
Полная версия
История одного правления. Сталин в 1917–1953 гг. Книга 2. Война и мир Сталина. 1939-1953. Часть 2. «О дивный новый мир…» 1945-1953

Андрей Константинович Сорокин
История одного правления
Сталин в 1917–1953 гг
Книга 2
Часть 2
© Сорокин А. К., 2024
© Фонд поддержки социальных исследований, 2024
© МИА «Россия сегодня», иллюстрации, 2024
© Российский государственный архив кинофотодокументов, иллюстрации, 2024
© Российский государственный архив новейшей истории, иллюстрации, 2024
© Российский государственный архив социально-политической истории, иллюстрации, 2024
© Политическая энциклопедия, 2024
Книга 2
Война и мир Сталина
1939–1953
Памяти Анны Ивановны Сорокиной (Захаровой), Константина Николаевича Сорокина, их родителей, братьев и сестер, вынесших на своих плечах испытания ХХ века

Часть вторая
«О дивный новый мир…»
1945–1953
Громада двинулась и рассекает волны.
…Плывет. Куда ж нам плыть?..
А.С. ПушкинГлава 1
«Всегда существует возможность сотрудничества, но не всегда имеется желание сотрудничать». От холодного мира к холодной войне в Европе
«Выиграна война, но не мир», – скажет Альберт Эйнштейн в декабре 1945 г.[1], выражая мнение значительной части мировой общественности, внимательно наблюдавшей за событиями, происходившими на международной арене. События первых послевоенных месяцев убеждали наблюдателей в том, что мир не приходит сам и что за него предстоит бороться. В процитированном высказывании Эйнштейна речь шла исключительно о мире как состоянии без войны, однако вскоре станет ясно, что вопрос стоял значительно шире. Борьба между державами развернется прежде всего за то, каким именно должен был стать Мир после только что завершившейся мировой войны, поскольку у каждой из сторон, вступивших в противоборство, представления об этом были, очевидно, свои. Не раз произнесенные декларации и подписанные «хартии» оказывались недостаточным основанием для солидарного движения держав-победительниц к созданию послевоенного миропорядка. Общие принципы, согласованные на конференциях трех великих держав, оставили слишком широким то пространство, на котором предстояло достигнуть конкретных договоренностей о том, как устроить послевоенную жизнь. Согласовать интересы предстояло в условиях отсутствия общего врага, когда потерял свое значение этот мощнейший фактор, принуждавший стороны к поиску компромиссов и достижению договоренностей. Эпоха только что завершившейся войны демонстрировала всем акторам послевоенного урегулирования эфемерность дипломатических договоренностей, посредством которых не удалось предотвратить ее начала, при всем разнообразии и изощренности имевших место комбинаций. Исход войны на обоих театрах военных действий убеждал в непреходящей ценности силовых аргументов для позиционирования на международной арене их обладателей. Державам в связи с этим предстояло определиться – продолжать (и до каких пределов) гонку вооружений, начатую в годы войны, или приступить к разоружению.
Приведение полярных представлений о будущем мире к очень условному общему знаменателю произойдет в ходе так называемого хельсинкского процесса в 1970-х. Это потребует осмысления последствий возможного военного столкновения, не раз возникавших угроз реальной ядерной катастрофы в ходе развернувшейся между державами в годы холодной войны борьбы на международной арене за собственную безопасность, сферы непосредственных интересов, их расширения и прямого или опосредованного влияния. Борьба за мир становилась все более объемной и многослойной в полном соответствии с многозначностью слова «мир» в русском языке.
«Ветер перемен». Новые вызовы и их осмысление
Расхожая фраза[2], ставшая заголовком этого параграфа, была внесена в политический лексикон немногим позже описываемых событий и много раньше исполнения группой “Scorpions” рок-баллады “Wind of Change”, ознаменовавшей окончание, как тогда казалось почти всем, холодной войны. Ни в русском, ни в английском языках эти выражения не разнятся своими смыслами, неплохо выражая характер эпохи, наступившей вслед за завершением Второй мировой войны. О ветре перемен на Африканском континенте в связи с процессом деколонизации заявил консервативный премьер-министр Великобритании Г. Макмиллан, в 1960 г. посетивший Южно-Африканский Союз и выступивший перед его парламентом. Однако кардинальные перемены в судьбе народов и государств начали происходить задолго до сделанного тогда заявления и отнюдь не только в Африке.
