Пока дышим

Алексей Кондрашов

Пока дышим

Пролог. Огонь под снегом.

Киев, 20 февраля 2014 года

Снег падал странно – словно не с неба, а поднимался от самой земли, вихрился в тяжёлом, свинцовом воздухе, застревая между обгорелыми баррикадами, пустыми пластиковыми бутылками, окровавленными бинтами и расплавленным пластиком. Всё вокруг казалось вырванным из кошмара, где время замедлилось, а реальность разорвалась по швам. День, что должен был быть обыкновенным, стал последним для сотен.

Киев молчал.

Но в этом молчании слышался срывающийся хрип тысяч глоток – усталых, изрезанных криком, пропитанных гарью, обожжённых дымом шин и слезоточивым газом. Этот хрип жил в каждом переулке, в каждом выбитом окне, среди остатков брусчатки, перемешанной с кровью.

Город не кричал – он стонал, натужно, глухо, будто сам себе не верил.

Над майданом, среди клочков сизого дыма, висел холод, сквозящий в кости. Флаги колыхались, как вырванные из рук тряпки. Люди не понимали ещё, что это только начало.

Тогда ещё казалось, что это закончится – день, два, неделя, может, месяц. Что кто-то одумается. Что взрослые мужские лица, те, кто выше, кто управляет, увидят, к чему всё идёт.

Они не увидели. Или не захотели.

А снег продолжал кружить, как пепел, как память.

И среди этого серого марева уже зарождалось то, что потом накроет собой целые поколения. Первые выстрелы, первые погибшие, первые сломанные судьбы.

Потом было всё остальное – годы, которые уже не вычеркнуть, города, которые сменят флаги, границы, что нарисуют заново.

Но всё началось здесь – под этим свинцовым небом, где снег поднимался с земли, а не падал сверху. Там, где люди верили, что ещё можно что-то остановить. Там, где Киев впервые замолчал так страшно.

И пока дышим – мы помним.

ГЛАВА 1. ИСХОД. Часть I: Тишина перед бегством.

Киев, 21 февраля 2014 года. Ночь. Межигорье

В доме, где люстры весили по тонне, а каждый ковёр стоил, как квартира на Оболони, было слишком тихо. Такой тишины Президент Украины не слышал даже в детстве – в камере, когда сидел за хулиганку. Тогда шум хотя бы был внутри. Сейчас – только снаружи, за многослойными стенами, за камерами, сигнализацией, охраной и стальными воротами.

Он сидел в кресле, старом, массивном, из вишнёвого дерева, и пил крепкий кофе, который уже давно остыл.

– Президент… – прозвучал голос охранника в рации. – Группа "Альфа" на связи. В Киеве стало опасно. Баррикады прорваны. Снайперы засекречены. Убитых… десятки.

Он не ответил и смотрел в камин, где догорал дуб. В этот вечер даже огонь казался равнодушным.

В его голове стучало только одно:

"Что пошло не так?"

Четыре года назад он был победителем. Всенародно избранный. Его встречали в Кремле с улыбками. В Европе – с холодом, но с протянутыми руками. Он стоял между мирами, как канатоходец.

Но этот канат – оказался намазан маслом. Он поскользнулся. Когда отказался подписывать ассоциацию с ЕС – как будто толкнул страну в пропасть. С него смыли маску. Его начали ненавидеть те, кто вчера хлопал.

– Может, стоит выйти к народу? – сказал советник Бобров, робко подойдя к креслу.

– К какому? – голос Президента Украины был глухим. – К тем, кто с коктейлями и цепями? К тем, кто с автоматами? Или к тем, кто уже не верит никому?

Он поднялся. Медленно, словно в нём были мешки с цементом. Подошёл к окну. Там – аллея с ледяными деревьями. Спокойствие. Красота.

"А там, в центре, горит Киев. Мой Киев."

В голове вдруг всплыл голос отца. Грубый, резкий, издалека:

– Слабость – хуже предательства.

Он дрожал. От холода ли? От страха? От стыда?

– Готовьте вертолёт. – сказал он вдруг. – Всё. Мы уходим.

– Куда, Виктор Фёдорович?

Он посмотрел в глаза. Медленно, с каким-то усталым величием.

