Не твой день для смерти

Возле нужного подъезда Клим замедлил ход и отдышался. Шестой этаж. Вверх по грязным ступенькам и прокопченным от костров лестничным пролетам. Нужная дверь:

– Открой, Джес, это Клим!

Он снова постучал и снова повторил.

Дверь после долгожданного шороха ключа открылась. На пороге стояла голая и заспанная молодая женщина с распущенными золотистыми волосами с зажженной свечкой в руке…

– А, это ты? – тихо произнесла она, как будто сразу не разобрала, кто за дверью.

Зевнула, прикрыв ротик ладошкой.

Клим застыл. И не то чтобы он не видел обнаженной Джес, просто в сегодняшней беготне и суматохе он ни разу не подумал о…

О том, о чем мужчина думает по двести двадцать четыре раза на дню, согласно научным исследованиям ведущей женской странички пятничного газетного приложения.

Сейчас он подумал об этом впервые за день, но, похоже, внезапно вспыхнувшая страсть Клима не передалась хозяйке квартиры. Она протянула руку к его голове, провела по волосам, затем поднесла ладошку к своим глазам:

– Кровь? Опять избили или выкинули с работы?

– Избили! – передразнил Клим, и, слегка пригнувшись, быстро поцеловал соню в правую грудь. – Да это я их! А потом не выкинули, а я сам выпал. По пути. Головой зацепился о брусчатку.

– Это что-то меняет? – зевнула девушка.

– Да как ты не понимаешь?! – Клим начал заводиться, снял и положил куртку на пол, под хрупкую бамбуковую вешалку, чтобы не сломать последнюю. Начал снимать ботинки и, когда очередь дошла до второго, завел долгий патетический разговор. Но Джес уже вернулась в комнату и скользнула под одеяло:

– Там, на кухне, найди что-нибудь поесть. Помойся. А я еще подремлю полчасика перед работой.

Клим развел керогаз и поставил греться воду в ведре. Еды на кухне практически не было. У канареек и одиноких женщин одна и та же диета. Потому что никто из них не любит готовить. Не для кого. Поэтому горсть подкрашенного риса, жмень изюма и какой-то сушеный сладкий грушевидный фрукт – все, что нашлось в столе, на полках и в кастрюле.

– Какая-то антимужская еда! – проворчал Клим. Но съел почти все, оставив пригоршню для подруги. И ему показалось, что даже полегчало.

Побрившись, помывшись в смешной сидячей изогнутой ванне посреди комнаты, залил рану на голове йодом, и, заматерившись сквозь зубы, тихо, чтобы не будить спящую, пробрался в комнату. Нырнул под одеяло.

Джес, не открывая глаз, развернулась к Климу спиной. Он уткнулся лицом в ее плечо и просунул левую руку ей под голову. Правую же запустил девушке впереди, между коленок. Но намертво сведенные ножки преградили его ладоням путешествие наверх. Клим не стал настаивать и зафиксировал руку там, где смог.

И мгновенно уснул.

Глава 3.1. Письмо из редакции

Солнце, коварно обогнув плотную портьеру, подсматривало за спящим и издевательски слепило лицо. Лучи аккуратно коснулись недавно выбритого подбородка Клима, по-хозяйски прошлись через нос (спящий, разумеется, чихнул) и остановились на глазах.

Джес, что-то мурлыкая, уже собиралась на работу. Клим, не выдавая, что проснулся, сквозь легкий прищур следил за этим действом.

Джес спешила. Ее движения были хаотичны, быстры и нелогичны. С мужской точки зрения.

Верх девушки манил неодетостью: cолнечные зайчики играли с молодой и привлекательной ещё грудью. Как ему хотелось подбежать и расцеловать обе! Но он не решился, дабы в спешке Джес чего-либо не забыла.

Она то хватала расческу, то снова бросала её на столик перед зеркалом, то тянулась к баночке с кремом. Ей предстояло надеть несколько рубашек, разных по цели и фактуре, фланелевую блузку, закрепить накрахмаленный белый воротничок, выбрать галстук, широкий кожаный пояс затянуть еще потуже, выдохнув надеть высокие ботинки с перламутровыми пуговицами.

