Хрустальная сказка

Макс Рейн

Хрустальная сказка

Глава 1

Пролог

– Знаешь, в чем твоя проблема, Антуан? – Он говорил очень тихо, почти шептал. – Ты слишком много думаешь о последствиях, но совсем не видишь причин. Ты слеп к самому главному. И да, я действительно опасен. – Он медленно повернулся. – Очень опасен. Я погубил много жизней. Моей следующей жертвой станешь ты. Да, ты. Это очевидно и неизбежно. – Его отстраненность и спокойствие вызывали ужас.

Часть первая. Трое

Ночью ему снова снился сон, тот самый кошмар, навязчивый и удручающий. Ничто в сновидении не менялось, только страх возрастал от раза к разу и мучил все сильнее. Во сне он шел по широкому, нарядно освещенному рождественскими огоньками бульвару. Мороз приятно пощипывал нос. В ушах звучал божественный концерт Вивальди «Зима». Под эту чарующую музыку крупными хлопьями плавно кружился снег и, едва касаясь земли, тут же таял. «Красотища!» – прищурился от удовольствия Антуан.

Он уверенной походкой двигался по центру города с твердым убеждением, что находится здесь не просто так, а с особой миссией-предназначением! Черные кожаные ботинки на грубой подошве от «Прада» блестели чистотой, оставляя рельефные следы на быстро тающем снегу. Поравнявшись с богато украшенными витринами, Антуан краем глаза заметил, как в них отразился силуэт красивого молодого человека – высокого, с гордо посаженной головой, в дорогом кашемировом пальто, с повязанным вокруг шеи на французский манер шарфом. Антуан повернул голову, внимательно разглядывая свое отражение, каждую деталь, жест, движение. Удовлетворенный увиденным, он сфокусировал взгляд на своем лице, но в слегка запотевшем стекле не различил знакомых черт и как-то сразу расстроился. «Надо было надеть очки», – подумал Антуан, вглядываясь в свой отраженный облик. Подойдя вплотную к витрине, он кожаной перчаткой небрежно протер стекло и замер. Сердце бешено заколотилось, стало невыносимо жарко…

Антуан видел себя теперь очень близко. Серое кашемировое пальто, в тон ему шарф, снежинки в волосах – все, как и должно быть… Но в этой картине не хватало самого главного фрагмента – у человека в стекле витрины не былo лица. Никакого, как будто его не дорисовали или умышленно стерли. Антуану стало страшно, он почувствовал, что задыхается. Его взгляд снова и снова выискивал в отражении родные черты, но тщетно.

Человек перед ним был безупречным и… безлицым.

***

Октябрь выдался серый и сырой. Холодные дожди шли уже вторую неделю. Часть листвы с деревьев опала, и сквозь мокрые ветви проступал величественный фасад дома напротив. Тяжёлые тучи придавали песочного цвета камню графитовый оттенок. В окнах верхних этажей горел свет.

Антуан нехотя встал с тёплой постели. В такие дни особенно ощущался уют старого дома в Эстермальме – высокие потолки с лепниной, старинные радиаторы, согревающие пространство огромных комнат. Год назад Алекс, старший брат, настоял на ремонте.

– В такой квартире всё должно держать осанку. «Давай начнём с выравнивания стен», —сказал тогда он, взяв на себя все расходы. Теперь квартира выглядела как иллюстрация из журнала – чёткие линии, продуманное освещение, встроенные шкафы.

Антуан вошел в ванную. Контрастный душ немного развеял тяжелый осадок после сна. Но нехорошее предчувствие не отпускало. На журнальном столике в гостиной лежала небрежная стопка неотвеченных писем из университета, и Антуан машинально ее выровнял.

«Всему виной моя диссертация, – думал он. – Она, похоже, сводит меня с ума. Я слишком глубоко копаю. Зря я влез во всё это, надо было послушать Алекса и остаться на биофаке». Но Антуан уже не представил себя без исследований, без долгих часов в лаборатории, без попыток разгадать, каким образом музыка меняет человеческий мозг. Загадка нейробиологии музыкального восприятия незаметно стала частью его сознания.

Он вздохнул и прошёл на кухню. Часы показывали без четверти семь, а Алекс обещал приехать к восьми. Антуан достал из шкафа старую поваренную книгу – единственную вещь, не вписывавшуюся в минималистичный интерьер. Потёртые страницы хранили рецепт паннкакора – шведских блинчиков, которые бабушка готовила в загородном доме в Даларне. Тонкие блинчики с хрустящими краями, брусничное варенье, взбитые сливки – вкус детства, летних каникул, когда они с братом носились по лесу, собирая ягоды.

