Ori-ori: между лесом и сердцем

Вернувшись в племя, юнец получил взбучку, словно гром среди ясного неба, за самовольную отлучку. Но гнев быстро сменился восхищением: в столь нежном возрасте он принес добычу, достойную зрелого охотника – более дюжины карасей, серебристых, словно луна в ночной воде. "Глядишь, – шептались старики, – ушицы наварим, целый котел, пир горой!" После словесной бури и похвал, сладких, как мед диких пчел, парень замер в ожидании возвращения соплеменников. Его взгляд, острый, как у орла, непрестанно буравил горизонт, выискивая малейший знак. Наконец, словно по мановению волшебной палочки, спустя томительные часы, вдали проступили знакомые силуэты. Племя, завидев юношу и его богатый улов, взорвалось ликующим шумом, словно весенний ручей после долгой зимы. Карасей тут же поделили, словно сокровища, на равные доли, а из самых крупных сварили долгожданную уху, чей аромат, густой и пьянящий, словно любовное зелье, наполнил поселение, обещая сытость и довольство.

С того дня, полотно истории окрасилось новыми, доселе невиданными красками. Лэйфр, словно мотылек, упорно летящий на свет, время от времени ускользал из объятий племени к тому заветному месту, где его ждала новая подруга. Имени её он не ведал, нарекая ласково "Снежком" за её волосы цвета первого зимнего покрова. Но со временем, словно сквозь тонкую ткань, начали проступать странности. Лик её, подобно увядающему цветку, омрачался печалью, в то время как глаза, словно два осколка небесной лазури, искрились неподдельной радостью. С каждым визитом Лэйфр ощущал, как за этой лучезарной улыбкой скрывается тайна, глубина которой не поддавалась измерению. "Снежок" часто обращала свой взор вдаль, словно высматривая призрак ускользающей мечты. Он не знал, что ответить на эту невысказанную тоску, ведь его мир был ограничен лишь лесами и горами, а её грезы, казалось, парили над горизонтом, далеко за пределами их маленького племени. "Сердце – это странствующий огонь, а память – его пепелище," – подумал он. И именно тогда он осознал, что их дружба – не просто игра, а нечто большее, чем он мог себе вообразить, возможно, ключ к разгадке той самой тайны, что пряталась за ее глазами.

На одной из таких встреч, когда закат разливался по небу багряным пламенем, словно прощальный поцелуй дня, мальчишка снял с себя амулет. Этот символ, хранивший тепло его сердца, он надел на шею Снежке, как печать нерушимой дружбы. В ответ Снежка одарила его камнем, хранящим в себе тайну: рисунок то ли птицы, то ли зверя, проступал сквозь причудливую вязь узоров, словно шепот древних легенд. Обнявшись на прощание, словно два лучика солнца, встретившиеся на миг, они вновь договорились встретиться здесь завтра. Каждая встреча становилась слаще предыдущей, как глоток родниковой воды в знойный день, и так пролетела половина лета.

Медленные часы тянулись, словно патока, а обучение и дела казались оковами, сковывающими полет души. Желание поскорее вырваться на свободу и встретиться с другом у речушки, журчащей, словно звонкий смех, будоражило сердце, словно крылья бабочки в кулаке. И, наконец, настал тот самый, долгожданный миг!

Покинув незаметно племя, словно тень, ускользающая от лунного света, парень побежал к заветному месту. Его сердце трепетало, словно пойманная птица, в предвкушении того, в какие игры они сегодня сыграют? Догонялки, где ветер свистит в ушах, а азарт толкает вперед? Или лучше поохотиться, слившись с лесом, словно призрак? И та, и другая идея казались лакомым угощением. Потратив несколько минут на размышления, парень решил начать с догонялок. Он любил это ощущение опасности и восторга, когда его преследовали, словно дикого зверя, и самому приходилось ускользать от преследователей, словно капле росы, ускользающей от солнечного луча.

Распахнув изумрудный полог листвы, он вырвался на дорогу, словно беглец из плена. Но здесь царила лишь безмолвная пустота. Ни души. Он обвел взглядом окрестности, но тщетно – лишь шепот ветра в кронах деревьев отвечал ему. Так и простоял Лэйфр, в ожидании, до сумерек, пока багряный закат не окрасил небо в тона безнадежности.

