Год без тебя

– Да ладно. Хотела бы я бегло говорить на иностранном языке.

– Ну, ходят слухи, что ты чуть ли не отличница. Думаю, полно других предметов, в которых ты хороша.

– Это где ты такое услышал? – напрягшись, резко переспрашиваю я. Это правда, были времена, когда я училась на отлично. Еще до аварии, до того, как я забила на школу. Конечно, после случившегося я продолжала учиться и дома. Более того, я стала учиться усерднее, стала одержима учебой – целью были не хорошие оценки, а выживание. Но которую меня Гектор имеет в виду – до или после? Сам факт того, что ему известна эта маленькая деталь, меня беспокоит – что же еще он может знать?

Он поднимает руки вверх в примирительном жесте.

– Я видел твою домашку по математике. У тебя пятерка. Поздравляю.

Немного расслабившись, я откидываюсь обратно на спинку стула.

– Оценки уже сказали?

– Нет, я просто люблю заранее знать, какую реакцию мне нужно изобразить, когда на парту положат лист с отметкой.

– Но так ведь нельзя.

– Опять ты со своими правилами! Не переживай, уверен, мадам Дрейпер в курсе, что я подсматриваю оценки. Она даже перестала ящик письменного стола запирать, чтобы мне больше не приходилось его взламывать. Очень мило с ее стороны.

– Вы точно сыграть не хотите? – окликает нас с террасы Рэн. На миг я успела забыть, что они тоже здесь.

Он искоса смотрит на меня.

– Ты иди, а мне и тут норм, – отрывисто бросаю я.

– Нет, спасибо, – отзывается Гектор, а потом поворачивается ко мне и прищуривается. – Что-то не так?

Мне хочется сказать, что все не так! Что они притягивают меня, а мне следовало бы держаться подальше. Все не так, потому что я впервые за год не чувствую, будто тону.

Но ограничиваюсь другим объяснением:

– Я не могу понять, почему все вы так со мной возитесь. Это как-то… странно.

– Не знаю, как заведено там, откуда ты приехала, Кара, – кажется, Гектор впервые называет меня по имени, – но здесь нормально быть любезными с новеньким. Точнее, у нас за любезность отвечают Фред и Рэн. Я стараюсь особо не вмешиваться.

Я вопросительно смотрю на него.

– А за что же тогда ты отвечаешь?

– За то, чтобы ты тут особо не расслаблялась.

При виде моего лица он смеется, и этому тихому мелодичному звуку удается прорвать темную пелену неба, нависающего над нами.

7

На следующее утро я просыпаюсь с единственной мыслью в голове.

Джи.

Я тихо слезаю с кровати и крадусь по безлюдному коридору в общую комнату, впервые отважившись туда зайти. Несмотря на слишком ранний час – нормальные люди в это время спят, – телефонная будка занята. Хотя, увидев ее, я понимаю, что от будки здесь одно название. Это не кабинка, а просто навес из тонированного стекла, который создает иллюзию приватности для звонящего. Содержание беседы никак не скроешь. Впрочем, это не важно, поскольку те слова, что я услышала, были произнесены на стремительном испанском. И все же Гектор, увидев меня, быстро вешает трубку.

– Я не хотела тебе мешать, – говорю я, обдумывая, как бы улизнуть отсюда. Я чувствую, что в этом телефонном разговоре в такую рань есть что-то, о чем мне знать не следует. Я и сама не хочу, чтобы он узнал о моем звонке.

Гектор выходит на свет. На нем темно-синий спортивный костюм, под глазами залегли сизые круги. Он взмахивает в сторону телефонной будки.

– Она в твоем распоряжении; я всё.

– Как знаешь, – говорю я, ожидая, что он сейчас уйдет. Но он вместо этого подходит к эркерному окну и усаживается на подоконник, заваленный бело-синими полосатыми подушками.

– Ой, ты хочешь, чтобы я ушел?

Да, мысленно отвечаю я. Тебе нельзя быть свидетелем того, что я сейчас буду делать. Если ты увидишь, как я набираю номер, а потом молчу в трубку, то решишь, что я чокнутая.

– Я сейчас поняла, что тут, видимо, нужна телефонная карточка или что-то такое, поэтому позвоню в другой раз.

Гектор вытаскивает карту из кармана.

– Вот. Держи мою.

Я мотаю головой.

– Ой, нет, звонить в Штаты, наверное, очень дорого, но спасибо, что предложил.

