Год без тебя

– Помочь? – спрашивает Гектор, кивая на домашку и привлекая мое внимание.

– Сама справлюсь, спасибо, – отрезаю я. Сконцентрируйся я на домашке, все бы получилось – математика всегда давалась мне легко.

Мой ответ вызывает у него тихий смешок.

– Не сомневаюсь.

Я продолжаю старательно его игнорировать и натыкаюсь взглядом на Фреда, который мнется возле книжных полок у стеклянной стены и то и дело украдкой посматривает в нашу сторону.

Гектор улавливает направление моего взгляда.

– Хитростью Фред не отличается, – говорит Гектор и жестом подзывает его. Фред поворачивается к нам спиной и снимает с полки очередную книгу.

– Он ко мне присматривается, что ли?

– Просто не хочет сближаться на случай, если я решу, что ты нам ни к чему.

Это звучит странно – он явно сказал это, чтобы спровоцировать меня. Я вздергиваю брови, не в силах удержаться от замечания:

– Ты же в курсе, что я человек, а не игрушка?

В его зеленых глазах сверкает озорство.

– А это мы еще проверим.

Я раздраженно стискиваю зубы. Он увел меня от Джой и Ханны только для того, чтобы поиздеваться самому?

– Ты ведь понимаешь, что эта твоя надменность меня отталкивает?

– Несомненно, – отвечает он, растягивая гласные, и смотрит на меня с вызовом – словно проверяет, смогу ли я выдержать его взгляд. – Признаюсь, я удивлен, как быстро ты меня раскусила. Быстрее, чем другие.

– Если для тебя это игра, то она довольно скучная.

Впрочем, я сама не уверена в своих словах. По какой-то причине мне хочется сразиться с ним. Удивить его своей реакцией. Более того, эта реакция неожиданна даже для меня самой. Возможно, во мне еще остался дух соперничества.

Гектор переплетает пальцы над столом и щелкает суставами.

– Называй это как хочешь. Может, я просто говнюк. Приходило тебе такое в голову?

Я безучастно смотрю на него.

– Конечно.

Он склоняет голову набок и изучает меня. Я задела его. Он надеялся что-то вытащить из меня, может, заставить излить душу. Представляю, сколько девчонок отвечало на подобный вопрос – с его-то внешностью. «Я уверена, что это не так… ты просто притворяешься говнюком, скрывая, какой ты на самом деле…» Я отказываю ему в удовольствии наблюдать, как я попадаюсь в его ловушку.

Ухмылка вмиг сползает с его лица.

– Что ж, в таком случае, – говорит Гектор, посерьезнев, – тебе следует быть начеку.

В этот момент рядом возникает Рэн – опускаясь на скамью рядом со мной, она переводит взгляд с него на меня и обратно, и ее лицо выражает нечто среднее между тревогой и любопытством.

А в моей голове звенит одна только мысль: «Это вам двоим нужно быть начеку».

5

Первая неделя учебы в калифорнийской средней школе врезалась мне в память навсегда, подозреваю, что и со школой Хоуп будет так же. Что ж, я готова к худшему.

Мы переехали на окраину Сан-Франциско в разгар учебного года, когда компании уже сложились, дороги к классам были разведаны, а пары для лабораторных работ назначены. Мама внушала мне совсем другое – она насмотрелась романтических комедий и убедила меня, что я стану школьной звездой, поскольку «американцы обожают британский акцент».

К слову, это стереотип.

Возможно, кому-то и правда мог понравиться мой акцент, как мне нравятся американские, но в ту первую неделю ни один человек не завел со мной разговор именно из-за этого. Мама заставила меня поверить, что я буду кем-то вроде знаменитости, и все захотят со мной подружиться. В действительности же я засыпала в слезах, я орала на нее за то, что она увезла меня от моих английских друзей, и клялась, что ни за что ни с кем там не подружусь. Школа была огромной, никому не было до меня дела, я обедала в одиночестве, не знала некоторых негласных правил – например, что на матане – простите, на математике – всех рассаживали в строгом порядке, а на географии такого не было. Или что единой формы в школе не существовало, но на физру полагалось ходить в темно-синем спортивном костюме.

Все изменилось в один момент – помню, как в раздевалке раздались приглушенные смешки, когда вместо синей формы я стала натягивать серые треники, которые мне положила с собой мама.

– Новенькая, – сказала одна девчонка другой. – Как думаешь, она так выпендриться хочет?