Вскоре кухня наполнилась ароматом жареного теста и свежесваренного кофе. В дверь позвонили ровно в восемь. «Удивительно пунктуальный человек», – просияв от радости, отметил про себя Антуан.

– Только не говори, что ты пёк блины, – с порога удивился Алекс, оглядывая брата.

– Именно так, – довольно шмыгнув носом, подтвердил тот.

– Ты же терпеть не можешь готовить?

– Так это я для себя терпеть не могу, для тебя – другое дело.

Алекс бросил на пол дорожную сумку и крепко обнял Антуана.

– Здорово, брат! – запоздало произнес он. – Хреново выглядишь.

– Ага, – счастливо подтвердил Антуан.

– А чё так?

– Да всё то же.

– Понятно, – с дружелюбной насмешливой улыбкой кивнул Алекс. – Я пару книг привез. Думаю, тебе понравится.

Антуан повел брата к себе в кабинет, где царил нехарактерный бардак, словно обычно педантичный хозяин потерял тягу к идеальному порядку. На рабочем столе вперемешку лежали раскрытые научные журналы, исчерканные нотные листы и результаты анализов пациентов. Брошюра Масару Эмото «Память воды» с десятком закладок валялась поверх стопки статей по нейробиологии. На Антуана эти исследования произвели сильнейшее впечатление, и он совсем недавно взахлёб рассказывал брату о том, что вода способна «запоминать» эмоции человека, менять свою структуру в ответ на музыку, слова и даже мысли. И теперь при взгляде на небрежно брошенную книгу Антуан невольно вспомнил, как его потрясла тогда эта мысль: если музыка так влияет на воду, что же она делает с нашим телом, которое состоит из воды на восемьдесят процентов?

Стену кабинета украшали увеличенные скриншоты с МРТ, испещрённые пометками Антуана. Странные цветовые пятна с подписями: «Паганини – соната №2», «Бах – токката и фуга», «Моцарт – соната №11» отражали активацию разных зон мозга при прослушивании музыки.

Антуан заметил, что взгляд брата зацепился за настенный календарь. На дате 12 октября стоял жирный чёрный крест и короткая надпись: «Смерть фру Юзефсон». Алекс поморщился, видимо, догадавшись, почему Антуан не спешит приводить кабинет в порядок. Что-то пошло ни так. Но Алекс не стал спрашивать. Он расстегнул молнию на сумке, достал пакет с книгами и положил его на стол.

– Потом посмотришь, – бросил он через плечо, направляясь в гостиную, которая по традиции превращалась в его спальню всякий раз, когда он навещал брата в Стокгольме.

– Располагайся, – произнёс Антуан своим обычным тоном. – И давай побыстрее, кофе остывает.

***

Алекс сидел за столом, с наслаждением поедая блины. Нож и вилка двигались в его руках с той непринужденной грацией, которая всегда отличала его даже в самых простых вещах. Антуан украдкой поглядывал на своего гостя, чувствуя, как в груди разливается тепло. В бархатном тембре голоса Алекса и в едва заметных морщинках в уголках глаз, возникающих, когда он улыбался, было что-то завораживающее.

– Теплые ещё, – отметил Алекс, поймав зачарованный взгляд брата. – Ничего вкуснее не пробовал. – Он потянулся за кофе, рассеянно глядя в окно влажно блестящими глазами. И кивнув на серую пелену за стеклом, добавил с легкой гримасой неудовольствия: – Какая же там мерзость!

– Сегодняшний прогноз обещает дождь целый день. – Произнося это, Антуан машинально отрезал кусочек блинчика, но так и оставил его лежать на тарелке. Есть не хотелось.

– А я обещал себе хорошую прогулку. – Алекс весело подмигнул брату. – Придётся дождю пересмотреть свои планы. На блошиный рынок собрался – Оскар новые пластинки нашел. Там и «Реквием» Моцарта, и «АББА». Попросил отложить для меня. Ты со мной, Анте?

– Пластинки – это круто, сказал Антуан. – Но погода, он неуверенно пожал плечами. В такую погоду хотелось закутаться в плед и не высовывать носа на улицу, но время, проведенное рядом с братом, было слишком ценным. Алекс слегка нахмурился, заметив, как он ковыряется в тарелке:

– Хочешь весь воскресный день дома проторчать? И чего ты всё возишься? Что стряслось? Выкладывай.