Соединенные Штаты Америки отказались от идеи самоизоляции и взяли курс на глобальное доминирование в послевоенном мире, повсеместно размещая свои военные базы и оказывая своим новообретенным союзникам масштабную разностороннюю финансово-экономическую помощь в обмен на следование их курсу в мировой политике. Советский Союз благодаря своему вкладу в победу над нацистской Германией в Европе и государствами Оси в целом сделал весомую заявку на статус мировой державы. Новый статус был оформлен в процессе создания Организации Объединенных Наций. Советский Союз вошел в состав Совета Безопасности ООН на правах постоянного члена вместе с США, Великобританией, Францией и Китаем. Союз ССР получил значимое место в составе еще более замкнутого специально учрежденного Совещания министров иностранных дел (СМИД) великих держав-победительниц, чьи министры иностранных дел станут в значительной мере определять мировую повестку дня. Облик страны – победителя нацизма – сыграет важную роль в росте привлекательности Советского Союза в глазах западной общественности, приведет к увеличению популярности левой идеи и коммунистических партий (особенно во Франции и Италии).
Произошедшие сдвиги, как покажется Сталину, предоставляли новые возможности для решения ключевой (в его понимании) проблемы бытия Советского государства – обеспечения его военной безопасности. В основе устремлений советского вождя лежали традиционалистские представления об обеспечении безопасности границ через создание буферных зон по его периметру, которые приобретут новые очертания и многоуровневый характер. Наиболее зримо эти представления материализовались на европейском континенте, где освобождение ряда стран Европы от нацизма в ходе завершающего этапа Великой Отечественной войны с последующим размещением там на постоянной основе советских воинских контингентов создаст предпосылки для формирования буферной зоны безопасности Советского Союза из союзных государств с подконтрольными Москве политическими режимами. Кроме того (и нам уже приходилось обращать внимание на это обстоятельство), представления советских руководителей о пределах своего отечества базировались, как видится автору, на географических очертаниях Российской империи, в которой они родились и выросли. В связи с этим уместно напомнить читателю о карте, отражающей геополитические проектировки Сталина из его личного архива и датируемой автором предположительно осенью 1940 г.
Вне зависимости от датировки, эта карта ясно указывает на раздумья Сталина о внешнеполитических проблемах, вызывавших его пристальное внимание. Помимо Восточной Европы на карте ясно прочитывается интерес советского вождя и к другим узловым районам в непосредственной близости от советских границ, о практической политике советского руководства в отношении которых нам предстоит поговорить в последующих параграфах этой книги.

Политическая карта Европы с пометками И. В. Сталина
1940
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 511. Л. 1]
Оставаясь правоверным русским марксистом леворадикального толка, не отказался Сталин и от идеи расширения зоны коммунистического влияния в капиталистических странах посредством поддерживаемой извне политической, а в некоторых случаях и вооруженной борьбы местных «ударных бригад» против национальных отрядов «мира капитала». Окончательная победа социализма в СССР по Ленину, напомним, не могла считаться достигнутой при наличии капиталистического окружения. Поскольку в рамках этой доктрины капитализм в СССР мог быть реставрирован внешним вторжением, устранение этой угрозы являлось генеральной задачей внешней политики. «Оборона» и «наступление» в широком смысле в такой модели становились равноправными инструментами обеспечения «окончательной победы» социализма в международном масштабе. Буферные зоны безопасности при таком подходе могли быть легко трансформированы в плацдармы наступления социализма по всему фронту. Доступные сегодня документы не позволяют, однако, говорить о наличии у Сталина таких экспансионистских планов и его возврате к концепции совершения мировой революции ее передовым авангардом (российскими большевиками), которая была отвергнута им двумя десятилетиями ранее.