И последующие дни он приходил сюда, ведомый призрачной надеждой, но дорога оставалась, девственно чиста, словно выметенная рукой самой судьбы. Ни следа, ни знака, лишь холодное безразличие природы. Разочарование пустило корни в его сердце, словно ядовитый плющ, обвивая его душу. С каждым новым приходом надежда гасла, подобно свече на ветру.

Лэйфр начал замечать, как мир вокруг него вторит его внутреннему состоянию: листья на деревьях, словно слезы осени, желтели и опадали, а воздух пронизывал ледяной холод отчаяния. "Не сон ли это?", – шептал он, терзаемый сомнениями, – "Неужели встреча была лишь призрачным видением, рожденным моей тоскующей душой?". И этот вопрос, словно острый кинжал, вонзался в его сердце, оставляя кровоточащую рану.

Миг пролетел, словно сон бабочки, и суровая тень учения омрачила светлый горизонт юности. Воспоминания, словно драгоценные самоцветы, затворились в глубинах его сердца, оставив на устах лишь легкую улыбку – эхо прошедшей радости. В руке он сжимал камень, новообретенный талисман, словно "клад, оброненный небесами", символ надежды в грядущих испытаниях.

Новая загадка, словно клубок змей, зашевелилась в его уме: "Зверицы… Кто они?" Пора раскрыть эту тайну, соткать полотно истории из нитей правды и домыслов, дабы свет знания рассеял тьму невежества. "Ибо знание – сила", а незнание – оковы, сковывающие разум.

Они – долгожители, сотканные из мифов и теней, их век простирается на 140-150 лет, если только злой рок не оборвет их нить раньше. Каждый – уникальный узор на ткани бытия, где на ликах переплетаются перья, словно шепот ветра, и чешуйки, твердые как сталь. Рога – корона зрелости, растут вместе с мудростью, у старших – величественные, как горные пики, и потому столь желанные.

Холод для них – погибель, и тогда тот, чье оперение подобно непробиваемому щиту, становится оплотом племени. Держатся вместе, как звезды на небосклоне, – неразрывно, но в то же время свободно, каждый в своем полете.

Крылья – эхо древних драконов, переплетение кожи и перьев, словно воспоминание о былом величии. Темные тона их одеяний скрывают тайны ночи, а глаза, как два уголька, вспыхивают в темноте, пронзая мрак. Чувствуют мир обостренным нюхом и слухом, но порой, словно мотыльки на пламя, отвлекаются на мимолетное, попадая в сети.

Великаны, ростом два метра и выше, чьи тела – воплощение мощи.

Их трапеза – пиршество контрастов: мясо, рыба и дары земли.

Речь их – не просто слова, а мелодия, песня, что льется из самой души, напоминая трели первых птиц на рассвете.

Обитают там, где горы целуются с небом, у их подножий и в шепчущих лесах, словно стражи древних тайн.

Словно диковинный сад, где природа сплела воедино несовместимое, предстают эти создания. Их волосы, жесткие, как проволока, лишь изредка удостаиваются грубой ласки когтистого гребня, да и у большинства они обрываются дерзкой щетиной. На человеческом лике, словно маскарадный узор, то тут, то там проступает чешуя – холодная змеиная броня или нежная россыпь мягких перышек, словно ангельский пух, случайно оброненный в преисподнюю.

В пасти, скрытые в багровой ткани десен, дремлют клыки – кинжалы длиной в три сантиметров, готовые в любой миг обнажить свою смертоносную сталь. У сильнейших из них челюсть ощетинивается четырьмя такими клинками, словно оскал самой смерти.

Тело, подобно полотну безумного художника, покрыто то чешуей, отливающей сталью, то бархатом перьев, шелестящих на ветру. Но среди этого хаоса плоти и костей, словно якорь, удерживающий их в мире людей, – детородные органы, напоминающие о той искре человечности, что еще тлеет в их существе.

Хвост, длинный и гибкий, как хлыст, превосходит рост хозяина, являясь продолжением их дикой сущности. Ноги переходят в мощные лапы с черными, как обсидиан, когтями – орудиями охоты и защиты. Ими они способны хватать жертву, словно стальными тисками, или же устанавливать коварные ловушки, достойные самых изощренных хищников. Гибкий позвоночник позволяет им с грацией диких зверей мчаться на лапах, сливаясь с лесом в едином порыве.