Антуан смутился и отвёл взгляд. Пальцы машинально сжали чашку.

– Мне опять снился сон, тот самый, – он старался говорить ровно, но голос все равно дрогнул. Антуан ненавидел свою беспомощность перед собственным подсознанием и старательно пытался ее скрыть, но Алекс всё равно заметил. Всегда замечал.

– А почему не поговоришь с профессором, как его… профессором ван Хершем? – Алекс подлил себе кофе, не отводя внимательного взгляда от брата. – Он же вроде практикующий психиатр. Может подсказать, как справиться с кошмаром.

– Уже, – признался Антуан, залпом выпив воду. – Он предложил мне самому придумать концовку, хороший финал. Закончить сон так, как хочется.

– И что?

– Не могу его закончить. Просыпаюсь, стараюсь представить своё лицо там, в витрине… Но не получается. А когда пытаюсь достроить картину, выходит только хуже. То глаз на лбу появляется, то второй нос…

– Послушай. – Алекс отставил чашку в сторону. – Я где-то читал, что через сновидения человек знакомится с теми частями себя, которые предпочёл бы не замечать. Может, ты не доволен своей внешностью?

– Внешностью? – удивился Антуан, поскольку эта мысль никогда не приходила ему в голову.

Повисла пауза. За окном барабанил дождь, и его монотонный шум действовал гипнотически. Немного помолчав, Антуан неуверенно пожал плечами:

– Не знаю, может быть…

Он снял очки, открывая красные пятна на переносице. В его сознании родилась неожиданно ясная мысль: «Я недоволен своей внешностью. Значит, нужно просто принять себя, а не искать в своем сне какое-то страшное предзнаменование. Неужели всё так просто?» Он шумно выдохнул, испытывая облегчение от этого открытия, и почувствовал, как его лицо изменилось, разгладилось, словно внутри спало напряжение.

Алекс, наблюдавший за этой картиной, невольно улыбнулся. Ему вспомнился маленький Анте. Точно так же лицо Антуана менялось в детстве: только что хмурился, а через секунду уже сияет – ямочки на щеках, озорной блеск во взгляде. Ясные голубые глаза, правильные черты лица и зачёсанные наверх светлые волнистые волосы придавали Антуану юный невинный вид, словно подтверждая, что в нем всё ещё живет та детская чистота. Жизнь ещё не успела его потрепать.

– А с работой что? – осведомился Алекс, сделав глоток кофе.

Глаза Антуана загорелись. Он торопливо надел очки обратно и с энтузиазмом ответил:

– Диссертация почти закончена, в мае уже защита. Тема – огонь! Мой научный руководитель говорит, что она тянет на докторскую. Советует продолжить работу, чтобы в следующем году начать писать.

– Ого, круто! – Оживился Алекс. – А докторская о чём будет?

– Да всё о том же. Ты не представляешь, мы вышли на очень интересные результаты…

Алекс не сдержал усмешки – эту фразу он слышал от брата всякий раз, когда спрашивал о его исследованиях. Но Антуан, ничего не замечая, уже погрузился в свой мир:

– О том, что музыка исцеляет организм, ты слышал. Все слышали. Моцарт считается самым целительным из классиков. Так сказать, панацея широкого спектра…

– Амадей от всех горестей жизни! – вставил Алекс, а затем рассмеялся, показывая белые ровные зубы.

– Почти так. – Антуан кивнул, даже не улыбнувшись. – Знаешь, мы начали с самого очевидного – с влияния музыки на мозг. И сразу наткнулись на поразительные вещи. Например, эпилепсия. Представляешь, когда пациентам включают «Сонату для двух фортепиано», частота припадков у них значительно уменьшается.

– Да ну? – Алекс тоже посерьёзнел и подался вперед, теперь уже по-настоящему заинтересованный.

– Абсолютно точно. Это подтверждено исследованиями – электроэнцефалограмма показывает заметное снижение эпилептиформной активности.

– Значит, хорошо, что я слушаю классику. Эпилепсия мне не грозит, – сделал поспешный вывод Алекс.

– Не всё так просто. – Антуан красноречиво развел руками. – Классика классике рознь. Продолжая разговор об эпилептиках, им противопоказана, например, музыка Гайдна. Девяносто четвертая симфония повышает эпилептиформную активность мозга на сорок пять процентов.

