Кагуцути-но ками

– Клиенты? – Самаэль опешила, не замечая никаких затейливо украшенных повозок с якорогами на горизонте. Да и немного ранее, когда она покидала дом через обветшалый чердак, за стройной гущей деревьев не было признаков приближающихся гостей. Они словно бы возникли из ниоткуда, и это странное обстоятельство отозвалось у Самаэль легким уколом раздражения в опаленном солнцем затылке. – Унсур его побери, ни свет ни заря появиться… ладно, спасибо, милая леди, помчусь побыстрее к нашим гостям!

– Будьте осторожны, госпожа! Нынче приезжие только и делают, что в душу лезут, не давайте им глазеть на нее!

Понятливо и чуть смешливо кивнув, но не придав словам девушки особенного значения, Самаэль стремглав направилась дальше. На ходу она стягивала с себя грязные ботинки, метко отбрасывая их в сторону наполненной бадейки, от чего громкий всплеск воды из-за приземлившейся обуви спугнул зимнюю ласточку, нежащуюся в лучах небесного света, и виноватой девушке пришлось кричать ей вдогонку слова раскаяния. Устремившаяся к солнцу птица не обернулась, но и не скрыла собой небесное тело, от которого Самаэль поторопилась спрятаться на крыльце черного входа в поместье.

Прежде чем войти в дом, она стряхнула с выходной сорочки зацепившиеся листья вместе со своей беспечностью, а после разрешила серьезности подтянуть её расслабленную спину и обличить ровный стан, скрывавшийся за мешковатой одеждой. Увесистая плетёнка гулко опустилась перед ней на перила, случайно привлекая внимание разбуженной кошки, спрятавшейся в тени настила.

С ленивым интересом она наблюдала, как ловкие пальцы вернувшейся хозяйки собирали всклокоченные волосы в тугой длинный хвост, похожий на заманчиво покачивающуюся на ветру лозу, в которую она с любопытством любила потыкаться влажным носом и озорно цепляться отточенными когтями.

Громко мяукнув, она выразила восхищение маячащей мгле, затянутой атласной лентой, но из-за сонливости только повела в сторону своим пушистым хвостом и вновь прикрыла глаза, не собираясь проказничать в столь ранний час. Заметившая её Самаэль смешливо вздернула бровью, добавляя в мысленный список дел угостить Минку свежими минсурами, сцапанными с кухни, и немедля вошла в поместье.

В голову тут же ударил неравномерный запах чернил и чабера, заставивший девушку поежиться, пока она спешно стирала с тонких губ остатки виноградного липкого сока. Её встретила привычная исполинских размеров библиотека, где ряды книжных шкафов застилали разукрашенные золотом стены, создавая настоящий Эдем для книжных червей.

Миллионы рукописей обо всем на свете заманивали проходящим мимо гостей своими мишурными обложками, скрывающими длинные трактаты и своды сутры, которые нельзя было осилить за десяток минут. Это отбирало время и у приезжих иностранцев, и у принимающих их хозяев дома, поэтому с недавних пор чаще всего библиотека закрыта для посторонних глаз, что стало отличным поводом превратить её в пристанище для старинных вещей, безделушек и фехтовальных мечей.

Закономерно, что слишком быстро покидать эту комнату не представлялось возможным и Самаэль, ибо она обожала распластаться на широком диване с картой звездного неба или бестиарием и захлебываться описаниями до самого ужина, изредка перекусывая сахарными галетами и запивая их настойкой из огненных ягод, непременно напоминающей о летних вечерах…

Ах! Как же можно забыть про пианино, составляющее компанию одинокой картине, на которой изображена непонятная пацифистскому уму битва.

По обыкновению Самаэль не могла пройти мимо этого шедевра, ощущая непостижимое притяжение, которое не могла обуздать даже самая сильная нужда. Так и теперь, спеша по делам, она все же заставила свои ноги остановиться и по волшебному наитию коснулась резной поверхности, чувствуя холод отсыревшего дерева и текстуру залежавшейся пыли. Полная томительного ожидания и концентрации, девушка нежно провела пальцами по центру картины, куда рука художника вложила всю свою созидательную силу, и в ту же секунду рядом с ней послышался тихий шепот, словно сами краски зашевелились и заурчали в неведомых речах под подушечками теплых пальцев.

Картина оживала на её глазах.

