Год без тебя

– Рэн нравятся девушки.

– А-а, – глупо тяну я.

Гектор наблюдает за моей реакцией. Интересно, думаю я, какого ответа он от меня ждет. Ждет ли, что я начну задавать вопросы? Очевидно, это и тревожило Фреда, когда он спорил с Рэн вчера вечером. Он сторонится меня, поскольку думает, что для меня это может стать проблемой? Он хотел, чтобы она об этом со мной поговорила? Проверить мою реакцию, посмотреть, поддержу ли я позицию остальных?

А ведь Джой и Ханна явно на это намекали. Будь я чуть наблюдательнее, вынырни я из своих загонов хоть на секунду и спроси об этом Рэн сама, возможно, куда раньше догадалась бы, что к чему.

– Так вот почему Джой и Ханна отпускают все эти комментарии…

– Да и сама Рэн это не пресекает, – говорит Гектор, настороженно глядя на меня. – До твоего появления она никому не могла довериться, не показывала никому, кроме нас с Фредом, какая она на самом деле. Видишь ли, довольно долго все думали, что ее вообще одни парни интересуют. – Он смотрит на меня исподлобья, и до меня доходит, что он имеет в виду. – Ее репутация и так была испорчена, поэтому в прошлом году Рэн перестала скрывать правду. Я к чему – ты же и сама знаешь, как это бывает… в твоей предыдущей школе наверняка были девчонки вроде Джой и Ханны?

Да, думаю я, и мне немного тошно, нас таких было четверо.

– За такое там не дразнили, – говорю я, цепляясь за единственное свое оправдание. Дразнили за манеру одеваться, за вес, за машину, которую водишь, за вечеринки, на которые ходишь, за тех, кому нравишься, – за все, что сейчас кажется совсем не важным.

– Да, но и здесь ее не за то дразнят. Дело не в этом. Однажды она дала отпор. Им это не понравилось. Так что теперь Рэн держится особняком – она и раньше не преклонялась перед Джой и Ханной, как им того хотелось, не преклоняется и сейчас. Их это пугает, поэтому они превратили ее в свою мишень. К тому же я тогда был в немилости у Джой, и мы с Фредом поддержали Рэн. Это только еще сильнее их разозлило. Остальные девчонки ее избегают, потому что боятся попасть под раздачу.

Мне вдруг становится интересно, почему Рэн так терпелива со мной. Раньше я связывала это с тем, что она меня жалеет, потому что я новенькая и мне нужно время адаптироваться к новой школе. Хотя следовало бы уже догадаться, что она не ради меня взаперти сидит, а потому что всегда так делает. Задумавшись, я начинаю понимать, что ее пробковая доска с фотографиями в нашей комнате говорит сама за себя. На фотках только ее родители, Гектор и Фред. Когда я только приехала и у меня не было с собой ничьих фотографий, мне казалось, что это целая толпа людей. Наверное, стоило задуматься, почему Рэн не делала попыток подружить меня с кем-нибудь еще. Тогда я была благодарна, что мне не навязывали новых знакомств, но мне даже не приходило в голову, что предложить общение с кем-то помимо них троих она не хотела – да и не могла.

Гектор звучно кашляет.

– Короче, это ощутимое препятствие для великой истории любви Рэн и Фреда, согласись?

Я возвращаюсь в действительность.

– Да уж, проблемка.

– Неужели тебя не волнует, что в глазах большинства девчонок ты будешь отщепенцем, носительницей позорного клейма подружки Рэн?

– Обижаешь, – говорю я и чувствую, как где-то внутри меня снова вспыхивает старый огонек протеста. Я обещаю себе, что в этот раз найду ему применение получше.

Гектор озадаченно смотрит на меня и с улыбкой качает головой.

– Ну чего?

– Я просто пытаюсь понять, что ты такое. Ты каждый раз умудряешься меня удивить.

В ответ я цитирую его собственные слова:

– Я здесь, чтобы ты особо не расслаблялся.

Он смеется:

– Вполне возможно, Калифорния. Вполне возможно.

Мадам Монелль дует в свисток, пытаясь вернуть контроль над происходящим в спортзале. Некоторые поднимают головы и плетутся в ее сторону, но происходит это крайне медленно.

– Что ж, удачи, – говорит Гектор, пока мы идем к учительнице.

– Ты не останешься?

