Полная версия
Чудесные рисунки боярышни-актрисы
Василиса Мельницкая
Чудесные рисунки боярышни-актрисы
Глава первая, в которой Любомира совершает глупый поступок
Мира стояла перед дверью, силясь унять охватившую ее дрожь. Глупый поступок. Не следовало сюда приходить. Но и уйти, потому что не хватило храбрости нажать на кнопку звонка, глупо.
Она так волновалась, что не услышала шагов того, кто поднимался по лестнице.
– Вы ко мне? – спросили за спиной.
Мира вздрогнула. И с облегчением поняла, что избежать встречи с прошлым уже не получится.
– Да, – ответила она, поворачиваясь к Вольке.
Ей хотелось, чтобы голос звучал уверенно, но… получилось ли? Кровь стучала в висках, сердце бешено колотилось.
Узнает? Прогонит?
Мира с жадностью рассматривала Вольку. Так близко она не видела его много лет, с тех самых пор, как он уехал на практику в степи. В Курай, где артефактом может стать любой камень. Тогда он учился в университете. Ему – двадцать два, а ей едва исполнилось шестнадцать…
– Сильно изменился? – поинтересовался Волька.
Спокоен, невозмутим. И, значит, узнал. Но остался равнодушен.
– Ничуть, – заверила его Мира.
– Не лги.
– Если ты о внешности, то да, ты повзрослел. – В сердце полыхнула обида. – В остальном же…
Мира осеклась, прикусила язык. Она и без того выдала себя, явившись незваной гостьей. Признаться, что до сих пор ощущает Вольку по-особенному? Благодать или очарование, как ни назови, а рядом с ним у Миры сбивается дыхание, сердце стучит чаще, слабеют ноги и щемит в груди. И не потому, что Волька – все тот же блондин с васильковыми глазами и приятными чертами лица. Не потому, что он все так же высок и широкоплеч. Просто она не забыла. Ничего не забыла: ни детской влюбленности, ни первой любви. Не забыла его особенного отношения, его доброты и заботы. И, если задуматься, Волька – единственный, кто…
– Ты права. – Он по-своему расценил ее молчание. – Неподходящее место для беседы.
– Пригласишь в дом? – Мира кивнула на закрытую дверь. – Можешь отказать, если считаешь, что визит такой, как я, тебя скомпрометирует.
Когда-то давно Мира принадлежала к роду, что считался древнее великокняжеского, и Волька был неподходящей партией. Он и теперь бастард, но все же княжич, ведун, известный артефактор. А она… всего лишь актриса, женщина полусвета.
– Придется пригласить. – Губы его тронула усмешка. – Умру от любопытства, если не узнаю, что тебя ко мне привело.
Любопытство лучше, чем равнодушие.
Мира осматривалась, не стесняясь. Ей тоже любопытно: как Волька живет, один или с женщиной. Холост, это она знала. Однако для мужчины его возраста, наверное, обычно иметь любовницу? Если она и была, в этой квартире не появлялась. Мира заметила бы присутствие женщины: запах, случайно забытую вещь, попытку сделать гостиную уютнее. Но ничего похожего. Наоборот, разбросанные вещи, пыль на мебели, крошки и грязные чашки на столе.
– Прости. – Волька проследил ее взгляд. – Я недавно вернулся, некогда было заниматься уборкой. И гостей я не ждал.
– Ты сам моешь полы? – спросила Мира, устраиваясь на диване.
Глупый поступок. И о чем она думала, явившись сюда? Нет, понимала, что Волька навряд ли обрадуется ее визиту. Или все же надеялась, что…
Он поспешно убрал со спинки дивана какую-то тряпку. Кажется, подштанники?
– Нет, конечно. – Заодно Волька сгреб одежду с кресла и стульев, приоткрыл дверь в соседнюю комнату, кинул туда вещи. – Но никого не пускаю в дом, когда меня здесь нет. Привычка.
Мира кивнула. И… что дальше? Она не знала, что сказать, а Волька помогать не спешил.
Волька…
Мира все еще называла его про себя тем детским именем, милым ее сердцу. Но он давно из него вырос. И как теперь? Володя? Наверное, все же Владимир.
– Не знаю, что тебе предложить, – произнес он. – Пожалуй, справлюсь с чайником. Будешь чай?
Мира представила, как он кипятит воду, достает жестяную коробочку с чаем. И заваривать, наверняка, будет в кружке, потому что чайного сервиза в его доме нет. Как ищет чистую чашку – обычную, без рисунка. И предлагает сахар, колотый на кусочки. Мира готова была поклясться, что нет ничего вкуснее этого чая.