– Куда угодно, где ещё осталась тишина.

Пока собирались охрана, архивы, личные вещи, в Киеве рушилась власть. В Верховной Раде уже звучали речи о "узурпаторе". «Народный фронт» в экстренном совещании предлагал "немедленно устранить вакуум". Олигархи переключались на новые каналы. Люди в дорогих костюмах уже переписывали лояльность.

А где-то внизу, в сыром коридоре Межигорья, слуга по имени Степан прятал портрет Президента Украины за шкаф. Не по приказу. По инстинкту.

Вертолёт поднялся в воздух в 23:58.

Никто не попрощался. Ни один министр не пришёл. Даже пресс-секретарь исчез, как вода в песке. Только пилот – бывший военный, с натянутым лицом – спросил:

– Господин Президент, вы уверены?

– Поздно быть уверенным.

И вот – чёрное небо. Под ногами – огонь. За спиной – страна, которая его проклинала. Впереди – пустота.

Часть II. Безымянные дороги.

Харьков – Донецк – Крым, февраль 2014

Мотор старой иномарки гудел ровно, как будто хотел усыпить. За окном не было ничего – только серые поля, мокрый снег, черные стволы деревьев и редкие указатели с облупившимися буквами. По ним нельзя было понять, где ты – в центре страны или на её краю. Но это уже не имело значения.

Виктор Фёдорович молчал. Пальцы сжимали подлокотник, как будто от него зависело равновесие этой машины и всей его жизни.

– Это Харьковская область, – сказал водитель, стараясь говорить спокойно. – Всё под контролем.

Президент Украины посмотрел в окно. На дороге появилась колонна с флагами – черно-красные, с крестами, со странными символами, которых он не знал. Лица – закрытые. Машины – без номеров. Они не стреляли. Но смотрели в упор, в стекло, как в прицел.

– Пусть не стреляют, – прошептал он, не зная, к кому обращается. – Пусть не стреляют в меня. Я же один из них. Я же был с ними…

– С вами никто, – сухо сказал охранник справа. Он уже не скрывал своего отчуждения.

В этом предложении был приговор.

В Харькове его ждал старый друг – мэр, с которым они вместе поднимались по ступеням партийной лестницы. Его глаза были усталыми, серыми. Они не обнимались, не пожимали рук. Только кивнули друг другу.

– Ты должен понимать, Витя, – начал он за бокалом дешёвого коньяка, – тебя здесь не держит уже никто. Люди боятся. Рада потеряна. Киев – чужой. Все смотрят на Восток. Если хочешь остаться – надо говорить не с народом, а с оружием. А у тебя его нет.

Президент Украины сидел, будто из мрамора. Только пальцы шевелились, нервно теребя край салфетки.

– Я дал клятву. Я – президент…

– Нет. Был. – отрезал мэр.

И в этот момент что-то оборвалось. Не только внутри. В государстве.

В ту ночь ему предложили вылететь в Донецк. Там были свои. Там был сын. Там, казалось, ещё дышало прошлое.

Но Донецк уже стучал другим сердцем.

Когда он приехал туда – всё было, как будто снято в другом фильме: дороги патрулировали вооружённые группы, на администрациях висели флаги ДНР, а на улицах – суровые мужчины в военной форме. У них не было эмблем. Только глаза, полные усталости и ярости.

На подъезде к отелю машину Президента Украины остановил блокпост.

– Кто в салоне? – грубо спросил один из бойцов, глядя сквозь бронестекло.

– Президент Украины, – ответил водитель автоматически.

Наступила тишина.

– Какой такой президент? – усмехнулся тот. – Тут народ теперь сам решает, кто есть кто.

Он отступил. Но в этом взгляде не было уважения. Только презрение и горькая ирония. Как к брошенному королю.

Ночью, в полумраке номера, Президент Украины записал несколько фраз в блокнот. Только для себя.

"Меня нет ни там, ни здесь. Я – фантом. Мой народ отвернулся. Мои враги улыбаются. Я стал тенью, пока другие сжигают мосты."

Он смотрел на своё отражение в оконном стекле. Лицо было чужим. Помятым, осунувшимся. И – впервые за много лет – бессильным.