– Эта как раз для международных звонков, так что не парься, – говорит он, настойчиво протягивая мне карту. Поколебавшись, я беру ее. – Кому ты вообще в такое время звонить собралась?

– Могу задать тебе тот же вопрос, – заявляю я, принимая воинственный вид. Пожалуй, даже слишком воинственный.

– Я просто болтал с младшей сестрой, – отвечает он. – В это время ее проще всего застать.

Моя напускная воинственность ослабевает. И правда, ничего подозрительного в этом нет; я чувствую себя идиоткой из-за того, что спроецировала на него свои домыслы.

– Я уточнил только из-за разницы во времени, – поясняет он. – Разве там, откуда ты приехала, сейчас не глубокая ночь?

В целом, он почти прав. В Сан-Франциско сейчас должно быть около одиннадцати часов вечера. Но я не могу признаться ему, что не собиралась звонить домой, как он, видимо, подумал.

– Ты прав, – говорю я, осознавая, что он своими же словами открыл мне путь к отступлению. – Не знаю, о чем я думала. Из-за джетлага все еще туго соображаю.

– Ну, тогда в другой раз, – говорит Гектор. – Оставь карточку себе, пока свою не заведешь; у меня их две. – Он поднимает руки к потолку и, прогнувшись назад, грациозно потягивается. Я на миг задумываюсь, заденет ли он кончиками пальцев потолок. Они с Фредом, кажется, самые высокие парни в школе. Но если в случае с Фредом рост подразумевает длинные руки и плохую координацию, то Гектор выглядит вполне органично. Он оправляется, и это представление начинает казаться мне нарочным. Проследив за моим взглядом, он осматривает себя и улыбается.

– Ладно. Пора нарядиться в форму.

Я отвожу глаза, устыдившись, что он заметил, как я пялюсь.

– Ты этому как будто рад.

В глазах его вспыхивает огонек.

– Ну так, Калифорния, где еще бы тебе достался такой сексуальный прикид?

Вот так, всего миг – и маска невозмутимости, слетевшая с него на секунду, тут же возвращается назад.

На истории Гектор сидит напротив меня. Сейчас, как и за завтраком, и за обедом, когда он присоединялся к нам с Рэн, я стараюсь не смотреть на него, но мыслями постоянно возвращаюсь к нашему утреннему столкновению. Если я буду звонить по утрам, придется вести себя бдительнее. Сожалея о том, что сдала мобильный, я едва замечаю, что все в классе повернулись и смотрят на меня. Мне задали вопрос – впервые с тех пор, как я сюда приехала.

– Кара? – торопит меня с ответом месье Това, наш учитель.

У меня вспыхивают щеки при виде того, как разочарование омрачает его лицо, в голове проносятся миллионы вариантов извинений. А ведь я собиралась не отсвечивать, ну-ну.

Джой поднимает руку. Она отвечает на вопрос, глядя на меня в упор с ужасно самодовольным видом. Я не отвожу глаза и отмечаю про себя, что она симпатичнее, чем мне казалось. Глаза у нее темно-карие, черные волосы блестят на свету. Ее верная подружка Ханна сидит рядом с такой же приторно-скромной улыбочкой. Ханна явно подражает укладке Джой: у нее волосы светлее, но такие же прямые. Их состояние оставляет желать лучшего – кое-кто явно переусердствовал с утюжком.

Они бесят меня сильнее, чем я ожидала, раздражение наполняет все мое тело и зловеще бурлит под кожей. Интересно, почему? Но потом до меня доходит: я раскусила их еще при первой нашей встрече, потому что в Штатах была такой же. Я была умнее, популярнее, я была той, кому подражали. Той, к кому, относились с уважением, по крайней мере мне так казалось. Теперь же, когда я в числе тех, кто не хочет чужого внимания, я вижу, как это убого. Меня не уважали – меня боялись. Боялись, что я уличу их в чем-то тупом или стремном, по нашему мнению («мы» – это я и мои ближайшие подружки: Джи, Поппи и Леннон).

Противно признавать, но мне даже нравилось определять, что круто в нашей параллели, а что нет. Часть меня хочет предупредить этих двоих, что подобное влияние – очень хрупкая штука. Перейдешь черту – и конец. Так было и со мной. Этот урок я усвоила, когда никто из друзей не пришел навестить меня в больнице. Они сослались на родителей, якобы те думают, что я недостаточно окрепла для визитов., но я-то понимала, в чем дело. Им больше не хотелось иметь со мной ничего общего. Они не знали, как общаться со мной после моего поступка, винили меня во всем. В том, что тогда я ушла с вечеринки.