– Ничего не нужно, спасибо, – ответила она.
– Тогда я тебя слушаю.
Волька сел напротив, облокотился на спинку стула, закинул ногу за ногу. Расслабленная поза, но это обман. Он напряжен. Не понимает, зачем она явилась. И, кажется, чего-то опасается.
Грустно.
– Честно говоря, не знаю, о чем говорить, – призналась Мира.
Волька удивленно приподнял бровь.
– Любаша, но это ты пришла ко мне, а не наоборот, – напомнил он.
На глаза навернулись слезы. И Мира пожалела, что отказалась от чая. Можно было бы перевернуть чашку, отвлечь внимание, чтобы он не увидел… не заметил…
Надо же! А она считала, что давно разучилась плакать вот так, искренне, не для роли. Любаша! Она забыла это имя.
– Прекрати, – попросил Волька. – Терпеть не могу женских слез.
А он решил, что она играет. Возможно, подумал, что Мира так напоминает ему о прошлом. О том, как они познакомились.
Как же стыдно.
Она достала из сумочки платок, промокнула им глаза.
– Прости. Воспоминания нахлынули. Я давно уже не Любомира. Отец лишил меня родового имени.
– Мирослава Чарская? – Волька сцепил на колене руки. – Не знал, что это ты. Я нечасто хожу в театр. Фамилия мужа?
– Сценический псевдоним. Я никогда не была замужем.
Он себя выдал. Мира не говорила, и он не мог знать, если не видел ее раньше, на сцене. Значит, узнал. Еще тогда, когда она заметила его в ложе. И это… плохо. Волька не искал встречи. А Мира явилась к нему домой.
– Так зачем ты пришла? – спросил Волька.
Холодно-то как. Похоже, в квартире не работает отопление. Мира поежилась. Она поступила глупо. И единственное, что должно сделать – это уйти и забыть. Хотя бы попытаться…
– Прости. – Мира улыбнулась. Как она надеялась, очаровательно. Вот теперь она играла. – В труппу столичного театра меня звали давно, но я не возвращалась, пока был жив отец. Он умер летом, и я посчитала, что нет причин и дальше отказываться… – Она зябко повела плечами. – Я не думала о том, что произойдет, если я встречу тебя.
– Мы не встречались, – заметил Волька.
Жестокий. И он прав. А она поступила глупо.
– Не встречались, – согласилась она. – Я увидела тебя в театре. И захотела встретиться.
– Встретилась. И что дальше?
Он так и будет стегать ее словами. Она этого не заслужила. Ничего плохого она не сделала. Да, ей пришлось выбирать. Но она выбирала между жизнью без Вольки, но с ненавистным мужем и между жизнью без них обоих. Иного выбора у нее не было. Она разрушила свою жизнь, не его.
– Ничего. – Мира поднялась. – Я поддалась порыву. Прости. Если кто и помнит побег Любомиры Яковлевой, то со мной его не связывают. Меня не представляли в обществе, я жила в деревне или в закрытом пансионе, потому и не запомнили внешне. И о наших… – Она запнулась. Имеет ли она право так говорить? И все же продолжила: – …отношениях никто не знал. Поэтому твое имя не свяжут с моим. А я тебя больше не побеспокою.
– И при встрече, если она произойдет случайно, сделаешь вид, что мы незнакомы?
Волька не пошевелился, и голос его звучал насмешливо.
– Конечно. – Мира кивнула. – Как пожелаешь.
Он не пошел ее провожать. И это хорошо, потому что сдерживать слезы больше не получалось. Мира захлопнула дверь и привалилась к ней спиной, задышала часто. Поступок глупый, бесспорно. Но теперь она хотя бы знает, что Волька давно ее разлюбил. А, может, и не любил никогда. Так будет проще его забыть.
Щелкнул дверной замок соседней квартиры, и Мира заспешила вниз, пряча лицо под полями шляпки.
Глава вторая, в которой Владимира мучает бессонница
Сюрприз удался.
Владимир прикрыл глаза и мысленно досчитал до десяти. Гнев, что вызвало напоминание о предательстве? Злость на ту, что обманула? Вовсе нет. Он давно забыл обиду. Не ненависть заставила его сердце биться чаще.
Он почувствовал это еще там, в театре, когда увидел Любашу на сцене. Мира? Можно и так, сути это не меняло. Время не вылечило рану.