Ранее замороженные в мрачном замысле художника воины начали свое движение – их темные лица выражали гнев и решимость, лязг их мечей и эхо оглушительных криков волной заполняли комнату. Из угла в угол картины пролетали грады стрел, в градиентах развевались знамена на ветру и пыль поднималась на поле битвы, мимолетно застилая глаза.

Вдруг забытый в тишине инструмент издал звук. Одна соль, едва уловимая, отразилась от книжных полок, заставив Самаэль замереть. Пианино заговорило само по себе: с его клавиш скользили истошные звуки, переплетались в нестройную мелодию и сливались с хаотичными движениями красок, а потому картина, развернувшаяся перед исступленной девушкой, в тот же момент смогла обрести душу.

В мгновение, прямо в разгар битвы один из воинов обратил свой взор на Самаэль или сквозь неё. Полный отчаяния он безмолвно, измазанными кровью руками и катящимися по щекам слезами, вымаливал помощи у девочки, которую он не мог видеть, лишь чувствовать её незримое присутствие. Сердце Самаэль наполнялось смятением от этой страшной молитвы, которой она раньше не слышала.

Но что она может сделать?

Ведомая странным желанием вернуть каплю света охваченному хаосом миру, она всем сердцем пыталась отозваться на мольбу, помочь, успокоить, спасти… ведь она точно сам Унсур – оплот невидимой надежды для этих людей. Кто-то шептал ей об этом… да, она слышала это громче любой своей мысли.

Зажмурившись до черных пятен, Самаэль тяжело склонила голову, губы её зашевелились в неизвестной мантре, а пальцы задрожали над истерзанной сценой войны. Тотчас искры неокрепшего льда заплясали на тонкой коже фаланг, змеей пробираясь ниже, к ладоням и запястьям, и обжигающим холодом пронзили молодые кости. Раздирающая боль обуяла её сгорбленное тело, когда мороз дошел до легких, проник в самое сердце, и девушка истошно закричала, отпрянув от картины.

Крышка пианино захлопнулась в тот же миг, как взбалмошные воины замерли, услышав её крик.

Больше ничего не происходило.

Отвернувшись от полотна, Самаэль проморгалась, облизнула пересохшие губы и вздрогнула в ясном понимании, где она находится. Неужто… но когда она успела войти в дом?

Исполинских размеров библиотека c миллионами рукописей окружала её, готовая принять внимание заблудшей в ее уголках любопытной странницы. Такое величие было тяжело обойти стороной. И закономерно, что слишком быстро покидать эту комнату Самаэль не представлялось возможным, ибо она обожала распластаться на широком диване с картой звездного неба или бестиарием и захлебываться описаниями до самого ужина, изредка перекусывая сахарными галетами и запивая их настойкой из огненных ягод, непременно напоминающей о летних вечерах.

Но сейчас ей нужно было отказаться от этой пленительной затеи в пользу домашних дел, поэтому Самаэль вдохновленно покрутилась на исшарканном ковре перед зеркалом, проверяя себя на наличие изъянов, заметных нетренированному глазу, а после направилась в гостиную.

Прямо на входе в нее стояла обрамленная замысловатым узором фаянсовая ваза, заботливо воссозданная девушкой копия старой посудины, которую она в игривом порыве столкнула прямо под ноги своего наставника.

Вместо положенного выговора она тогда получила предложение сотворить новую вазу, более ценную и привлекательную. Через порезанные пальцы и до смешного нахмуренные брови появилось нечто прекрасное, что теперь горделиво стояло у всех на виду и принимало одинокое цветение синей розы, напоминающей о днях, когда сад пестрил артистичной легкостью и свежестью, радуя зачарованные сердца домочадцев. Нынешним февральским днём, кроме дозревающей гигантской партии винограда, все тепличные цветы в неподвижной дреме ждали своего весеннего часа, напоминая, как бывает бессильна природа, затесавшаяся в объятиях сезонной прохлады.

От подобной мысли всё сильнее хотелось завернуться в пепельные одежды, растопить полуденный камин и утонуть в зное ломающихся дров, но безотлагательная работа не могла остаться без внимания.

Подозвавший её Хван, белокурый парень с чудеснейшими манерами и обворожительной наружностью, вежливо поздоровался и без особых приготовлений ввёл Самаэль в положение дел:

– Важные люди посетили нас с просьбой ознакомить их с товаром, – объяснялся он шепотом, одним взглядом указывая на двух джентльменов, вальяжно устроившихся на гостевых диванах с крупной вазочкой тех самых коричных булочек, из-за которых Самаэль зазря возмущалась.