Рядом возникла еще одна девчонка, и я инстинктивно уставилась в пол, желая слиться с фоном, но она остановилась возле меня, сняла с себя синюю толстовку и натянула мою серую.

– Вот теперь поровну, – сказала она, и, прежде чем я успела понять, по доброте душевной это было сделано или из жалости, на глаза у меня навернулись слезы.

Она покачала головой.

– Не здесь. Все должны думать, что тебе плевать.

Воспоминания о самом уроке смазаны, но я точно помню, что после этого больше никогда не подавала виду, что меня задели за живое. И больше никогда не слонялась по школьным коридорам одна.

Первая неделя в школе Хоуп вообще не похожа на первую неделю в Калифорнии. Смешно, что в Калифорнии я мечтала о популярности, а здесь, когда я ее обрела, мне все время хочется стать невидимой. Меня постоянно спрашивают, как там дома, почему я здесь, каково это – впервые оказаться в пансионате. Я отвечаю односложно: солнечно, проветриться, непривычно. Это неправда, но я делаю все, чтобы замять беседу. Гектор – единственный, кто больше не предпринимает попыток меня разговорить, но я замечаю, что он прислушивается к каждому моему слову, будто надеется, что я сболтну лишнее.

Через несколько дней вопросы иссякают, но Рэн остается со мной. Днем, в перерывах между занятиями, она показывает мне окрестности. Мы посещаем спортзал, крытые корты для сквоша и многоконфессиональную часовню, которая ютится в опасной близи от обрыва. Мы гуляем по местному лесу за территорией школы и доходим до поляны, где, поскрипывая на морозном ветру, висят три пары качелей, с которых открывается вид на долину внизу.

Меня поражает, как надежно мы изолированы от другого мира. К школе ведет только одна дорога, обнесенное оградой здание в буквальном смысле стоит на отшибе, на высоком утесе – можно сказать, что мы наблюдаем за миром с небес.

По вечерам ученики расходятся по комнатам на жилых этажах, разделяясь по коридору в крыло парней и крыло девушек. Рэн не пристает ко мне с расспросами, когда три дня подряд я, сославшись на джетлаг, ухожу в спальню сразу после домашки. На протяжении трех вечеров подряд она просто уходит вместе со мной, садится за свой стол и что-то рисует в альбоме – говорит, что это задание к уроку живописи. Мне хочется сказать, что я ценю ее усилия, но смысла в этом нет, однако я решаю промолчать.

Я забираюсь в кровать и ложусь поверх одеяла прямо в одежде. Если я поверну голову и приоткрою глаза, то увижу, как она сидит боком к столу и медленно водит карандашом по листу, будто притворяется, что рисует, а на самом деле старается придумать тему для разговора со мной. Периодически рот ее приоткрывается, на лице проступает решимость – но тут же угасает. В комнате по-прежнему тишина, как и во все предыдущие вечера. Я закрываю глаза, прикидываясь, что уснула, и прислушиваюсь к шуршанию карандаша и шелесту бумаги.

Но тут раздается грохот, и я подскакиваю на кровати – дверь в комнату распахивается, за ней – Гектор. Он одет для прогулки: темная челка убрана под черную вязаную шапку, дутая куртка с меховым воротником застегнута до подбородка. Он окидывает быстрым взглядом мою половину комнаты, лишенную всяких украшений, затем шагает внутрь и смотрит на меня в упор.

– Что ты здесь делаешь? Это же девчачья половина. – В моем голосе звучит упрек: смесь явного раздражения от того, что он прервал нашу с Рэн театральную постановку, и искреннего удивления.

Он игнорирует мой вопрос.

– Надевай пальто, Калифорния.

Рэн, крутанувшись на стуле, смотрит на него с тревожным видом.

– Гектор, что?..

– Ты тоже, Рэн, – обрывает он ее. – Пойдемте, сегодня же среда, хватит торчать тут в четырех стенах. Мы идем гулять – Фред ждет внизу. – Он подходит к ее шкафу, вытаскивает пальто и бросает его Рэн.

– Гек… – начинает она.

– Нет, Рэн, никаких отговорок. Тебе все равно нечем больше заняться, уж я-то знаю.

Она вопросительно смотрит на меня, но я мотаю головой.

– Иди.

Она встает, мнет воротник пальто в руках, но не уходит.

