Бай Лонг. Путь дурака

Мара

Бай Лонг. Путь дурака

Пролог

Небо рыдало над городом. Огромные капли срывались с тяжелых ватных туч и падали вниз – длинными росчерками черненого серебра.

Густой, пьянящий запах влажной земли, древесины и клейких тополиных листьев напоил воздух. Беспрестанный шорох шин, расплескивающих лужи, стук капель по крышам и стеклам… и наверху – тишина, в которой тонут все звуки. Вода везде – она затекает под чешую, она промочила насквозь шерсть, и та слиплась серыми космами; вода везде – верх и низ поменялись местами. Оглядываясь вниз, он видит крошечные здания, густую зелень, спускающуюся к бескрайнему, серому, шершавому океану. Дракон поднимается все выше и выше, тянется к самым облакам, длинное змеиное тело извивается широкими кольцами, лапы загребают воздух. Он один; все небо принадлежит только ему. Вода течет по серым, покрытым роговыми пластинами глазам. Последний рывок – и он откидывается назад; чешуя словно стекает с него. Огромный ящер тает, словно свеча – и под самыми облаками раскидывает руки мальчишка. Одежда облепляет его тело, промокнув в секунду. Темные волосы липнут ко лбу, вода течет ручьями по лицу, капли бьют по блаженно зажмуренным глазам и приоткрытым губам. Холодная вода на вкус – как само небо. Ударяет молния – и он позволяет себе упасть.

Город расстилается внизу пестрой картой. Разворачивается, приближается, ощетинивается небоскребами. И везде – тонкие нити каплей дождя. Парень вдыхает глубоко-глубоко – и вливается в эти капли.

      Он – дождь. Он – миллиард капель, упавших на землю, летящих навстречу ей, собирающихся в тучах; он смотрит на город миллиардами глаз, ощущает его миллиардами нервных окончаний. Он – везде. Словно кислота, пропитывает мир насквозь, прожигает души и отворяет захлопнутые окна. Он ищет – и находит; девчонка, выходящая из подъезда без зонта, на ее плечах – призрачная кошка. Дождь словно расступается над ней, и на короткие пепельные волосы не попадает ни капли влаги.

Он находит: одинаковые, словно отражения друг друга мальчишки в стеклянной оранжерее. Смеются и гоняются друг за другом, и визжат, разлетаясь во все стороны, цветочные феи.

Он летит дальше, и дух его ветром взъерошивает волосы босоногой девушки, бегущей по улице. Старомодное белое платье промокло насквозь, на лице – счастливая улыбка, она прижимает к груди пакет, пряча его от дождя. Прохожие оборачиваются ей вслед, недоуменно приподнимая брови, и не замечают, что вода с зонтов льется им за шиворот.

Он счастлив; он поднимается снова ввысь, собираясь в одно целое, и глухо, утробно рычит. Его взгляд тянет куда-то, словно магнитом, кто-то зовет его – и он слушается, и перед его взором встают упирающиеся в небо черные башни сгоревшего завода. Сто лет назад здесь произошла жуткая авария; никто уж и не помнил, что нелюди производили здесь – но чудовищный взрыв уничтожил все. Никто не остался в живых, и все покинули это отравленное черной силой проклятое место. Шум дождя – и за ним глухое гудение, словно из-под земли, зловещее гудение, от которого болят уши. Боль. Безграничное одиночество. Не страх – но словно предчувствие неотвратимого.

Громада не отпускает его, он чувствует себя голым под ее пристальным, недобрым взглядом – и не в силах двинуться, застывший в немом восхищении и ужасе перед мощью и величием этого мертвого, могучего, созданного человеком существа.

И потом – смутно знакомое лицо, с надеждой смотрящее на него, с крепко сжатыми губами, болезненно нахмуренными бровями.

Глухой подземный удар, отголосок чьей-то бескрайней мощи; башни покачиваются и рушатся, – а мир осыпается дождем осколков, и он падает, падает, забывшись, опрокинувшись в небытие – и утекает холодной дождевой водой в ливневую решетку, под землю, в темноту. Небо рухнуло, он раздавлен – и открывает глаза.

За окном занимается утро.

Берта

Звякнула, открываясь, касса.