Съежившиеся от прилипчивого солнца мужчины что-то заносчиво бормотали, отвернувшись друг от друга. Бранились, если точнее. Только поспевшая Самаэль ненароком успела услышать отрывок их аристократического диалога:

– …в “Синих Ветрах” то теперь есть особая забава, а? Называется “кто быстрее уйдет, когда увидит счёт”. Слыхал, это твой новый хит.

– Неужели? Уверен, твой последний хит был также свеж, как и ржавый котел в меню. Что ты там варишь, дохлых минсур?

– Ну-ну! Мой котел – изюминка заведения, в отличие от твоего “драконьего” гарнира, который даже куры отвергают. Где берешь потроха? Крадешь у соседей небось?

– Мог бы я конечно взять ворох у твоей тетки, но не хочу приносить в таверну дизентерию…

Крошки от выпечки небрежно прилипали к их костюмам и некогда чистому полу, когда они открывали рты. Казалось, что кто-то из них обязательно подавится злосчастной коричной присыпкой и несдержанно раскашляется, устроив ненужную сцену прямо в главном холле усадьбы. Поглядывающая на них девушка воздерживалась от комментариев и неуместной ухмылки, лезущей на повеселевшее лицо из-за разыгравшегося воображения.

– Если вы успели заметить, они настороженно настроены друг к другу, и только обоюдное пристрастие к алкоголю привело их сегодня к нам. Задача вам известна, верно, госпожа? – уточнил Хван, с чужого позволения поправляя слегка съехавший позолоченный зажим, держащий края встрёпанного воротника, который выгодно украшал шею Самаэль, и после расслабленно улыбнулся.

– Предоставь это мне, – уверенно прошептала Самаэль, откидывая глазную повязку на ближайший столик, вооруженная своей абсолютной эмпатией и лучезарной улыбкой, направилась к гостям, ожидающим наилучшего приема.

Бесшумная походка сразу же выдала в ней изящество и гостеприимство, а ровный стан и короткий взмах ладонью в приветственном жесте быстро привлекли внимание рассеянных гостей. Те, с накрахмаленными рубашками и лежащими на коленях дорогими шляпами, выглядели изумленно – младшая хозяйка винодельни с первого взгляда прицепила их к себе. Её внешность – загорелая кожа, напоминающая о солнечных днях на виноградниках, и глаза цвета янтарной настойки – всегда источали тепло и искреннюю доброжелательность.

Самаэль остановилась у стола, вскинула легкой рукой, дирижируя невидимой симфонией, и разложила перед гостями стопку формуляров для ознакомления с ассортиментом. Откуда-то взявшийся легкий ветерок перелистывал страницы, останавливая свой ход сразу на козырном варианте.

– Добро пожаловать, благородные господа! – девушка, поймав на себе недовольные взгляды, склонилась в легком поклоне и продолжила приготовления. – Мое имя Самаэль, и я рада предложить вам нечто особенное.

Двигалась она чрезвычайно быстро, но так плавно, что гости не успевали следить за появляющимися на дубовом столе хрустальными бокалами и темными бутылками, мерцающими в переливах витражей. Откупорив одну из них, Самаэль улыбнулась и позволила тонкому аромату мгновенно заполнить воздух, окутывая каждого нахмурившегося теплым, как шелковое одеяло, шлейфом.

– Позвольте представить вам нашу особую гордость – вулканическое вино, – продолжала она, краем глаза подмечая тягучую темно-красную жидкость с едва заметным сиянием, бесподобно переливающуюся в её руках. – Это вино рождается из винограда, который растет на остывших склонах древнего вулкана, где почва напитана не только минеральными солями, но и остатками магической энергии. Такой напиток, господа, не просто согревает – он несет в себе воспоминания земли, сохранившей тайны далекой эпохи и…

Один из гостей, широкоплечий мужчина с густой бороденкой и тяжелым взором, насупился и глубоко вздохнул, прерывая её:

– Самаэль, – правая рука его раскрытой ладонью повисла в воздухе с некоторой угрозой, жест же этот казался грозным предупреждением, которое ясно читалось между протертых до алых мозолей пальцев. – Заканчивай трепаться. Не думаю, что твое вино настолько чудесно, чтобы ради него столько времени сидеть за одним столом с этим…

– Осторожней, Драгос, – перебил его второй, менее крепкий и более худощавый мужчина, однако же отличающийся звучным голосом и ярким, зловредным взглядом и странной привычкой без конца морщить нос. Кажется, его звали Лорел. – Ты слишком высокого о себе мнения! Может, хотя бы вино этой госпожи откроет тебе глаза на настоящие изыски, которых в твоей захудалой таверне не сыщешь, а?

