Картограф Шрамов

Алия почувствовала, как с плеч сваливается камень.

– Спасибо, Бранко, – сказала она искренне. – Мы будем через час.

– Хорошо, – ответил Бранко. – Я предупрежу медсестёр.

Алия положила трубку и глубоко вздохнула. Разговор с Бранко отнял у неё много сил.

Она вернулась в комнату к Милошу, который по-прежнему стоял у окна, неподвижный, как изваяние.

– Ну что? – спросил он, не оборачиваясь. Его голос звучал глухо и устало.

Алия попыталась скрыть своё волнение.

– Они согласны нас принять, – сказала она, – но… они не в восторге от этой идеи.

Милош усмехнулся, и в его глазах промелькнула тень иронии.

– Когда это кого-то восторгала идея покопаться в чужой грязи? – пробормотал он. – Неважно, Алия. Главное – это шанс. А что мы с ним сделаем – это уже другой вопрос.

Алия кивнула, чувствуя, как внутри нарастает тревога.

– Пошли, – сказал Милош, направляясь к двери. – Будем рисовать его карту.

Алия, ступив на скользкие от дождя доски трапа, напоследок обернулась к барже. Она и правда выглядела жалко и заброшенно, словно корабль-призрак, застрявший между двумя мирами.

В салоне старенького “Гольфа”, принадлежащего Алии, пахло сыростью и дешёвым кофе. Милош молча устроился на пассажирском сиденье, словно не желая нарушать царящую тишину. Алия завела двигатель, и машина, содрогнувшись, тронулась с места. Дворники, скрипя, разгоняли потоки воды по лобовому стеклу, но видимость оставалась отвратительной.

Дорога вилась по холмам, словно змея, и Алия чувствовала, как напряжение в салоне нарастает с каждым километром. Она пыталась сосредоточиться на вождении, но мысли постоянно возвращались к Ахмеду и к предстоящей встрече.

– Вы часто работаете с такими пациентами? – внезапно спросил Милош, прервав молчание. Его голос звучал глухо и отстранённо.

Алия вздрогнула от неожиданности и бросила быстрый взгляд на Милоша. Он смотрел в окно, и его лицо казалось высеченным из камня.

– Вы имеете в виду… с ветеранами? – переспросила Алия, стараясь сохранять спокойствие.

Милош кивнул, не отрывая взгляда от пейзажа за окном.

– Да. С теми, кто вернулся с войны… сломанными, израненными, потерявшими веру во всё. Как вы с ними справляетесь? Что вы им говорите?

Алия задумалась, пытаясь подобрать правильные слова. Она знала, что Милош ждёт от неё чего-то большего, чем просто формального ответа.

– Я стараюсь их слушать, – сказала Алия, наконец. – Просто слушать. Давать им возможность выговориться, выплеснуть свою боль. Не судить, не советовать, а просто быть рядом. И ещё… я стараюсь напомнить им о том, что они не одиноки, что есть люди, которые понимают их и которые готовы им помочь.

Милош усмехнулся, и в его глазах промелькнула тень сарказма.

– “Не одиноки”? – переспросил он. – В этом мире вообще кто-нибудь по-настоящему не одинок?

Алия почувствовала укол раздражения. Ей не нравился этот циничный тон, эта постоянная насмешка над всем и вся.

– Я верю в то, что люди могут помогать друг другу, – сказала она, стараясь сохранить спокойствие. – Я верю в силу сострадания, в силу человеческого общения.

Милош ничего не ответил. Он продолжал смотреть в окно, словно не замечая ни её, ни ее слов.

– И что вы им говорите, когда они спрашивают, зачем жить дальше? – спросил Милош, спустя некоторое время.

Алия вздохнула. Это был самый сложный вопрос, который ей приходилось слышать от своих пациентов.

– Я не знаю, – ответила она честно. – Я не могу сказать им, зачем жить дальше. Это каждый должен решить для себя сам. Но я могу помочь им найти этот ответ. Я могу помочь им найти в себе силы, чтобы продолжать бороться.

Милош взглянул на неё с каким-то странным выражением.

– И вы действительно верите в это? – спросил он.

Алия посмотрела ему прямо в глаза.

– Да, верю, – ответила она. – Иначе я бы не занималась этой работой.

Милош промолчал, словно обдумывая ее слова.

В салоне повисла тишина, нарушаемая лишь шумом дождя и звуком работающего двигателя. Алия чувствовала, как напряжение между ними нарастает с каждой минутой. Что их ждёт впереди? Сможет ли Милош помочь Ахмеду? И что произойдет с ними самими, когда они столкнутся с его болью, с его отчаянием, с его… шрамами?