– Старшеклассникам разрешается выходить в город на два-три часа по вторникам, средам и выходным, – объясняет она с видимым облегчением, наверное, потому что наконец-то появился повод что-то мне сказать. – Это всего на пару часов…

Когда слова ее затихают, она, похоже, понимает, что не убедила меня. Она окидывает взглядом мою половину комнаты, прямо как Гектор несколько секунд назад. Внезапно меня захлестывает стыд от того, какой безжизненной выглядит моя сторона. Думаю, Рэн ожидала, что к этому моменту я успею украсить свое рабочее место, но вместо этого мой стол пустует. Потому что я не могу свыкнуться с мыслью, что задержусь здесь надолго. Не могу найти в себе желания хотя бы попытаться сойти за одну из них.

Гектор стучит костяшками по раме моей кровати.

– Пойдем с нами, – говорит Рэн, и в этой ее просьбе слышится чуть не мольба. Я наконец понимаю, чего стоит ей эта доброта. Она поставила свою здешнюю жизнь на паузу, чтобы всюду сопровождать меня, обедать со мной, быть моей напарницей на всех совместных проектах. Когда я поселилась здесь, она добровольно отгородилась от мира, чтобы облегчить мне жизнь.

Они ждут от меня ответа, а я не могу избавиться от голоса матери, звучащего у меня в голове. Люди не будут все время звать тебя с собой, Кара. Рано или поздно они решат, что это бесполезно. Я должна хотя бы притвориться, что стараюсь ради Рэн так же, как она старается ради меня.

Вот почему я поворачиваюсь к ним спиной и спускаюсь с кровати, пусть это стоит мне неимоверных усилий.

Мы с Рэн избавляемся от школьной формы – Гектору мы сказали, что встретимся с ним и Фредом на улице у главного входа. Я смотрю на вещи, которые привезла с собой, – до чего же они неуместны. Какой толк от юбок и футболок, когда за окном мороз? В конце концов я останавливаю выбор на темно-красном вязаном свитере и единственной паре джинсов, которая у меня с собой. Черные рваные джинсы с дырами на коленях – не сомневаюсь, я еще пожалею об этом выборе. Я натягиваю пальто, которое мама купила мне перед отъездом, и торопливо оглядываю себя в зеркале. При виде собственного отражения я цепенею: я в жизни не выходила в таком виде из дома. Лицо выглядит почти бесцветным – остатки автозагара, который я каждые несколько дней старательно наносила на себя перед школой в Калифорнии, окончательно смылись. Волосы – когда-то яркий, сияющий блонд – выглядят тусклыми и редкими. Я не утруждаюсь нанесением макияжа, поскольку Рэн не красится, но собираю волосы в хвост – единственное, на что меня хватает.

На полпути с шестого этажа на первый меня пронзает мысль.

– Рэн?

– Да? – откликается она и, остановившись, оборачивается ко мне.

– Как мы доберемся до города?

– На фуникулере, – беспечно отвечает она. – Он начинает ходить в восемь вечера. Ты же не против?

Во мне нарастает ужас, и я вижу, что Рэн на секунду замирает, – она явно думает о том же, о чем и я. Девушке, которая не ездит на лифтах, явно не понравится в кабинке фуникулера.

Я вцепляюсь в лестничные перила – костяшки белеют.

– Эм-м…

– Дорога туда занимает всего несколько минут, и это совершенно безопасно. Иначе нам бы не разрешали им пользоваться.

– Дело не в длительности поездки, а…

– В замкнутом пространстве, – заканчивает она за меня.

– Что-то вроде того, – говорю я. Хотелось бы мне объяснить ей, в чем дело. Дать ей понять, что я не пытаюсь таким образом привлечь к себе внимание.

Рэн хмурит лоб, придумывая, как решить эту проблему.

– Там есть окна – это поможет? Мы можем держать их открытыми всю дорогу. Или можем заказать такси, если тебе так комфортнее. Правда, тогда ехать придется дольше. Хотя оно того не стоит, наверное, поскольку нам нужно вернуться до десяти.

Я думаю о том, как ехала в гору – и как поклялась больше не ездить этим путем. Ну, то есть я знаю, что рано или поздно повторить его мне придется, но… не хочу сейчас об этом думать.

– Не надо такси, – выдавливаю я.

– Окей, – соглашается она, все так же задумчиво переминаясь с ноги на ногу. – Слушай, а давай мы подойдем туда, и ты сама посмотришь? И потом уже решишь, как быть. Если не захочешь ехать, то мы с тобой останемся.

