Полная версия
Свет после тебя
Тамара Лирей
Свет после тебя
От автора
Эта история родилась из памяти. Из того, что долго не давало покоя.
Она – о любви. О той, что приходит не для того, чтобы остаться, а чтобы напомнить: ты жив. Ты чувствуешь. Ты способен верить, терять и снова находить себя.
Прежде чем вы отправитесь в путь вместе с этой историей, я хочу сказать слова благодарности.
Спасибо моей семье – за то, что всегда рядом, за поддержку и веру, которую вы вселяете в меня даже в самые непростые моменты.
Спасибо моему любимому мужу – за терпение, любовь и неизменную веру в меня.
Спасибо нашему сыну – за то, что он напомнил мне: счастье живёт в мелочах. Что жить здесь и сейчас – это, пожалуй, самое смелое и прекрасное решение из всех.
Благодарю своих родителей – за силу духа и за крылья, которые никогда не были сломаны. Спасибо моим немногочисленным, но настоящим друзьям – за доверие, тепло и поддержку. И – спасибо тебе, мой читатель. За интерес, за внимание и за то, что ты доверил мне своё время. Это бесценно.
Пролог
Вечер, где всё имело смысл…
Амалия сидела босая на террасе ресторана, прямо на берегу Средиземного моря. Расслабленная, в лёгком коротком платье в мелкий цветочек. Её волосы – распущенные, вьющиеся от природы – свободно развевались от летнего морского бриза. В руке – почти пустой бокал белого Sauvignon Blanc.
Рядом звучал уютные, тихие голоса друзей. Напротив сидела Оливия – её близкая подруга. Она смотрела в тёмное небо своими большими голубыми глазами, в которых отражалось всё то же небо – будто оно заглянуло внутрь, спряталось в глубине зрачков. Кажется, она пыталась сосчитать все звёзды.
А может – просто ждала, когда одна из них упадёт…
Чтобы успеть загадать своё самое сокровенное желание – о втором малыше, которого они с Кевином так хотели.
Накинув на хрупкие плечи тонкий плед, она украдкой посмотрела на Кевина – с любовью. Потом – на Амалию. Их взгляды пересеклись, тёпло, молча. Обе что-то поняли. Обе о чём-то думали.
Оливия подняла бокал вина, улыбнулась Амалии – и снова посмотрела в небо. Туда, где звёзды – почти рядом.
Кевин тем временем с интересом слушал рассуждения о новой марке машины. Он и Даниэль – муж Амалии – обсуждали свои мужские темы: автомобили, бизнес, политику.
Говорили с увлечением, словно забыли про время.
Даниэль был тонким рассказчиком – его голос звучал спокойно, даже монотонно, но в этом ровном тембре чувствовалась уверенность и внутренняя сила.
Кевин, в своём стиле, не перебивал, не спешил. Он слушал – внимательно, уважительно. Ждал. Момента, когда тишина между словами станет приглашением высказаться.
Они вели беседу, как это умеют только настоящие джентльмены – не ради спора, не ради превосходства.
А ради самого разговора.
Ради удовольствия быть понятым – и понять.
Тем временем на детской площадке, чуть в стороне от террасы, кипела своя, особенная жизнь. Их сыновья с азартом спорили о правилах игры. Два маленьких лидера – снова делили власть пополам, снова находили компромисс.
Вместе с другими детьми они строили башню из песка, всерьёз обсуждая каждую деталь, словно перед ними был не просто мокрый песок, а настоящий взрослый проект.
С такой увлечённостью и глубиной, что казалось – это не пятилетние и семилетние мальчишки, а выпускники архитектурного факультета, только что защитившие диплом. Это был вечер, в котором каждая деталь имела значение. Ни громкий, ни особенный – но именно тот.
Тот самый, когда вдруг ловишь себя на простой и ясной мысли: я дома. я на своём месте.
И вдруг – официант. Немного смущённый, он ставит перед Амалией бокал холодного, золотистого бурбона с прозрачным, как слеза, кубиком льда.
Она сразу поняла: ошибка. Вместо вина – бурбон. Наверное, в суете вечера молодой человек что-то перепутал.
Прежде чем взять бокал, Амалия поправила волосы, убрав непослушную прядь с лица.
Потом мягко улыбнулась и тихо прошептала:
Ну что ж… раз уж принесли – пусть будет.
Он неловко улыбнулся в ответ и так же тихо сказал:
Спасибо.
И звёзды продолжали рассыпаться над морем.