Это, кажется, называют любовью?
Владимир встал, дернул ворот рубашки. Ткань затрещала, и пуговица, отскочив, звонко ударилась о паркет. Отскочила – и, упав вновь, покатилась под диван. Владимир поморщился. Придется доставать, так как в пуговица не простая. Маленький артефакт, проецирующий защитный экран от чужих мыслей.
Под диваном было темно и пыльно. Владимир пошарил рукой, чихнул и, нащупав пуговицу, зажал ее в кулаке.
Завтра придется остаться дома. Или попросить матушку присмотреть за уборкой? Ага, и она в очередной раз будет пенять за нежелание жениться. И затеет очередные смотрины. Владимира передернуло, и он трижды плюнул через левое плечо и постучал по деревянной паркетине, хоть и не высказал опасения вслух. Небось, у менталиста и Анчутка1 особенный, мысли читать умеет.
Владимир к суевериям относился с изрядной долей скептицизма, однако сейчас цеплялся за любую глупость, лишь бы не думать о незваной гостье.
Получалось плохо. И уснуть этой ночью так и не удалось: воспоминания мучали.
С Любашей Владимир познакомился, когда матушка сняла на лето дачу в Малаховке. Или то решение батюшки? Неважно. Влад тогда был младенцем, и путешествовать с тремя детьми на Кавказ матушка не могла. Возможно, и ее здоровье тогда пошатнулось. В общем, вместо обычной поездки в гости к Ромашкиным они переехали на дачу в Малаховке.
Яр быстро нашел себе компанию, шумную и бестолковую, как и он сам. Владимир же предпочитал проводить время с книгой в саду. Он всегда-то любил читать, поэтому с большой охотой бегал в местную библиотеку.
Матушка ругалась. Она каждое лето сражалась со старшим сыном, не желающим проводить каникулы так, как положено детям его возраста.
– Ты мало двигаешься, – упрекала она Владимира. – И лицо у тебя бледно-зеленое. Вылитый упырь!
Упырь – это обидно. Но не настолько, чтобы расстаться с книгой. И тогда матушка книгу отбирала и выгоняла Владимира из сада. Он и шел… гулять. В лес. С другой книгой, спрятанной под рубашкой. Отгонять комаров помогал нехитры й артефакт, и пусть в лесу было не так удобно, как в гамаке, но зато тихо. Правда, не всегда.
Все же поселок дачный, шумный. И в лесу гуляли часто, и пикники устраивали. Оттого Владимир забирался все дальше в чащу, стараясь, впрочем, не уходить далеко от тропинки.
В чаще он и встретил Любашу. Маленькая девочка сидела на бревне и горько плакала. Была она мокрой и грязной. На платье, бывшем когда-то белым, зеленые разводы, с волос свисали то ли водоросли, то ли трава. Владимир даже знак сотворил, обережный, так как походила она на болотницу. Однако, оказалось, человек.
– Заблудилась? – спросил Владимир, подойдя к малышке.
– Не-а… – ответила она, всхлипывая.
– Тогда чего ревешь?
– В воду упала. Не видишь, что ли?!
Она возмутилась так забавно, что Владимир улыбнулся.
– Так беги домой, если не заблудилась. Простудишься же.
Малышка, которая немного успокоилась, тут же скривилась и заплакала горше прежнего.
Опыта общения с девочками у Владимира не было. Но он присел на корточки, погладил малышку по руке.
– Боишься, что ругать будут? – понимающе спросил он. – Ну… потерпи. Ты ж, наверное, и из дома сбежала? Или одну гулять опустили?
– Не сбегала! – Малышка грозно сверкнула глазами, забыв о слезах. – Мы с Лялькой гуляли! Только она женихается, в кустах, а я на берегу играю. А сегодня хотела вокруг озера обойти. Я б успела вернуться! И вот… поскользнулась и упала. Тут, недалеко.
И опять Владимира пробрало на смех, едва сдержался.
– Звать-то тебя как? – спохватился он. – Ты с чьей дачи?
– Любомира Яковлева, – гордо ответила малышка. – Соседи мы ваши. Я тебя в саду видела.
– Любаша, значит. А лет тебе сколько?
Владимир припоминал, что с соседями матушка знакомилась, и даже на чай кого-то приглашала.
– Шесть.
Для верности Любаша показала растопыренную пятерню и один палец другой руки.
И немудрено, что он ее не помнил. В двенадцать лет на малышей, пусть даже соседских, внимания не обращают.