– Ха, и что же, по-твоему, магия этих “изысков” не просто красивая сказка? Или ты действительно думаешь, что вино способно изменить того, кто его пьет? Или его проклятое мнение о тебе?

Самаэль кротко улыбнулась, оценивая степень их неприязни друг к другу. Не теряя своей легкости, она склонила голову в безмолвном протесте и ловко повела беседу в свое русло:

– Друзья мои, прошу вас, не спешите с суждениями. Вино в данном случае не просто жаркий конфликт интересов. Это определенный символ мира, услужливо предоставленный самой землей. Вы почувствуете, когда оно расскажет свою историю, если позволите, – смаковала она объяснение, разливая в бокалы пузырящееся огниво, похожее на играющую в уютном жерле лаву. – Для этого же необходимо лишь одно – открытое сердце.

Она протянула мужчинам по бокалу, и аромат, исходящий от вина, наполнил пространство жаркими нотками спелого темного винограда, древесного дыма и соляных лугов. Лорел с некоторым воодушевлением принюхался, и не удержавшись перед соблазном быть впереди, сделал глоток первым.

Как только он осознал прелесть обжигающего глотка, его взгляд на миг стал мягче. Девушка с точностью ювелира наблюдала за тающим как по щелчку напряжением, будто оно – первоапрельский снег, не сдержавшийся перед пробудившимся солнцем. Она знала, что напиток этот, любимец публики, всегда играет во ртах контрастами, благоуханным теплом заполняя сознание, а искренность вкуса побуждает в пьющем что-то древнее и забытое… совсем ностальгическое и родное, отсылающее глубоко в прошлое.

Губы мужчины приоткрылись в изумлении, а дрожащие веки на мгновение сомкнулись, как у человека, погруженного в воспоминания. Незаметно для других и неосознанно для себя Самаэль повторяла его мимику.

Лорел непроизвольно провел пальцами по столу в странной попытке коснуться чего-то, что его разум воплотил прямиком из прошлого. Шероховатый подоконник, истерзанный пытливыми рисунками, в доме его детства или старое седло на спине молоденькой кобылки, пахнущее натертой до блеска кожей и луговой травой, а может намасленный котелок, в котором впервые смешались ингредиенты его фирменного рецепта…

На лице мужчины проступило теплое, чуть грустное выражение, и губы, едва заметно скривившиеся в полуулыбке, выдавали в нем заблудившегося в родных просторах мальчика, но глаза оставались печальными, словно его сознание не могло расстаться с этими эфемерными отголосками счастливого детства так быстро.

В то же время Драгос лишь поднес бокал к скрытым за густой бороденкой губам, скептически оглядывая блаженного Лорела и плотную жидкость, в которой, казалось, вспыхивало и гасло что-то неуловимое.

– Чтоб вас, какая же муть… посмотрим, стоит ли твое пойло таких речей, госпожа Самаэль.

Сделав глоток, он медленно опустил бокал и крепко сжал его в крупной ладони. Морщинистое лицо на мгновение побледнело, а взвинченное до этого тело замерло, словно парализованное укусом змеиного языка. Расплавленной магмой, тягучей и горячей, отозвался вкус этого вина. Совсем не то, что мужчина ожидал. Внезапный жар в горле пробудил в нем первобытное, древнее и непокорное нечто, что дремало, скрытое под слоем пыльных лет. Его пальцы начали нервно подрагивать, и он поставил бокал так резко, что тот едва не перевернулся.

