Полночный пир

Мне предоставили выбор, подразумевая, что единственно верное решение – остаться в монастыре. Я собиралась покинуть монастырь, чем бы мне это ни грозило.

Звук моих шагов по каменному полу казался оскорблением тишины обители. Впрочем, моё нахождение здесь тоже не добавляло святости этому месту.

Последнее время мать-настоятельница была со мной особенно сурова, впрочем, суровость свойственна её характеру, и это не занимало меня, как не занимало ничто в стенах монастыря, однако же после моего отказа принять постриг в её суровости появился оттенок исступления. Страх за мою бессмертную душу? Страх погубить собственную, невольно оказавшись виновной в том, что могло со мной случиться за стенами монастыря? Мне ясно дали понять, насколько губительна моя несговорчивость как для меня самой, так и для тех, кто меня окружает, и что в собственной судьбе виновата только я сама. Разумеется, я не спорила. Глупо спорить с более сильным, но принимать то, что тебе претит, глупо вдвойне.

Случайно задетые носком туфли чётки отлетели в сторону. Сила, с которой они ударились о стену, заставила меня остановиться, поняв, что я не прохаживаюсь по келье, а мечусь по ней, как зверь по клетке. Что ж… завтра я окажусь на свободе, что бы она мне ни сулила.

Я заставила себя лечь, хоть и понимала, что не усну. Просто лежала и смотрела, как лунный свет постепенно перетекает в темноту, потом темнота блекнет и по холодному камню подоконника скользит первый солнечный луч…

И всё же мне стало страшно, когда я не увидела у ворот свиты, достойной наследницы Стэнфорда. Видимо, у меня в душе всё-таки жила надежда, которой я сама не осознавала, поддерживала меня, как ангел-хранитель, не выдавая своего присутствия. А сейчас покинула. Вместо свиты меня ожидали двое мужчин, по виду – из слуг. Замкнутые лица, одежда без отличительных знаков… Появление графини Стэнфорд в подобном сопровождении было немыслимым, таким образом мне ясно давали понять – в замок я всё равно не попаду, надо смириться и вернуться в обитель, иначе меня просто вернут туда силой. Вынудят подписать отказ от земного имущества, согласившись на постриг, и вернут.

Но как они поступят, если угрозы не достигнут цели? Если я ничего не подпишу? Наверняка Леонора это предусмотрела, наверняка существует подделка… Но что будет со мной? Вряд ли меня убьют, скорее – всё равно насильно вернут в монастырь. И тогда для меня всё будет кончено. Даже если мне удастся позже его покинуть, даже если я попытаюсь доказать, что задержка в монастыре была вынужденной, меня это не спасёт. Заставить гордых вассалов отца присягнуть женщине – задача и без того почти невозможная, а если всё будет выглядеть так, будто я проявила нерешительность или склонилась под давлением обстоятельств, то моя репутация в их глазах будет погублена безвозвратно.

Я взглянула в лицо одного из провожатых, тут же, согласно приличиям, опустившего глаза. Однако по тому, как напрягся его подбородок, было ясно – он понимал, что я продолжаю смотреть на него, и это его беспокоило. Когда планируешь насилие, трудно встречаться с жертвой глазами – разумеется, если насилие не вошло тебе в кровь. Я почувствовала, как отчаяние сменяется спокойной и холодной злостью. Жаль, что я впрямь не ведьма. Будь я ею, и все они, вместе со строго глядящей на меня с крыльца матерью-настоятельницей, катались бы сейчас по земле, объятые пламенем.

Но, стоило мне так подумать, как душу снова захлестнуло воспоминание, не отпускавшее меня эти два года. Шипит факел в луже талого снега. Чья-то мёртвая рука в последней судороге ухватилась за древесный корень, вместо плеча – окровавленный обломок кости. Изувеченные тела ещё бьются в агонии, но на лицах – блаженство. И разбросан хворост, заготовленный для костра, на котором мне предстояло сгореть… В волосах отца запуталась сухая шишка репейника…

Больше ни на кого не глядя, я подошла к свободной лошади, без помощи вскочила в седло и тронула поводья. Однажды меня уже пытались убить. Если вторая попытка окажется удачнее первой, значит я просто буду спасена от безрадостной участи монахини или позорной потери унаследованного от отца титула.

Утреннее солнце пробивалось сквозь густую листву, бросая блики в дорожную пыль, птицы с гомоном порхали над головой, воздух пах влажной от росы землёй. Я сняла перчатку и погладила свою лошадь по бархатной шее. Лучше не думать о том, как далеко готовы зайти мои провожатые в попытках добиться от меня смирения. Равнодушие – это всё, что я могу им противопоставить.