– Пойдем, я тебя домой провожу, – предложил Владимир.
– Ты не представился. – Любаша выпятила нижнюю губу.
И он не выдержал, расхохотался. А после сказал, что зовут его Волькой.
– Все равно не пойду. – Любаша насупилась. – Меня накажут. Высекут.
– Скажем, что это я тебя в воду столкнул, – предложил Владимир. – Случайно.
Гениальная по своей наивности идея.
– Тогда тебя высекут, – резонно заметила Любаша.
– Нет. Я маме скажу правду.
Владимир был уверен, что матушка поймет и простит эту ложь во спасение. Так оно и получилось бы!
Если бы нянька Любаши не попыталась обвинить малышку в непослушании. Владимир вспылил и выдал при старшем Яковлеве все, что думает о «женихающихся в кустах» девицах.
Если бы Яковлев после не явился на их дачу, с жалобой на неподобающее поведение Владимира. И он опять вспылил, потому что сие было несправедливо.
Если бы в тот день батюшке не вздумалось навестить… вторую семью. В то время Владимир относился к отцу без должного понимания. Дерзил, не слушался.
И в итоге Владимира выпороли.
Он не жалел, что помог Любаше – ни тогда, ни сейчас.
Она пришла к ним в сад на следующий день. Оказалось, между дачами есть калитка, запирающаяся на простой крючок. И принесла пряник – печатный, надкусанный.
– Это я случайно, пока несла, – вздохнула Любаша. – Ты ешь, он вкусный.
Владимир пряник принял, но разломил, отдал ей большую часть.
Отчего-то помнил он это так ясно, будто случилось все не двадцать пять лет назад, а вчера. Все помнил: и жар летнего солнца, и запах трав в лесу, и теплую ладошку в своей руке, и соль от пролитых слез. И пряник этот – сладкий, с повидлом яблочным, с глазурью.
Можно ли сказать, что с тех пор они стали друзьями? Навряд ли. Какая дружба между двенадцатилетним мальчишкой и шестилетней девочкой? Между ними пропасть. Да и виделись они редко. Яковлевы – древний боярский род. А Владимир – бастард. И отец Любаши его недолюбливал.
Дружба, а после и влюбленность – это все после, не сразу…
Любаша. Любомира. Мира.
Владимир словно пробовал на вкус имена, и понимал, что звучат они одинаково. За ними все та же рыжеволосая девчонка с зелеными, словно изумруды, глазами. Для него Мира не изменилась.
Уехать, что ли? Вот взять – и…
И это будет побег. Все одно, Мира больше не придет. Обиделась.
А чего она ожидала? Того, что Владимир обрадуется? Раскроет объятия? Скажет, что ждал ее пятнадцать лет?
Зазвонил будильник. Владимир швырнул его в открытое окно, благо оно выходило во двор. Но это не принесло облегчения.
Глава третья, в которой Владимир ведет себя нелогично
Уборкой квартиры Владимир занялся тем же днем. Отчего-то было немного стыдно, что Мира увидела, как он живет. То есть, подумала, что так, хотя обычно все иначе.
В последние дни Владимиру не до чистоты в доме. Военный заказ на производство артефактов. И вроде бы простых, бытовых, но ведь для армии. Новая защита в разработке. И еще один крупный заказ, иностранный. С ним связаны поставки самоцветов с Урала. А еще янтарь с Балтики позарез, как необходим, потому как вырос спрос на погремушки с защитой от нечисти. Камни с солнечной энергией впитывают негатив лучше других.
Не всем Владимир занимался лично, помощников хватало. Но вот артефакт для Яра он разрабатывал сам. Вернее, для коляски его, чтобы ездила сама, но без громоздкого мотора ведомобиля. А при необходимости и по лестнице, и через порог…
И с целителями Владимир переговоры вел. Для медицинских нужд он артефакты не делал, но ведь можно и начать. Например, с разработки артефакта для восстановления связи между нервами и мышцами, что нарушается при травмах позвоночника. И вообще, это перспективное направление. Нужное.
Из-за уборки Владимир остался дома. Думал посидеть над книгами, в физиологии разобраться. Сложно это, но Яру помочь хотелось. Тот не просил. И вид делал, что все в порядке. Только чувствовал Владимир обман. И тоску – серую, а порой и черную – тоже. У младшего брата, слава богам, жизнь наладилась. Теперь вот Яр…
Трактат о медиаторах, выбранный для изучения, в иное время мог бы и усыпить, особенно после бессонной ночи. Однако наука Владимиру в голову не лезла. А вот воспоминания – очень даже, с превеликим удовольствием. И кто бы мог подумать, что он так ясно помнит все, что пятнадцать лет старался забыть!