На подобные зрелища Клим мог смотреть бесконечно. И каждый раз увиденное завораживало. Его не удивила бы сцена, где делают клизму инопланетянину, но процесс спешного одевания женщины неповторим. Единственное, чего не мог понять Клим, – зачем? Зачем это всё? Женщина прекрасна сама по себе. Если бы все они ходили в рубищах, разве был бы другой выбор для мужчины? Разве отвернулись бы они от них?

Джес поймала его взгляд:

– Уже не спишь?

– Уже…Тебе помочь?

– Да как-то сама…

– Тогда подойди.

Джес подпорхнула к лежащему.

Клим приподнялся и обнял ее за талию:

– Может, еще успеем?

– Как всегда, вовремя! Я уже должна быть на работе!

Но, по особой женской логике, решила облегчить участь страдальца, одарила его страстным и долгим поцелуем.

Через мгновенье Джес уже была у зеркала, подкрашивала губы. Сказать, что Климу стало легче….

Он героически решил не мешать ни помыслом, ни действием, ни словом. По опыту знал – отвлекать спешащую женщину, что сражаться со смерчем.

Джес уже собиралась выходить.

– Ты прекрасно выглядишь! – признался он искренне.

– Ты тоже, – улыбнулась она.

– Я еще загляну к тебе…

– Через год?

– Не-е, скоро, уже в начале следующего!

– Ладно, я побежала, целуй! Только не в губы!

Клим чмокнул Джес в слабонапудренную область щеки.

Джес была другом. Просто другом. Только женщиной. И даже интимные отношения были у них обычно такими же естественными, непринужденными, ничего не обещающими, как утренний кофе.

И всё же ему казалось, что Джес нужно было от него нечто большее, чем то, что он ей мог дать. Брак? Но такой шалопай, как Клим, не рожден для размеренного семейного быта. Но что тогда еще надо этим странным и милым существам? Климу было невмоготу распутать клубок женских мыслей и чувств. Да он и не пытался постичь непостижимое.

Выходя из квартиры, девушка послала утреннему визитеру воздушный поцелуй и закрыла за собой входную дверь.

Клим пружинисто поднялся, закрыл за хозяйкой дверь своим ключом (он был выдан как раз для подобных случаев). Если в связке ключей нет такого, который открывает замок в квартире любимой женщины, значит, мужчина входит не в те двери.

Но приходить к Джес и пользоваться её доверием Клим все же не решался. А вдруг она не одна? Зачем вламываться в чужую жизнь, даже если у тебя есть от неё запасной ключ?

Клим накинул широкий халат Джес. Широкий для нее. А на нем он сидел впритык. И полы одежды не перехлестывали друг друга. И рукава были тесны и коротки.

Утренний гость взял трубку, табак и спички и вышел из комнаты на балкон. Его трубка была не временной, глиняной, как у его недавних товарищей, а старая, армейская. Чубук был из корня вереска. Мундштук – металлический с отсеками для фильтров и хитрым дымовым каналом для обогрева ладоней в холода. Клим любил вещи и людей, которые остаются ему верными надолго. Пока что в этом негласном соревновании лидировала только трубка.

В женском халате он забавно смотрелся на балконе. Но никто не обращал на Клима внимания. Слегка опустив головы, симфидорцы спешили по делам. Утренний город начинал очередной рабочий день. Клим смотрел на рваный горизонт крыш, башен и труб, вдыхал воздух прохладного утра и табачного дыма. Щурился, рассматривая блестящую от утреннего солнца реку, по которой лениво плыла баржа.

Голова и плечи в ссадинах почти не болели. Но все еще знобило. Трубку решил докурить на кухне.

Налил кипятка полупрозрачную фарфоровую чашку. Окунул в нее крошечное ситечко с заваркой, похожее на рыцарское забрало, и вдруг вспомнил о письме из редакции.

Порылся в куртке, достал и спешно открыл испачканный в машинном масле конверт, вынул залапанное письмо и прочел на фирменном бланке газеты машинописный текст:

"Достопочтимый сэр!

С особым вниманием и душевным трепетом ознакомился с Вашими стихотворениями.

К сожалению, наша газета недостаточно хороша для того, чтобы Ваши замечательные строки были обессмерчены на её стремительно желтеющих страницах.

В связи с чем мы со слезами и скорбью вынуждены Вам отказать.

А вот Ваши размышления о жизни, рассказ о непростых трудовых буднях Вашего завода вполне бы нашли отражение в нашем издании!