И когда один из провожатых выдернул из моей руки поводья и повернул лошадь к растущим вдоль дороги кустам, ни один мускул у меня на лице не дрогнул. Я не изображала спокойствие, я действительно была спокойна. Они заставили меня спешиться – я не сопротивлялась, не было смысла.

– Простите, миледи… так будет лучше…

Не меняясь в лице я слушала сбивчивую речь, состоящую из ничего не значащих слов. Так же безучастно взяла протянутый мне лист бумаги. Второй слуга достал походную чернильницу, перо, доску… Его бессмысленные действия прервал треск разрываемой бумаги. Я разжала пальцы, глядя, как её клочки рассыпаются по траве у моих ног.

– Зря, миледи. Вы сами вынуждаете нас…

Он аккуратно поставил на землю чернильницу. Другой шагнул ко мне сзади, сжав моё плечо. Я изо всех сил стиснула кулаки и закрыла глаза.

И тут его руки внезапно ослабли, сильный толчок отбросил меня на траву, которую прямо передо мной резко, словно удар хлыста, прочертила упругая струя крови. Я невольно прижала руки к горлу, ожидая, что сейчас провалюсь в темноту, но уже следующий миг расставил всё на свои места. Только что державший меня слуга дёргался в агонии, прижав руки к перерезанному горлу, а в нескольких шагах другой схватился с невесть откуда взявшимся неизвестным мне мужчиной. Не было смысла гадать, повезло мне или это всего лишь отсрочка. Даже за отсрочку следовало благодарить судьбу. Внезапная надежда заставила сжаться сердце – что, если кто-то из людей отца, отосланных из замка после его смерти, узнал о моей судьбе и, помня о своём господине, решился сделать рискованную ставку на его дочь?

Исход схватки не вызывал сомнений, незнакомец явно был опытнее, и второй провожатый очень скоро отправился вслед за первым, а я смогла разглядеть спасителя. Слабая надежда на то, что это один из людей отца, растаяла, я никогда не видела этого человека. Чувства не поспевали за неожиданными и стремительными событиями, я не знала, что мне теперь делать, и просто стояла и смотрела на незнакомца. Он так же молча смотрел на меня, но в его взгляде ничего нельзя было прочесть. Никакого намёка на его намерения. Абсолютно никакого. Серые глаза – словно куски стекла. Несколько мгновений длилось это молчаливое взаимное разглядывание, потом он склонился над затихшим телом, привычным жестом вытер клинок о его одежду, и, вложив шпагу в ножны, шагнул в мою сторону.

– Леди, только не бойтесь меня. Вам вреда я не причиню. Наоборот. Я работаю на человека, желающего вам добра.

Даже если он не лгал, его слова ничего не объясняли. Я покачала головой.

– Таких людей нет.

– Но против защитника в моём лице вы не будете возражать?

– В моём положении глупо возражать против защиты. На кого вы работаете?

– Не могу ответить, госпожа.

– Что вам мешает?

Растрепавшиеся волосы падали на глаза, а шпильки рассыпались по траве возле одного из трупов. Со вздохом я стала собирать их. Меня снова начало накрывать ощущение безысходности. Что, если теперь мне предстоит стать чьей-то заложницей, а заодно – заложницей состояния, которое я могу принести неизвестному благодетелю? Если тебя спасают, это вовсе не означает, что делается это ради твоей выгоды.

– Если меня ждёт что-то ещё худшее, чем такая свита, вы только проявите милосердие, сказав мне об этом. Оно не будет вам ничего стоить, вы же видите, я спокойно принимаю свою судьбу.

– Госпожа, поверьте, я преклоняюсь перед вами и вашей стойкостью, но поймите меня, я простой наёмник и не спрашиваю имён. А чтобы ничего худшего не случилось – так для того меня и наняли.

Во всё это можно было поверить, существуй на свете хоть один человек, кому я нужна, но таких не было. У меня появилось ощущение, что моя жизнь после небольшой передышки снова катится под откос. Сдвинув труп, я продолжала сосредоточенно собирать шпильки. Солнечные блики, яркая весенняя листва, птичий щебет – всё это отодвинулось, стало приглушённым, поблёкло. Я заметила несколько шпилек в луже крови, достала и постаралась протереть о рукав лежащего рядом трупа. Незнакомец продолжал молча стоять рядом, разглядывая меня, даже интерес в глазах промелькнул. Видимо, до сих пор был уверен, что девица при виде смерти должна трепетать и бормотать молитвы. А означает это одно – он ничего обо мне не знает и впрямь не имеет никакого отношения к нашей семье. И нанять его некому. Кто же он такой? Я снова подняла на него глаза. Он перехватил мой взгляд и кивком указал на мертвеца.