Алия, почувствовав на себе его пристальный взгляд, невольно поёжилась и крепче сжала руль.

«Надо же, а я совсем забыла, что терпеть не могу курящих в машине», – промелькнуло в голове. Но вслух она ничего не сказала. Чувствовалось, что сейчас не время для замечаний. Милош казался каким-то потерянным, словно заблудился в лабиринте собственных мыслей.

Он неловко откашлялся и, опустив стекло, вытряхнул пепел за окно. В салон тут же ворвался порыв холодного, влажного воздуха, перемешанного с запахом мокрой земли.

«И почему у меня всегда так: если что-то может пойти не так, оно обязательно пойдёт не так?» – с досадой подумала Алия, но тут же одёрнула себя. Нельзя поддаваться негативным эмоциям. Сейчас нужно сосредоточиться на главном.

Дорога становилась всё хуже и хуже. То, что ещё недавно казалось просто неровным асфальтом, превратилось в настоящую полосу препятствий. Машину трясло и подбрасывало на каждой кочке, и Алия чувствовала, как у неё затекают руки.

– Далеко ещё? – проворчал Милош, выпуская очередную порцию дыма.

Алия бросила быстрый взгляд на навигатор.

– Километра три, – ответила она, стараясь сохранить спокойный тон. – Сейчас выедем на шоссе, там должно быть лучше.

Милош промолчал. Было видно, что ему не терпится добраться до места. Алия чувствовала, как в нем нарастает напряжение, словно перед прыжком в ледяную воду.

– Знаете, – вдруг сказал Милош, после долгого молчания, – мой дед всегда говорил: “Самый надёжный способ забыть о своих проблемах – это помочь другому человеку” . Но что делать, если твои проблемы – это и есть ты сам?

Алия вздохнула. Она знала, что имеет в виду Милош. Зачастую ветераны страдают не столько от физических ран, сколько от душевных травм, которые не дают им покоя.

– Нужно научиться жить со своими шрамами, – сказала Алия, стараясь говорить как можно мягче и убедительнее. – Не прятать их, не стыдиться их, а принять их как часть себя. И помнить, что они – свидетельство того, что ты выжил. Что ты справился.

Милош усмехнулся, и в его глазах промелькнула тень иронии.

– Легко говорить, – пробормотал он. – А ты попробуй. Попробуй жить с воспоминаниями, которые преследуют тебя каждую ночь. Попробуй забыть лица тех, кого ты потерял.

Алия замолчала. Она не знала, что сказать. Она понимала, что не может представить себе всю глубину его боли.

Внезапно машина выехала на шоссе, и тряска прекратилась. Алия вздохнула с облегчением и немного прибавила скорость.

Вскоре впереди показались ворота реабилитационного центра. Это был небольшой, обнесённый высоким забором комплекс зданий, окружённый густым лесом. Место казалось тихим и уединенным, словно отгороженным от остального мира.

Алия остановила машину перед воротами и нажала кнопку звонка. Несколько секунд спустя из динамика раздался голос охранника.

– Здравствуйте, – сказала Алия. – Это Алия, психолог. Я договаривалась о встрече с Ахмедом.

– Ждите, – ответил охранник.

Ворота медленно открылись, и Алия въехала на территорию центра.

Она припарковала машину на небольшой стоянке перед главным зданием и заглушила двигатель. В салоне повисла напряжённая тишина.

– Ну что, приехали? – спросил Милош, глядя на здание центра. В его голосе чувствовалась какая-то странная смесь волнения и страха.

Алия кивнула, чувствуя, как внутри нарастает тревога.

– Да, – ответила она. – Приехали.

Заглушив двигатель, Алия на мгновение прикрыла глаза. Тяжёлый день клонился к концу, но самое сложное, как ей казалось, было ещё впереди. Тишина, воцарившаяся в салоне, давила на неё не меньше, чем шум дождя за окном.

Она взглянула на Милоша, и её сердце сжалось от жалости. Он сидел неподвижно, словно окаменевший, и смотрел на здание реабилитационного центра с каким-то странным выражением. Казалось, он видит не просто обшарпанные стены и тусклые окна, а что-то гораздо большее – что-то, что известно лишь ему одному.

«Интересно, что он сейчас чувствует? – подумала Алия. – Страх? Волнение? Или просто усталость от всего этого кошмара, которое постоянно приходится видеть?»