Алекс изумленно присвистнул. Антуан понизил голос, словно собирался поделиться секретом:

– Но наше открытие совсем о другом. Мы в экспериментах использовали тяжёлый рок. – Полностью захваченный рассказом брата, Алекс отставил чашку в сторону. – Помнишь японца Масару Эмото? Я тебе показывал его опыты с водой. Когда он включал рок и быстро замораживал воду, снежинка получалась асимметричная, корявая, будто больная. – Алекс кивнул, вспомнив фотографии кристаллов, а в глазах Антуана появился лихорадочный блеск. – Так вот, мы взяли крыс с глиобластомой, агрессивной опухолью мозга. Давали им лекарство и параллельно включали тяжёлый рок. На громкости в сто децибел музыка увеличивала проницаемость гематоэнцефалического барьера, это такая белковая стена между кровью и нервной системой… – Антуан говорил всё быстрее, сопровождая свои слова выразительными жестами: – Понимаешь, обычно этот барьер не пропускает лекарства из крови в нервную систему, поэтому лечение опухолей мозга часто неэффективно. А тяжёлый рок эту преграду открывал! Лекарство начинало работать, и в этой группе почти все крысы выжили.

Судя по нараставшему стуку капель по стеклу, дождь за окном усилился, но Антуан, казалось, не замечал ничего вокруг, продолжая свой монолог:

– И это ещё не всё! Если правильно подобрать музыку, она поможет мозгу находиться в гармонии, и рака можно вообще избежать.

– А как такую музыку подобрать? – поинтересовался Алекс. – Это вообще возможно?

– Мы уже выяснили, что три самые целебные ноты против рака – это до, си и соль, – Антуан старался говорить тихо, но в его голосе все равно звенело возбуждение. – Их нужно протяжно пропеть…– Щёки рассказчика порозовели. – Всё возможно, Алекс, всё. Ты понимаешь, что это означает?

– Удар по фармацевтике и Нобелевская премия Антуану Бергу? – Алекс, по привычке скрыл за иронией гордость за брата.

Но Антуан словно не услышал этого. Глаза его горели энтузиазмом:

– Это прорыв, величайший прорыв человечества. Миллионы спасённых жизней. Мы так близки к цели. Только бы всё получилось…

В последней его фразе прозвучала тревога. Алекс внимательно посмотрел на брата:

– Анте, это прекрасные новости, правда. Только ты сильно не заводись. Не растрать себя в ноль – Он помолчал, подбирая слова. – Ты же знаешь, наука – словно пишущая сама себя книга, которую можно изучать бесконечно. В конце каждого раздела неизменно появляются новые абзацы. Там, где должна была быть последняя глава, бам! – и снова середина книги. И всё тот же вопросительный знак.

Антуан слушал брата, и левый глаз его слегка подёргивался, а тот продолжал свои увещевания:

– Если ты будешь продолжать в таком же режиме, то в лучшем случае выгоришь, а в худшем… – Алекс на секунду умолк, ища убедительную формулировку. – Станешь чудиком, вроде тех, на групповых занятиях: «Здравствуйте. Меня зовут Антуан. Я учёный. Я изучаю эритроциты, мой отец изучал эритроциты, мой дед изучал эритроциты. Эритроциты – это у нас в крови…»

На этот раз Антуан оценил шутку, и братья дружно рассмеялись.

– Так и есть, – уже серьёзно кивнул Антуан, соглашаясь со словами Алекса. – Я за последние месяцы очень устал.

– Ну вот, а ещё удивляешься, что тебя преследуют кошмары.

«Кошмары… – мысленно вздохнул Антуан и беспокойно постучал по столу. – Если бы только они». Он обеспокоенно посмотрел на старшего брата, но промолчал.

– Всё нормально? – насторожился Алекс.

– Да, да, – Антуан быстро отвёл взгляд. – Мне нужно отдохнуть. Я сегодня же напишу профессору Ван Хершу и возьму недельный отпуск.

– Вот это правильно. В конце концов, Анте, жизнь – это не только наука. Твои двадцать четыре – идеальное время, чтобы совершать глупости, в них весь смак.

При этих словах брата Антуан поморщился, словно хлебнув чего-то кислого.

– А ты не кривись. – Алекс зевнул и потянулся. – Нет в мире ничего отважней глупости. Я пойду прилягу, тоже неважно вчера спал, да и дорога вымотала. А потом двинем на блошку, как раз и дождь к тому времени прекратится.

Он взял свою чашку и тарелку, явно намереваясь их вымыть, но Антуан возразил:

– Оставь, я сам. Иди отдыхай.