Советский вождь при этом не откажется окончательно от запавшей ему в душу ленинской парадигмы. В 1920-м, как мы помним, Сталин со всем революционным пылом отозвался на ленинский призыв «штыком пощупать, не созрела ли пролетарская революция в Польше». Тогда на волне первых успехов Красной армии он предлагал расширить пределы экспансии вплоть до Италии. Неоднократные попытки российских большевиков разжечь пожар мировой революции в ряде европейских стран и обстоятельства новой эпохи заставят Сталина видоизменить подходы. Он откажется от идеи «щупать» устоявшиеся традиционные порядки в тех или иных странах по периметру границ «социалистического отечества» штыком советской армии, предоставляя такую возможность своим последователям и сторонникам в разных точках геополитического пространства, если они там обнаружатся, и обеспечивая им до определенных пределов всестороннюю поддержку. Новый подход не предполагал перерастания локальных конфликтов в глобальное военное противоборство великих держав. Идея мировой революции, приносимой на штыках Красной армии в страны, освобождаемые «от ига капитала», канула в Лету. В тех случаях, когда дело в той или иной стране доходило до вооруженных форм политической борьбы, она была результатом внутреннего социального напряжения и активности проявлявших себя леворадикальных социальных сил, которые и становились «штурмовыми бригадами» бастионов капитализма. Конечно, во многом из расчета на помощь борцам за социальное освобождение со стороны «старшего брата». Похоже, что такие эпизоды обострения внутриполитической борьбы использовались советской дипломатией главным образом в качестве инструмента давления на «партнеров», продвижения советских интересов на международной арене и общей дестабилизации мировой колониальной системы и мира капитала в целом.
При этом советский вождь поначалу явно рассчитывал на продолжение сотрудничества с союзниками после войны не только в политической, но и в экономической сфере, полагая его желательным для достижения целей скорейшего восстановления СССР, без которого военная безопасность оставалась бы эфемерной. Некоторое время Сталин прилагал усилия и сохранял надежду на достижение политических договоренностей о сферах влияния, на получение в США многомиллиардного долгосрочного кредита и допускал участие в иных формах послевоенного экономического восстановления по лекалам заокеанского партнера.
В послевоенную эпоху государства «большой тройки» входили, по-новому осмысливая свое состояние и перспективы развития международных отношений. Советский Союз из региональной державы превращался в сверхдержаву, вовлеченную в решение мировых проблем. Кажется бесспорным, что именно так оценивали новый статус СССР его руководители. Однако для других ведущих акторов международных отношений вовлечение СССР в годы войны в решение судеб Европы и Дальнего Востока совсем не означало автоматического его включения в решение проблем в этих и других регионах мира в послевоенный период в качестве не младшего партнера, а равноправного субъекта развернувшегося процесса урегулирования. За значимую роль в Европе, на Дальнем Востоке, в Латинской Америке, Африке, Азиатско-Тихоокеанском регионе советскому руководству надо было еще бороться в том случае, если Союз ССР видел себя как субъекта глобальной политики. Опереться при этом предстояло, как выяснилось довольно скоро, на собственные силы в экономике. Важным фактором новой роли СССР в мире являлась идеология, которая мало изменилась с первых послеоктябрьских лет. Антикапитализм и антиколониализм оставались фундаментальными основаниями внешнеполитической составляющей советского идеологического комплекса, которые находили отклик в умах и сердцах не только формировавшихся национальных элит в колониях, но и в среде представителей левых страт в развитых странах Запада. При этом никуда не делись и представления советских руководителей о вероятности (или даже неизбежности) военного столкновения социализма и капитализма, сценарии поведения в котором, несомненно, занимали значительное место в стратегическом планировании высшего советского руководства и прежде всего Сталина.