– На бег через препятствия? – Он смотрит на меня с оскорбленным видом, и на секунду мне кажется, что он до неприличия хорош собой. – Ты серьезно?

При виде моего выражения лица он хохочет, и отзвук его смеха долго висит в воздухе, даже после того, как он уходит.

9

Если людей в окружении Рэн можно пересчитать по пальцам одной руки, то я не хочу быть виновной в том, что она лишится одного из них. Я полна решимости вечером поговорить с Фредом.

Поскольку в общей комнате его нет, я дожидаюсь, пока мадам Джеймс спустится к себе, а потом проскальзываю в коридор парней и ищу его комнату. Она в самом хвосте; табличка с именами сразу бросается в глаза, поскольку только они мне и знакомы: Гектор Сандерсон и Фредерик Линдстрем.

Я стучу, но не жду, пока кто-нибудь отзовется. В другом конца коридора распахивается дверь, и я прошмыгиваю внутрь, прежде чем меня успевают заметить. И Гектор, и Фред здесь: Фред сидит за столом и протирает объектив фотокамеры, с виду профессиональной, Гектор сидит на полу, склонившись над чемоданом, который он резко захлопывает, когда я вхожу в комнату.

– А-а, это всего лишь ты, – говорит он и с облегчением выдыхает. Он снова открывает чемодан и начинает перебирать его содержимое. – Могла бы предупредить, что это ты. Мне теперь придется заново все пересчитывать.

Я заглядываю в чемодан – в нем аккуратно уложены как минимум пятьдесят сигаретных пачек.

– Это еще что?

– Продаю их тут, чтобы заработать неплохую сумму на карманные расходы… Думаю, ты понимаешь, как высоки наценки в нашем укромном уголке планеты. Тебе отдам по оптовой цене, интересует?

– Нет, спасибо.

– Стало быть, это дружеский визит. – Гектор потирает руки. – Какая прелесть.

Я бросаю на него убийственный взгляд.

– Я вообще-то с Фредом поговорить пришла.

Услышав свое имя, Фред удивленно оборачивается на меня, и моя уверенность тут же начинает таять.

– У тебя найдется минутка? – добавляю я, обращаясь непосредственно к нему.

– Э-э… – Вид у Фреда нервный, словно он не ожидал, что я и вправду заявлюсь к нему выяснять отношения.

Гектор вскакивает с пола, пинком отправляет чемодан под стол и с лукавым видом шагает ко мне – к выходу.

– Что ж, тогда я, пожалуй, самоустранюсь. Постарайся не задерживаться. Тебе вообще-то нельзя на сторону парней, Калифорния. Что, если тебя здесь засекут?

Я закатываю глаза, когда он проходит мимо меня и покидает комнату с невероятно самодовольным видом.

– Ну и? – спрашивает Фред, когда мы остаемся одни. Рядом больше никого, и в его голосе звенит напряжение. Он присоединяет объектив к камере, аккуратно кладет ее на стол и, крутанувшись в кресле, разворачивается ко мне лицом. Он не предлагает мне сесть, и я вынуждена маяться между кучками грязных вещей и стопками книг.

– Я просто, гм, хотела кое-что прояснить. – Я внезапно жалею, что заранее не продумала разговор. Я решила, что если смогу убедить его, что не хочу никому усложнять жизнь или отнимать у него Рэн, то все наладится, но теперь понимаю: он не намерен облегчать мне задачу. Прочищаю горло и подбираю слова так, чтобы они звучали искренне:

– У меня нет цели портить отношения между вами троими, и я понимаю, что мое появление здесь каким-то образом нарушило в них баланс.

Фред хлопает глазами.

– Ты пришла сюда, чтобы именно это сказать?

Я невольно ощетиниваюсь.

– Честно говоря, я не знаю, что сказать. Не понимаю, что случилось. Я тебя чем-то обидела? Тебя вполне устраивало общение со мной, когда я только приехала, но теперь… – Говоря «устраивало», я понимаю, что это не совсем правда. Он никогда не относился ко мне с той же теплотой, что Рэн и Гектор, но хотя бы мирился с моим присутствием.

– Мы с Рэн должны были тебе экскурсию устроить – и все. Я не ожидал, что ты захочешь в нашу компанию. – Фред замолкает, видимо, подбирая следующие слова: – Знаешь, как ребята из других школ называют нашу на соревнованиях?

Я мотаю головой.

Он откидывается на спинку кресла и скрещивает руки на груди.

– «Безнадегой» – школой для пропащих.

– В каком смысле?

– Как думаешь, почему тебя приняли сюда после начала учебного года без экзаменов и предварительного собеседования? Наш директор известен тем, что любит подбирать горемык.

Он не лжет. Я ни разу не задавалась вопросом, каким образом маме удалось выбить здесь местечко, когда я отказалась возвращаться в школу в новом семестре. Она только сказала, что здешний директор – один из клиентов моего отчима Майка и что она слышала про эту школу много хорошего. Школа на горе вместо жизни на дне – как-то так она выразилась. Новое место, где меня не будет донимать прошлое. Место, где у меня появится шанс начать сначала. Мама в это верила – я видела по ее глазам, и, пожалуй, часть меня тоже хотела в это верить. По крайней мере, ей удалось заглушить ту часть, которая была против этой затеи.

Теперь-то понятно, почему я здесь. «Безнадега» – школа для пропащих. Так и вижу рекламную брошюру. Последняя надежда для безнадежных случаев.

Не сводя с Фреда глаз, я набираю в грудь воздух и осознаю, что Гектор был не прав; причина враждебности Фреда не в том, что Рэн стала проводить с ним меньше времени. Проблема в том, кого именно она выбрала ему на замену, – проблема во мне.

– Нам еще до твоего приезда говорили, что с тобой все сложно, – он первым нарушает тягостное молчание.

Нам говорили, что с тобой все сложно. Эти слова крутятся у меня в голове.

– Что именно сложно? – вяло уточняю я.

– Директор не вдавался в подробности, но все довольно очевидно. У тебя клаустрофобия, ты нервничаешь, когда вокруг люди, и большую часть времени у тебя такой несчастный вид, что я не понимаю, как тебе вообще учеба дается.

– Как-то же дается, – говорю я, и упрямство в моем голосе в очередной раз изумляет меня саму.

– Дается потому, что ты обрела поддержку в лице моих друзей, – заявляет Фред, и я отчетливо слышу нотку ревности в его тоне.

Я перевожу взгляд на пробковую доску Фреда над письменным столом. Как и у Рэн, она забита фото, которые вылезают за края. Снимки занимают почти всю стену – это коллекция фотосвидетельств их жизни здесь. Их жизни до меня. В центре фото большого формата Рэн – она смеется. Фотография зернистая и матовая, будто из другой эпохи, когда не было цифровых камер, от которых у всех красные глаза и бледная кожа.

– Я не сделала тебе ничего плохого, Фред, – говорю я. – Ты не дал мне даже шанса.

– В детстве мама описывала людей вроде тебя одной старой поговоркой, – произносит он, будто не слыша меня. – En ulv i fårakläder.

Я нервно сглатываю.

– Как она переводится?

– Волк в овечьей шкуре.

Я с усилием делаю вдох.

– И ты считаешь меня волком?

– Я думаю, ты что-то скрываешь. Есть в тебе то, что остальные просто отказываются видеть.

– Фред… – Я судорожно пытаюсь придумать, что сказать в собственную защиту.

– Ладно, Кара, – обрывает он меня. – Я дам тебе шанс. Но сначала ответь на один вопрос: почему ты здесь?

– Ну, это школа, разве нет?

Фред качает головой и выжидающе смотрит на меня, надеясь услышать правду. Он все-таки задал вопрос, которого до сей поры мне чудом удавалось избегать.

Я отступаю к двери.

– Прости, Кара, – говорит он, и теперь его голос звучит куда увереннее. – Дело не в том, что ты мне не нравишься. Мы друг друга и не знаем толком. Но, понимаешь ли, пока ты не начнешь говорить правду, я буду против твоего общения с моими друзьями. Потому что просто не могу тебе доверять.

10

До конца вечера я не произношу ни слова, только лежу, уставившись в пустую стену над кроватью, и нахожу в этом занятии отупляющее умиротворение. В голове крутятся слова Фреда.

Волк в овечьей шкуре.

Как Фред успел составить обо мне такое мнение? Неужели он прав? Неужели я правда такая?

Убедившись, что Рэн уснула, я на цыпочках выхожу из спальни и крадусь к телефонной будке. В общей комнате никого – впрочем, неудивительно, ведь уже давно за полночь. Сомневаюсь, что мне можно сюда в такой поздний час, но отбрасываю эту мысль; я и так уже нарушила сегодня несколько правил, и ничего не случилось – как бы там ни было, я не могу не позвонить.

Я снимаю трубку и вбиваю номер телефонной карты Гектора. Следуя инструкциям, я набираю номер Джи. Слышу ее автоответчик: Привет! Это Джи. Меня тут нет – это и так понятно, но вы знаете, что делать… Гудок.

Я выдыхаю. И в этот раз не вешаю трубку.

На протяжении долгой паузы ее мобильный оператор записывает тишину. А затем я произношу слова, но так тихо, что она вряд ли сумела бы их разобрать, даже если бы смогла прослушать сообщение. «Но я не знаю, Джи. Не знаю, что мне делать здесь без тебя. Я больше ничего не понимаю».

А потом я вешаю трубку. Что я наделала? Никогда прежде я не оставляла ей сообщений. Ни разу. Руки взлетают к щекам – но слез так и нет. Я вжимаю ладони в прозрачные стенки телефонной будки, испытывая дурацкую потребность разбить что-нибудь, как это делают в фильмах. Да, это глупо, но есть ощущение, что героям это как-то помогает.

Я смотрю на свои дрожащие ладони. На телефонной карте – заурядный солнечный пейзаж, который наводит меня на мысли о Калифорнии. На секунду меня накрывает такой ужасной ностальгией, что, кажется, я вот-вот лишусь чувств. И внезапно мне хочется обратно, туда, где можно было сидеть у себя в комнате в родительском доме, спрятав огромную черную дыру в сердце от тех, кто пытается понять, что я такое.

Я снова снимаю трубку.

– Алло, – бодро отвечает мамин голос. Где-то на фоне слышен детский смех. Я представляю, как она гуляет с близнецами в нашем районном парке, – одетая с иголочки, в огромных темных очках, как у кинозвезд, болтает с другими матерями, и в ее речи звучит искусственный американский акцент.

– Мам, это я.

– Кара, это ты? – кричит она в ответ. – Говори громче, я едва тебя слышу. Я ждала твоего звонка; уже почти две недели прошло.

– Мам, мне надо домой, – я говорю все так же тихо.

– Тебе пока нельзя домой. Я говорила с твоим комендантом, она сказала, что ты уже хорошо освоилась.

Ага, конечно. Как же это для нее типично: цепляться за приукрашенную версию правды, не желая принять реальность. Во мне поднимается раздражение – зачем я вообще ей позвонила?

– Кажется, тебе уже немного лучше, дорогая, – продолжает мама. – Хорошо, что ты отсюда уехала.

– Почему это? – холодно интересуюсь я, глядя на кнопки телефона. – Никто же не знает, что я здесь.

– Я о том, что, ну… тебе следовало побыть вдали от всего этого.

– Я не могу быть вдали от всего этого, – шиплю я. Что за идиотизм. Неужели она думает, что с моим отъездом на другой конец света все проблемы решатся сами собой?

Я слышу, как мама сопит в трубку. Вдох. Выдох. Вдох. Через несколько секунд она решает, что уже можно продолжить:

– Я к тому, что побыть в окружении новых людей – это хорошо.

– Я не хочу быть в окружении новых людей…

– Я знаю, что не хочешь, Кара. – Ее тон внезапно меняется на резкий, деловитый. – Но тебе лучше там с ними, чем здесь…

– Мама! – обрываю я ее. В груди закипает знакомое чувство: возмущение. – Ничего не изменилось. Мне не полегчало волшебным образом. Того, что случилось, никак не исправить.

И затем, прежде чем я успеваю среагировать, из меня выплескиваются слова – сбивающие с ног, сокрушающие все на своем пути слова, запрятанные в такой глубине души, что произносить их по-настоящему больно:

– Это все еще моя вина.

Тишина поначалу до того всепоглощающая, что я задаюсь вопросом, услышу ли вообще когда-нибудь хоть что-то. А потом мама тихо произносит:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Булочка с шоколадом (фр.). – Здесь и далее: примеч. пер.

2

Международный бакалавриат (International Baccalaureate, IB) – универсальная школьная программа, которая преподается в школах 125 стран мира и поддерживается частным образовательным фондом, основанным в Швейцарии в 1968 году. Обучение ведется на английском, французском или испанском языке.