Волька и Любаша виделись нечасто. Но все же…
Генерал Яковлев уезжал по делам в город, а матушка Любаши не препятствовала прогулкам дочки с соседским мальчишкой. Скорее, даже о том не знала. Матушка Любаши страдала мигренями и проводила дни в темной комнате, в тишине, поручив девочку няньке. Старую после скандала выгнали, а новая не видела в дружбе с Волькой ничего худого. Дома тихо, барыню ничто не тревожит – и замечательно.
Волька водил Любашу в лес, собирать землянику. И вокруг озера, но по твердой тропе. О травах рассказывал, о птицах, что они встречали в лесу. Знал он о том из книг. Травы для гербария они вместе собирали. А еще помогали матушке присматривать за Владом. Ели горбушку свежеиспеченного хлеба, макая ее в пенку от крыжовникового варенья. Однажды даже ходили на сенокос в соседнюю деревню и там катались, как с горки, со стогов, пока обоим не надрали уши.
Волька относился к Любаше, как к младшей сестре. Книжки ей носил, детские, с картинками. Конфеты для нее у матушки таскал, шоколадные. А когда Любаша писать научилась, они придумали обмениваться письмами, пряча их в шкатулке, а шкатулку – в ямке под старым забором, что стоял между дачами.
Зимой, в городе, они не встречались. Да и невозможно то было. Любашу отец отправил в закрытый пансион, на учебу. И только летом, на каникулах, на даче…
Матушке, к слову, понравилось в Малаховке. И батюшка купил тот дом, что они снимали, подарил. На Кавказ все одно ездили, но месяц, а то и больше, проводили на даче. И всякий раз Любаша и Волька улучали время, чтобы встретиться, вместе сходить на прогулку, и письмами обменивались исправно.
Владимир те письма до сих пор хранит – дома у матушки, на чердаке, в старой коробке из-под обуви. Давно не перечитывал, не прикасался, но и выкинуть рука не поднялась. Поначалу Любаша писала печатными буквами, карандашом. И картинки забавные рисовала. После бумага стала девчачьей – розовой, с золотым тиснением, а почерк – крупным и размашистым, и писала она уже чернилами. И от бумаги часто пахло духами.
Волька кратко писал о школьных делах, об учебе, редко когда упоминал какое-нибудь происшествие в семье. Разве что «Яр опять разбил кому-то нос» или «Влад выучился читать». И к каждому письму он добавлял шоколадную конфету. Любаша же описывала все подробно: подруг из пансиона, учителей, занятия музыкой, танцами, экскурсии. Короче, всякие девичьи глупости. А еще рисовала шаржи – о собственной жизни или о том, что описывал в письмах Волька.
Любаше исполнилось четырнадцать, когда они встретились на детском балу, на Масленицу. Владимира туда Яр затащил. Брат учился в военном училище и хвастался выправкой и новеньким мундиром везде, где позволял случай. Владимир же интересовался наукой, а барышень игнорировал. Вот Яр и вмешался. Мол, тебе уже двадцать, а жизнь проходит мимо.
Владимир идти не хотел, а после не жалел, что подчинился Яру. Потому что там он увидел Любашу. Другую. Не ту, что бегала по луговым травам, запрокинув голову, ловя губами ветер и солнечный свет. Не ту, что ела шоколад, пачкая лицо. Не ту, которую он учил ездить на велосипеде.
Эта Любаша была девушкой. Очень красивой девушкой. Длинное платье – простое, но элегантное. Рыжие волосы собраны в высокую прическу. И… ткань платья облегает тонкий девичий стан. Грудь…
Тогда он влюбился? После танца? А она?
И снова письма. И обещания. И поцелуи – летом, на даче. И снова обещания.
Их роман был тайным. Генерал Яковлев не одобрил бы выбор дочери. Владимир ждал, когда Любаше исполнится восемнадцать. Науку он оставил, так как понимал, что жену возьмет без приданного. Как бы красть не пришлось, по старому обычаю. И уже тогда знал, что будет работать, что компания у него будет своя. Доучивался, на практику уехал, преддипломную.
А когда вернулся, ему сказали, что Любомира сбежала из дома. С женихом.