– Под головой ещё шпилька, госпожа.

– Спасибо.

К моему облегчению он перестал наблюдать за мной и пошёл собирать лошадей.

Мы молча ехали по лесной дороге. Наверное, после двух лет взаперти на меня за несколько часов свалилось слишком много событий. Наверное, любая другая девица на моём месте переживала бы сейчас бурю разных чувств, я же не испытывала ничего, кроме усталости. Усталости не телесной – душевной. Чтобы ещё глубже не соскользнуть в состояние безучастности, я почти не скрываясь разглядывала своего спутника. Лет тридцать, или около того; черты лица резковатые, но правильные; длинные, по дворянской моде, волосы собраны на затылке. По виду – младший, без надежды на наследство, отпрыск какой-нибудь захудалой семьи, вынужденный продавать свой клинок всякому, готовому заплатить. Впрочем, кто-то явно платит – судя по одежде и неплохой лошади, мой спаситель далеко не бедствует. Кто его, всё же, нанял и с какой целью? Спасение беззащитной девицы – это, конечно, очень благородно, однако жизнь – не роман, в жизни даже благородные поступки предполагают какую-то выгоду. Кому может быть выгодна моя жизнь? В голову ничего не приходило. Я снова взглянула на своего спутника, невозмутимо глядящего на дорогу, перекатывая зажатую во рту соломинку. На расспросы сил не было, молчит – и пусть молчит, это даже хорошо. Пока молчит – хотя бы не врёт. Однако, стоило мне так подумать, как он повернулся ко мне.

– Кому вы мешаете, госпожа?

– Наверное, многим. Но прежде всего – вдове моего отца. Она хотела, чтобы я приняла постриг.

Соломинка у него во рту дрогнула, он улыбнулся.

– Да вы прямо-таки сказочная Золушка, госпожа!

Я, слегка оторопев, взглянула на него, не зная, как реагировать. Хоть его фамильярность не была грубой, я не могла не опасаться, в конце концов, мы одни на дороге, а его намерений я до конца так и не знаю. Что, если его слова о неизвестном благодетеле – только уловка? Чтобы не показать растерянности, способной спровоцировать его на ещё большую развязность, я перевела взгляд на дорогу, стараясь не меняться в лице. Мне казалось, что я продолжаю ощущать на себе его взгляд, повисшее молчание настораживало не меньше неподобающей болтовни. Через некоторое время, будучи уверенной, что мне удалось в полной мере овладеть лицом, я снова повернулась к своему спутнику. Он склонил голову – вполне почтительно.

– Я поняла, что имени вашего господина вы не назовёте. Но повторить полученный приказ вам ведь ничто не мешает? И, кстати, как мне вас называть?

– Экхард, госпожа.

Он поклонился ещё ниже, впрочем, довольно изящно. А представился одним именем. Значит, я либо ошиблась по поводу его происхождения, либо он скрывает настоящее имя.

– Что до приказа, госпожа, то было велено следить, чтобы ни один волосок не упал с вашей головы. Довести в целости до алтаря. И избавлять от тех, кто станет у вас на пути. Потому я и спросил, кому вы мешаете.

– Я ответила – своей собственной мачехе. Если ты решил, что это шутка, то напрасно.

– Ни в коем случае, госпожа. Просто я смотрю на это иначе – не вы ей мешаете, а она вам.

Кажется, он не заметил, что я сменила тон, начав обращаться к нему в соответствии с тем, как он назвался. Или воспринял как должное. Значит, всё же простолюдин. Впрочем, речь его тоже это доказывает, а внешность оказалась обманчивой.

– Экхард, означают ли твои слова, что ты готов избавить меня от вдовы графа Стэнфорда?

Я внимательно смотрела на него, но не заметила на его лице ни тени удивления, напротив, он согласно кивнул.

– Мне хорошо заплачено, госпожа. Избавлю от любого, на кого укажете.

Ошибки не было, но что всё это означает? Кто-то неизвестный послал в моё распоряжение наёмного убийцу? Должна ли я рискнуть и воспользоваться его услугами? А если это ловушка, то куда она меня заведёт? Но, с другой стороны, что меня ждёт, если я не решусь на риск? Какой у меня выбор?

– У графини есть дочери. Две.

Экхард чуть скривил губы.

– Госпожа, вы уж назовите сразу всех, с кем мне иметь дело.

– Графиня, её дочери, их свита, их охрана, замковый гарнизон.

– Госпожа, вы смеётесь надо мной?

– Нет. Ты же видел, кого за мной прислали. Или ты думаешь, что после этого я способна смеяться? Я лишь предпочитаю не использовать людей вслепую.

– То есть, в замке совсем нет никого, верного вам?

– Думаю, что нет.