Холод – их злейший враг. Ледяная вода обжигает их плоть, словно кислота. В поисках тепла они взбираются на деревья, где, свернувшись клубком, укрываются в своих крыльях, словно в коконе, пережидая непогоду вдали от родного племени. На спине, там, где крылья пробиваются сквозь плоть, зияют шрамы – багровые отметины, свидетельствующие о муках рождения. Сами же крылья, словно сотканные из тьмы и света, иногда вспыхивают призрачным сиянием, напоминая о той магической силе, что дремлет в их жилах.

Племя, словно осколок древней легенды, насчитывает около полусотни душ, ведомых вожаком – воплощенной мощью. Их быт – симфония дикости и изобретательности: куют оружие и броню, достойные их демонической природы, возводят лачуги с гнездами, таящими тепло жизни. Там, в этом хаосе, рождаются новые существа, словно отголоски запретных союзов. Дети, появляясь на свет, несут в себе искру человеческого, но спустя мгновения в них пробуждаются крылья и рога, словно символы их грядущего преображения. Хвост же – печать их рода, дарованная от рождения. Встречаются и те, кто до поры до времени скрывают свою истинную сущность, оставаясь лишь подобием людей.

Подобно змеям, их ярость вспыхивает внезапно, опаляя все вокруг. Одежды их – не просто куски ткани, а покров тайны, скрывающий сокровенное от чужих взглядов. Инстинкты же, словно шепот предков, ведут их, и тогда они, подобно диким зверям, ищут кору деревьев, чтобы утолить зуд чешуйчатой спины. Дважды в год они сбрасывают свою броню, словно освобождаясь от бремени прошлого, чтобы возродиться вновь.

Скрытые доселе в сумрачных лесах и неприступных горах, словно ускользающие тени, обитали существа, чьё существование было борьбой за выживание. Зверицы… Воины и воительницы многих племён шептали о них с суеверным ужасом, уверенные, что плоть их питается не только добычей лесной, но и человеческой кровью. Порождения магии, лишённые человечности, кроме обманчивых внешних черт, словно маски, скрывающие истинную звериную сущность.

Жестокое заблуждение, караемое смертью, если вовремя не успеешь отскочить от лезвия правды. Так кто же они, эти зверицы? Ангелы во плоти или демоны, восставшие из преисподней? "Время покажет", – невозмутимо вещала старая вещунья, чьё сердце, казалось, не ведало страха. После одного случая, словно по негласному указу, в племя перестали приносить живых звериц – дань уважения или признание силы?

В те далёкие времена, когда мудрость ещё не легла печатью на её чело, вещунья была лишь юной травницей, робко учившейся говорить с духами, чьи голоса давно умолкли. Её наставником был друид Варенгейл, старый волк с закалённым сердцем, для которого любое проявление доброты было лишь слабостью, недостойной смертных. Его взгляд, словно зимний ветер, пронизывал насквозь, а каждое слово звенело, как сталь, выкованная в кузнице древних богов.

В тот вечер, словно обугленный комок горя, в племя втащили живую диковинку – женщину, чья плоть была соткана из перьев, печально обретённую лишь с одним крылом. Её приковали цепями к позорному столбу, близ костра, словно агнца на заклание. Утром должны были вырвать из её тела драгоценные трофеи, обрекая птичью душу на мучительную гибель…

Когда сумерки опустились на землю, словно чернильное покрывало, дева, крадучись, выскользнула из своей лачуги. Под покровом ночи, словно тень, она проскользнула к пленнице, пробуждая её от кошмарного забытья. Её пальцы, робкие, но решительные, принялись развязывать грубые узлы, сплетённые из невежества и страха. Встретившись взглядами, она не увидела ни злобы, ни ненависти, лишь тихую мольбу, кристально чистое желание жить – искра, что горит в сердце каждого существа.

Освобождённая, однокрылая великанша поднялась во весь свой двухметровый рост. Оперение её мерцало при свете луны, напоминая нежного птенца воробья. В глазах плескалась благодарность, а руки, словно ветви древнего дерева, нежно коснулись макушки Изифы, молодой вещуньи. В этот миг между ними пролегла нить понимания, связь, рождённая из сострадания и уважения к чужой сущности. "Злоба – удел тех, чьи сердца отравлены страхом, тех, кто слышит лишь эхо своих собственных предрассудков."

Готовая проводить свою необычную гостью к границе леса, девушка приподняла подол своего ветхого платья и повернулась в сторону спасительной тропы. Улыбка озарила её лицо, словно восход солнца, ведь она никогда прежде не была так близка к чуду, никогда не чувствовала прикосновения этих больших, когтистых рук, несущих на себе бремя одиночества и непонимания.