Владимир не искал. Зачем? Она свой выбор сделала. Генерал Яковлев дочь из родовой книги вычеркнул. И Любаша исчезла. Насовсем.
Теперь получается, что на пятнадцать лет. И вернулась… Мира. Актриса. Без мужа. Что с ее женихом стало? Бросил? Умер?
Владимир в раздражении отбросил трактат и взглянул на часы. Пора идти к матушке. Он, если в городе был, всегда обедал у матушки. Брата заодно навещал, вроде как не специально. Яр сделался не особенно разговорчивым, но все же за обедом не молчал. И после, если удавалось остаться на чашечку чая, Яр читал газету и делился новостями.
И сегодня Владимир остался. Благо квартиру убрали, а трактат не лез в голову. А работа… От работы иногда нужно отдыхать. И еще, найти бы повод, чтобы слазить на чердак, за письмами.
– Пожар на лесопильном заводе, – читал Яр, уставившись в газету. – Ущерб – около ста тысяч рублей.
– Жертвы есть? – спросила матушка.
– Не пишут. Нет, пожалуй. А вот в Приангарье медведи по полям ходят, скот дерут. Крестьяне урожай не убирают.
– Страсти какие, – вздохнула матушка.
– На днях неизвестными злоумышленниками убит известный миллионер, домовладелец и землевладелец Домбровский.
– Из-за денег? – поинтересовалась матушка. – Наследство кому отошло?
– Пишут, на благотворительные цели. А, вот еще убийство. Подьячий Борис Аверчук найден мертвым в своей квартире. Труп обнаружила хозяйка дома. По подозрению в убийстве задержана Мира Чарская, актриса…
Владимир выхватил из рук Яра газету. Строчки прыгали перед глазами, и он едва нашел статью, что читал Яр.
Точно, ошибки нет. Мирослава Чарская, актриса. И даже ее потрет напечатан.
– Володя, что случилось? – испуганно спросила матушка.
Он молча протянул ей газету, ткнул пальцем в портрет. Любомиру матушка всяко узнает, не сильно она изменилась.
– Мне нужно идти, – сказал Владимир.
Матушке он потом все объяснит. Если будет, что объяснять. Потому как Владимир и сам не понимал, отчего ему так нужно попасть в полицейский участок, где находится Мира.
Глава четвертая, в которой Любомира не рада освобождению
Визиту полицейских, что случился на рассвете, Мира удивилась, но не сильно. Еще меньше – тому, что ее сочли главной подозреваемой в убийстве Бориса. Вот ожидала она от него пакости! И не ошиблась.
Борис Аверчук явился к Мире почти сразу после переезда в столицу. Поначалу представился поклонником, цветы носил, конфеты. Намекал, что не прочь стать ее покровителем. Актриса-содержанка – эка невидаль! Наоборот, сие принято в обществе.
Становиться чьей-то содержанкой Мира не желала. В Твери покровитель у нее имелся, но на особенных условиях. Князю Нарышкину Мира напоминала умершую от чахотки дочь, а относился он к ней, как к внучке. Потому как возраста князь был преклонного, и покровительство свое дарил безвозмездно. Мира часто обедала в его доме, проводила с князем свободные вечера, читая ему вслух. И все вокруг не сомневались, что она – его любовница. Это устраивало обоих. Миру не досаждали поклонники, князь тешил самолюбие.
К сожалению, князь умер прошлой весной. Состояние его Мире не отошло, да она и не рассчитывала. Имелись законные наследники, и князь понимал, что Миру засудят, если он оставит все ей. Потому в завещании он ее не упоминал, но заранее открыл счет на ее имя и перевел на него приличную сумму. И подарки дарил – гарнитуры ювелирные, с каменьями драгоценными.
Расчет оказался верным. После смерти князя наследники Миру не тревожили. Зато от богатых стариков отбоя не стало. Посчитали Миру легкой добычей. И принять предложение столичного театра показалось ей хорошим решением.
Борис Мире не нравился. Был он не молодым и не старым, выглядел опрятно, и на лицо не урод. Скорее, даже приятной наружности. И одевался модно. Но…
Не лежала душа, и все тут. Воротило от одного вида.
Так что от покровительства Мира отказалась. Поначалу шутливо, но с намеком. Мол, невместно актрисе ее уровня с нетитулованной особой шашни крутить.
Борис намека не понял. И заявил, что он – подьячий Тайного приказа. А сие поважнее княжеского или боярского титула будет. Ибо – власть. Причем, особенная. А все князья, да бояре у него…