– Что за… нет… не может быть…

Взгляд Драгоса вспыхнул недобрым огнем. Воспоминания нахлынули на него толпой нечестивых и капризных духов, отсылающих в далекий день, пахнущий конским потом и колючей, промозглой изморосью, пронизывающей до костей худенький мальчишеский пиджак. Он стоял на крыльце, прижавшись спиной к грубо сколоченной двери, и сквозь завесу стекающей с крыши воды наблюдал, как силуэт старшего брата – высокий, чуть сутулый, в пропахшем овчиной дорожном плаще – медленно растворяется в сереющей мгле за воротами усадьбы. Тот не посмел оглянуться, и это разрывало сердце хуже материнского крика. Оглушительнее ее голоса и симфонии дождя звучала лишь ледяная тишина после громогласного отцовского гомона: «Вон из моего дома, предатель! Чтоб духу твоего здесь не было!»

Предатель – выжженное на задворках разума клеймо, послужившее заменой имени его родного человека. Мокрый и дрожащий Драгос чувствовал себя лжецом, предавшим брата из-за юношеской глупости. Соврал мелко, по-детски неуклюже: «Это он полез в мастерскую, я видел!»

Брат не стал оправдываться, посмотрев на младшего с усталым, бесконечно взрослым пониманием. Этим взглядом он выпотрошил душу, спрятавшись там непозволительно глубоко.

Острая и гниющая, точно не вытащенная заноза, вина впилась в обнаженное памятью нутро. Любое напоминание о нем, любая тень его присутствия превращалась в пронзительный холод того дня, в беззвучные рыдания матери за стеклом, в спину человека, навсегда уходящего в сереющий закат, который он сам для него уготовил. И единственный глоток вина вновь бросил его на то самое крыльцо, под тот же ледяной дождь, где он был не хозяином таверны, а лишь маленьким, жалким предателем, навсегда замерзающим в одиночестве собственной лжи.

– Кто вы такие, чтоб судить меня или его?! – хрипло выдавил Драгос, резко вскакивая на ноги. Его взгляд метался между Лорелом и Самаэль, полным гневного недоверия, и он, не узнавая их, лишь созерцал перед собой старых врагов. – Как вы… как же вы узнали… какое-то колдовство замешано в этом вине… или вы сами обратились в демонов? Пришли по мою душу?!

Драгос шагнул вперед, его тяжелая рука сжала край стола, пока движимые под раскрасневшейся кожей костяшки не побелели. Он выглядел готовым не то опрокинуть стол, не то сумасбродно схватить первым того, кто ненароком дернется.

– Я столько лет держал всё под контролем! Не вам меня сбивать с толку, не вам поднимать эту пыль прошлого! – его и так неясный голос сорвался, и где-то во взгляде блеснуло отчаяние, скоропостижно погаснув, точно поглощенное тенью прошлого. – Что же это… брат… я… виноват…

Последующие секунды прошли в напряженной тишине, пока Лорел, сморщив нос, не произнес что-то успокаивающее, но оглохший от собственных мыслей Драгос лишь уставился в зеркальное озеро, наполняющее несчастный треснувший на ободке бокал. Его взгляд, затуманенный яростью и чем-то глубже – животным страхом перед обнажившейся правдой – все еще скользил между Лорелом, смотревшим на него с внезапным, трезвым пониманием, и Самаэль, которая не смела сдвинуться с места. Фигура последней оставалась открытой, но в янтарных обычно теплых глазах вспыхнула непоказная твердость.

– Колдовство, господин Драгос? – с неожиданной силой прозвучал её голос, перекрыв нарастающий шум в ушах разгневанного мужчины. Она не повышала тона, но каждое последующее слово отшлифованным камнем разбивалось о зыбкую тишину. – Это не колдовство. С вами говорит земля, по которой вы ходите. К вам взывает голос вулкана, что помнит времена, когда вы были совсем мальчишками, а обиды пестрели мелкими царапинами на крепкой коже. Вино лишь честный посредник между безмолвным и внимающим. Оно напоминает о том, что было до стен, возведенных вашей гордостью.

Самаэль решилась на едва заметный шаг вперед. Тонкая рука с цепкими пальцами виноградаря легла на дрожащую ладонь Драгоса, все еще стиснутой на краю стола. Прикосновение её не было осуждающим, лишь приглашающим осесть после пылкого душевного всплеска.

– Оно напоминает только о том, что для вас действительно важно, – продолжила Самаэль, и слова её, казалось, незримо проникали под разгоряченную кожу, прямо в сжатый ком вины и тоски в груди мужчины. – О звоне молота по наковальне в кузнице отца. О запахе луговой мяты на нагретом солнцем сеновале…. о вашем брате, верно? Разве же это демоны? Может, просто правда, которую так больно вспоминать?