И в том, что случилось после этого.

На большой перемене Рэн задержалась в классе, чтобы обсудить с месье Това домашнее задание. Я дожидаюсь ее за дверью, вжимаясь в стену.

– Иди сюда, Калифорния, – говорит Гектор и зовет меня за собой в противоположную сторону, выдергивая из толпы людей, направляющихся в оранжерею.

– Я просто хотела тут подождать… – вяло начинаю я.

Он бросает на меня понимающий взгляд.

– Рэн может час там проторчать.

Он открывает дверь в пустой класс, и я нехотя следую за ним только ради того, чтобы скрыться от толпы. В классе есть запасный выход, который ведет в незнакомый для меня коридор. Мы минуем еще два класса, чей-то кабинет, затем маленькую гостиную, которая кажется здесь очень неуместной. Гектор толкает деревянную панель, та распахивается от прикосновения, и мы выходим в оранжерею.

Я оборачиваюсь и вижу, как он закрывает за собой дверь, с этой стороны она похожа на книжный шкаф.

– Откуда…

– Тебе, Калифорния, кажется, что год – это долгий срок. Но не забывай, я провел здесь четыре.

Я осматриваюсь и замечаю, что оранжерея выглядит по-другому. Мы срезали путь и оказались здесь раньше остальных. Четыре больших стола в дальнем конце, за которыми обычно занимаются, накрыты белоснежными скатертями. Работники кухни разносят горы эклеров для предстоящего чаепития.

– Рэн говорит, ты до сих пор не попробовала эти лакомства.

– Я… – Я пытаюсь придумать убедительную отмазку.

– Только не говори, – он чудовищно изображает американский акцент, – что углеводы – это орудие дьявола.

Я возмущенно смотрю на него.

– Ты ведь говоришь это, чтобы на реакцию посмотреть?

– Иди за мной, хочу тебя кое с кем познакомить, – он с улыбкой манит меня к столу у выхода во двор, на котором дородная рыжеволосая женщина в фартуке с эмблемой школы складывает бумажные салфетки.

Гектор откашливается.

– Мэри, позвольте представить вам Кару. Она прибыла к нам с визитом из США.

Эта женщина, Мэри, похоже, немного напугана его внезапным появлением.

– О, привет, дорогой, я не слышала, как ты вошел. И добро пожаловать, Кара. Ты из Америки? – По ее лицу пробегает тень презрения. – Ай, ладно, не тебя же в этом винить.

Гектор прыскает, а Мэри вручает нам обоим по тарелке. И снова переключает внимание на него.

– Ты голоден?

– Я всегда голоден, когда вы на выпечке, – говорит он.

– Ваши чары на меня не действуют, мистер Сандерсон, и вам это хорошо известно, – говорит она, протягивая ему еще один эклер.

Мой смех быстро сменяется раздражением, когда у другого конца нашего стола возникают Джой и Ханна. Их голоса громче общего шума, который заполняет оранжерею, – не сомневаюсь, что так и задумано.

– Видимо, она думает, что если вешаться на него, то в конце концов он в нее влюбится, – произносит Джой. – Смотреть противно. Серьезно, ну что в ней такого…

– Она, наверное, поэтому так много с Рэн и тусуется, – добавляет Ханна. – Они же везде вместе. Как будто из-за этого она ему больше понравится. Неужели ей больше не с кем дружить?

– А может, она просто не хочет? – говорит Джой. – Как-то стремно, что она все время торчит в спальне после занятий, тебе не кажется? Я к тому, что они с Рэн тупо запираются вдвоем каждый вечер.

Они обмениваются ехидными взглядами, отчего я просто закипаю и на секунду задумываюсь, не ответить ли им. Я кошусь на Гектора – интересно, услышал ли он их, – но тот все еще болтает с Мэри. Он поворачивается ко мне, а затем его взгляд соскальзывает к другому концу стола. Наверное, он замечает что-то в выражении моего лица, потому что делает шаг к выходу из оранжереи – с тарелкой в руке, на которой уже четыре эклера.

– Мы выйдем с ними, – сообщает он Мэри.

– Просто занеси потом тарелки на кухню, ладно, дорогой? – Она отворачивается, не дожидаясь ответа.

Гектор ведет меня во двор, туда, где в каменные арочные ниши вделаны несколько лавок. Он садится на самую дальнюю от входа, полускрытую зарослями плюща, и кладет свою добычу между нами.