– Ну что, приехали? – произнесла она, стараясь придать голосу бодрости.

Милош медленно кивнул, словно выходя из транса. – Да, – пробормотал он, – приехали… В место, где боль становится обыденностью.

Выбравшись из машины, Алия ощутила порыв холодного ветра, пронизывающего до костей. Она запахнула куртку и натянула капюшон, пытаясь согреться.

Вместе с Милошем они направились к главному входу в здание. Алия чувствовала, как её сердце бешено колотится в груди. Ей было страшно, волнительно и… любопытно. Она не знала, что их ждёт за этими дверями, но чувствовала, что их жизнь уже никогда не будет прежней.

На крыльце их встретил дежурный врач, Бранко – высокий, широкоплечий мужчина с суровым взглядом и седыми волосами. Он выглядел как настоящий ветеран, уставший от жизни и от людских страданий.

– Здравствуйте, Алия, – сказал Бранко, пожимая ей руку. – Здравствуйте, Милош. Рад, что вы всё-таки добрались. Погода сегодня – хуже не придумаешь.

– Здравствуйте, Бранко, – ответила Алия, стараясь улыбнуться. – Спасибо, что нашли для нас время.

Бранко кивнул и перевёл взгляд на Милоша. – Надеюсь, вы не разочаруете меня, – сказал он, в его голосе звучала лёгкая угроза. – Ахмеду нужна помощь. Он хороший парень, но… сломленный. Война выпила из него всю жизнь.

Милош ничего не ответил, лишь слегка кивнул в знак согласия. Алия почувствовала, как между двумя мужчинами пробежала искра напряжения.

– Ладно, – сказал Бранко, – не будем стоять на пороге. Пойдёмте, я провожу вас к Ахмеду. Он сейчас в своей комнате, как всегда.

Они вошли внутрь здания. В просторном холле было тепло и уютно, но Алия всё равно ощущала какую-то гнетущую атмосферу. Стены были выкрашены в тусклый бежевый цвет, на полу лежал вытертый линолеум, а в воздухе витал запах лекарств и хлорки.

Они шли по длинному коридору, мимо дверей с табличками, на которых были написаны имена пациентов. Алия видела, как из некоторых комнат выглядывают люди с потухшими, равнодушными взглядами. Они смотрели на них с любопытством и какой-то скрытой надеждой.

– Вот здесь, – сказал Бранко, останавливаясь возле одной из дверей. – Это его комната.

Он постучал в дверь, но ответа не последовало.

– Ахмед, это Бранко, – сказал он, повысив голос. – Я не один. Со мной Алия и… Милош. Они хотят с тобой поговорить.

Тишина. Алия чувствовала, как внутри нарастает разочарование. Она боялась, что все ее усилия были напрасны, что Ахмед просто не захочет никого видеть.

– Может быть, он спит? – предположила Алия, стараясь сохранить оптимизм.

Бранко пожал плечами. – Может быть, – ответил он. – А может быть, он просто не хочет нас впускать в свой мир. Он уже давно никого к себе не подпускает.

Милош молчал, словно не принимая участия в разговоре. Он стоял в стороне, немного отстранившись от них. Но вдруг, неожиданно для всех, он сделал шаг вперёд.

– Ахмед, – сказал Милош, обращаясь к двери. Его голос звучал тихо, но твердо и уверенно. – Я знаю, что тебе сейчас тяжело. Я знаю, что ты пережил. Я знаю, что ты чувствуешь… Я знаю, что такое война. Но я здесь, чтобы помочь тебе. Открой дверь.

За дверью воцарилась тишина. Алия и Бранко затаили дыхание, ожидая ответа.

И вдруг… дверь медленно, со скрипом, открылась.

Глава 4

Пепел надежды

Сараево, весна 1992 года. Ещё вчера казалось, что жизнь бьёт ключом: воздух был напоён ароматом цветущих каштанов, из открытых окон кафе доносились ритмы Горана Бреговича, а по улицам, держась за руки, прогуливались влюблённые парочки, строя планы на будущее. В воздухе витала атмосфера надежды и беззаботности.

Но всё изменилось в одно мгновение. Словно по щелчку пальцев, радужная картина мира рассыпалась в прах. Вместо музыки – вой сирен воздушной тревоги, разрывающий тишину на части. Вместо благоухающих цветов – едкий дым пожарищ, застилающий горизонт. Вместо звонкого смеха – тихий шёпот молитв и громкий плач матерей, потерявших своих детей. Война обрушилась на город внезапно, безжалостно и беспощадно, словно разъярённый зверь, готовый растерзать свою жертву.