И. В. Сталин в Президиуме предвыборного собрания избирателей Сталинского избирательного округа г. Москвы
9 февраля 1946
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1655. Л. 2]
Противоборство держав в Европе достигнет апогея в период Берлинского кризиса, выход из которого подведет черту под определенным этапом политического размежевания в Европе, когда пресловутый железный занавес разделит противоборствующие стороны и зафиксирует прямые и опосредованные территориальные приобретения Советского Союза, утвердившегося в странах Центральной и Восточной Европы. Стабилизация европейского театра холодной войны окончательно переключит внимание глобальных игроков на другие регионы ойкумены, в которых все активнее генерировались новые импульсы исторического развития.
Колониальным империям предстояло ответить на вызовы времени, причем экзистенциальная угроза, исходившая от идеологии, открыто декларируемой Советским Союзом, была вполне очевидной. Нелишним будет напомнить читателю, что колониальными империями на тот момент являлись многие государства Западного полушария, которые в современном массовом сознании накрепко отождествляются с понятием демократизма. Помимо самой известной и крупнейшей в истории Британской империи, обширными колониальными владениями обладали Франция, Нидерланды, Бельгия, Испания, Португалия. Британские доминионы Австралия, Новая Зеландия и Южно-Африканский Союз после Первой мировой войны сами обзавелись колониями. В 1945 г. около 30 % территории земного шара оставались колониальными владениями. Судьбы ряда колоний, прежде всего итальянских и японских, державам-победительницам предстояло определить непосредственно в ходе послевоенного урегулирования. В эти же годы станут решаться и судьбы самих колониальных империй. В первые послевоенные годы начнется демонтаж Британской империи: в 1947 г. получат независимость Индия и Пакистан, в 1948 г. – Бирма и Цейлон. Но если Британская империя пойдет по пути управляемого демонтажа, то другая крупнейшая демократия Запада – Французская Республика откажется примириться с начавшимися переменами и в декабре 1946 г. начнет войну в Индокитае против Вьетнама, объявившего годом ранее о своей независимости. Силовой путь решения колониальных проблем первым, однако, проложит Королевство Нидерландов, отказавшись признать независимость Индонезии, провозглашенную в августе 1945 г. Процесс деколонизации начнет набирать обороты, все больше смещая фокус внимания советского руководства на Восток. Победа в 1949 г. китайской революции, разразившаяся вскоре Корейская и вовсю шедшая Первая Индокитайская война сделают Дальний Восток и Азиатско-Тихоокеанский регион объектом пристального внимания со стороны лидеров мировых держав. Во всех трех случаях Сталин окажет всестороннюю помощь своим союзникам на Дальнем Востоке и в Индокитае.
Многим сегодня представляется, что к числу своеобразных империй есть основания относить и Соединенные Штаты той эпохи. Аляска, напомним, стала 49-м штатом США только в 1958 г., 50-м штатом станут в 1959-м Гавайские острова. Своеобразие положения США на международной арене определялось, однако, не этим двусмысленным статусом отдельных территорий, которые в массовом сознании неразрывно связаны с «исконными» североамериканскими штатами. Вынужденный условиями Второй мировой войны отказ от изоляционизма имел результатом дальнейший рост экономической, финансовой и военной мощи Соединенных Штатов и был отрефлексирован элитами страны как возможность и необходимость проецировать эту мощь на новых для нее геополитических рубежах. Потребности экономического развития США диктовали необходимость экономического экспансионизма в поисках источников сырья и рынков сбыта, а политический экспансионизм в значительной мере становился инструментом сопровождения и продвижения экономических интересов, приобретал черты идеологического мессианизма. Требование свободного доступа к рынкам колоний, отказ метрополий от протекционизма, исповедуемого в их колониях, станут в послевоенном мире лозунгами США, пересмотревшими прежнюю политику изоляционизма и выступившими на мировой арене в качестве глобального игрока, располагавшего финансово-экономическими и политическими ресурсами для исполнения этой роли. Названные факторы самым существенным образом отличали положение США от того, в котором находились в 1945 г. их союзники по «большой тройке» – Советский Союз и Британская империя.