– Эти двое там всякое прекрасное болтали, да?

Вместо того чтобы пересказать ему их разговор, я спрашиваю:

– Как ты вообще умудрился отношения с Ханной завести?

– Понимаешь, в том-то и проблема. До отношений дело так и не дошло…

– Вау, – я останавливаю его жестом.

– Не суди меня строго, – говорит он, внезапно посерьезнев. – Момент тогда был… скажем так, это был не лучший период в моей жизни. – На секунду взгляд его уплывает в никуда, а затем Гектор протягивает мне тарелку с эклерами. – Ты обязана их попробовать. Мэри – просто гений, поверь мне.

Я беру пирожное, подавляя желание пристать к нему с расспросами.

– А что это за прикол был там, с Мэри?

Он выразительно закатывает глаза.

– Ну что я еще сделал не так?

– Ничего. Просто… тебя реально бесят Штаты, да?

Гектор награждает меня взглядом утомленного человека.

– Вообще не бесят. Более того, у меня там родственники.

– Тогда к чему все эти шуточки?

Он прищуривается.

– Потому что это задевает тебя.

– И тебе это нравится?

– Конечно, – отвечает он. – Нравится, а еще в этот раз у меня была благодарная аудитория. У Мэри период антиамериканских настроений. Она верит в теории заговоров. Последняя, которой она увлеклась, гласит, что американцы потопили «Титаник», чтобы британцы не прославились умением строить более крепкие пароходы, чем они.

– Ты же шутишь? – спрашиваю я сквозь смех.

– Нет. С этой женщиной не до шуток – она пекла для королевы Англии. К тому же я согласен с Мэри: это вполне возможно.

Гектор смотрит на меня с каким-то странным, чуть ли не торжествующим видом.

Я оглядываю себя, пытаясь понять, в чем дело.

– Ну чего?

– Ты поняла, что только что произошло? Ты рассмеялась – и не пыталась это скрыть.

– Неправда, – торопливо возражаю я.

– Тебя никто не критикует, Калифорния. Это просто констатация факта.

Занавес из плюща шелестит – это Рэн отводит его в сторону.

– Вот вы где, – радостно говорит она и, отпихнув Гектора, усаживается между нами. Он предлагает ей эклеры и начинает пересказывать новую теорию заговора, которой увлечена Мэри.

Я отстраняюсь и пытаюсь понять, почему вдруг так расслабилась рядом с Гектором. Эту мысль быстро сменяет другая: разве мне запрещено смеяться?

Нужно держать с ними дистанцию. Но есть ощущение, что в этой школе такое невозможно; слишком много людей в закрытом пространстве. Я не могу сбежать домой после занятий, потому что на этот семестр мой дом здесь. И, если уж быть откровенной, мне нужны союзники, пока по коридорам разгуливают люди вроде Джой и Ханны.

Дома даже в самый тяжелый период рядом были близнецы. Не то чтобы мои трехлетние братья служили большим утешением, но, будучи малышами, они хотя бы не возненавидели меня за то, что произошло. А еще там была моя мама, которая, несмотря на все свои недостатки, по-прежнему верила в меня. Да, она по-своему справлялась с последствиями трагедии – притворялась, что ничего не случилось. Но в конце концов, нехотя, по просьбе отчима мама все же обзвонила всех психологов и группы поддержки в штате Калифорния. Мне кажется, это все же говорит о помощи – пусть странной и отрешенной, вида «я-сама-не-могу-с-тобой-это-обсуждать» и «мы-обратимся-к-врачам-если-сеансы-будут-анонимные-и-никто-не-узнает-что-моя-дочь-съехала-с-катушек».

Сквозь стеклянную стену оранжереи мне отсюда видно Джой и Ханну, сидящих с двумя незнакомыми мне девушками. Меня осеняет – необязательно ведь открывать свое сердце Рэн, Гектору и Фреду. Им не нужно знать все.

Стоит мне подумать о Фреде, как я натыкаюсь на него взглядом. Как и за обедом, он сидит с компанией парней за столом у окна. Когда в беседе Рэн и Гектора наступает пауза, я спрашиваю, кто это с ним.

Гектор отводит ветви плюща и вглядывается в окно.

– Пацаны из баскетбольной команды. – Он очень странно произносит эту фразу, а еще я понимаю, что он избегает моего взгляда.

– Он часто с ними тусуется?

– Ага, – бодрым голосом отвечает Рэн. – Иногда с нами, иногда с ними. Это нормально.