В новостях твердили одно и то же: “Ситуация под контролем. Наши войска оказывают ожесточённое сопротивление противнику. Просим сохранять спокойствие и не поддаваться панике”. Но никто уже не верил этим лживым словам. Люди знали правду – город окружен, и надежды на спасение почти не осталось.

На улицах, словно грибы после дождя, стали появляться блокпосты и баррикады, возведённые из мешков с песком и обломков кирпичей. Солдаты с автоматами наперевес патрулировали улицы, высматривая врага. Ночью город погружался в кромешную тьму, нарушаемую лишь вспышками взрывов и трассирующими пулями.

В городе ходили самые разные слухи. Говорили, что сербские снайперы стреляют по детям и беременным женщинам. Говорили, что в городе орудуют мародёры, грабя и убивая мирных жителей. Говорили, что ООН собирается ввести миротворческие войска, но этого всё никак не происходило.

В булочных и магазинах выстраивались огромные очереди за хлебом и водой. Цены взлетели до небес, и многие люди голодали. На рынках процветала спекуляция, и за кусок хлеба просили целое состояние.

Вечерами, собираясь у немногочисленных работающих радиоприёмников, люди пытались узнать хоть какие-то новости. Дикторы читали списки погибших и пропавших без вести, и многие узнавали в этих списках имена своих родных и близких.

В городе царила атмосфера страха, отчаяния и безысходности. Люди понимали, что их жизнь изменилась навсегда, и что им предстоит пройти через тяжёлые испытания.

В это мрачное время Милош, как и многие другие студенты, получил повестку из военкомата. Он должен был явиться на сборный пункт и отправиться на фронт.

Милош понимал, что его ждёт. Он знал, что война – это не романтическое приключение, а грязь, кровь и смерть. Но он также понимал, что не может остаться в стороне. Он должен защитить свой город, свою семью, своих друзей.

В ночь перед отправкой на фронт Милош долго не мог заснуть. Он лежал в постели и думал о том, что его ждёт впереди. Он вспоминал свою прежнюю жизнь, свои мечты, свои надежды. Он понимал, что, возможно, никогда больше не увидит своих близких, не услышит музыку в кафе, не почувствует запах цветущих каштанов.

В голове крутились слова его деда: “Война – это проверка на человечность. И только тот, кто её выдержит, достоин называться человеком” .

Милош понимал, что ему предстоит пройти эту проверку. И он должен выдержать её любой ценой.

Милош, вчерашний студент-медик, чьими кумирами были не генералы, а выдающиеся хирурги вроде Николая Пирогова, мечтавший о тихой, спокойной жизни, посвящённой спасению людей, в одночасье стал военным врачом. Его, вместе с другими студентами старших курсов, мобилизовали в первые же дни войны. Никаких тебе выпускных экзаменов, никаких тебе торжественных речей и вручения дипломов. Вместо этого – грязная военная форма, автомат Калашникова и приказ явиться в полевой госпиталь, развёрнутый в подвале старой, полуразрушенной школы на самой окраине Сараево.

По дороге к сборному пункту Милош вспоминал слова профессора анатомии, старого, ворчливого, но очень талантливого врача: “Медицина – это не просто наука, это – искусство. Искусство сострадания, искусство исцеления, искусство продления жизни”. Тогда эти слова казались ему красивой фразой, а теперь он понимал, что в них заключён глубокий смысл.

В сборном пункте царил хаос и неразбериха. Сотни молодых парней, таких же, как и он, испуганных и растерянных, толпились в тесном помещении, ожидая своей участи. Кто-то молча курил, кто-то читал молитвы, кто-то отчаянно прощался с родными и близкими.

Милош, стоя в очереди на получение оружия, услышал обрывок разговора двух солдат.

– Говорят, что сербы совсем озверели, – говорил один из них. – Стреляют по всему, что движется. Никого не жалеют.

– Да пошли они к чёрту, – ответил другой. – Мы им покажем! Мы за свою землю будем стоять до последнего!

Милош поёжился. Ему было страшно. Он никогда раньше не держал в руках оружие. Он не знал, как убивать. Он хотел лечить, а не воевать.

Вспомнилось, как отец, говорил ему: “Война – это всегда трагедия. И неважно, кто прав, а кто виноват. В войне всегда страдают невинные люди” .