Берта поморщилась; звук ударил по ушам, отозвавшись тупой болью в затылке. Короткие толстые пальцы зазвенели мелочью. Каждый звук слишком громкий, слишком четкий; хочется зажать уши. Она видела только руку – взгляд приковало к пальцам, отсчитывающим сдачу, все вокруг перестало существовать. Все вокруг – размытое, нечеткое, и кружилась голова. Мир давил – даже гудение холодильных камер невыносимо, будто бы прямо над ухом работает дрель. Ярко-розовые ногти отросли уже настолько сильно, что нарощенная часть начиналась на самой середине пластины. Массивное золотое кольцо с крупным камнем, казалось, вросло в палец. Линия семьи ужасно разветвленная и волнистая, линия жизни испещрена дополнительными знаками…. Если бы Берту спросили – она бы ответила. Этой женщине судьбой было и будет даровано много иных путей, множество шансов изменить свою жизнь. Но линия сердца противоречит линии судьбы; не хватит широты взглядов, интереса, любопытства…

– Девушка, ваша сдача, – во второй раз, уже гораздо более раздраженно повторила женщина, и Берта, вздрогнув, очнулась. Встряхнула головой, прогоняя наваждение. Нужно держать себя в руках. До дома два шага – нельзя позволить себе сорваться.

– Да, спасибо, – она попыталась улыбнуться, но губы продавщицы сложились в такую непреклонную линию, что Берта предпочла побыстрее ретироваться, на ходу запихивая пачку чипсов, за которыми она и вышла из дома, в рюкзак.

Полупрозрачная, словно призрак, кошка, нюхавшая стойку со жвачкой и шоколадными батончиками, поспешила следом. У самой двери Берта наклонилась и подхватила ее на руки, сделав вид, что поправляет шнурок. Не стоило делать это так резко: в глазах потемнело, и ручку двери Берте пришлось нашаривать вслепую.

Дверь магазинчика захлопнулась за ней, задребезжав напоследок звонкими колокольчиками, от звука которых она вздрогнула всем телом и заскрипела зубами. Ночной воздух дохнул теплом ей в лицо – и Берта, запрокинув голову, вдохнула его всей грудью. Надо торопиться – пульсировала мысль где-то в глубине сознания, но уже все тише, все неуверенней; прямо над Бертой висела в небе бледная ущербная луна.

Немного полегчало. Она с удивлением обнаружила – чем меньше она прислушивается к голосу, твердящему о доме, тем ей лучше. Какое-то время она стояла, запрокинув голову, глубоко дыша всей грудью, с блаженной улыбкой глядя в высокое, темное, малозвездное небо. Дождь закончился, асфальт сверкал влагой, и воздух был свеж. Едва заметный ветер шелестел листвой; вились вокруг фонаря первые в этом году мотыльки. Кошка, умостившаяся на Бертином плече, потерлась мордочкой о ее щеку. Где-то вдалеке залаяла собака, и ей ответил прерывистый, заунывный вой оборотня.

– И зачем я так рвалась домой? – прошептала Берта, почесывая кошку за ушами. – Верно, Сиф?

Беззвучный мяв в ответ.

Текущая мимо ночь. Покой и тепло. Бесконечность, юность, надежды и мечты. Вечность и любовь. Тихая улыбка и тихие слезы. Майская ночь в семнадцать лет. Момент, когда кажется, что ничто не может пойти не так.

Но у Берты все всегда шло не так. Нет, определенно надо было идти домой, есть эти чертовы чипсы, из-за которых все и завертелось, досматривать серию и ложиться спать. Пустые улицы, майская ночь и луна прямо таки созданы для сумасшествия. Созданы для свободы. Вопрос лишь в том, позволишь ли ты себе сойти с ума.

Она шла прямо по разделительной полосе, пританцовывая под одну ей слышную музыку; казалось, та лилась с неба – хоть и странно было бы услышать от луны и звезд рок-н-ролл. С глухим шорохом проносились мимо машины, шарахались в сторону, обдавая ее горячим воздухом и запахом нагретого металла. Единственный громкий истеричный гудок вызвал на ее лице усмешку; Берта обернулась вслед уносившемуся с рыком вдаль автомобилю и послала ему воздушный поцелуй; визг тормозов, глухой удар – и где-то там вдалеке затих, захлебнулся мотор.