Когда за братом закрылась дверь, Антуан сложил грязную посуду в посудомойку, протер стол и посмотрел в окно. Дождь лил стеной. Сплошная непроглядная водная завеса. «Прекратится дождь, как же…»

***

В комнате громыхала музыка. Стены дрожали, и одинокая лампочка на потолке нервно подрагивала в танце. Лексус развалился в компьютерном кресле, обтянутом дешевым дерматином, и рассеянно наблюдал за стекающими по грязному стеклу каплями дождя.

Больше смотреть было не на что. Погода разогнала людей по домам, и из окна его цокольной квартирки в такой день не было никаких шансов увидеть даже пару стройных ног… Мысли о женских ножках заставили его вспомнить про вчерашний вечер. Он заметил Фрейю сразу, едва она вошла в клуб. Это точно была она, он не мог обознаться. Бледная анорексичка с длинными фиолетовыми волосами и пирсингом на брови. Она выглядела так, словно только что очнулась после долгой тусовки любителей тяжелого рока. Черная драная майка приоткрывала надетый на плоскую грудь ярко-розовый бюстгальтер, грубые тяжелые ботинки на «спичечных» ногах казались огромными. Было непонятно, как ее ноги вообще отрывались от пола под тяжестью этой нелепой обуви, напоминающей кандалы.

Увидев Лексуса на сцене, она вытаращила свои словно углем намалеванные глаза, и какое-то время они с подозрением пялились друг на друга. Лексус наконец осознал, что она -обычная девушка с напускным вызовом и угловатыми движениями. Она, видимо, тоже что-то осознала, но что именно, Лексус не понимал, но появившийся на ее лице кривой оскал давал это понять.

Он впервые заприметил эту девушку в тот злополучный день, когда после долгих треволнений скинул в интернет песню, которую сам сочинил и спел. С трепетом в душе и тремором в ногах он ждал первых отзывов. И они полетели, будто камни, прямо ему в лицо – безжалостно и метко, никуда не спрятаться, не укрыться. Сам напросился.

В море обрушившейся на него критики он заметил ее пост – словно одиноко плавающий спасательный круг, брошенный утопающему. Она писала сухо, но положительно. И он зацепился – поверил.

Лексус потом часто следил за ней в соцсетях. Фрейя – девушка-гот. Вот уж точно не его мечта. А вчера он увидел ее в Gamla Krogen, в баре, где пел в субботние вечера.

Лексус подкатился на кресле к столу и зашел на страничку Фрейи. Зеленый огонек подсказал, что она в сети. Пальцы Лексуса быстро застучали по клавишам.

Лексус: «Привет, просто хотел пообщаться».

Фрейя: «Круто! Но я странная вообще, так что не знаю, стоит ли».

Лексус: «Я муравьев в детстве ел».

Фрейя: «Тогда попробуем, врубай камеру».

Лексус сделал музыку потише и включил камеру. На экране появилось лицо Фрейи. Оно казалось еще бледнее и накрашеннее, чем накануне. Девушка смотрела на него ничего не выражающими глазами и методично жевала жвачку.

– Привет, – снова поздоровался Лексус.

Она молчала. Он помахал ей рукой и криво улыбнулся.

– Я так и думала, – наконец выдала она, надула и с громким хлопком лопнула пузырь из жвачки.

Лексус вопросительно приподнял бровь.

– Сначала ты скажешь: «Привет!», я отвечу: «Привет!», – пояснила она, растягивая слова. – Потом спросишь: «Как дела?». Я скажу: «Ок». Ты поинтересуешься моими увлечениями, я отвечу: «Ничего особенного». А потом спросишь про бойфренда. – Она приблизилась к камере, и свет от монитора сделал её лицо совсем белым, будто призрачным. – И я тебе больше никогда не отвечу. Потому что все эти вопросы такие плоские, такие дебильные. На фиг вообще это спрашивать, когда подкатываешь к девушке, скучный тупица!

Лексус на секунду замер, но быстро взял себя в руки.

– На хрена мне твои дела? – он откинулся в кресле, и голос его стал жёстче. – Тем более, бойфренды. Я вообще-то спасибо хотел сказать. Что поддержала тогда. Но вижу, дела у тебя стрёмнее, чем мне казалось.

– Я тебя предупреждала, – не меняя интонации сказала она и пожала плечами.

– Предупреждала… – Лексус потянулся за сигаретами, лежавшими на краю стола. – Так бы сразу и сказала: «Я долбанутая». А то прогнала так скромненько: «Странная я…»

Он щёлкнул зажигалкой, небрежно спросив:

– Ты не против, если я закурю?