Милош, едва переступив порог полевого госпиталя, расположенного в сыром, пропахшем плесенью подвале бывшей школы, едва успел вдохнуть воздух, как его обоняние атаковала удушливая смесь запахов: хлорки, скрывающей зловоние гниющей плоти, крови, пропитавшей каждый сантиметр пространства, и медикаментов, призванных хоть как-то облегчить страдания. Он машинально вспомнил лекции по десмургии, где профессор, словно предчувствуя будущее, говорил: «Бинты и вата – вот ваши главные союзники в борьбе за жизнь солдата».

В хаотичном гуле стонов, криков и бессвязных просьб о помощи, он различил чьи-то приглушённые рыдания. Внезапно, словно вихрь, к нему подлетела Ясмина – молоденькая медсестра, с перепачканным кровью лицом и растрёпанными волосами, в глазах которой плескался первобытный ужас. Её хрупкая фигурка казалась совершенно беззащитной в этом царстве смерти.

– Доктор! Умоляю, помогите! – воскликнула она, хватая Милоша за рукав грязного халата. Её пальцы судорожно впились в ткань, словно он был ее последней надеждой. – У нас операция… Срочно! Осколочное… Совсем молодой…

Милош, словно очнувшись от оцепенения, последовал за Ясминой в импровизированную операционную – крохотную комнату, освещённую лишь одинокой лампочкой, свисавшей с потолка на тонком проводе. В этом скудном свете лица людей казались бледными и измождёнными, словно лишённые жизни.

В центре комнаты, на старом, покрытом ржавчиной столе, лежал солдат – совсем мальчишка, не больше восемнадцати лет. Его лицо было залито кровью, а тело конвульсивно подёргивалось. Над ним склонился Дамир – опытный хирург, которого в госпитале за глаза прозвали «Божьим скальпелем» за его невероятную ловкость и умение спасать даже самых безнадёжных пациентов.

– Милош, братишка, слава Богу, что ты здесь! – воскликнул Дамир, не отрываясь от работы. Его голос звучал устало, но уверенно. – Нужна помощь! Осколочное ранение брюшной полости. Повреждены печень и селезёнка. Кровотечение сильное. Время не ждёт!

Милош, подавив волну подкатившей тошноты, дрожащими руками надел халат, маску и перчатки, стараясь не думать о том, что ему предстоит увидеть. В голове всплыла цитата из Гиппократа: “Врач должен обладать глазом сокола, сердцем льва и руками женщины”.

– Что нужно делать? – спросил Милош, стараясь говорить спокойно и уверенно.

– Держи ретрактор! – скомандовал Дамир, указывая на инструмент. – Нужно расширить рану, чтобы я мог добраться до печени. Аккуратно, не повреди нервы!

Милош, собрав всю свою волю в кулак, выполнил указание Дамира. Рана была ужасной – из неё сочилась кровь, вытекала сукровица и виднелись разорванные ткани внутренних органов. Ему стало плохо, но он заставил себя смотреть.

– Давление падает! – запаниковала Ясмина, следя за показаниями монитора. – Пульс нитевидный!

– Адреналин! Кордиамин! – скомандовал Дамир, не отрываясь от работы. – И кто-нибудь, сообщите в банк крови! Нам срочно нужна переливка!

Ясмина, словно заведённая, выполняла все указания Дамира. Она работала быстро и чётко, словно робот, запрограммированный на спасение жизни.

Милош, наблюдая за ее действиями, подумал о том, что война – это не только стрельба и взрывы, но и изнурительный труд, требующий огромного напряжения сил и нервов.

Операция продолжалась несколько часов. Дамир, не разгибая спины, методично зашивал разорванные органы, перевязывал кровоточащие сосуды и удалял осколки. Милош, несмотря на усталость и страх, продолжал ассистировать ему, следуя каждому его слову.

В какой-то момент Милош поймал на себе взгляд солдата. В его глазах он увидел не боль и отчаяние, а какое-то странное смирение, словно он уже попрощался с жизнью. Милошу стало невыносимо жаль этого молодого парня, вынужденного умирать вдали от дома, от семьи, от любимой девушки.

Вспомнилось, как мать, провожая его на войну, сказала: “Главное – останься человеком. Не ожесточись. Не потеряй веру в добро” . Милош понимал, что сейчас, как никогда, ему нужно помнить эти слова.

– Всё, – сказал Дамир, откинувшись на спинку стула и вытирая пот со лба. – Зашил… Как он?

Ясмина склонилась над солдатом, ощупывая пульс. – Слабый, но есть, – ответила она. – Давление понемногу поднимается.