Советский Союз был до крайней степени истощен в результате потерь, понесенных в годы Второй мировой войны, – демографических и материальных. Немногим в лучшем положении обнаружила себя и Великобритания – номинально крупнейшее государство мира, оказавшаяся на краю банкротства и избежавшая его лишь благодаря кредиту, предоставленному США. Всем трем государствам «большой тройки» предстояло найти свои пути решения внутренних и внешнеполитических задач своего развития.
В своей знаменитой фултонской речи Черчилль, между прочим, даст довольно точную характеристику советским устремлениям. «Я не верю, – скажет он, – что Советская Россия хочет новой войны. Скорее, она хочет, чтобы ей досталось побольше плодов прошлой войны и чтобы она могла бесконечно наращивать свою мощь с одновременной экспансией своей идеологии»[3].
Точно таких же целей – получить «побольше плодов прошлой войны» – станут добиваться и двое других участников «большой тройки». На мировой арене задачи сохранения приобретенного и развития достигнутых успехов для каждого из трех государств будут диктовать проведение политических линий, которые неизбежно приведут к их столкновению. Поиск форм согласования интересов, определения их содержания и правил их соблюдения, станут важнейшей задачей послевоенного развития трех держав. Опробовав различные дипломатические форматы, от попыток согласовать свои разнонаправленные интересы стороны перешли к соперничеству. Их продвижение состоялось в формах, которые современники определили емкой формулой «холодная война». Впервые употребил это понятие Джордж Оруэлл в статье «Ты и атомная бомба», опубликованной британским еженедельником «Трибьюн» 19 октября 1945 г. В ней он написал о «состоянии постоянной “холодной войны”» со своими соседями двух-трех «сверхгосударств», которые, обладая атомным оружием, поделили бы планету между собой, что принесло бы «конец масштабным войнам ценой бесконечного продления “мира, который не есть мир”». Дебаты об истоках холодной войны не утихают, так что историкам еще предстоит оценить вклад в этот процесс каждого из исторических персонажей, действия которых привели мир к этому состоянию.
Между тем в исследовательской литературе уже довольно давно предложен подход, согласно которому привычное современному читателю определение «холодная война» распространяется не только на послевоенный, но и на довоенный период. По окончании Второй мировой войны, согласно этому подходу, наступила ставшая доминантой международных отношений ее вторая фаза, намного более активная, чем первая, довоенная[4]. Антигитлеровский союз стран «большой тройки» при таком подходе действительно представляется аномалией, потребовавшей от его участников коренных изменений в восприятии друг друга, содержании политики, установках и методах работы, пропаганде[5]. Такие изменения в годы войны действительно произошли, но оказались ситуативными и преходящими, как только исчезла общая экзистенциальная угроза.
Отказ союзников от компромиссов в отношениях с СССР оказался в решающей степени обусловлен возвратом к довоенным представлениям о невозможности взаимодействия с коммунистическим режимом. Лидеры обеих систем видели друг в друге потенциального военного противника, опасались военной экспансии со стороны друг друга. Сталин, однако, в течение довольно продолжительного времени будет демонстрировать готовность к продолжению сотрудничества. В январе 1948 г., когда была уже пройдена значительная часть пути к точке замерзания в международных отношениях, в интервью агентству «Ассошиэйтед Пресс» он разъяснит свои представления о необходимых для этого условиях: «Я никогда не отказывался от попыток найти пути для сотрудничества держав. Я думаю, что отказ от вмешательства во внутренние дела других государств и устройства военных баз в Гренландии, в Исландии, во Франции, в Италии, в Турции, в Греции, в Иране, в Китае и других странах был бы лучшим предварительным условием для налажения дружеского сотрудничества держав»[6].
Свои претензии подобного же рода (о вмешательстве во внутренние дела других государств и коммунистической экспансии) Сталину не раз предъявляли два других участника «большой тройки».