Мы с тобой. От этих слов во мне нарастает чувство вины. Мне совсем не хочется, чтобы Рэн торчала в школе только потому, что я не способна войти в кабинку фуникулера. Этой вылазки вообще можно было бы избежать, не будь она такой участливой. Теперь мне придется сделать над собой усилие и потерпеть. И если я не справлюсь, то все закончится истерикой.

Перед нами маячит кабинка фуникулера, и моя решимость тает. Чем ближе я к обрыву, тем больше кажется расстояние между нами и городком внизу. Плюсы: мы можем беспрепятственно пересечь ущелье между горами, тем самым срезав путь по опасному серпантину и избежав паники, которую этот самый путь непременно бы вызвал. Я смогу притвориться нормальной, и кто-то в это даже поверит. Минусы: мы окажемся запертыми в ловушке – ну уж нет. Больше ни за что в жизни.

Гектор встает в дверях кабинки и жестом приглашает нас внутрь.

– Дамы вперед.

Я оглядываюсь на Рэн, но она занята – вписывает наши имена в журнал учета отбывающих. Мне ничего не остается, кроме как войти в неподвижную кабинку. Фред шагает внутрь следом за мной. Я открываю дальнее окно как можно шире. Четырехдюймовая щель и глоток заиндевелого воздуха избавляют меня от тревожной одышки, но я чувствую, что руки начинают дрожать.

Я должна выбраться отсюда.

– Погоди, Гек, – взволнованно говорит Рэн, протискиваясь мимо него в капсулу из стекла и металла в тот самый момент, когда я разворачиваюсь к выходу. – Кара, ты…

Безразличное пиканье обрывает ее на полуслове. Гектор вошел внутрь, заблокировав двери, и я чувствую, как кабинка, вздрогнув, отчаливает от станции и, покачиваясь, плывет над черной бездной. Дребезжание механизма просачивается сквозь мои ступни и отдается во всем теле.

– Что? – спрашивает Гектор, и беспечность в его лице сменяется настороженностью. Может, он видит, что мне страшно, а может, и нет. Так или иначе он понимает, что что-то не так, когда Рэн торопливо открывает второе окно. Он что-то говорит, однако я не слышу слов – губы шевелятся, но такое чувство, будто кто-то выключил звук.

Я смотрю влево, вправо, под ноги. Мы плывем, парим в высоте, затем пауза – и мы проваливаемся вниз.

Вот и все. Мы все умрем.

6

Одновременно происходит сразу несколько вещей. Рэн плюхается на сиденье и отодвигается, чтобы я могла сесть рядом с ней. Фред садится напротив. Я засовываю ладони под бедра, чтобы никто не заметил, как у меня дрожат руки.

– Фуникулеры – это все равно что поезда или трамваи, – говорит Рэн, – только в воздухе. Я вообще-то никогда не ездила в трамвае, но слышала, что это примерно то же самое.

Перед глазами все плывет, но я замечаю многозначительный взгляд, который она бросает на Фреда.

– Да, – послушно подтверждает Фред, повинуясь Рэн, но я не слышу уверенности в его голосе.

– А ты ездила, Кара? – спрашивает Рэн.

Я закрываю глаза, цепляясь за реальность. Я не застряла в закрытом пространстве. Я не вишу головой вниз.

– Я вот сомневаюсь. Большинство американцев такие ленивые, что, даже приехав в «Старбакс», из машины не выходят. А чтобы прокатиться на трамвае – это ж нужно еще до остановки пешком дойти, – протяжно говорит Гектор своим низким голосом, и у меня сами собой распахиваются глаза. Он все стоит и равнодушно смотрит на нас свысока.

Я награждаю его таким многозначительным взглядом, что он хохочет, и атмосфера в кабинке меняется. Сгущавшийся вокруг меня мрак рассеивается и уползает обратно в ту тьму, из которой явился. Я расслабляюсь и вытираю ладони о джинсы – дрожь ушла.

Двери открываются. Мы выходим. Я осматриваюсь. Я все еще жива; они все еще живы. Все целы.

Поразительно.

– Где именно в Калифорнии ты жила? – Мы шагаем в глубь поселка, Фред идет рядом со мной, и, хотя о моем приступе все тактично забыли, в его манере держаться со мной есть нечто особенное, какая-то настороженность. Я понимаю, что, если бы я хотела завести здесь друзей, найти подход к нему было бы сложнее всего

– Моя мама живет рядом с Сан-Франциско, – отвечаю я, беспокойно осматриваясь по сторонам. Как и в школе, здесь, похоже, всюду кипит жизнь. Люди кучкуются возле баров и ресторанов, несмотря на то что на улице морозно.