Милош облегчённо вздохнул. – Он выживет? – спросил он, глядя на лицо солдата.

Дамир посмотрел на него с грустью. – Не знаю, Милош, – ответил он. – Сделали всё, что могли. Дальше – всё в руках Божьих.

Ясмина прикоснулась к щеке солдата и прошептала: – Держись, родной. Мы с тобой. Ты сильный, ты справишься.

Милош, глядя на них, почувствовал, как в его душе рождается новая надежда. Он понял, что даже в этом кромешном аду есть место для милосердия, для сострадания, для любви.

Закончив операцию, Милош отступил от стола, чувствуя, как в ногах предательски подкашиваются колени. В голове звенело, в глазах рябило. Он снял окровавленные перчатки, ощущая липкую влагу на руках, и машинально выбросил их в ведро для отходов. Операция прошла неудачно. Несмотря на все усилия, солдат умер прямо на операционном столе. Последние слова Дамира, прозвучавшие как приговор: “Простите, парень, мы сделали все, что могли…” эхом отдавались в голове.

Выйдя из операционной, Милош словно попал в вакуум. Звуки вокруг приглушились, краски поблекли. Он шёл по коридору, словно во сне, не видя и не слыша ничего вокруг. В голове крутились обрывки фраз, картинки разорванного тела, предсмертный взгляд солдата.

В ту ночь он впервые увидел, как умирает человек. Молодой солдат, совсем ещё мальчишка, с перебитыми ногами и разорванным животом. Милош делал всё, что мог, чтобы спасти его, но было слишком поздно. Солдат умер у него на руках, смотря на него полными боли и отчаяния глазами.

Милош почувствовал, как мир вокруг него рушится. Он опустился на колени и заплакал. Он плакал от бессилия, от жалости, от горя. Он не мог понять, как такое возможно – чтобы люди убивали друг друга, чтобы невинные страдали и умирали.

– Не плачь, доктор, – услышал он тихий голос над собой.

Это была Ясмина. Она опустилась рядом с ним и нежно провела рукой по его волосам.

– Война – это смерть, – сказала она. – К этому нужно привыкнуть. Иначе ты не выживешь.

Милош посмотрел на неё заплаканными глазами, полными боли и отчаяния.

– Я не могу привыкнуть к смерти, – прошептал он. – Я не хочу привыкать к смерти… Я хочу спасать людей, а не видеть, как они умирают…

Ясмина обняла его и прижала к себе.

– Ты делаешь всё, что можешь, – сказала она. – И это самое главное. Ты здесь, ты помогаешь им, ты облегчаешь их страдания. И это уже много.

В ту ночь Милош понял, что его жизнь изменилась навсегда. Он больше не был тем наивным студентом, который мечтал о карьере хирурга. Он стал военным врачом, свидетелем ужасов войны, человеком, потерявшим веру в мир и справедливость. Он увидел ад своими глазами, и этот ад навсегда оставил свой отпечаток на его душе.

Опираясь на стену и пытаясь унять дрожь в руках, Милош слышал, как далеко в коридоре затихают голоса Дамира и Ясмины. Его тошнило, но не от крови, а от бессилия. Смерть солдата, чьё имя он даже не успел узнать, вывернула его наизнанку, обнажив всю беспомощность перед лицом войны. Милош помнил, как судорожно сжимал его руку этот парень, и как его взгляд постепенно тускнел.

В голове всплыли слова старого патологоанатома, профессора Кнежевича, который повторял на каждом занятии: “Мы, врачи, лишь немного оттягиваем неизбежное. Смерть – это часть жизни, и к ней нужно относиться с уважением, но без страха”. Но сейчас, здесь, в этом проклятом подвале, слова профессора казались циничной ложью.

Оттолкнувшись от стены, Милош побрёл по коридору, надеясь найти укромное место, чтобы прийти в себя. Под ногами хлюпала какая-то жидкость, вероятно, кровь, смешанная с водой. В палатах стонали раненые, призывая медсестёр. Запах карболки, призванный убивать микробов, не мог заглушить зловоние гноя и разлагающейся плоти.

Милош зашёл в пустую перевязочную и закрыл за собой дверь. Комната была освещена тусклой лампочкой, отбрасывающей причудливые тени на стены. На столе валялись окровавленные бинты, шприцы и использованные ампулы. Милош подошёл к окну и открыл его, впуская внутрь струю свежего воздуха. На улице шёл дождь, словно оплакивая погибших.