– Можешь даже застрелиться…

Её вытаращенные глаза казались огромными. Она не моргала. Лексусу стало не по себе от её взгляда. Надо же, какая ирония – единственный человек, по достоинству оценивший его песню, оказался больной на голову девицей. Не очень-то жизнеутверждающе… Дым от сигареты поплыл по комнате.

– Что уставилась? Хочешь напугать меня, что ли?

– Оно мне надо?

– А чё я тогда боюсь?!

– Потому что ты трус.

– А может, потому что ты страшная?

– Ты думаешь? – слегка растеряно спросила она, и в её голосе ему почудилось что-то детское.

Он внимательно вгляделся в её лицо: за тёмными тенями прятались синие глаза, на мертвенно-бледном лице маленький нос, пухлые губы, чётко обведённые чёрной помадой. По отдельности ее черты, может и ничего, но все вместе… Он замялся:

– С одной стороны, ты, конечно, не красавица…

– А с другой? – оборвала она его на полуслове.

– А с другой стороны у тебя затылок.

– Да пошёл ты!

– Сама пошла!

Лексус ждал, что Фрейя отключится, но она продолжала пялиться на него. Он глубоко затянулся и, выпустив дым в сторону экрана, спросил:

– Музыку слышишь?

Она наклонила голову, прислушиваясь. Фиолетовые пряди упали на лицо.

– Мой новый сингл, – пояснил он, и в голосе мелькнула гордость. – Хочешь послушать?

– Нее, я только поела.

– И что?

– Стошнить может.

– Дура!

– Сам дурак!

Лексус крутанулся в кресле, дотянулся до колонок. Музыка ударила по ушам, стены задрожали. Он резко захлопнул крышку ноутбука.

***

Впервые в жизни Антуан не знал, как поступить. Потребность поделиться с братом была очень острой, но страх буквально скручивал внутренности. Рассказать об ужасе, в котором приходилось жить в последние дни, попросить совета… Но тогда придется открыть свою тайну. Страшную тайну. Глаз дёрнулся. «Господи, почему ты допустил, чтобы это произошло? Зачем?» По лбу покатились холодные капли пота, горло сжалось. Дрожащими руками Антуан схватил со стола небулайзер, зажал губами и резко вдохнул лекарство. Спазм медленно отпустил. Теперь он повсюду таскал с собой ингалятор – приступы астмы участились, становясь всё тяжелее.

Мысли метались как в лихорадке: «А если всё-таки рассказать Алексу? У него всегда есть идеи, на все случаи жизни. Хотя бы станет легче… – Антуан осёкся. – Легче мне, тяжелее ему. Прекрасная перспектива! Нет, никто не должен об этом знать». Он провёл рукавом по мокрому лбу, заставил себя глубоко вдохнуть. И тут его пронзила поистине ужасная мысль: «А что, если все-таки кто-то узнает?»

Снизу раздался грохот, пол задрожал. Антуан вздрогнул. В ту же секунду комнату заполнил яростный рев музыки. «О нет, опять началось!» – мысленно взвыл Антуан.

– Что происходит? – в дверях появился заспанный Алекс. – Зажигаем? – Он принюхался: – Накурил-то как… – Алекс поморщился и распахнул окно.

– Я не курю, – огрызнулся Антуан. – Это сосед снизу. Устроил тут настоящий притон.

– М-да, похоже, весёлый парень.

– Отвратительный тип, – скривился Антуан. – Ты бы его видел!

– А я, кажется, видел, когда заходил. Такой взлохмаченный, в тёмных очках?

– Он, – процедил Антуан.

Снизу доносился хриплый голос певца, такой надрывный, будто тот одновременно выплескивал наружу и душу, и голосовые связки.

– Погоди, это он сам поёт? – Алекс прислушался.

– Уже третий раз крутит эту запись. А так да, он и поёт, и танцует, и муть эту сам сочиняет, – объяснил Антуан, открывая на смартфоне браузер. – Я его в интернете нашёл. Некто Лексус, восходящая звезда, – последние слова он произнёс с презрением.

Алекс поднял палец вверх, вслушиваясь в музыку.

– А что, оригинально. Симбиоз разных стилей.

– Да брось, нелепость какая-то. Под такую музыку можно только сходить с ума.

– А мне нравится. Как, ты сказал, его зовут?

– Лексус, – буркнул Антуан.

– Лексус, – повторил Алекс с усмешкой, словно пробуя имя на вкус. – Ладно, пошли уже, нам ещё на барахолку надо успеть.