Гектор и Рэн переглядываются. Я делаю вид, что не замечаю этого. Становится понятно, что присутствие Фреда там, а не здесь совсем не нормально.

8

Фред не подходит близко и не садится с нами за обедом и на следующий день. За всю неделю я почти не видела его, несмотря на то что Гектор и Рэн не прекращают попыток втянуть меня в свои развлечения: уговаривают потусоваться с ними в общей комнате после домашки, заставляют выходить с ними на прогулки к качелям перед закатом. Всякий раз, когда мы оказываемся там, где присутствует Фред, он находит повод смыться.

В субботу я просыпаюсь и вижу на подоконнике снаружи толстый слой снега. Погода портится, окрестности стремительно окрашиваются в белый, и мы решаем остаться в школе до конца выходных. Мы вынуждены развлекаться просмотром мерцающего телевизора, который стоит в углу общей комнаты. Включают его редко, а когда он работает, из смотрибельного есть только американские криминальные драмы с французским дубляжом. В другом углу высится внушительная башня из коробок с настольными играми и пазлами – они действительно пользуются популярностью. Некоторые ученики, режутся в карты, на столе лежат стопки старых журналов. Телефона нет, в город не сбежать, и я начинаю от скуки лезть на стенку. Это я-то, человек, который девять месяцев почти не выходил из дома.

На вторую неделю моего пребывания здесь французский триколор в столовой сменили мексиканские флаги. Чем дальше, тем сложнее учеба, вкалывать приходится больше, и масштаб нагрузки становится ясен. С каждым днем мы все дольше задерживаемся в оранжерее по вечерам, как и все наши одногодки. Учителя заваливают нас домашкой, и на смену вылазкам в город приходят бесчисленные листы с задачами по математике, эссе по английскому и истории, бесконечные столбцы французских слов, которые надо заучить. Я ныряю во все это с головой, радуясь тому, что появился реальный повод спрятаться за книгами. Ссылаясь на то, что домашки стало много, я торчу в оранжерее даже дольше, чем Рэн и Гектор, хотя на самом деле просто стараюсь выкроить немного времени, чтобы побыть в одиночестве и тишине.

В один из вечеров я позже всех поднимаюсь по винтовой лестнице на шестой этаж, в наше крыло – к счастью, вокруг ни души. Одышки почти нет, да и ноги уже привыкли проделывать этот путь. Но ближе к финишу с лестничной площадки верхнего этажа до меня доносятся обрывки бурного спора, и я притормаживаю. Спорят шепотом, но эмоционально – и эти голоса мне знакомы. Я мнусь в тени под лестницей, однако разговор Фреда и Рэн все равно долетает до меня.

Фред рассержен.

– …ты поговоришь с ней, Рэн? Нам стоит узнать, в чем там дело, неужели ты не согласна?

– Это ничего не изменит, – шипит она в ответ.

– Ты этого не знаешь! Ты понятия не имеешь, изменит это что-то или нет.

– Ты раздуваешь проблему из ничего, Фред. Гектор передал мне твои слова, мы оба считаем, что ты несешь бред.

– Значит, вам с Гектором плевать на мое мнение, – говорит Фред, и я слышу, как злость в его голосе превращается в обиду. – Видимо, не имеет значения, сколько мы дружим, да? Между прочим, куда дольше, чем…

Хлопает дверь, и я слышу шорох чьих-то шагов на лестничной площадке надо мной.

Рэн откашливается.

– С меня хватит разговоров об этом, Фред, – говорит она, и в ее речи непривычно отчетливо звучит французский акцент. – Я иду спать.

Я выжидаю еще пять минут, вслушиваясь, точно ли они ушли, а затем преодолеваю последний лестничный пролет на пути к спальням. Я прохожу его куда медленнее, чем предыдущие пять. Кажется, я наконец-то начинаю понимать, что происходит. Единственное отличие их нынешней жизни от прежней – мое присутствие. Значит, враждебность Фреда должна быть направлена именно на меня, так ведь? Осознавать это неприятно, ведь я изо всех сил старалась избежать подобной ситуации, разве нет? Меньше всего мне хочется разрушить их дружбу, которая, как собирался сказать Фред, существует куда дольше, чем я нахожусь здесь.

Когда я захожу в комнату, Рэн в пижаме сидит на полу и со свирепым видом перебирает свои вещи и раскладывает их по кучкам.