Лёгкий тёплый ветер касался кожи – ласково, почти невесомо.
Вечер был так красив, что не хотелось говорить – только чувствовать. Мир будто замедлился, чтобы дать этой тишине прозвучать до конца.
Амалия посмотрела на бокал – тонкий, прозрачный, словно внутри него застыло само
время.
Сколько лет я не пила бурбон… Пять? Десять?..Пятнадцать?…
Она чуть улыбнулась воспоминанию, которого ещё не было, но которое уже подступало к горлу.
Напиток оказался знакомым до дрожи – терпкий, гордый, взрослый.
Он был не просто вкусом – он был точкой отсчёта.
Началом той жизни, которую она когда-то выбрала – неуверенно, смело, по-настоящему.
И с первым глотком она вдруг снова оказалась там. В том утре.
Особенном. Тихом. Там начиналось всё..
Глава 1
Весеннее утро пришло в Москву без стука.
Оно мягко проникло в квартиру сквозь тонкие шторы, не пытаясь спрятаться от яркого света. Старый Арбат уже проснулся. За окном шла своя жизнь – шумная, упрямая, настоящая.
Дворники с добрыми лицами неторопливо приводили в порядок улицы, смывая следы бурных выходных.
Голуби, как жители с пропиской, важно прогуливались между ног прохожих. В кафе варили кофе. В витринах отражалось солнце.
Арбат дышал историей и красотой – той, что не кричит, но пронзает до дрожи.
Она всё ещё спала – в квартире с высокими потолками, с распахнутыми окнами, в самом сердце города.
Здесь, на Арбате, она чувствовала себя живой.
Этот шум, шаги, гул голосов, запахи булочных и книжных лавок – всё это не мешало ей, а, наоборот, успокаивало.
Город любил её, и она отвечала ему взаимностью.
Утром по Арбату текли люди – торопливые, задумчивые, с кофе навынос и усталыми глазами.
Туристы, словно дети, жадно впитывали каждый фасад, каждую вывеску, каждый дом с историей.
Днём улицы наполнялись ароматами блюд из уютных ресторанов, где всё было – и вкусно, и красиво, и немного театрально.
А к вечеру здесь появлялись подростки в кедах, смеющиеся компании, уличные музыканты и влюблённые пары, идущие рука об руку в золотом свете фонарей.
Ночью Арбат замедлялся.
Возвращались голуби – они устраивались на тёплых подоконниках, урчали, как будто шептали что-то городу.
С высоты своих наблюдательных пунктов они смотрели на сонную Москву и огни, которые никогда не гаснут.
Их глаза отражали город – вечно молодой, вечно уставший, и такой бесконечно живой. Комната была просторной и светлой – как само утро.
Оформлена в стиле прованс, как и всё в жизни Амалии: нежно, сдержанно, чуть-чуть мечтательно.
На окнах висели милые шторы цвета жемчужной пудры с аккуратными, совсем не вычурными рюшами.
Винтажная мебель казалась декорацией из старого фильма: кровать с резным изголовьем – будто из дворянской усадьбы, изящные тумбочки на тонких узорчатых ножках, небольшой комод с зеркалом, вдоль которого теснились флаконы духов, чуть косметики и аромат её утренней женщины.
В углу комнаты, на деревянном столе, укрытом бумагами, покоился её мир – ноутбук с приоткрытой крышкой, исписанные листы, книги в беспорядке. Здесь она писала. О женском. О главном. О том, что болит и вдохновляет.
Вдруг тишину нарушил звонок.
Зазвучал Шопен – её любимый. Но в эту секунду он казался почти издевкой: сон был сладким, утро – ленивым.
Амалия со вздохом сняла повязку с глаз – нежно-розовую, как лепесток пиона. Повернулась в сторону стола, надеясь:
«Ну, ещё чуть-чуть… Ещё одна минута тишины…»
Но Шопен на этот раз был беспощаден. Мелодия, некогда любимая, теперь казалась почти зловещей.
– Господи, кто же это…
С трудом она поднялась с кровати, ступила босыми ногами на тёплый деревянный пол. На экране телефона мерцал её морской маяк – символ покоя и силы.
Дата: 13 мая. Вторник. Без пятнадцати шестю. Раннее утро, не прощающее сна.
Амалия с усталой улыбкой – и лёгким раздражением – смахнула вызов, но тут же из динамика раздался звонкий, уверенный, слишком бодрый для этого утра голос Оливии:
Ами, ты почему не отвечаешь?! Я тебе уже 15 минут трезвоню! Открывай дверь! Оливия. Кто же ещё мог ворваться в утро с такой энергией?
Ты вообще видела, сколько сейчас времени? – простонала Амалия, едва приоткрыв один глаз.
Боже, это просто противозаконно – приходить в такую рань, да ещё так бесцеремонно будить меня!
Надеюсь, у тебя очень веская причина… иначе я за себя не ручаюсь. Но Оливия продолжала всё тем же весёлым, звенящим голосом:
– Да-да-да, ты идёшь? Поторапливайся, а то будешь пить холодный кофе. Я купила нам у той пекарни под твоим окном.
– Ой, кстати, ты знала, что они открываются в пять утра?! – её голос звенел, как фарфоровая чашка на блюдце.
Амалия нехотя встала, волоча за собой шлейф недовольства, приоткрыла дверь и тут же снова завалилась в кровать
С головой – под подушку. Будто та могла защитить её от урагана по имени Оливия. Дверь распахнулась – и в квартиру ворвалась Оливия – словно ветер с улицы.
Яркая, светлая, с кофе в руках и блестящими глазами.
На ней были солнцезащитные очки, надвинутые на макушку, и волосы в небрежном пучке, будто она только что сошла с обложки журнала про утренние прогулки по Парижу.
Подруга поставила кофе на тумбочку у кровати, подошла к окну и распахнула шторы. Свет и воздух хлынули в комнату.
Она подошла к кровати и стянула подушку с лица Амалии.
Тёплый свет залил её лицо: карие глаза стали медовыми, ресницы отбрасывали длинные тени, она недовольно сморщила свой чуть вздернутый нос и надула губы.
Зачем ты издеваешься…? Шесть утра!
У меня выходной. Я собиралась проспать целый день…
Вообще-то ты обещала мне помочь, – с мягким упрёком произнесла Оливия, устремив внимательный взгляд на Амалию.
Помнишь? Мы же говорили об этом всего пару дней назад…
Оливия была молода, красива – и удивительно целеустремлённа.
Несмотря на юный возраст, она уже работала на одном из главных телеканалов страны. Редактор, сценарист, организатор – она держала под контролем хаос телевизионной кухни, ловко управляя проектами, людьми, сроками.
Мир софитов, репетиций, продюсеров, капризных звёзд и запоздалых правок – всё это не утомляло её, а вдохновляло.
Она была собрана, решительна, грациозна и быстра – как дикая пантера, легко ориентирующаяся среди акул.
С Амалией они встретились в университете.
Факультет журналистики.
Обе – первокурсницы с горящими глазами и пустыми страницами будущего. Обе – с чётким «хочу».
Они поняли друг друга сразу. Без слов.
Так начинается женская дружба – не с «привет», а с узнавания. Они были такими разными.
Но в этой разности – и была магия.
Оливия рвалась в мир кадра и прямого эфира, туда, где каждый день – вызов. Амалия же выбирала тишину.
Она писала. О сокровенном. О том, что не выкрикивают на площади и не выкладывают в сторис.
О ранах. О любви. О боли, которую носят в себе женщины – и чаще всего молча.
Её статьи читали не глазами – сердцем. Она не брала интервью. Она принимала исповеди. Женщины писали ей – тысячи, со всей страны.
О разбитых чувствах. Об изменах. О потере себя. О том, как страшно впустить кого-то снова. Амалия читала это с замиранием. И записывала – точно, бережно, от сердца.
Так формировалась её правда.
С каждым новым письмом, она понимала: лучше быть одной.
Не из гордости – из страха. Не из равнодушия – из недоверия. Мужчины, даже порядочные, не пробуждали в ней желания рисковать. Она пробовала – ходила на свидания. Но уже в первые минуты понимала: нет, не то. не мой. не стоит.
Она уходила – тихо, спокойно. Не обижая, не обещая.
Амалия любила одиночество – не как наказание, а как светлый выбор.
Ее сила – это пустынные рассветы, тихие переулки, лёгкий ветер в волосах и та самая лавочка у стены старой булочной, откуда было видно весь ритм города.
Иногда по вечерам она заходила в бар, спрятанный в колуарах – крошечное место с живой музыкой.
Там не разговаривали. Там слушали. Джаз.
И вино было не напитком, а моментом. Нотой. Дыханием. Оливия – совсем иная.
Она жила быстро. Смело.
У неё всегда были поклонники. Цветы. Сообщения в полночь. Никаких драм – только лёгкость. Она умела флиртовать, умела быть желанной, но серьёзных отношений не искала.
И не потому что боялась – потому что не спешила.
Им было хорошо вдвоём.
Разным. Цельным.
Амалия медленно перевела взгляд на подругу.
В её глазах – тишина и сомнение, знакомое Оливии до последнего полутона.
Скажи честно… – голос звучал почти шёпотом, будто боялся потревожить утро.
Я тебе правда там нужна?
Пауза…
Ты же знаешь… я не люблю все эти мероприятия.
Все эти разговоры, взгляды, громкие смехи, переодетые истины. Что я там должна делать, Оливия?
Она говорит это без упрёка.
Просто мягко. Словно просит пощадить её хрупкость.
Конечно, нужна! – возмутилась Оливия, резко обернувшись. – Ты ещё спрашиваешь?
Сегодня очень важный день, я без тебя не справлюсь. Я же говорила – наш ассистент неожиданно заболел, а у нас эфир с очень важной шишкой.
К нам прилетел сам Люк Дженсон. Из Лос-Анджелеса.
Она выдержала паузу, как будто озвучила имя президента.
Ты понимаешь? Люк. Дженсон. Голливудская суперзвезда!
Мне нужна твоя помощь, Амалия. Мы не имеем права ударить в грязь лицом. Всё должно пройти идеально. Просто идеально.
Ты будешь со мной на площадке – следить за текстами, за светом, за реквизитом.
Отведёшь его в гримёрку, пригласишь гримёра, проследишь, чтобы всё было на уровне. Передашь сценарий, подашь воду, кофе… или что там они пьют в своей Америке.
Она ходила по комнате взад-вперёд, как капитан корабля в шторм.
У нас вся студия на ушах. Персонал сократили, время – просто катастрофа, но его визит может спасти наш канал. Он – наш спасательный круг. Понимаешь? Мы тонем, и он – единственный шанс.
Вставай. Нужно собираться.
Амалия застыла на месте. Губы дрожали, голос – едва слышен:
А если я не справлюсь?.. Я никогда не общалась с такими людьми. А вдруг он грубый?
А вдруг я скажу что-то не то?.. Оливия, боже… я делаю это только потому, что безумно тебя люблю.
Оливия приблизилась, взяла её за руки и, не отводя взгляда, сказала мягко, но твёрдо:
Ты будешь его тенью. И моими руками. Потому что одна… я не смогу.
Амалия тяжело вздохнула. Всё внутри протестовало, но она понимала: выхода нет. Ни малейшего шанса избежать неизбежного.
Сделав глоток уже остывшего кофе, она поднялась и пошла собираться. Пока Оливия ругалась с кем-то по телефону, Амалия приняла быстрый душ. Времени было мало. В спешке она начала наносить лёгкий макияж – что для неё было почти подвигом. В повседневности она обходилась без косметики, но сейчас… сейчас нужно было хоть немного соответствовать моменту.
Нехотя подкрасила ресницы – подчёркивая глубину своих тёмных, бездонных глаз.
Лёгкий румянец касался её щёк сам по себе – от волнения они пылали, как наливные яблоки. Волнистые, длинные волосы она собрала красивой заколкой – той самой, что подарила Оливия на день рождения. И направилась к шкафу.
Оливия, что мне надеть? – крикнула она, открывая дверцу.
Оливия, не отрываясь от громкого разговора по телефону, просто махнула рукой в сторону угла, где на вешалке висело платье.
Амалия подчинилась. Достала платье – лёгкое, чуть выше колена, цвета томлёного молока. Оно мягко ложилось по телу, подчёркивая её изящную фигуру, а милый цветочный принт делал образ ещё более нежным и утончённым.
Она надела его, взяла любимый рюкзачок с блокнотами – туда Амалия записывала всё: случайные фразы, обрывки мыслей, черновики будущих колонок. Подошла к зеркалу, с комода взяла флакон духов, сделала пару лёгких пшиков на шею. Схватила телефон и направилась к двери.
Оливия закончила разговор – или, скорее, ссору – и подошла к ней. Глядя прямо в глаза, она провела ладонью по щеке Амалии и с какой-то трогательной мягкостью прошептала:
Спасибо. Ты красавица.
Если он сможет быть с тобой грубым – он не человек. Это просто невозможно. Ты – как цветок среди пустынного поля.
Нам пора. Пошли.
Амалия надела свои босоножки, и они вдвоём выскочили на улицу. Такси уже давно ждало у подъезда.
Дорога прошла удивительно быстро – Москва в это утро была не такой суетной.
Словно сама столица решила не мешать. Амалия сидела у окна, смотрела на родной город, и в её груди что-то сжалось от нежности.
Солнце мягко ложилось на фасады домов, играло бликами на широких проспектах.
Город пах весной – скошенной травой, свежими цветами, выпечкой и… жизнью. И вот они подъехали к нужному месту.
У главного входа уже собрались журналисты с камерами, фанаты с телефонами и плакатами, и случайные прохожие, которых привлекла суета. Кто-то стоял на цыпочках, вытягивая шею, кто-то пытался пробраться поближе, надеясь мельком увидеть звезду. Воздух звенел от ожидания – словно весь город собрался в одной точке, чтобы взглянуть на легенду с обложек.
Нам туда не пробиться, – бросила Оливия. – Через чёрный ход.
Они обошли здание, пробираясь мимо машин и закулисной техники, и скрылись за неприметной дверью, ведущей внутрь.
Там – совсем другой мир.
Шум, беготня, спешка, короткие команды. Все двигались с торопливой точностью, кто-то тащил реквизит, кто-то обсуждал план съёмки, кто-то громко переговаривался по гарнитуре. Съёмочная площадка жила на высокой скорости, будто включённая в сеть под высоким напряжением.
И именно в этот момент Амалия увидела, как Оливия меняется.
Как только они оказались внутри, её походка стала резкой, голос – деловым, движения – чёткими и командными. Это была не её близкая подруга. Это была боевая Оливия – та, кто держит эфир в своих руках и не допускает ни одной ошибки.
Он будет с минуты на минуту, – сказала она, не оборачиваясь. – Держись рядом. Ни шагу в сторону.
Амалия поспешила за ней, сжимая ремешок рюкзака. Волнение внутри нарастало, будто прибой перед штормом. Всё вокруг гудело, хлопало, торопилось. И в этом шуме она впервые по- настоящему поняла, что такое телевизионная кухня – живая, громкая, без права на паузу.
В какой-то момент, ошеломлённая общей суетой, Амалия наклонилась к Оливии и тихо прошептала ей на ухо:
А как я его узнаю?.. Ну… как пойму, что это именно тот человек, которому я должна помогать?
Оливия замерла и резко повернула голову, будто не поверила, что расслышала правильно.
Ты что, не знаешь, как выглядит Люк Дженсон?! Амалия смущённо покачала головой.
Ты же знаешь, я не смотрю фильмы… у меня даже телевизора нет.
Оливия широко раскрыла глаза, потом вдруг рассмеялась – громко, нервно, с изрядной долей отчаяния:
Господи, Амалия…
Но не успела она добавить ни слова, как в коридоре раздались резкие выкрики, зашуршали двери, нарастал шум. Амалия почувствовала, как всё вокруг затихло в напряжённом ожидании, словно воздух сам затаил дыхание.
Дверь распахнулась.
Вошли люди.
Впереди – женщина лет сорока пяти, с ярко-рыжими волосами, в строгом тёмно-синем костюме. Её лицо было остро очерчено – подбородок, скулы, взгляд. Это точно была она – менеджер. За ней следовали трое мужчин: двое тащили сумки и пакеты – судя по всему, подарки для шоу. Так часто делают зарубежные гости: привозят символические сувениры – кружку, шоколадки, шарф с логотипом любимой команды. Маленькие знаки внимания, как привет из дома.
И за ними… стоял он.
Люк.
Амалия не успела его толком разглядеть – только силуэт. Высокий. В тёмной кепке.
Плечи расслаблены, шаг уверенный. Его появление было как тень, как вспышка молнии, после которой наступает тишина.
Оливия потянула Амалию за уголок платья и, не отрывая взгляда от гостей, прошептала:
Вон он. В кепке.
Иди в гримёрку. Всё проверь ещё раз. Я сейчас их приведу. Всё началось.
Бежать было некуда. Назад дороги больше не существовало.
Амалия растерялась – её мысли метались, как птицы, пойманные в стеклянную банку.
Но несмотря на страх, несмотря на внутреннюю дрожь, она молча кивнула… и пошла. Смело, не оглядываясь. Навстречу неизвестному. Навстречу своему испытанию.
Гримёрка встретила её тишиной и запахом пудры, лака и кофе. Огромное зеркало, по периметру усыпанное лампочками, отражало пустое кресло, аккуратно разложенные кисти, пудреницы, коробочки с помадами и бутылку с водой.
Амалия подошла к столику, машинально поправила сценарий, положила рядом салфетки, проверила, чтобы ничего не выглядело неряшливо. Всё выглядело на месте, всё было готово. Почти всё.
Она посмотрела на своё отражение. Вроде бы спокойна. Вроде бы держится. Но в глубине глаз – дрожь, которую не спрячешь даже под слоем туши. Она глубоко вдохнула. Амалия вышла из гримёрки. Всё было готово: кресло, свет, вода, сценарий – она проверила это раз пять, хотя всё равно чувствовала, будто забыла что-то важное. Дверь за её спиной мягко захлопнулась, и на секунду она позволила себе выдохнуть.
Коридор был относительно тихим, и именно это её насторожило. Где-то вдалеке по рации что-то пробормотал звукорежиссёр, кто-то смеялся в монтажной, но здесь, у двери, было почти спокойно. Необычно спокойно.
Она обернулась – и неожиданно увидела мужчину, стоявшего прямо напротив.
Высокий. С чуть растрёпанными волосами. Без кепки. В обыкновенной льняной белой чуть мятой рубахе и джинсах. Он просто стоял, прислонившись к стене, и смотрел на неё с лёгкой полуулыбкой – как будто наблюдал за ней уже какое-то время.
Амалия остановилась. Слегка нахмурилась.
Простите… вы кого-то ждёте? – спросила она, вежливо, но немного официально.
Может, вам помочь найти кого-то из команды? Он чуть склонил голову набок.
А вы… случайно не Амалия? – спросил он на красивом, чистом английском с мягким американским акцентом.
Оливия сказала, что вы меня здесь встретите. Они там что-то решают с моей командой.
Амалия застыла. В глазах мелькнуло смущение. Несколько секунд – и вдруг в голове что-то щёлкнуло.
Глаза расширились. Она заметила родинку на щеке – ту самую, которую мельком видела на афише возле редакции. В памяти всплыл обрывок утреннего разговора: «Он в кепке» – но кепки больше не было.
Боже… я так давно не говорила на английском… – мелькнуло в голове. Но она собралась. Проглотила волнение. Сделала шаг вперёд.
О… Господи… – прошептала она.
Вы… Люк Дженсон?
Боюсь, да, – усмехнулся он. – Хотя обычно момент узнавания звучит чуть восторженнее.
Амалия залилась краской. Щёки загорелись не от макияжа, а от чистого, уязвимого стыда.
Простите… я просто… вы были в кепке, я…
Не волнуйтесь, – мягко перебил он. – Это даже приятно. Никаких визгов, фото на память. Почти анонимность. Мне понравилось.
Он подошёл ближе, и, не дожидаясь, пока она соберётся с мыслями, протянул руку:
Очень приятно, Амалия.
А теперь… проводишь меня в гримёрку? Я, кажется, потерялся.
Она кивнула – почти не дыша.
Развернулась. Сделала шаг вперёд. И он пошёл за ней.
Глава 2
Амалия завела его в гримёрку.
Дверь за ними тихо закрылась – и шум за её пределами будто отдалился на километры.
Всё, что до этого бурлило и кипело, теперь затихло, словно сцена замерла в ожидании. Только тишина. Живая. Почти пугающая. И двое внутри неё.
Амалия выпрямилась, словно нашла опору внутри себя, и произнесла мягко, но уверенно:
Люк, проходите. Устраивайтесь, как вам удобно. Вам не холодно? Не жарко? Давайте я включу кондиционер. Хотите музыку? Шопен? Моцарт?.. Бритни Спирс?
Он тихо засмеялся. Этот смех – не громкий, не нарочитый – был глубоким, теплым, и каким-то странно личным.
Он чуть покачал головой и, проходя вглубь комнаты, сказал:
Удивительный разброс в музыкальных вкусах.
Голос его был чарующим – с лёгкой хрипотцой, такой, что казалось, он мог бы читать списки продуктов и всё равно звучать завораживающе. Он остановился у дивана и сел, удобно откинувшись назад, глядя на неё.
Шопена я не слышал уже тысячу лет… – сказал Люк, прищурившись. – А может, вообще никогда. Давайте на ваш вкус, Мила.
Я вижу – он у вас отменный.
Он слегка улыбнулся, склонив голову.
Могу я вас так называть?
Амалия на секунду застыла.
Имя, прозвучавшее из его уст – Мила – прозвучало особенно. Тихо. Почти ласково.