Стесняюсь Вам предложить, и всё же задам вопрос: не хотели ли бы Вы посвятить себя всецело возделыванию нивы журналистики и работать в редакции нашей газеты на постоянной основе? Если ваш ответ положительный, приходите в редакцию, поговорим с глазу на глаз.

Искренне Ваш,

главный редактор газеты "Истинное время" Илиодор Вайс".

И подпись зелеными чернилами.

Сердце Клима заколотилось как от опиумного отвара – ему предложили работу! Нечего сказать – вовремя! "Не хотел бы посвятить себя возделыванию нивы?". Нет, не хотел. Он даже мечтать не мог об этом! И тут такое предложение! А стихи… Стихи – подождут!

Всё. Бежать в редакцию! Но тут он остановился. Не надо дергаться. Вдохни. Неспешно выдохни. Спокойно и с достоинством отправляйся к своей заслуженной награде, то есть к работе.

Прежде чем переодеться, Клим аккуратно зашил порванную штанину. И уже на пороге, поправляя куртку, нащупал в кармане нечто объемное и легкое. Там лежал стеклянный подарок для Джес. На удивление – целый.

Клим вернулся в комнату, не снимая ботинок, разыскал клочок бумаги, карандаш. На секунду задумался и уверенно написал:

Слон не уйдёт в холодный лесНи утром, ни в суровый вечер.Он защитит от скуки Джес,Согреет, как не греют печи.

Написал и задумался… Слон согреет? Чушь какая, но переписывать было поздно. Она и так поймет. Догадается, что он ею очень дорожит, да чего уж – очень-очень любит. Торопится, правда. Как всегда.

Клим положил слоненка на лист со стихотворением и дописал: "С наступающим 2265 годом!".

Глава 4. 1. Краткая история сверхнового мира

Клим спускался по лестнице чинно, выпрямив спину, слегка закинув голову назад. И уже видел себя журналистом.

Он – в просторном кабинете одного из руководителей государства. Сидит, развалившись в слегка потёртом кожаном кресле, заложив ногу на ногу. В начищенном острие его туфель отражается тяжёлая хрустальная люстра. На носу – круглые очки в тонкой серебряной оправе. В одной руке журналист-Клим держит массивный блокнот в обложке из черепахового панциря со светло-зелеными листами, в другой – чернильную ручку с золотым пером.

– Итак, – грозно произносит Клим, исподлобья глядя на покрасневшего от волнения интервьюируемого, – насколько выполняются пункты вашей народной программы, направленной на улучшение жизни общества в вашем Городе Изобилия?!

Замечтавшись, Клим поскользнулся на зловонной кучке, наваленной на ступеньки, и упал бы, не схватись вовремя за поручни. Придя в себя, сплюнул. Долго очищал подошву о ступеньку. О чем говорить с чиновником, политиком или учёным, он на самом деле не знал. Потому что никогда не разговаривал ни с кем из них. И, возможно, поэтому никому из них не доверял. Особенно учёным. Ведь это они, по его разумению, стали виновниками страшных бед, случившихся когда-то с человечеством.

Клим не сомневался, что учёные, как дети. Они придумали свой язык, чтобы другим было непонятно. И любят, как малыши, играться. Только развлечения у них особые. Ну, какая радость, если не узнать, что находится внутри калейдоскопа? Или Земного шара? Вот и начали шаловливые дети с седыми волосами на затылке распиливать атомы на своих хитрых установках и гонять наперегонки несчастные ядерные частицы на ускорителях. А ведь предупреждали этих физиков!

Впрочем, виновных уже не найти. Может, и не они вовсе, а другие, строившие экологически полезные атомные электростанции и собиравшие не менее полезные бомбы, в чем то переусердствовали. а может и вояки решили проверить, не заржавели ли их «ядрёные» бомбы?

Так или иначе, но однажды вечером, где-то в конце двадцать первого века, все эти карусели для взрослых взлетели на небо. Цепная реакция за несколько минут охватила планету.

И сгорела Земля, как неудачно запущенный в небо бумажный китайский фонарик.

Земля сгорела, но не исчезла. Она до неузнаваемости, как первый блин на сковородке, покорежилась и потеряла привычные очертания. Материки и континенты приняли такую причудливую форму, как их изображали первые покорители океанов в незапамятные времена. Может, древние знали больше?

Наступил зловещий миг тишины, когда выжженная планета безразлично таращилась в такое же равнодушное звёздное небо.

К большому удивлению, погибло не всё живое. Спасся золотой, конечно, не миллиард, но всё же какой-то человеческий остаток. Причем выжили не избранные толстосумы (предполагался такой вариант), а народец попроще, кому, как тараканам, ни огонь, ни радиация оказались нипочем.

Тогда же, в начале двадцать второго века, последнее довзрывное поколение стало первым в сверхновой истории.

К счастью, пресная вода не полностью испарилась с лица Земли: сквозь корку пепла стали пробиваться родники. Новые реки потекли по новым руслам к новым морям. Зазеленели растения, то ли выжившие, то ли занесённые космической пылью. Да и невесть откуда повылазившее зверьё оптимистично поскакало по лужайкам. И это вселяло определённую надежду истощавшему желудку человека как бы разумного, но уже битого.

В 2130 году собрался подкопчёный земной люд на руинах невесть какой страны и стал думать-гадать, как жить дальше. Главная печальная весть была в том, что почти все знания, накопленные за тысячелетия их пращурами, успели перенести на какие-то там "электронные носители". То есть большая часть многовекового опыта человечества мгновенно исчезла во время Взрыва. Бумажных книг, уцелевших после огненной волны, на планете осталось совсем немного. И еще обрывочные знания в головах выживших "счастливцев".

Было решено «в обязательном порядке» собрать (изъять, если нужно) все оставшиеся книги и спрятать в хорошо охраняемые хранилища, а всем, кто что-то помнит из области науки и практики, записать свои полезные знания на клочках не сгоревшей бумаги. После чего также сдать в книжные фонды, под строгую отчетность. А научные знания ограничить для «широкого хождения»..

Первых людей в сверхновейшей истории стали величать Учителями (хотя неблагодарные потомки дразнили их "Погорельцами"). Среди Учителей был и прапрадед Клима Эдуард Варфоломеевич.

Прошло совсем немного, и земля снова наполнилась писком нового поколения. Учителя вспомнили все, что не забыли. Что могли, передали в хранилища, а также (по секрету) своим детям. Тогда выросла и окрепла первая смена Мастеров, не знавших никакого другого мира, кроме этого, любимого, хотя и подджаренного.

Если Мастера восстановили или заново построили города, то третье поколение – Созидатели, – что называется, пустили корни, начали осваивать, улучшать, усовершенствовать сохранённое и построенное их предшественниками.

В конце двадцать второго века на Втором планетарном съезде познакомились будущие родители Клима. Эх, какая это была любовь!…

Но вернёмся к материалам съезда.

Несмотря на то, что четвертое поколение вошло в сверхновую историю как Изобретатели, было решено изобретательские порывы попридержать.

Чтобы обезопасить потомков от новых ядерных взрывов и прочих смертоносных неприятностей, все книжные знания постановили держать не просто в хранилище, а под строжайшим контролем и выдавать дозировано. И вовсе не каждому.

Бумагу делать учились заново. Решили использовать её, в основном, для газет – единственном всенародном источнике знаний.

За прошедший после Взрыва век людская мысль сумела воссоздать мир механических и паровых машин. На этом решили остановиться. Вселенской беды пыхтелки с шестеренками принести бы не смогли: даже самый огромный паровоз земной шар не расколет.

Под угрозой самого сурового наказания было запрещено развитие научной и технической мысли "по восходящей линии". Изобретать позволялось и приветствовалось только "вширь". Никакой кибернетики и электроники. Только механика и оружие не очень массового поражения.

Новые учёные долго не грустили, и вскоре пришли к выводу, что их давние предки слишком быстро миновали эпоху пара, и спешно полюбили электронику. А ведь простор для новых паровых изобретений был огромный. О непостижимой в полной мере энергии пара и безграничной возможности механики заговорили все.

Не удивительно, что заразительные идеи новой технологической политики проникли в обиход. Неожиданно жизнь повернулась вспять в старое проржавевшее русло забытых культурных канонов. И всё завертелось так же, как и во времена, названные почему-то Викторианский эпохой. Что за Виктор? Хотел бы Клим взглянуть на Витька – основателя эпохи, придумавшего все это!

Глава 5.1. Ноябрьское купание

Клим знал, где находится редакция "Истинного времени": её окна выходили на одну из четырёх крупных площадей Западного Симфидора – Площадь народов. Недалеко от дома Джес.

Погода была отличная, и Клим не торопился. К тому же в такую рань появляться в редакции счёл не совсем этичным.

– Ещё решат, что мне это место очень-очень нужно, – хмыкнул он. – Лучше подойти позже, когда солнце окажется в зените.

Чтобы убить время, отправился в противоположную от редакции сторону, чтобы прогуляться у реки. Вид текущей воды всегда действовал на Клима одновременно успокаивающе и ободряюще. К тому же это было место, если не считать крыш и балкона Джес, где можно было глазеть на неяркое утреннее солнце.

За четыре года жизни в промышленной части города-государства он, рожденный на сельских равнинах, так и не смог привыкнуть к сырости бараков, мрачным теням небоскрёбов и редкому солнечному свету. Высоченные "до неба" дома, так манившие его в раннем детстве, сейчас вызывали тоску. И чем ближе и выше лепились дом к дому, каморка к каморке, тем острее чувствовалось одиночество как его самого, так и этих неизвестных жителей за жирными стеклами маленьких окон.

Матушка Клима, родившаяся в этих местах, рассказывала, что когда-то здесь, как и по всему Симфидору, росли деревья. Настоящие! И она их застала. Но настало время, когда общественность решила от деревьев в деловой части города избавиться. Потом стало известно, что за так называемой общественностью стояли строительные фирмы, для которых "уплотнить" изысканный в архитектурном смысле исторический центр высотками – именно центр, а не окраины города – дело чести, престижа и даже принципа.

– Ну, возведу я дом на окраине, – как-то в пьяном откровении признавался Климу один из мелких строительных боссов, скорее- босяков. – И за сколько я продам квартиры? Дешевле себестоимости? А вот в центре – другое дело, вот там – деньги!

Но застройкам в центре города мешали старинные дома, сохранившиеся после Большого взрыва. И скверы с парками. Их надо было убрать, но сделать тихо. И главное, как всё в Симфидоре, по закону.

Со сносом исторических домов вопрос решился просто: владельцы строительных компаний смогли убедить историков, и те (однова живем!) охотно, за определенную мзду, подмахнули акт о том, что исторические памятники вовсе не памятники, а мусор прошлого.

Клим любил слушать от бабушки байки о "прежнем времени". Внимал рассказам, затаив дыхание, но иногда перебивал и заваливал вопросами. Ему хотелось поймать бабушку на выдумке. Потому что он не верил всему услышанному. В реальность драконов Климушка верил, а в реальность домов, украшенных каменными ящерами, нет. Но уж очень ловко бабушка сочиняла:

– Когда народу было не так много, как сейчас, домов хватало на всех. Они были разные по высоте. Встречались совсем крохотные: пятиэтажные, трехэтажные, я даже двухэтажные видела… Вроде.

– Вроде? Или во сне? – с ехидцей уточнял Клим.

– Вот ты мне опять не веришь, – обижалась старушка. – Разве бы я стала врать?

И продолжала:

– Но главное в этих домах был не ювелирный размер, а украшения. Вырезанные на стене или приделанные на ней размещались возле окон, дверей, на балконах с ограждениями в виде столбиков, похожих на пухлые женские ножки. Про крылатых змеев и прочих чудовищ я уже говорила. Были еще изображения растений – пионов, лилий, настурций, винограда и просто выдуманных или тех, которые я не знала. Но самыми интересными были фигуры людей…

– Фигуры людей на стенах домов?!

– Ну да! А где же еще. Были просто головки, как бы детские. Некоторые с крылышками…

– Голова с крылышками? Курицы что ли?– смеялся мальчишка.

– Были скульптуры по пояс, а некоторые в полный рост, – словно не слыша смеха, продолжала рассказчица. – Часть из них – совсем голые. Эти нам особенно нравились. Мы с девчонками бегали тайком на них смотреть: там были и дяденьки и тетеньки из камня. Было интересно и весело! Людские фигуры поддерживали балконы или просто стояли по обе стороны дверей. А двери были высокие: метра по три!

– Это для титанов что ли?