– Ты там родилась?

Я мотаю головой.

– Я родилась в Лондоне. Второй мамин муж – американец. Я живу там с двенадцати лет.

– А-а, это все объясняет.

– Что именно?

– Твой странный акцент, – обернувшись, встревает Гектор, который вместе с Рэн шагает впереди нас.

– У меня нет странного акцента! – восклицаю я и смотрю на Рэн в надежде, что меня поддержат. Даже если не брать в расчет британский акцент Гектора, почти у всех, чьи голоса я слышала в школе, есть какое-то свое произношение – и непонятно, почему меня нужно как-то выделять на общем фоне.

Рэн принимает извиняющийся вид – развернувшись к нам, она идет спиной вперед и поднимает руку, показывая щепотку с дюйм толщиной:

– Ну, он чуточку странноватый…

У них такие лица, что я невольно смеюсь. Ощущение настолько непривычное, что я резко останавливаю себя и зажимаю рот рукой. Лицо Гектора расплывается в широкой искренней улыбке, и он протягивает Фреду раскрытую ладонь. Покопавшись в карманах, Фред кладет в нее банкноту.

– Да ладно тебе, не кисни, Фред, – говорит Гектор. – Думаю, мы оба понимаем, что все честно – это была чистая победа.

Я перевожу взгляд с одного на другого.

– Вы поспорили, что сможете меня рассмешить?

– Что сможем вызвать у тебя улыбку, Калифорния. Смех оказался бонусом. Но ты хорошо подметила – может, накинешь за это сверху, а, Фред?

Рэн заводит меня в ближайший ресторанчик.

– Забей на них. Ты даже не представляешь, сколько раз они обменялись деньгами, пока ставили на меня.

Сквозь какофонию голосов в баре я едва разбираю, что она говорит. В уголке музыкальная группа настраивает инструменты перед выступлением. Внезапно я чувствую себя самозванкой, которая заняла чье-то место. Что вообще я о себе возомнила, когда как ни в чем не бывало явилась сюда с этими людьми? То, что я осилила поездку на фуникулере, ничего не меняет. Не делает мою жизнь похожей на их жизни. Мне здесь не место, мое место там, где никого нет. Здесь шум, пестрые плакаты и жизнерадостные люди – люди, с которыми у меня нет ничего общего.

Не стоило мне сюда приходить.

Гектор кладет руки мне на плечи и подается ближе, чтобы я его услышала:

– Иди за мной.

Я вздрагиваю от его прикосновения, но не возражаю, когда он ведет меня сквозь толпу у бара к черному выходу, а затем вверх по пустой лестнице, которая обнаруживается за маятниковой дверью. Все это время я пытаюсь придумать благовидный предлог смыться. Лестница заканчивается стеклянной дверью, сквозь которую виден мир снаружи.

– Секундочку, – говорит он и, протиснувшись мимо меня с ключом, открывает дверь, которая ведет на безлюдную террасу на крыше. Он садится на корточки рядом с металлической колонной, а нагруженные бутылками Рэн и Фред выходят на крышу.

– Давай быстрее, Гек, холод же собачий, – говорит Рэн.

Я оглядываюсь в тот самый момент, когда оживает металлическая колонна, в которой он ковыряется. Оранжевое сияние испускает в нашу сторону приятное тепло. Я насчитываю пять уличных обогревателей; Фред и Гектор включают все, что есть на террасе.

– Что это за место такое? – спрашиваю я.

Терраса расположена на той же высоте, что и крыши других зданий этого городка. С одной стороны в тени присыпанных снегом зонтов стоят столы со скамьями. С другой – площадка для мини-гольфа с разноцветными препятствиями и влажными флажками, поблекшими в сумеречной мгле.

– В разгар сезона эта площадка открыта для посетителей, – говорит Рэн, включая уличную гирлянду. – Ну, знаешь, когда лыжники спускаются с гор.

Я окидываю взглядом закрытую террасу. Всюду лежит тонкий нетронутый слой снега – и, похоже, лежит довольно давно.

– А нам сюда вообще можно?

– Вспомни про ключ, – говорит Гектор и машет им перед моим носом. – Я подрабатывал здесь в прошлые весенние каникулы. Говорят, что лучше меня посуду тут никто не мыл.

– Весьма сомнительное занятие для выходца из такой уважаемой семьи, – замечает Фред, передразнивая кого-то.

– Точняк, – отвечает ему Гектор с дьявольской ухмылкой.

Рэн протягивает нам бутылки с пивом.

– Спасибо, – говорю я и беру одну. – Здесь всем плевать, что пьют те, кому по возрасту не положено?

– Так в этом же вся прелесть, – говорит Гектор, рукавом смахивая снег со скамейки. – Нам как раз и положено. Здесь можно пить с шестнадцати – по крайней мере, пиво и вино.

– Один из плюсов того, что тебя упекли в местный пансион, – добавляет Фред.

Гектор едко улыбается мне.

– А ты, значит, правила привыкла соблюдать, да?

Было время, когда я пыталась плевать на правила – после того, как папа ушел, но до того, как случилась авария. Я специально прогуливала обязательные к посещению уроки, приходила домой гораздо позже оговоренного, курила сигареты, хотя терпеть не могла их вкус, притворялась, что мне нравится все запретное. Но сейчас я не могу притворяться той, кем больше не являюсь. Сейчас, когда мне едва хватает сил быть собой.

Я уклончиво пожимаю плечами.

– А ты нет?

– Я пришел к выводу, что большинство правил можно обойти, если правильно разыграть партию.

– Что-то сомневаюсь…

Гектор смотрит на меня в упор.

– Задержишься тут на некоторое время – сама увидишь.

Эти словами он выдал себя. Он знает, что я еще не решила, оставаться ли здесь. Мне становится интересно: неужто мое желание держаться особняком говорит обо мне чуть больше, чем если бы я просто пыталась влиться в тусовку?

Его глаза ищут в моем лице ответ на немой вопрос, повисший в воздухе.

Я подумываю сказать ему, что мне придется задержаться вне зависимости от моего желания. Податься мне больше некуда.

Рэн взмахивает между нами ржавой клюшкой для гольфа.

– Кто хочет сыграть?

Фред смотрит на меня, я качаю головой:

– Играйте.

Краем глаза я вижу, как Гектор взбирается вверх по железной лестнице, приделанной к стене сбоку от двери, сквозь которую мы сюда попали. Рэн и Фред оживленно болтают, и я снова испытываю угрызения совести: из-за меня она почти не видится с друзьями.

Гектор зовет меня к себе, я залезаю вверх по лестнице и оказываюсь на маленьком пятачке, где стоят два складных стула. Он стряхивает с них снег и садится на один, приглашая меня занять второй.

Я пытаюсь придумать какую-нибудь безопасную тему для разговора.

– Вы всегда втроем тусуетесь?

– Почти всегда, – отвечает он, потягивается и прячет руки в карманы.

– Но в последние несколько дней кое-что изменилось.

– Угу, ну, Рэн попросила нас держать дистанцию.

– Зачем?

– Видимо, чтобы тебя не спугнуть. – Он наклоняет голову и смотрит на меня с озорным видом. – Я справляюсь?

– Пока не решила, – говорю я, игнорируя его улыбку и тревожный звоночек у себя в голове.

Пару секунд мы молчим, но затем любопытство берет надо мной верх.

– Фред тут что-то говорил про твою семью…

– А-а, запомнила, да? Фред поразительно похоже изображает моего папашу. Он работает в британском правительстве и считает себя важной шишкой.

– Ого. – Я поднимаю глаза к небу. Здесь наверху обогревателей нет, и я чувствую кусачий мороз даже сквозь толстую одежду. Колени щиплет от холода, и я подтягиваю ноги к себе и засовываю ладони в дыры на штанинах.

– И как же тебя сюда занесло?

– А где, по-твоему, я должен быть?

– Ой, ну не знаю… Если твой папа – человек серьезный, то, наверное, в школе где-нибудь там, поближе к нему?

– Чтобы что? Примазаться к его славе? – Гектор смеется, но немного иначе. Нервно, что ли. – Отцу меньше всего хочется, чтобы мы оба жили в Лондоне – слишком близко, по его меркам. По официальной версии я здесь, чтобы учить языки, – международная школа и все такое.

Я решаю не спрашивать об истинных причинах его нахождения здесь в надежде, что и он не станет расспрашивать меня о том же. Вместо этого я интересуюсь, как его успехи в изучении языков.

– Ну… Я бегло говорю на английском, испанском и французском. Но дело в том, что мама у меня испанка, отец англичанин, и у меня в детстве было несколько нянь, которые приезжали по обмену из Франции, так что гордиться тут нечем.