Она танцевала. Музыка уже не просто лилась – она гремела в воздухе, заполняла все пустое пространство от земли и до неба, и сама земля вставала на дыбы, качалась под ногами, танцуя вместе с ведьмой под этот дикий ритм. А он все ускорялся и ускорялся, мир вертелся вокруг нее смерчем – фонари, асфальт, голые ветви, звезды, снова фонари, снова асфальт – она уже пела, вторя заворожившей ее музыке. Берта растворилась во всем этом полностью – бесплотный дух, поющая душа. Ноги уже не касались земли; во всем мире – только она да луна, что застыла, смеясь, в центре ее мира, и так щедро сыплет на землю звезды. Берта пела песни без слов – и танцевала дикий танец, рождавшийся здесь и сейчас. Она – и это небо, и эта земля, и желтые огни, что так похожи на пламя костра, и тысячи живых душ вокруг, что существуют исключительно ради того, чтобы влиться в ее пляску, стать едиными с ней, дать ей напиться своих страданий, восторгов и гнева и напитать ее душу доверху. И в наивысший миг экстаза, когда мир вдруг завертелся с невозможной скоростью, она запела так, что зазвенели и лопнули лампы во всех фонарях, сколько видно вперед и назад.

Мрак упал на улицу.

Она обнаружила себя сидящей на разделительной полосе. Сиф свернулась клубочком у ее ног, свет из окон соседнего дома бросал на ее спинку причудливые голубые блики, а звезды стали намного ярче – и казалось, нависли совсем низко – протяни руку и сорви.

Голова кружилась, сердце стучало в висках, и так тяжело, но так сладко дышать. Слабая усталость и чрезвычайная легкость во всем теле – она улыбалась от счастья, гладя Сиф по спинке, против шерсти, осыпая свои колени снопами голубых искр. Воздух пах электричеством.

Ей было хорошо; Берта с удовольствием прислушивалась к тому, как энергия струится по ее телу легко и свободно. Как и всегда в такие минуты, она чувствовала частью своего тела и асфальт, и корявые безмолвные деревья, и припаркованные у обочины автомобили. Она могла бы одной мыслью включить в них сигнализацию или заставить дворники сновать по стеклу до утра – но она не хотела. Ей было слишком хорошо, чтобы хотеть чего-то. Нет, неправда. Берта хотела бы, чтобы этот миг никогда не кончался.

Ветер принес странный запах. Берта с присвистом втянула воздух сквозь зубы, и оскалилась.

Чужеродный запах внес диссонанс в гармонию ночи, сломав все ее тихое обаяние. Он же заставил Берту ее поморщиться и раздавить на мелкие осколки усилием воли бутылку, брошенную кем-то пару часов назад на газон. Звон этот заставил ее вздрогнуть – и насторожиться, всем телом подавшись вперед.

Человек шел прямо на нее; шел странно – пошатываясь, переваливаясь с боку на бок, передвигая будто бы ватные ноги огромным усилием; пахло квашеной капустой. Точно – пьяница. К пьяницам Берта относилась снисходительно, понимая, чего они ищут в алкоголе – того же, что она искала в ночных плясках.

Ни звука. Только шорох – да шарканье пяток по асфальту. Куда-то делись машины; даже вечный отдаленный гул как будто стих, хотя, возможно, ей только казалось. Чего-то жутко не хватало, что-то было неправильно… что-то заставило Берту напрячься и, сняв Сиф с колен, на четвереньках, припав к земле, осторожно двинуться навстречу незнакомцу.

У машины, припаркованной у дома, вспыхнули фары, прошив насквозь ряд деревьев вдоль дороги. Берта замерла, распластавшись в тени. Человек пошатнулся – и вступил в освещенное пятно. Крик застыл у Берты в горле – так же, как и свет застыл в неподвижных, вытаращенных и остекленевших глазах ходячего мертвеца. Кожа висела на нем лохмотьями; сломанная кость торчала из изогнутой под неестественным углом ноги, плечи перекосило, и руки свисали почти до колен. Он не видел Берты – но шарканье истертых ног по асфальту, шевеление под ветром отслоившейся кожи вызвало в ней такой животный страх и отвращение, что она завизжала – и, отскочив назад, бросила всю эту улицу, фонари, дома и деревья на мертвеца, желая сплющить, раздавить, вогнать обратно в землю, уничтожить…

Мир сжался до размеров точки, замер, дрожа, и вдруг взорвался, скинув Берту с себя.

Сиф терлась головой о Бертину щеку, встревожено и безмолвно мяукая, и что-то острое впивалось в тело. Пошевелившись, она поняла, что это обломки асфальта, и закашлялась от попавшей в горло пыли.

– Где он? – прошептала Берта, с трудом открывая глаза и подставляя пальцы шершавому язычку Сиф. Все вокруг было каким-то расплывчатым – она никак не могла сфоксировать взгляд. А когда наконец смогла, брови ее поползли вверх.

От мертвеца не осталось и следа. Берта лежала, тупо глядя в то место, где он был – вот тут вот стоял – а теперь ничего. И можно бы подумать, что ничего и не было – да вот только колени до сих пор немеют от страха.

«Надо вставать», – подумала она как-то отрешенно, и в ту же секунду на ее лицо упал слепящий луч света. Берта зажмурилась, закрылась рукой; слепя фарами, к ней спустился серебристый мобиль. Хлопнула дверца, тихие шаги – и усталый мужской голос со вздохом произнес:

– Берта Серая Ворона? Прошу проследовать со мной. Опять.

Пахло озоном. Чистотой и аккуратной, упорядоченной магией, привыкшей течь ровно по проложенным колеям. Берта терпеть не могла этого запаха. Магия должна быть свободной, а не загнанной в рамки.

Белый свет лампы неприятно отражался от серых глянцевых стен, резал ее привыкшие к ночной темноте глаза. Берта жмурилась, прятала глаза под ладонью. Сиф на коленях обиженно шипела. Георгий Анисимов, офицер Инквизиции, сидел прямо напротив нее, и вертел меж пальцами длинный карандаш с логотипом Конгресса Нечистых сил. Он смотрел исподлобья, устало, и как-то обреченно. Неудивительно, Берта оказывалась перед ним в этом кресле не менее трех раз в месяц. В последнее время – так и вовсе зачастила. И почему-то постоянно попадала на дни дежурства Анисимова, который ее откровенно недолюбливал, и имел на то все основания: Берта порядочно портила криминальную статистику вверенного Анисимову района.

– То есть, из темноты к тебе вышел ходячий мертвец, – устало подытожил Георгий, потирая покрасневшие глаза. – Он не нападал, но ты предпочла уничтожить его подчистую и заодно распахать две полосы дороги к чертям собачьим. А фонари лопнули сами по себе, да и «королла» разбилась тоже сама по себе?

– Вы бы видели, как он водит, – пробурчала Берта, безуспешно пытаясь скрыться от слепящего света. Он проникал сквозь веки, сквозь прижатые к глазам ладони. Анисимов не мог не видеть ее мучений, но и не торопился ничего менять.

Вместо этого он громко вздохнул и долго шуршал какими-то бумагами на столе. Их у него всегда было навалом, и Берта подозревала, что ему просто нравится ими шуршать. Что по мнению Анисимова это добавляет ему важности в глазах допрашиваемого.

– Берта, мы засекли две вспышки разрушительной силы и сразу же выслали за тобой человека. Он никакого мертвеца не видел, хотя взрыв произошел у него на глазах. А даже если и был – сколько нечисти бродит по улицам – что мы имеем? Даже если забыть про взорванную дорогу, ты, ведьма, бесковенная и, прошу заметить, уже неоднократно замеченная в подобном, снова совершила акт хулиганства, сопряженный с угрозой жизни не-мага. Это я про короллу. Тут все чисто – остается только позвонить брату и попросить его препроводить тебя домой. Кстати, с каких это пор он позволяет тебе в одиночку гулять по ночам?

– Он не знает, – Берта выглянула из-под руки и устремила пронизывающий взгляд на Анисимова. – У него ночная смена. А вообще – я могу гулять когда хочу по закону. Как маг, хоть всю ночь напролет. И еще – мертвец был. Так и знайте.

Анисимов нисколько не смутился под ее взглядом и откинулся назад, постукивая карандашом по столу.

– Хорошо же. Смотри, как бы тебя не признали общественно опасной и не запретил гулять вообще. По закону. А брат, думаю, не обрадуется, когда я вызову его с работы за тобой.

– Зачем, я и сама могу дойти, – пробормотала Берта, заерзав на стуле. – Зачем его отвлекать?

– Э, нет. Сама ты уже «дошла». Пусть-ка братец разъяснит тебе, чего я не смог. И да, Берта, вступи уже в ковен. Сил никаких нет, честное слово.

Кай      

За окном занималось утро.

Солнце еще не показалось, но небо уже бледнело. Воздух был теплым и густым, почти осязаемым, он приятно пах мхом и влажной древесиной. Просыпаясь, Кай чувствовал прохладную шелковистость песка под щекой и слышал шелест листьев дерева гинкго, раскинувшего ветки под самым потолком. Они словно перешептывались между собой, не нуждаясь в помощи ветра. Шепот их навевал мысли о затерянном тихом уголке леса, где время застыло – и прислушивается в тихой дреме к разговору древнего древа, к старческим воспоминаниям о давно пережитой юности. Мать Кая перевезла это дерево сюда, в небольшую квартирку, со своей родины – из южных лесов Китая, и порой, засыпая, Кай явственно слышал в шелесте листвы человеческие голоса.

Просыпаться не хотелось; сон не отпускал. Там, во сне, он снова летал – высоко-высоко над безбрежным океаном, играясь с гигантскими чайками и полупрозрачными духами. Зажмурившись, он пытался вернуться в это сладостное, беззаботное состояние – но за окном уже щебетали воробьи, а дерево гинкго вело свое неспешное повествование, не имеющее ни начала, ни конца. Так что Кай зевнул, перекатился на спину, и наконец открыл глаза. Прямо над ним слегка покачивалась подвешенная к ветвям птица, собранная из куриных косточек, бусин и лент, по словам Берты, хорошо спасающая от кошмаров и незваных ночных гостей. Блестящая пуговка-глаз смотрела прямо на Кая, придавая птице придурошный и глупый вид.

Кай сам чувствовал себя этой птицей; вчерашний полет вымотал его и выжал досуха: мысли обрывались, не успев начаться, все тело отяжелело. Все эмоции остались там, в дождливом вечернем небе – их отрезала ночь. Но Кай знал, что это ненадолго. Воздух и вода – две его стихии, и вместе они напоили его силой. Она и сейчас в нем – кипит где-то в глуби, и, стоит ей смириться со своим пленом и потечь по его сосудам, к Каю придет не ощущение всесилия, но его подобие. И это, думал он с волнением, будет прекрасно.

Мягкий свет проникал в не закрытое шторой окно, и в бледном небе уже носились стрижи. Кай поднялся, запустил руку в волосы, стряхивая песок, и прошел к окну. Отдернул штору полностью и, упав животом на подоконник, подставил лицо свежему ветру. Весна. Наконец-то. Он с наслаждением смотрел на зеленую полоску леса, на усыпанную белыми цветами черемуху, и звериным чутьем ощущал запахи растущих трав, влажной земли – и омлета, который готовил кто-то из соседей. Несмотря на ранний час, во дворе уже появились люди, и Кай, перегнувшись через подоконник так, что пришлось встать на носки, пытаясь рассмотреть их с высоты своего десятого этажа. Радость солнечного утра постепенно возвращала его к жизни, и он позволил себе маленькое развлечение. Затянув глаза белесым третьим веком, он потянулся сознанием к девушке, прогревающей свое авто. Картины чужой жизни замелькали перед его глазами – весь этот долгий скучный день, что девушка проведет за стойкой администратора в спортивном клубе. Это было скучно, и Кай перескочил на другого – на полного мужчину, возвращавшегося из леса со своей собакой, но тут было еще скучней – день в четырех стенах квартиры, равнодушная апатия, телевизор и борщ, и тогда Кай, нетерпеливо подскочив, так что его качнуло вперед, поймал в фокус собаку. И довольно рассмеялся. Вот оно где, счастье – в косточке из борща, дреме подле дивана и вечерней прогулке. Мужчина скрылся за углом дома, собака – за ним, и Кай, моргнув, снова покачнулся и обвел двор уже нормальным взглядом. С людьми это делать просто. Если б ему позволили гадать им, он давно бы уже озолотился. А с магами? Сам черт ногу сломит. Вот возьми хоть вчерашнее видение, подаренное дождем.

Кай отвернулся от окна и, пошарив по карманам, выудил мятый листок. Как мог, разгладил его и уронил на пол, себе под ноги. А теперь будет не очень приятно. Глубоко вдохнув, он закатил глаза – до боли, до белой вспышки в сознании – и обратил свой взгляд внутрь, в прошлое, в воспоминание. Пол ушел из-под ног, и желудок подпрыгнул вверх – миг безвременья и вакуумной пустоты – и он снова в небе. Бьет по лицу дождь, тело неудобное и чужое, и перед глазами – мутная картина, расплывающаяся, словно чернильный рисунок, на который капнули водой. Кай попытался зачерпнуть его, вырвать из памяти, перенести в настоящее – и, охнув от внезапно пронзившей его боли, открыл глаза в своей комнате, а по рукам его текла, капая на пол, густая черная масса, похожая на нефть. Он ойкнул и отскочил, вытянув руки вперед. Капли шипели, часть попадала на песок и тут же впитывалась в него без следа, но часть пролилась на бумагу, и расползлась по ней, вырисовывая неясные очертания. Кай следил за ними, прижав к животу зудящие пальцы; они покраснели, словно от ожога и припухли, но Кай знал, что это быстро пройдет. Куда больше его занимала картинка, что прояснялась на бумаге: черные башни, пронзающие тучное небо, и перед ним – немного потускневший, словно размытый, искаженный облик.

Кай вгляделся в него, недоумевая. Присел на корточки, наклонил голову, вглядываясь.

Берта?

Он моргнул, потряс головой, взглянул снова – и вздохнул с облегчением. Нет, показалось. Совершенно другой человек, молодой мужчина, глаза смотрят тоскливо, с обидой, с обвинением, и этот взгляд кажется очень знакомым, кажется, стоит лишь немного напрячь память – и вспомнишь, узнаешь – но осознание ускользает, и Кай не успевает поймать его за хвост. А взглянув на картинку снова, Кай снова увидел Берту.

Что за дьявольщина с утра пораньше.

Он потер глаза, свернул лист и сунул его в карман. Еще будет возможность разобраться с этим, а пока что он может позволить себе выпить утренний чай.

Когда он вошел на кухню, чайник уже закипал, а чашка подскакивала рядом, позвякивая ложкой. Кай достал из шкафа пончики и влез на подоконник. Устроился поудобнее, выбрал пончик с шоколадом и постучал по импланту в запястье. В воздухе повисло голлографичесоке отображение экрана. Кай быстро просмотрел новости, задержавшись только на сводке пространственных изменений. Чайный пакетик прыгнул в чашку, чайник вскипел и, приподнявшись, залил его кипятком. Кай протянул руку, но чашка снова подсочила, и он с шипением отдернул обожженные пальцы. Заклятия накладывали еще родители – а это было год назад, еще до их отъезда в Мэджиполис, пора бы обновить – да вот только Кай так ничего и не освоил в бытовой магии. Придется ехать к родителям в гости с чемоданом посуды и бытовой техники. Он успел прихлопнуть чашку сверху до того, как она снова подскочила. Отпивая ароматный чай, он открыл почту. Пара денежных переводов – оплата за вчерашние сеансы. Очень приятные суммы, учитывая, что и само гадание пришлось ему по душе. Милые маги, красивые жизни. Не работа – мечта.

Забавная фотка Сиф от Берты.

Голосовое от мамы, которое он послушает потом, пять минут сплетен из родительского ресторанчика и подробнейшее описание нового рецепта – не то, чем следует начинать утро.

Задание по физической магии с удаленных курсов. Среди трех высших учебных заведений для владеющего магией Кай выбрал самый новый и престижный – университет Меджиполиса, правда, лишь потому, что там была возможность заочного обучения. Мэджиполис ему нравился – огромный, потрясающе красивый город, словно напоенный магией – но переезжать туда он пока не собирался.

И, неожиданно – сообщение от его Мастера, педагога, поручителя – как ее только ни называли – Инны. Вот его читать хотелось даже меньше, чем слушать, с кем на этот раз мама видела новую официантку и как лучше мариновать капусту. Кай смирился с тем, что Инна присутствовала на всех сеансах, которые он проводил, и даже не возражал против упражнений, которые она придумывала для развития его «третьего ока», но за исключением этого старался сводить все контакты к минимуму. Интересно, что ей было нужно от него в пять утра? Неужели она думает, Кай бросился бы к ней в такой час?

Кай вздохнул и обмакнул пончик в чай. А ведь бросился бы. Полетел бы, как бы ни хотелось провести это прекрасное утро в тихом одиночестве или с друзьями. И неважно, что Кай от рождения стократ способнее Инны – до тех пор, пока она его наставник, он будет вынужден выполнять все ее требования.

Он с кислой миной открыл сообщение – и тут же взял свои слова назад. Да ради такого он поднялся бы и среди ночи! Инна просила его приехать в катакомбы – в обиталище орков. Кай подскочил на месте, едва не расплескав чай, намереваясь обернуться драконом и полететь туда прямо сейчас – но здравый смысл все-таки пересилил. Если там обнаружится что-то интересное, придется задержаться, и тогда он пожалеет о недоеденном пончике. Так что Кай схлопнул экран и принялся поспешно доедать. Но нетерпение подгоняло, и он, допив чай одним глотком, с половинкой пончика в зубах, потрусил обратно к комнату, на ходу стягивая футболку, которая после вчерашнего полета немного пахла рыбой – его драконьим запахом.