– Титаны в пещерах живут, всякому известно. А высокие двери… Они для обычных людей. Просто для красоты. Заходит маленький человек, сгорбленный от своих забот, в такие двери – и распрямляется невольно. И вот он уже почти достал головой до звезд! И потолки в домах были высокие-превысокие. Говорили, что в таких комнатах мечтается хорошо и дети в них вырастают особенные. Они иначе смотрят на мир. Я бывала в такой квартире, там мамина подружка жила.

– А еще у домов были колонны…

– Но колонны и сейчас есть!

– Сейчас прямые, как карандаши. К тому же четырехгранные. Наверху – ничего. А тогда верхушка каждой колонны была похожа на крону дерева или корзину с фруктами и птицами.

– А зачем все это?

– Для красоты. Это сейчас, что ни делается, кроме салютов, для пользы. Только радости от этой пользы немного. И даже когда эту колонну в разные цвета размалюют, не на много красивей выходит.

– Но разве живая птица не лучше каменной и живые фрукты не полезней гипсовых? Может, и не надо все это было лепить?

– Конечно, конечно, – не споря, шла на попятную и тут же соглашалась старушка. – Вот и они так считали. Однажды эти чудные украшения решили убрать. Их назвали "архитектурными излишествами" и сочли, что они способствуют процветанию неравенства в нашей демократической стране. Мол, у одного дом с такими завитушками, а у других нет. Вот и было приказано все уравнять. Осталось, правда, несколько, на окраинах.

А остальные… Все "излишества" уничтожили. Вместе с домами.

Климу про развитую демократию рассказывали с первых классов, поэтому он неплохо разбирался в вопросах народовластия:

– Всё правильно: это и есть демократия, равенство, забота о людях!

– Я тоже так думала. А потом обратила внимание, что на месте снесенных домов не появлялись скверы или парки для отдыха трудящихся или дома культуры для бесплатного и полезного времяпрепровождения. Вместо уничтоженной красоты строили бетонные высотки с низкими потолками, крошечными окнами и дверями. В такие бараки (их для экономии земли строили вертикально) можно затрамбовать без счету жильцов.

– Так ведь людей становилось больше, жить-то где-то надо?

– Конечно-конечно, – привычно кивала бабушка. – Но половина квартир в этих домах пустовала: жилые метры стоили дорого, и народ предпочитал строить лачуги из подручных материалов рядом и где попало. Но тоже поближе к центру, где больше жизни, работы и еды.

Вспоминать, как ломали старенькие домики с украшениями, Варвара Эдуардовна не любила. Потому что всегда плакала:

– Как мне их было жалко… Ведь можно было сберечь – под детские садики отдать, да мало ли! Я помню, как под ковшом пароэкскаваторов и гусеницами тракторов исчезала многовековая, пришедшая из прошлого красота: раскалывалась лепнина, перемешивалась с грязью разноцветная кафельная и керамическая плитка. Иногда на чердаках этих домов находили книги, поэтому за сносом внимательно наблюдали сотрудники спецслужбы и тут же изымали найденную литературу.

– Еще я помню невысокого юркого человека, похожего на мудрого лиса, с тоненькими усиками и очками в прямоугольной проволочной желтой оправе. Он бросался под нож тракторов и выхватывал оттуда все, что можно было сохранить. Однажды он выволок из-под завала старинной аптеки чугунный радиатор отопления начала двадцатого века. И откуда у него силы взялись? Хотели отобрать находку, так он, сгибаясь под ее тяжестью, поковылял в музей. Так и не догнали. Человек этот был директором первого и единственного в городе Центрального музея Симфидора. Директор и сейчас жив. Правда, уже не работает. Хворает, без палочки не ходит.

– Мы с папой были в этом музее, я не видел никаких радиаторов, – возразил Клим.

– Ну, так ясно, что не видели! Поначалу в музеях выставляли все найденные предметы старины. И это сильно смущало людей, потому что многие вещи, которыми пользовались наши "недоразвитые" предки, казались куда как лучше, красивей и надежней современных. После многочисленных жалоб особым указом было велено большинство экспонатов спрятать в запасник на постоянное хранение.

А для широкого показа остались символы нашего прогресса – модели дирижаблей и паромобилей, макет дымящего завода и сияющие портреты современников – героев труда и отдыха.