– Пойду отнесу это в прачечную, – говорит она; в ее голосе все еще звенит недовольство. – Что-нибудь твое захватить?

Я сгребаю форму со спинки стула и бросаю в кучу белья для стирки.

– Все хорошо?

– Нормально, – отзывается Рэн, но по ее голосу так не скажешь. – Что у меня может быть нехорошо?

– У тебя просто вид расстроенный, вот и все, – говорю я, а потом с опаской добавляю: – Это как-то связано с Фредом? Что-то его давно не видно.

– Все нормально, Кара, – отвечает она с нехарактерным для нее раздражением. – Фред и Гектор слегка поссорились. Типичные пацанские разборки, да еще и Фред заупрямился, как баран. Рано или поздно он перебесится – просто надо подождать, и все.

Крепко задумавшись, я забираюсь в кровать. Рэн, конечно, врет. Она не знает, что я слышала ее ссору с Фредом.

– Из-за чего они поссорились? – невинно интересуюсь я.

– Из-за ерунды, – говорит она и зевает, как мне кажется, наигранно. – Я так устала. Ты не против, если мы пораньше свет выключим?

– Нет, конечно, – отвечаю я и решаю, что завтра попробую зайти с другой стороны. Пожалуй, Гектор расколется быстрее, чем Рэн. По крайней мере, на него не страшно надавить. Со мной он проделывает это постоянно. Настало время вернуть должок.

Я улучаю момент во время физры, когда мы все вместе строим импровизированную полосу препятствий в спортзале. Всю неделю шли такие снегопады, что девчачьему беговому клубу пришлось заниматься вместе с мальчишеской баскетбольной командой. Мадам Монелль, учительница физкультуры, явно утомлена количеством учащихся в зале и расхаживает по нему, отдавая приказы на французском.

– А я все ждал, когда же ты спросишь, – недолго думая, говорит Гектор. Он ждет, когда я передам ему планку – ее надо пристроить на одну из металлических рам от барьеров, которые мы расставляем по залу. На нем простая белая футболка, и я ловлю себя на том, что пялюсь на его предплечье, замотанное бинтом. На миг я вспоминаю собственный шрам, спрятанный под длинным рукавом толстовки, которую не снимаю на занятиях. Я медлю, прежде чем передать ему планку.

Он нетерпеливо показывает мне жестом: давай уже.

В конце концов я повинуюсь.

– Что у тебя с рукой?

Гектор бросает взгляд на повязку.

– Татуировка.

– Болит?

– Нет, давно сделал. Мне просто не разрешается… э-э… «выставлять ее напоказ». Чтобы у младших не возникло желания тоже набить что-нибудь. – На лице у Гектора озорная улыбка, которая гаснет, когда мы оба замечаем, что Фред наблюдает за нами. – Ну так… Фред… Что тебя интересует?

– Что с ним происходит?

– Твое появление явно задело Фреда сильнее, чем ожидалось.

– Почему? Я же ничего не сделала.

– Дело в самом твоем присутствии. Видишь ли, до твоего прибытия мы держались втроем. А теперь, когда ты здесь, ему стало сложнее.

– Сложнее что?

– Ну, у Рэн уже давным-давно не было соседки по комнате, – говорит Гектор, переходя к следующей раме. – А сейчас вы проводите много времени вместе, из-за чего она проводит куда меньше времени с Фредом.

– Она возится со мной просто потому, что я новенькая. Уверена, что ощущение новизны скоро выветрится.

– А я вот не уверен, – задумчиво произносит он. – У Рэн здесь прежде не было подруг. Думаю, она втайне надеется, что вам не надоест общаться.

При слове «подруга» я чувствую укол страха.

– Н-но… – я запинаюсь, – почему это так волнует Фреда?

Гектор смотрит на меня как на полную дуру.

– Фред влюблен в Рэн с тех самых пор, как мы сюда приехали.

И тут все становится на свои места.

– Он когда-нибудь признавался ей в своих чувствах?

– Нет, но я сомневаюсь, что в этом есть смысл.

– А почему нет? Вдруг она испытывает к нему то же самое. Они близки – даже мне это ясно. Вот почему ее так расстраивает, что он отдалился.

Он молчит, размышляя, стоит ли продолжать объяснения.

– Я точно знаю, что его чувства не взаимны.

– Откуда? Ты что, спрашивал ее? – Гектор не спешит с ответом, поэтому я напираю: – Я не понимаю. Что я упустила?

Он отпускает раму, поворачивается ко мне и говорит: