечера.

Риббентроп попросил меня как и раньше быть свидетелем.

Хендерсон с ходу заявил:

– Своей акцией немецкое правительство создало ситуацию, при которой правительства Соединенного Королевства и Франции должны выполнить свои обязательства и поддержать Польшу. Следовательно, если правительство Его Величества не получит от германского правительства удовлетворительных заверений, что германское правительство прекратило всякие агрессивные действия и готово вывести войска с польской территории, то правительство Его Величества без промедления выполнит свои обязательства по отношению к Польше.

Я переводил Риббентропу английскую ноту, которую Хендерсон принес с собой. Риббентроп вел себя так, будто не понимал по-английски. Он оставался абсолютно спокойным. И снова, казалось, у него не было полномочий дать ответ, и он ограничился уверением, что передаст это сообщение Гитлеру.

Сразу же вслед за Хендерсоном появился французский посол – Кулондр и вручил почти такую же ноту на французском языке.

Ее я тоже перевел, так как Риббентроп вдруг оказался неспособным понимать и по-французски.

Как и британский посол, Кулондр потребовал немедленного ответа, на что Риббентроп мог лишь ответить, что доложит об этом деле Гитлеру.

Затем из германского МИДа я отправился в наше полпредство.

Прошел, спотыкаясь, полмили по Кайзердамм и наконец увидел такси.

Но из темноты выскочил другой прохожий и нырнул в него первым. В результате мы взяли его на двоих. Пассажир был пьян, таксист еще пьянее, и оба ругали затемнение и войну.

Изоляция от внешнего мира, которую ощущаешь в такую ночь, еще более усилится, потому что вечером вышел декрет, запрещающий слушать зарубежные радиостанции. – Кто-то боится правды? – возмущались берлинцы. – Ничего удивительного, – думал я.

Странно, что ни один польский бомбардировщик не прорвался сегодня ночью. Не получится ли так же с британскими и французскими?

Вот наша первая ночь со светомаскировкой. Город полностью затемнен. Привыкаешь к этому быстро. Продвигаешься по улицам на ощупь в кромешной тьме, и довольно скоро глаза к ней приспосабливаются. Начинаешь различать побеленный бордюрный камень.

Глава 2

Утро 2 сентября принесло новые новости…

Уже два дня идет германское наступление на Польшу, а Британия и Франция до сих пор не сдержали свои обещания.

– Неужели Чемберлен и Бонне пытаются от них отвертеться?, – задавались все вопросами.

Гитлер, как написали немецкие газеты, сообщил Рузвельту телеграммой, что не будет бомбить открытые города, если этого не будут делать другие. Сегодня ночью налетов не было. Где же поляки?

По британскому и французскому радио передали «Приказ о всеобщей мобилизации в Англии» и «Мобилизации во Франции».

Я снова поспешил в министерство иностранных дел Третьего рейха.

Не успел я войти к Риббентропу, как за мной следом вбежал итальянский посол Аттолико.

– Муссолини предлагает и Великобритании, и Франции потребовать от Германии и Польши немедленно заключить перемирие», – выкрикнул он на одном дыхании.

Затем он пояснил нам, что предложение Муссолини состоит в том, что фронты должны стабилизироваться на имеющихся позициях, а затем должна быть созвана международная конференция для рассмотрения германо-польских вопросов и других требований по пересмотру границ.

Риббентроп задал ему единственный вопрос:

– Были ли ноты, врученные вчера Англией и Францией, ультиматумами или нет?

– Если были, то не может даже ставиться вопрос об обсуждении итальянского предложения, – добавил он.

И тут Аттолико, человек не первой молодости, шустро выбегает из кабинета Риббентропа и устремляется вниз по ступенькам лестницы, чтобы проконсультироваться с Хендерсоном и Кулондром.

По-моему, ноты, о которых шла речь, были ультиматумами, и я не верил, в эту затею.

Однако, к моему удивлению, всего через полчаса после своего ухода, Аттолико прибежал обратно таким же запыхавшимся, каким прибегал раньше.

– Нет, эти ноты были не ультиматумами, а предупреждениями, – выпалил он.

– Очевидно, западные державы тоже прибегли к лавированию, как делал это Гитлер в прошлом году и опять лишь несколько дней тому назад, – подумал я.

Риббентроп же отправился доложить это Гитлеру.

А я поехал встречать прибывших сегодня из Москвы товарищей: Шкварцева на должность полпреда, Пуркаева на должность военного атташе, Кобулова на должность советника и моего знакомого Володю Павлова на должность первого секретаря нашего посольства.

С последним я познакомился во время московских переговоров с Риббентропом.

Володя был из семьи инженера-путейца. Ему было 24 года отроду.

В мае этого 1939 года он благополучно окончил Московский энергетический институт и намеревался в нём заняться научной работой.

Однако буквально через несколько дней после защиты диплома молодого инженера-теплотехника вызвали в Центральный комитет партии.

И как он мне ещё в Москве поведал, там двое сотрудников приняли у него своеобразный экзамен на предмет владения иностранными языками, и, удовлетворенные результатом, отправили его к Молотову, который только заступил на пост наркома иностранных дел и обновлял аппарат наркомата. Вскоре Молотов назначил Володю Павлова своим помощником. Вот так мы с ним познакомились во время исторического события – заключения советско-германского пакта.

Про Пуркаева я знал мало. Только то, что он профессиональный военный. При нём было человек десять военных разного ранга и родов войск.

Кобулов же прибыл на должность официального резидента НКВД и был приближённым к нынешнему главе НКВД – Берия.

После приземления и дежурных приветствий началась официальная часть.

Новый полпред CССР в Германии Шкварцев принял раппорт и сейчас обходил строй почетного караула в берлинском аэропорту Темпельхоф.

Всё это торжество запечатлевали полдюжины фотографов и немецкая съёмочная группа.

Затем мы отправились в наше полпредство. А через час по прибытии, было сообщено из Министерства иностранных дел Германии, что вручение верительной грамоты Гитлеру от нового советского посла будет совершено завтра 3 сентября в 10 утра.

Оставив новичков обживаться, я во второй половине дня снова был у Риббентропа.

Аттолико опять пришел повидаться с ним, и у меня появились надежды.

Однако я так и не смог точно выяснить у Риббентропа, как реагировал Гитлер на итальянское предложение?

И к вечеру все из радиосообщения БиБиСи узнали, что британское правительство настаивает на освобождении польской территории, оккупированной германскими войсками.

В 8 часов вечера меня вызвали в Канцелярию, где подавленный Аттолико сообщил Гитлеру, что британское правительство не примет предложения Муссолини, пока не будет освобождена территория Польши.

Он добавил также, что французское правительство явно долго колебалось, соглашаться или нет с итальянским предложением, но, наконец, заняло позицию Великобритании.

С этой новостью я отправился в наше полпредство, чтобы послать отчёт в Москву.

На следующий день 11 часов 50 минут за нами заехали две немецкие машины с чиновником протокольного отдела Халем и военным, фамилия которого мне была неизвестна.

Они пригласили нас к Гитлеру. В первой машине находился, кроме меня и товарища Шкварцева, сопровождающий Халем.

Во второй машине ехали товарищ Пуркаев и товарищ Павлов в сопровождении военного чиновника.

По дороге, как и вчера, на улицах движения как автомобильного, так и пешеходного было мало.

У резиденции Гитлера нас встретила редкая толпа народа, кричавшая «хайль!» и приветствовавшая нас по-фашистски поднятой рукой.

Когда мы подъехали, ворота раскрылись, и мы увидели выстроенный почетный караул.

Начальник караула отдал рапорт Шкварцеву. Мы прошли перед фронтом караула и вошли в резиденцию.

В резиденции нас встретил шеф-протокола Дернберг и другие видные как военные, так и штатские чиновники, включая Риббентропа, Кейтеля, Ламерса и Дитриха.

Затем нас пригласили в приемную, где Гитлер встретил нас в сопровождении Геринга.

Гитлер и Шкварцев обменялись рукопожатиями: после этого были представлены товарищи Пуркаев и Павлов.

Со мной Гитлер так же поздоровался за руку и перекинулся несколькими фразами.

После этого Шкварцев вручил ему отзывную на товарища Мерекалова и свою верительную грамоты.

Затем прочитал свою речь, составленную в Москве и утвержденную Молотовым.

В ней он сказал:

«Господин рейхсканцлер,

Вручая Вам верительные грамоты, которыми Президиум Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик аккредитует меня при Вас в качестве Чрезвычайного и Полномочного Посла, считаю долгом заявить Вам, что народы Советского Союза с глубоким удовлетворением встретили то улучшение отношений между Советским Союзом и Германией, которое нашло свое торжественное выражение в ратификации советско-германского пакта о ненападении, подписанного в Москве 23 августа и ратифицированного Верховным Советом Союза Советских Социалистических Республик на заседании 31 августа сего года.

Вместе с торгово-кредитным соглашением между Советским Союзом и Германией, подписанным в Берлине 19 августа сего года, советско-германский договор о ненападении кладет прочную основу для дружественного и плодотворного сотрудничества двух великих европейских государств в экономической и политической областях, суживает поле возможных военных столкновений в Европе и, отвечая интересам всех народов, служит делу всеобщего мира.

В этом смысле советско-германский договор о ненападении знаменует исторический поворот в международных отношениях и открывает собою самые широкие положительные перспективы.

Приступая к выполнению своих обязанностей Чрезвычайного и Полномочного Посла Союза Советских Социалистических Республик в Германии в столь знаменательный момент, я позволяю себе выразить надежду, что в Вашем лице, господин рейхсканцлер, а также со стороны Вашего правительства, я встречу должное доверие и активную поддержку, необходимые для успешного выполнения ответственной задачи, возложенной на меня правительством Союза Советских Социалистических Республик».

На эту речь Гитлер ответил следующей речью:

«Немецкий народ счастлив, что заключен советско-германский договор о ненападении. Этот договор послужит делу содружества обоих народов как в политической, так и в экономической областях».

Затем Гитлер пригласил нас присесть.

Сидели в гостиной обстановке. При беседе кроме Гитлера, Риббентропа, Геринга и переводчика присутствовали и другие высшие чины.

Гитлер сказал, что еще раз он выражает радость немецкого народа по поводу заключения советско-германского договора о ненападении.

И заверяет, что взятые обязательства Германия выполнит.

В ответ на это Шкварцевым было заявлено, что наше правительство выполнит также свои обязательства.

Гитлер, продолжая беседу, сказал, что Германия находится в тяжелой борьбе. Но из этой борьбы, спровоцированной великими державами, Германия выйдет победительницей. Польша будет разгромлена.

«Если Англия и Франция объявят нам войну, то мы спокойны, так как наши западные границы надежно укреплены. Наши вооружения находятся на таком высоком уровне, на котором они никогда не были» – добавил он.

Шкварцевым на это было сказано, что данное заявление будет передано главе правительства товарищу Молотову.

Затем Гитлер сказал, что он не может подробно рассказать нам много о ходе войны, так как военные действия начались только два дня назад. Но при этом он подчеркнул, что германские войска наступают.

На это Шкварцевым было сказано, что об этом мы знаем из центральных газет, и он спросил у Гитлера, не имеет ли он сообщить что-нибудь в дополнение к опубликованному в газетах?

После легкого замешательства и взгляда на меня, Гитлер сказал, что все сообщения о военных действиях печатаются в газетах полностью, соответствуют действительности, и добавил, что «в результате войны будет ликвидировано положение, существующее с 1920 года по Версальскому договору. При этой ревизии Россия и Германия установят границы, существовавшие до войны».

Тогда Шкварцевым было заявлено, что все сказанное им будет передано главе советского правительства товарищу Молотову.

На этом их протокольная беседа, продолжавшаяся 15 минут, закончилась.

В сопровождении лиц, встречавших нас, мы поехали назад в полпредство.

По прибытии в полпредство товарищ Иванов сообщил, что в 12 часов 20 минут позвонили из Москвы агенту ТАСС товарищу Филиппову и сообщили о том, что Англия объявила войну Германии.

В разговоре Гитлер не упомянул и не рассказал об этом.

Немедленно все немецкие газеты 3 сентября опубликовали сообщение о прибытии посла и сотрудников посольства СССР.

Германские газеты поместили на видном месте официальное сообщение, в котором говорилось, что «Гитлер в присутствии Риббентропа принял нового советского полпреда СССР в Берлине Шкварцева, а также военного атташе СССР Пуркаева».

«После вручения верительных грамот между Гитлером и советским полпредом состоялась продолжительная беседа» и вместе с тем… газеты без всякого основания в описании встречи называли военного атташе представительства товарища Пуркаева – военным уполномоченным СССР.

А иностранные корреспонденты и дипломаты в беседе со мною говорили, что расценивают военную группу военного атташе посольства как специальную военную делегацию.

Так же обратило на себя внимание желание Гитлера ускорить этот прием, что видно из того факта, что предварительного традиционного приема посла у Риббентропа не было и сразу же принимал Гитлер.

Германский МИД объяснил это особенностью военного положения в настоящее время.

В газете «Франкфуртер цайтунг» в передовице, озаглавленной «Гитлер и Молотов», я прочитал следующие: «Необходимость установить новый порядок в большом пространстве Восточной Европы и устранить там в будущем опасность конфликтов стала задачей, к которой Германия и Советская Россия подходят с общих точек зрения».

– На такое высказывание в газете прошу обратить Ваше внимание, – посоветовал я новому полпреду.

По его глазам я понял, что он ничего из этого не вынес.

Вскоре также обнаружилось, что Шкварцев не умеет формулировать свои мысли на бумаге.

У Володи Павлова появилась ещё одна обязанность – вести его дневник, то есть записывать его беседы с иностранными дипломатами.

Всё это было бы полбеды. Хуже было то, что он не имел ни малейшего представления о том, как следует вести разговор с иностранцами. Порой он говорил им всякие глупости.

Поняв, что вся тяжесть ведения дел в Германии по прежнему на мне, я отправился прямиком в Рейхсканцелярию.

Там я встретил ближайшего помощника Риббентропа – Шмидта. Он был тоже скрытым антифашистом и поведал мне как происходило вручение ультиматумов Англии и Франции.

Оказалось, что этой ночью позвонили из британского посольства и сказали, что английский посол Хендерсон получил из Лондона указания передать в 9 часов утра сообщение от британского правительства и просит Риббентропа принять его в министерстве иностранных дел в это время.

Было ясно, что это сообщение не может содержать ничего приятного и что это может быть настоящий ультиматум.

Поэтому Риббентроп не проявил никакого желания принять утром британского посла.

«На самом деле Вы вполне могли бы принять британского посла вместо меня, – сказал он Шмидту. – Просто спросите англичан, устроит ли их это, и скажите, что министр иностранных дел не может принять их в 9 часов».

Англичане согласились, и Шмидт получил указания Риббентропа принять Хендерсона наутро.

Ровно в 9 часов Шмидт стоял в кабинете Риббентропа, готовый принять Хендерсона.

– О приходе посла объявили, когда часы били девять. Он вошел с очень серьезным видом, они обменялись рукопожатиями, но сесть тот отказался и остался торжественно стоять посередине комнаты, – сообщил мне Шмидт важную деталь исторического момента.

Далее Хендерсон сказал с большим волнением:

«Я сожалею, что в соответствии с указаниями моего правительства должен вручить Вам ультиматум для правительства Германии», – а затем, все так же стоя, зачитал британский ультиматум:

«Более двадцати четырех часов истекло с того момента, когда был потребован немедленный ответ на предупреждение 1 сентября, и с тех пор атаки на Польшу лишь стали более интенсивными. Если правительство Его Величества не получит удовлетворительных заверений о прекращении всех агрессивных действий против Польши и о выводе немецких войск из этой страны к 11 часам по британскому летнему времени, то с этого времени Великобритания и Германия будут находиться в состоянии войны».

Закончив чтение, Хендерсон передал Шмидту ультиматум и попрощался со словами: «Мне искренне жаль, что я должен вручить такой документ именно Вам, так как Вы всегда старались помочь как можно лучше».