Отмеченное Сталиным в приведенной цитате создание военных баз США не было случайным порождением исключительных обстоятельств Второй мировой войны. К моменту ее завершения, когда американские вооруженные силы оказались размещены в ключевых точках мировой геополитической карты, истеблишмент Соединенных Штатов завершал осваивать новые геостратегические подходы к внешнеполитическому планированию, которые привели к окончательному отказу от концепции изоляционизма. Англо-американская традиция в политической науке к тому времени произвела на свет концепции, которые помогут читателю увидеть движущие пружины настойчивого желания американских элит расставить опорные пункты по всему миру и в первую очередь вокруг территории СССР. Еще в 1904 г. оксфордский профессор Хэлфорд Дж. Маккиндер в статье «Географическая ось истории» выдвинул геополитическую концепцию, которая станет важной узловой точкой развития западной геополитики и геостратегии. В этой статье впервые появляется словосочетание “the heart-land of the Euro-Asia”, что можно перевести как «средоточие Евразии» (или кратко – Хартленд)[7].


Ответы И. В. Сталина на вопросы корреспондента агентства «Ассошиэйтед Пресс» Э. Гилмора о положении в Европе
Январь 1948
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1161. Л. 72–74. Помета – автограф И. В. Сталина]
Понятие Хартленда займет центральное место спустя полтора десятилетия в книге того же автора «Демократические идеалы и реальность», где он заменит понятия «осевое государство» или «осевое пространство» на несколько иные. «Осью истории» или Хартлендом Маккиндер обозначил в этой работе северо-восточную часть Евразии, примерно совпадавшую с территорией Российской империи, а позднее и Советского Союза. Не случайно в 1940-х гг. у автора появится и понятие «российский Хартленд». В 1943 г. этот автор выпустит новую работу, в которой скажет: «Опрокидывание силового баланса в пользу осевого государства, ведущее к экспансии последнего в окраинные земли Евро-Азии, позволило бы использовать обширные континентальные ресурсы для строительства флота – и затем глазам нашим могла бы предстать мировая империя. Так могло бы случиться, если бы Германия в качестве союзницы присоединилась к России. В заключение, – скажет он, – было бы полезным особо подчеркнуть, что замена российского контроля над внутренним пространством на какой-либо новый контроль не вела бы к уменьшению географической значимости осевого местоположения. Если бы, к примеру, китайцы, организованные японцами, вознамерились бы низвергнуть Российскую империю и завоевать ее территорию, они могли бы представить “желтую опасность” для мировой свободы именно тем, что присоединили бы выход на океан к ресурсам великого континента»[8].
В годы войны Маккиндер прогнозировал: «Если Советский Союз выйдет из этой войны победителем Германии, он должен будет считаться величайшей сухопутной державой на планете. Более того, он будет державой в стратегически наисильнейшей оборонительной позиции. Хартленд – огромнейшая естественная крепость на земле. Впервые в истории она обеспечена гарнизоном, адекватным ей и численно, и качественно». Значимость Хартленда для Маккиндера определялась очевидным уже тогда масштабом располагаемых природных ресурсов и недоступностью для контроля силами флотов морских держав. «Великая природная крепость» и консолидируемые вокруг нее политические силы противостоят странам «внутреннего полумесяца», то есть приморским территориям Западной Европы, Ближнего и Среднего Востока, Индокитая и Северо-Восточной Азии. Все эти территории контролируются государствами «внешнего полумесяца», то есть морскими державами, ведущее место среди которых занимала тогда Британская империя. Нерв концепта Маккиндера в том, что он вынес в фокус внимания западных элит проблему возрастания геополитической роли Хартленда (читай – Советского Союза) по мере развития сети трансконтинентальных железных дорог, которые составят конкуренцию флотам морских держав и могут обеспечить превосходство континентальных держав над морскими. Во избежание такого рода «неприятностей» странам «внутреннего полумесяца» требовалось объединиться перед лицом этой экзистенциальной угрозы. Развивая эту стратагему, Маккиндер еще в 1919 г. написал: «Кто контролирует Восточную Европу, тот командует Хартлендом, кто контролирует Хартленд, тот командует Мировым островом (то есть Евразией и Африкой); кто контролирует Мировой остров, тот командует миром».