Должно быть, боги намеренно создали эту землю столь неприступной, чтобы укрыть её от внешнего зла, но смертные, ослеплённые жаждой власти и наживы, извратили послание небес, переписав историю кровью и ложью.

– Пойдём, пока ни единая травинка не выдала наш секрет… – Прошептала Изифа, ступая в ночь, словно в омут, а за ней кралась зверица, ведомая страхом, но с искрой надежды в глазах.

Их дерзкий побег прервал зловещий скрип двери – из чрева махровой лачуги выплыл старый друид Варенгейл, словно тень из преисподней. В его алчных замыслах таилось кощунство: сорвать последние искры жизни с тела зверицы, дабы влить их в свои гнусные зелья и обряды. Но Изифа, его ученица, словно ангел-хранитель, встала на пути рока.

– Изифа! – Прогремел голос друида, подобно грому, сотрясающему небеса, и в руке его блеснул топор, словно оскал смерти.

– Варенгейл, прошу… Не нужно крови… В их сердцах нет зла, лишь испуг… Оставь их во тьме, не тронь… – молила девушка, стараясь приглушить голос, но вложить в него всю силу своей души, дабы достучаться до черствого сердца учителя.

– Изифа, опомнись! Это же монстр, порождение бездны, их души черны, им нет места под солнцем! – Шипел Варенгейл, словно змей-искуситель, приближаясь с топором, готовый обрушить удар.

И тогда Изифа, словно хрупкий щит, распахнула руки, преграждая путь.

– Только через мой труп… – Выдохнула она, готовая принять смерть во имя жизни.

– Как скажешь… – Прорычал мастер, его глаза горели ледяным пламенем. Варенгейл был не из тех добродушных друидов, что прощают слабости. Он был суровым воином, закалённым в битвах, а затем – травником, познавшим тайны жизни и смерти. Разбудить в нем жалость было сложнее, чем построить дракар, что бороздит моря.

И он обрушил удар рукоятью топора на хрупкое плечо Изифы. Девушка рухнула на землю, словно подкошенная, ударившись о деревянный выступ, и кровь окрасила её руку. Превозмогая боль, она сдержала стон, готовая до последнего вздоха защищать свой выбор. И тогда зверица, свидетельница этой жестокости, издала крик, раздирающий тишину, словно глас самой ярости.

В лачугах вспыхнули испуганные лица, из тьмы вынырнули воины и воительницы, детский плач разорвал ночь. И все увидели, как зверица, обуянная гневом, обрушила крыло на друида, словно карающий меч, повалила его на холодную землю и растерзала его тело, вырывая органы, разбрызгивая кровь на мокрой траве, словно багряные цветы смерти.

Тени, словно кошмарные бабочки, метались по меховым полотнам, пробуждая в людях не ужас, а леденящий душу первобытный страх. Хруст костей звучал погребальной песней, а чавканье склизких от крови внутренностей резало слух, но Изифа, оглушённая звоном в ушах, не могла разобрать этот мерзкий аккомпанемент смерти. Боль, словно раскалённые иглы, пронзала тело от неглубоких царапин и резкого удара, но ничто не могло сравниться с тем ужасом, что расцветал перед её глазами, подобно ядовитому цветку.

Поднявшись на дрожащие колени, а затем и на ватные ноги, девушка содрогнулась от омерзительного зрелища: тело друида, изуродованное до неузнаваемости, лежало в неестественной позе, словно сломанная кукла. Рядом, словно хищная статуя, возвышалась зверица, с когтей которой стекала багровая кровь. Тяжёлое дыхание вырывалось из её пасти, словно из кузнечного горна.

– Ч-что… – Прошептала девушка, но её голос утонул в океане ужаса. Внезапно чья-то сильная рука, словно стальной капкан, схватила её за запястье и повлекла за собой в чащу леса. Пока племя взрывалось хаосом криков и воплей, Изифа, словно марионетка, послушно следовала за зверицей. Именно она вырвала её из лап смерти, но зачем? Чтобы самой стать палачом?

– Зачем ты меня ведёшь в лес? Если хочешь убить, убей сейчас… – В голосе девушки звучало отчаяние, смешанное с непониманием. Ком, словно проклятие, подступил к горлу, напоминая о гибели мастера. Но печаль не терзала её сердце, ведь он всегда был суров, словно зимний ветер. И даже в свой последний день, он, не воспринимая всерьёз слова ученицы, был готов убить её, словно сорную траву.

При себе не было даже жалкого кинжала, чтобы хоть как-то защититься, оставалось лишь принять судьбу, как неизбежность. За свою доброту расплатиться смертью? Такова ли цена милосердия?

Десяток минут молчания в бешеной гонке сквозь лес казались вечностью. Наконец, зверица остановилась под сенью огромной ивы, чьи плакучие ветви касались зеркальной глади широкого ручья, образуя тихий пруд, словно слезу на щеке земли.

Зверица, отпустив руку Изифы, смущенно тряхнула головой и, присев у кромки воды, принялась омывать ладони и лицо, словно стремясь изгнать багровую печать битвы, дабы кровь не успела навеки запятнать её оперение. Теплый воздух благоухал летней негой, но зверь помнил, как быстро этот аромат мог обратиться в тошнотворное зловоние.

Под бледным ликом луны, в тишине, что казалась бездонной, лишь трели цикад, словно хрустальные нити, плели узор ночи, и журчание воды вторили им тихой песней.

– Эй… Зачем ты меня сюда привела? – Прошептала Изифа, робко отстраняясь от загадочной спасительницы. В ответ – лишь безмолвие, густое и всепоглощающее.

Черноволосая девушка, с тяжелым вздохом, опустилась рядом с диковинным существом, зачарованно наблюдая, как та осторожно смывает кровь. Вода, обагренная грязью, тут же возрождалась, становясь кристально чистой, благодаря неустанному течению. Но любопытство, словно голодный зверь, терзало её, готовое разорвать любые оковы благоразумия.

Повернувшись к зверице, Изифа несмело коснулась единственного крыла, что уцелело, ибо на месте второго виднелись лишь обрывки перьев. Мягкое, как облако, сотканное из снов, или нечто еще более неземное, с едва уловимой глубинкой, словно намеком на иную реальность.

От прикосновения тело зверицы задрожало, словно осенний лист на ветру, и она обернулась, с нескрываемым удивлением глядя на свою «избавительницу».

Встретившись взглядами, они утонули друг в друге, и на мгновение показалось, будто их души сплелись воедино, образуя неразрывный узел, а судьба уже начертала на небесах их общую историю, полную тайн и неизведанных дорог.

Зверица оказалась обманчиво прекрасной, словно сошедшая со страниц древних легенд, а не из кошмаров друидов. Её короткие волосы, цвета опавшей листвы, хранили на себе печать лесной пыли, а глаза – два янтарных уголька, в которых плясал отблеск дикой, неукротимой силы. Изифа, завороженная этой первобытной красотой, не могла отвести взгляд, пока предательское покалывание на ноге не заставило её вздрогнуть. Огромный лесной паук, воплощение ночных кошмаров, заставил сердце бешено заколотиться.

Издав непроизвольный крик, Изифа подпрыгнула, невольно сбив зверицу, что до этого спокойно сидела на траве. Обе рухнули на землю, словно две звезды, сорвавшиеся с небес, а паук, испуганный не меньше, чем сама девушка, юркнул под ближайший камень.

Горячее дыхание Изифы опалило шею зверицы. Подняв голову, она встретилась с её взглядом. Вопреки ожиданиям, в янтарных глазах не было гнева, лишь какое-то странное, изучающее любопытство. Огромная, когтистая рука легла на талию Изифы, грубовато скользнув по спине, словно оценивая её хрупкость, как охотник оценивает добычу.

– П-прости, там был большой паук… Эм… Ты, понимаешь меня? – пролепетала Изифа, пытаясь уловить в зверином облике хотя бы отголосок человечности. Она чувствовала близость опасности, но, как ни странно, страха не было.

В ответ раздался тихий, мелодичный звук, похожий на щебет редкой лесной птички. Зверица кивнула, подтверждая, что понимает её слова. Слухи оказались правдой – они говорят на языке, недоступном людскому уху, но понимают гораздо больше, чем кажется.

– А вблизи ты намного красивее… Удивительно, какие вы потрясающие, – прошептала Изифа, едва сдерживая восхищение. Её слова прозвучали, как молитва, как признание в любви перед алтарем природы.

В одно мгновение рот зверицы приоткрылся, и оттуда выскользнул узкий, раздвоенный язык, подобный змеиному жалу. Рука, до этого лежавшая на спине, притянула Изифу ближе, и в следующее мгновение язык коснулся её губ, облизав их с нежной, почти невинной дерзостью. А затем произошло то, чего Изифа никак не ожидала – губы зверицы коснулись её губ в робком, неумелом поцелуе, словно пробуждая древнюю, забытую магию.

Черноволосая, словно пленница тишины, не сопротивлялась, принимая поцелуй – прикосновение столь нежное, как роса на лепестках, с привкусом металла, словно отголосок древних битв. Вскоре её поглотила дремота, и она уснула прямо на зверице, будто на ложе из облаков. Усталость ли тому виной, или сонные чары, скрытые в слюне таинственного существа?

В объятиях тепла и забвения пронеслась ночь, словно кошмар, растворившийся в рассвете. Прошлое отступило, уступив место сновидению, сотканному из света и надежды.

На заре Изифа пробудилась на траве, под сенью плакучей ивы. Зверицы рядом не было, лишь в руке алел флакон из лазурного стекла, вмещающий густую жидкость – зелье, словно сгусток ночного неба.

Поднявшись, она направилась в родное племя, где уже пылал костер погребального обряда, поглощая останки растерзанного друида. Многие взирали с удивлением на её возвращение, словно восставшую из пепла. Что произошло в лесной глуши, осталось тайной, запечатанной в сердце, где одна душа обрела свободу ценой другой.

Вскоре открылось, что зелье – дар самой зверицы, сок её крови, дарующий понимание звериного языка. Но для чего он теперь, когда тишина окутала лес? Годы летели, словно листья, уносимые ветром. Изифа больше не видела свою спасительницу, но помнила её улыбку, словно отпечаток солнечного луча, и поцелуй – печать на сердце. Духи шептали, что это был дар за освобождение.

Десятки лет пронеслись, и вещунья встретила старость, словно неизбежный прилив. Племя обрело покой, но тени прошлого не отступали. Бьёрн, сын Венгирсона, приносил останки звериц, дабы отвести беду, искоренить зло. Но Изифа знала, что истинная опасность кроется не в клыках и когтях, а в сердцах людских, способных на предательство и жестокость.

Глава 2

Минули годы, словно листья, унесенные осенним ветром, с тех пор как наследник бежал в чащу, унося с собой тайну, подобную углю, тлеющую под пеплом. Лейфр, словно эхо прошлого, порой слышал отголоски той девочки в своей памяти, но смирение, подобно зимней стуже, сковало его сердце, признав, что беда могла обернуться неизбежностью. И уже не было смысла вызывать из мрака воспоминаний её пряди цвета лунного света и глаза, полные безмятежности, словно гладь лесного озера.

Ныне, на стыке весны и лета, когда солнце плело свои золотые нити в зелени лесов, племя готовилось к торжеству. Наследнику предстояло взойти на отцовский престол и связать себя узами брака перед ликом богов. Пир раскинулся под открытым небом, словно щедрое полотно, сотканное из угощений, а факелы, питаемые медвежьим жиром, вздымались ввысь, отбрасывая пляшущие тени, словно души предков, радующиеся вместе с живыми. Миг, которого новобрачные ждали с трепетом, а взрослые – с особым восторгом, ведь не каждый день рождается подобный обряд, и не каждая дева удостаивается чести стать избранницей вождя.

– Лэйфр, ты как там, брат? – Прогремел голос брата по оружию, с усмешкой застывшего у входа в лачугу наследника. – Не растворился ли в радости, словно роса на солнце?

– Иди ты в медвежью петлю, хах, – Ответил Лэйфр, откинув полог из медвежьей шкуры. Из лачуги вышел мужчина, чей облик дышал силой и уверенностью. В свои двадцать с небольшим он возвышался над остальными, словно дуб над молодняком, унаследовав от отца Бьерна широкие плечи и статью. Тёмно-каштановые волосы, с выбритым виском, будто выхваченным из тени, и косым пробором, напоминали крыло ворона. Прядь волос, зализанная пчелиным воском, словно застывший янтарь, падала на лоб. В тёмно-карих глазах с проблесками янтаря горел огонь, а светлая кожа оттенялась усами и бородкой, словно тенью, только-только пробившейся сквозь землю. Он был облачен в льняную рубаху, кожаные штаны свободного кроя, заправленные в сапоги до колен. Поверх рубахи – жилет из чёрной кожи, усыпанный металлическими заклёпками, словно чешуей дракона. На поясе висел меч и кинжал в ножнах, словно верные слуги, готовые в любой момент встать на защиту. А на плечах покоилась накидка из волчьих шкур с металлической застежкой, будто символ власти и силы, оберегающий от невзгод.