Утром было принято решение: Крым. Только Крым ещё казался безопасным. Только там, в Севастополе, шептали – "Россия не бросит".

Часть III. Небо без президента.

Ростов-на-Дону, март 2014

Тишина в Ростове была другой – не мёртвой, а густой, вязкой, как топь. Она пряталась в узких коридорах гостиницы, в взглядах персонала, в тяжёлом воздухе, где пахло старым деревом, табаком и страхом.

На третьем этаже, в апартаментах с двумя спальнями и неприметными шторами цвета мокрого асфальта, Президент Украины сидел один. В руке – крепкий чай. В другой – пульт от телевизора, который он не включал уже вторые сутки.

Сначала он пытался. Щёлкал кнопки, ловил украинские каналы – и каждый раз словно получал удар:

– "Предатель сбежал!"

– "Народ победил!"

– "Партия регионов мертва!"

На экранах пылали баррикады, бегали люди с повязками, кричали в камеры. Кто-то кидал коктейль Молотова. Кто-то обнимался. Кто-то плакал от счастья.

Он выключал.

"Счастье одного – бывает только в тени горя другого."

"Сейчас – их счастье. Моё – молчит."

На следующее утро к нему приехал куратор. Неизвестный мужчина в сером пальто и тёмных очках. Без имени. Без визитки.

– Пока вам лучше не выходить. Мы обеспечим охрану, связь. Продукты будут. Прессу – по запросу. Интервью – только с согласованием.

– Я хочу обратиться к украинскому народу, – сказал Виктор, глядя ему прямо в лицо.

– К какому? – тот поднял бровь. – Там уже назначен новый и.о. президента. Вашу подпись больше никто не признаёт. Они провели голосование. У вас остались только бумажки. А у них – улица, страх и оружие.

Наступила пауза. В ней было холодно. Словно сквозняк между эпохами.

– Я – жив. Это главное, – наконец сказал Виктор. – А значит, не всё ещё кончено.

– Иногда смерть – не конец. Иногда – забвение хуже, – ответил человек в пальто. И ушёл.

В полдень Виктор записал видеозаявление.

Грим не накладывали. Лицо – бледное, синие мешки под глазами. Голос – глухой, словно из подвала.

– Я – жив. Я – законный президент Украины. Меня вынудили покинуть страну под угрозой смерти. Киев захвачен. В стране произошёл переворот. Народ Украины – стал заложником радикалов…

Он не верил себе. Каждое слово отзывалось глухим эхом. Как будто говорил не он, а кто-то за его спиной. Камера мигнула – и всё. Конец выступления. Конец эпохи.

Он вышел на балкон вечером. Сигарета в руках дрожала. Февраль уходил, март вступал с промозглой сыростью.

Внизу – старый двор. Заборы, голые деревья, кривые фонари. Небо – без цвета. Сизое, как пепел.

На скамейке сидел мальчик. Один. Ел мороженое. Под ним – лужа. На улице – +3.

"С кем ты, малыш?" – подумал Виктор Фёдорович. – "Ты ещё не знаешь, что такое Майдан. Ты не читал договоров об ассоциации. Ты просто хочешь жить. Так вот, вся моя страна – как ты. В луже. Один. Со сладкой иллюзией в руках."

Он опёрся на перила. Сердце стучало глухо.

"Они никогда меня не простят. Ни Майдан. Ни Крым. Ни бегство. Я стал символом слабости. Не человека – эпохи."

"Но разве сильным было бы – начать войну? Разве мужское – это стрелять в собственный народ?"

"Я отдал страну без крови. А теперь мне ставят в вину то, что она вся в крови."

В это же время, в Киеве, в стенах Администрации президента шло совещание. Голоса были резкими.

– Он сбежал, значит – предал!

– Надо вызывать Запад! Надо получить поддержку немедленно. Иначе придёт Восток.

– Поставки оружия, финансы, списки сторонников партии – всё должно быть зачищено.

Их речи уже не были украинскими. В них слышалась НАТОвская риторика. Европейская лексика. Слова: "влияние", "контроль", "инфраструктура", "секторальная интеграция".

А на улице стояли мальчишки. В грязных куртках. И держали флаг.

Они думали – победили.

А в Ростове, ночью, уже Бывший Президент Украины снова не спал. Он лежал на кровати, уставившись в потолок. Тишина становилась невыносимой.

Он встал, подошёл к зеркалу.

– Кто ты? – спросил себя. – Президент? Предатель? Или просто человек, который оказался слабее времени?

Он не знал ответа.

Но в ту же ночь ему позвонили.

Из Севастополя.

Сказали тихо:

– Господин Президент… народ просыпается. Он хочет обратно домой.

И в этот момент он понял:

"Меня вычеркнули из истории… но история не закончилась."

"Крым жив. Крым помнит. А значит – что-то ещё можно вернуть."

Он закрыл глаза.

И впервые за всё это время – вдохнул полной грудью.

ГЛАВА 2. КРЫМ. ВОЗВРАЩЕНИЕ. Часть I. Севастопольское дыхание.

Севастополь, 23 февраля 2014 года

Море было тяжёлым, как свинец.

Ветер дул с Херсонеса – хлестал лицо, будто бил по щеке, будил, не давал забыться. На набережной Петра Великого шелестели флаги – российские, андреевские, один советский, выцветший. Люди стояли молча, как в храме. В воздухе висел странный запах: соль, костёр, мандарины, мокрая вата, сырость и – тревога. Тревога не имела формы, но она была во всём: в скованном молчании стариков, в перекрестьях взглядов, в том, как сжимала кулаки медсестра в белом берете.

Севастополь не просто ждал. Он вспоминал.

Софья Алексеевна – бывший преподаватель истории – стояла у памятника Нахимову. В руках – вязаный платок, в глазах – десятилетия.

– Они думают, мы забыли? – прошептала она в сторону моря. – Они думают, что мы перестали быть русскими?

Рядом стоял внук – Никита, 19 лет, студент. Он никогда не был в Москве. Но умел играть на гитаре «Офицеры, россияне» и знал, как пахнет мазут на корабле.

– Бабушка, ты уверена, что Россия… примет?

Она сжала его руку.

– Она нас не бросала. Это мы были далеко. Нас затеряли на карте, но не в сердце.

В штабе Черноморского флота – телефон молчал. Но все знали: это молчание – не пауза, а выдох перед бурей.

Командующий, в форме, с тенью небритого подбородка, медленно расставлял флажки на настольной карте: Керчь, Симферополь, Евпатория. И – Севастополь. Рядом – красные стрелки, резиновая крошка, следы от сигаретного пепла.

– Мы не отдадим город. – Его голос был глух, но твёрд.

– Да кто у нас его просит? – усмехнулся майор.

– Нет. Уже требуют. С требованием уйти. Из Крыма. Как будто мы здесь гости.

На площади Нахимова народ собрался сам. Без призывов. Без смс. Без Telegram-каналов. Просто – люди вышли. Мужчины в ватниках, женщины с детьми, пенсионеры в советских фуражках, юнцы с самодельными плакатами:

«Севастополь – русский город!»

«Не забудем. Не простим!»

«Мама, я дома!»

Вышел адмирал в отставке. Выступал без микрофона, но его слышали все.

– Когда-то сюда пришли люди, чтобы отдать жизнь за Россию. И мы стоим на их костях. Кто мы будем, если предадим их память? Что мы скажем детям, если продадим свою душу за красивые евро и синие флажки с желтыми звёздами?

Толпа молчала. Не было лозунгов. Было дыхание. Синхронное. Глубокое. Общее.

А вечером на улицы вышли они.

Без опознавательных знаков. Вежливые. Молчаливые. С автоматами, но без угрозы. С взглядом, который не искал врагов, а охранял покой.

– Русские? – спросил кто-то шёпотом.

– Свои, – ответили. Без улыбки, но с теплом.

Женщины не боялись. Мужчины кивали. Кто-то принёс чай, кто-то – пирожки.

Ребёнок подошёл и спросил:

– Вы защитите?

Боец наклонился. Положил руку на плечо мальчика.

– Защищать – не значит стрелять. Защищать – это быть рядом, когда страшно.

В ту ночь в Севастополе никто не спал.

Но не от страха. От чувства, которое они забыли.

Они вспомнили, что значит – быть дома.

На рассвете море было другим.

Оно больше не было тяжёлым. Оно дышало.

Часть II. Симферополь. Город между выбором и правдой.

Симферополь, 25–26 февраля 2014 года

Город проснулся до будильников.

Асфальт ещё не прогрелся, но воздух уже гудел. Не от машин, не от ветра – от предчувствия. Люди выходили из квартир с чувством, будто что-то должно случиться сегодня. Не через час, не вечером. Сейчас. На перекрёстках. В автобусах. В самом сердце города.

На Привокзальной площади пахло печёным хлебом, сырой бумагой, снегом и тревогой. Люди переглядывались – как соседи в многоэтажке во время отключения света. И никто не говорил прямо, но все чувствовали:

– Что-то сломалось. И теперь придётся решать, кто мы такие.

У здания Верховного Совета АРК собиралась толпа.

Неорганизованная. Разная. С синими, жёлтыми, красными, белыми лентами. Кто-то держал флаг Украины, кто-то – триколор. Кто-то кричал «Слава У…!», кто-то – «Крым – Россия!». Между ними стояли люди с потухшими глазами, не держащие ничего. Только себя.

Они просто смотрели.

«Кого больше? Куда качнётся?»

«Если сейчас промолчим – потом уже будет поздно…»

Алексей – водитель маршрутки, 42 года, две дочки, зарплата на бензин – стоял в толпе. Внутри его разрывал страх: не политический – семейный.

– Ты за кого, Лёша? – спросил сосед.

– Я? За тех, кто нас не бросит.

– А кто это?

Он не ответил. Потому что впервые не знал, но чувствовал, что он с Россией.

На третьем этаже здания Совета – экстренное собрание.

Там пахло старым линолеумом, перегретым чаем, сигаретами и нерешительностью.

В креслах – чиновники, депутаты, те, кто ещё недавно ехал «по течению», а теперь – стоял у обрыва.

– Если сейчас мы выскажемся в поддержку России, – начал депутат К. – это будет начало конца. Нам предъявят. Киев уже требует доклад. Они считают нас сепаратистами.

– А если промолчим? – хрипло сказал кто-то. – Промолчим – и нас забудут. Нам не простят молчание ни здесь, ни там. Народ уже на улице.

Стук в дверь. Вошёл пожилой охранник с запиской.

– Симферополь встал. Люди требуют объяснений. Флаги порваны. Будет столкновение.

В зале повисла тишина. Историческая.

– Значит, говорим. – депутат К. встал. – Без бумаги. Без листа. Выхожу сам.

На улице было уже тесно.

Толпа гудела. Две стихии – синие и красные – сталкивались взглядами, лексикой, дыханием.

Вышел К.

Снял перчатку. Взял микрофон.

– Друзья. Братья. Мы стоим не за партии. Не за чиновников. Мы стоим за память. За правду. Мы – Крым. Мы не хотим быть ни ареной, ни мишенью, ни трофеем. Мы хотим жить. Говорить на своём языке. Молиться по-своему. И помнить своих героев.

Кто-то закричал: «Предатель!»

Другой: «С нами Россия!»

Крики сливались, как волны под штормом. Но кое-где – уже слышалась мысль.

Мысль: пора выбирать.

В тот вечер в квартире на окраине Симферополя мать-учительница и её сын – подросток с ноутбуком – сидели в тишине.

На экране – Майдан, горящие покрышки, сцена, гимн.

– Мама, а почему у нас этого нет?

Она смотрела на экран и молчала.

– Может, нам тоже надо? За свободу?

Она подошла. Закрыла крышку ноутбука.

– Свобода – это не гореть. Это не стрелять. Это – не бояться на улице. Это – не просыпаться от сирен. Ты хочешь это?

– Я хочу быть с теми, кто нас не предаст.

Она обняла его.

И в её дыхании было:

"Может, всё-таки Россия?…"

Тем временем в Севастополе формировалась колонна. Самооборона. Люди – в камуфляже, в старых бушлатах, без знаков различия. Некоторые – ветераны. Некоторые – бывшие милиционеры. Все – с усталыми глазами. Но в них появилось что-то новое.

Цель.

– В Симферополе нужно держать здание. Киев высылает представителей. И если они зайдут – будет поздно.

– Мы не война. Мы стена.

Колонна двинулась в ночь.

Встречный ветер был холодным. Но лица – горячими.

В радиоприёмнике тихо играла «Смуглянка». Старый голос шептал:

"И откуда взялась, да с муравая, да в путь дороженьку пошла…"

На рассвете 27 февраля в Симферополе проснулись под новую реальность.

Здание Совета – занято.

Охраны нет. Выстрелов – не было. Только смена флага.

На крыше – российский триколор.

И в этот момент город выдохнул.

Не от страха.

От чувства, которого не было с 1991 года.

Дом. Он вернулся. Или мы к нему.

Часть III. Народный референдум. Истина через бюллетень.

14–16 марта 2014 года

Крым дышал тишиной.

Такой особой тишиной, которая бывает в день, когда решается судьба. Не перед бурей. И не после. А в её центре.

Когда даже чайник на кухне греется медленнее. Когда никто не говорит громко. Когда весь полуостров – от Ялты до Джанкоя – живёт в состоянии внутреннего вопроса:

"А если завтра будет по-другому? Навсегда?"

Улицы Симферополя и Севастополя утром 16 марта выглядели будто из другого времени.

Люди шли на участки – семьями, с детьми, со стариками в инвалидных колясках. Не под дулами автоматов, как писали в западных газетах. А с термосами, пирожками и флажками.

Очереди были, как в советские времена – но не за дефицитом.

А за шансом.

Шансом быть услышанными впервые за 23 года.

В сельской школе под Бахчисараем, переоборудованной под участок, старик Ибрагим – крымский татарин – трясущимися пальцами заполнял бюллетень.

Внук стоял рядом.

– Дедушка, ты уверен? А как же Украина?

Старик поднял голову. Его лицо было как морщинистая карта степей.

– Украина – это власть, которая нас не слышит. Россия – это земля, которая нас не гонит.

Он поставил галочку.

– Я голосую не за Путина. Я голосую за то, чтобы мой внук знал, кто он. И чтобы его никто не учил ненавидеть русский язык.

В Севастополе на Площади Ушакова к микрофону вышла женщина в медали «Мать-героиня».

– У меня шестеро детей. Когда они ходили в украинскую школу, им говорили: “Вы – не такие, как надо. Вы – колония. Забудьте, откуда вы.”

Она сжала кулак.

– Сегодня я учу их другому. Сегодня я говорю им – мы возвращаемся. Мы не уходим. Мы возвращаемся домой.

Во дворце культуры в Ялте, где проходило голосование, к журналистам подошёл мальчик лет десяти.

– А вы откуда?

– Из Франции.

– А у вас в стране можно проголосовать, чтобы вернуться домой?

Журналист растерялся.

– Я… не знаю. У нас таких ситуаций не было.

Мальчик пожал плечами.

– А у нас – была.

В штабе самозащиты на окраине Симферополя звучало радио. Передавали явку – 87%. Потом – предварительные результаты: более 95% голосов – за воссоединение с Россией.

Один из бойцов – высокий, в старом берете ВДВ – опустился на лавку.

– Вот и всё…

– Нет, – поправил его сосед. – Вот теперь всё начинается.

И они замолчали. На улице зазвучал гимн России.

А в Кремле, вечером 18 марта, Президент России стоял на трибуне Георгиевского зала.

Он говорил не как президент. А как сын страны, у которой когда-то отрезали сердце.

– В наших сердцах Крым всегда был и остаётся неотъемлемой частью России. Эта убеждённость основывалась на правде и справедливости, а эти чувства передавались из поколения в поколение, передавались с кровью, с историей.

– Крым – это наше общее достояние, фактор стабильности в регионе. И историческая справедливость восстановлена. Россия не предаст своих.

Зал аплодировал стоя.

Но в Крыму в этот момент люди просто плакали. Не от триумфа. А от того, что наконец перестали чувствовать себя забытыми.

Вечером 18 марта в крымском селе, у телевизора, старушка Анна Фёдоровна, бывшая медсестра госпиталя времён Афгана, подняла бокал с крымским вином.