Драгос дернулся, пытаясь высвободиться, но пальцы Самаэль мягко сжали его пульсирующее запястье и мягкой, почти гипнотической волной вновь раздался её голос над самым ухом бунтующего нутром мужчины:

– Там, где далеко и незримо, уже нет ничьей вины. Возможно, она есть здесь, в вашем упорном забвении, в отказе слышать шепот земли и собственное сердце, – внимательный взгляд Самаэль сместился на бокал Драгоса, где алая жидкость успокоилась, отражая искаженное лицо мужчины. – Выпейте. Допейте эту правду до дна, отриньтесь от чувства вины. Да, оно жжет, но непременно очищает, как неугасаемое пламя кузнечного горна. Здесь. Больше. Нет. Вашей. Вины.

Вжавшийся в диван Лорел замер, наблюдая, как Драгос, этот неуклюжий, вечно брюзжащий медведь, в несвойственном ему треморе переживал погребенную в забытьи травму, плавясь под пронзительным взглядом девушки. Как гнев в его глазах потрескался, обнажив сырую, незаживающую рану. В сдавленной комом глотке Лорела запершило, и он машинально поднес свой бокал к губам следом за вторым мужчиной, снова ощущая прилив теплых, почти осязаемых воспоминаний.

Воспоминания, связанные с Драгосом.

Из горла Драгоса же, после выпитого до дна бокала, вырвался низкий, сдавленный звук, больше похожий на рык раненого зверя. Его плечи сгорбились еще сильнее, а сжатый кулак под рукой Самаэль разжался мучительно медленно, точно несгибаемые пальцы неизбежно приросли к дубовой поверхности. Уставившись на свою ладонь, пестрящую мозолями от безустанной работы, высеченными годами прожилками и крошечным, давно забытым шрамом, полученным в братской потасовке, мужчина улыбнулся.

Имя «Мило» сорвалось с пересохших губ хриплым шепотом, больше похожим на выдох, и тогда грубые, некрасивые слезы покатились по его щетинистым щекам, смешиваясь с выступившими каплями пота. Огромный, сломленный мужчина плакал молча, вперив мутный взор в пустоту перед собой, где призрачной рябью маячил облик того мальчишки с обидой, вонзившейся в него тонкими, болезненными иглами. А после силуэт растворился, оставив место для прогулок по деревенским закоулкам с невзрачным худосочным пареньком со смешной привычкой морщить нос, который по великой случайности заменил ему брата.

Осторожно поднявшись, Лорел положил руку на осунувшееся плечо Драгоса, точь-в-точь как десятилетия назад, у потухшего костра после ссоры, когда слова застревали непроходимым комом в горле, а развернуться и уйти не хватало сил. Только теперь с четким пониманием и немым признанием утраченного братства, заваленного хламом прежних обид.

Для Самаэль все произошедшее не было неожиданным откровением. Приходящие сюда люди часто отправлялись в чертоги разума с одним единственным доступным сценарием – откопать то, что мешает жить. За годы встреч с чужим прошлым девушка научилась примерять горделивых мужчин и сентиментальных женщин со своими внутренними демонами, хоть и не считала это большой заслугой. В бархате её глаз всегда читалась твердость убеждения. Она умело играла на струнах их недовольства, силясь превратить противоречия в легкие намеки на возможное примирение. Тонкий комплимент каждому из них, плавное движение рук, от которого бокалы наполнялись вновь и вновь, и доверительный тон создавали атмосферу, где каждый из клиентов оставался с разливающимся по нутру ощущением успокоения.

Так и теперь, когда тишина в холле преобразилась, и ушла пыльная духота напряжения, Самаэль наконец убрала руку и сделала шаг назад, давая мужчинам пространство.

– Вулканическое вино, господа… – произнесла она тихо, но отчетливо, возвращая их в реальность зала, к хрустальным бокалам и терпеливо ждущим формулярам – …не меняет прошлое. Но оно может напомнить, что связь, прерванная однажды, все еще жива, хоть и спрятана на дне души, – она посмотрела попеременно на Драгоса, вытирающего лицо грубым рукавом с детской беспомощностью, и на Лорела, чье выражение смягчилось до неузнаваемости. – Возможно, оно напомнило вам нечто ценное. Что-то, ради чего стоит забыть о вражде двух конкурирующих таверн, некогда объединенных одной идеей.