Он выплюнул соломинку и не глядя на меня покачал головой.

– Экхард, ты можешь оставить меня. Пока это ещё не поздно сделать.

На его лице снова появилась кривая, почти болезненная усмешка.

– Госпожа моя, если я вас брошу, мне кишки… – Он осёкся и с досадой кашлянул. – Мне ваш покровитель душу вынет.

– Значит, мы с тобой в одинаковом положении.

– С той разницей, госпожа, что мне необязательно оставаться в живых.

– Экхард, я не хочу отмечать своё возвращение в Стэнфорд гибелью человека, меня спасшего.

Он снова смотрел на меня так, что мне стало неуютно из-за невозможности прочитать в его взгляде ничего определённого. Впрочем, откровенной дерзости тоже, к моему облегчению, не было.

– Я хочу сказать, что если и в дальнейшем мне удастся выжить, то моей власти хватит, чтобы защитить тех, кто мне помогал. – Он продолжал смотреть на меня лишённым выражения взглядом, и у меня сам собой вырвался вздох. – Экхард, я прекрасно понимаю, как может звучать подобное из уст беззащитной девицы, но если бы ты знал графа Стэнфорда, то знал бы и то, что он мог научить свою дочь не бросать слов на ветер.

– Госпожа, я пытаюсь понять, чего такого сболтнул, что вы неправильно истолковали. Я имел в виду, что при моём ремесле долго не живут. Погибну я, или нет, это будет не на вашей совести.

– Если ты работаешь на меня, значит на моей.

Он усмехнулся.

– Дорогая госпожа, для меня петля уже давно приготовлена.

– Возможно, ты встретишься с ней, но когда служба у меня будет закончена.

– Ладно, госпожа. В моём положении глупо отказываться от защиты.

Я улыбнулась, поняв, что он ответил мне моими же словами.

– Экхард, чтобы против нас была не вся округа, графиня и её дочери должны исчезнуть незаметно.

– Это я понял, госпожа. Сколько у меня времени?

– Думаю, что несколько дней.

– Я бы хотел любоваться вашей красотой дольше.

– Что?

– Простите, госпожа, если это прозвучало как дерзость. Я хотел сказать, что если все три женщины умрут разом, никто не поверит, что они умерли от естественных причин. Пусть даже их смерть будет так выглядеть.

– То есть, ты можешь сделать убийство похожим на естественную смерть?

– Могу, госпожа. Я же не зря говорил, что петля для меня уже давно приготовлена.

– Будь у нас больше времени, это было бы идеально… Я не о петле. Экхард, ты можешь устроить одновременное исчезновение всех троих так, чтобы тому не оказалось свидетелей?

– Если есть, куда им исчезать.

– Есть. Конечно. Я хорошо знаю свой замок.

Он чуть склонился – то ли согласный кивок, то ли лёгкий поклон. Держался он вполне изящно, но его речь была речью простолюдина. Если по прибытии в замок его сразу отошлют на кухню, я останусь без охраны…

– Экхард, скажи, ты мог бы разыграть из себя человека, чей статус выше, чем твой?

Его глаза чуть сощурились.

– То есть, госпожа, мне нельзя сморкаться на пол и вытирать рот рукавом? Я правильно вас понял?

Я смотрела на него, не скрывая удивления. Дерзость, вызванная обидой? Его взгляд оставался жёстким, но в глазах явно промелькнула горечь. Если прибавить к этому его внешность.... Я опустила взгляд на его руки. Скорее худые, чем тонкие, и чересчур жилистые, но форма не грубая. В таких легче представить оружие, чем орудия труда крестьянина или ремесленника, и, всё же, чётко происхождения по ним не определить. Возможно, передо мной бастард, не получивший дворянского воспитания, но знающий о половинчатости своего происхождения и раненый этим знанием? Я постаралась подавить вздох.

– Экхард, я провела два года в полном одиночестве и могла говорить только с матерью-настоятельницей и сёстрами, а значит – не могла ни с кем. Я отвыкла от людей вне зависимости от их сословия и разучилась понимать намёки. Если ты снова решишь счесть себя оскорблённым, скажи мне об этом прямо.

Я продолжала смотреть на него, и спустя несколько мгновений он опустил глаза, а когда снова взглянул на меня, его взгляд был абсолютно бесстрастным

– Госпожа, мне остаётся лишь снова умолять вас простить меня.

– Но ты действительно был оскорблён?

– Если я отвечу вам правду, госпожа, вы ударите меня хлыстом по лицу и это будет справедливо, хоть и недостаточно. Я просто хотел развлечь вас.

– Экхард, если я ударю тебя, то как после этого представлю в замке с разбитым лицом? Так что оставь попытки меня развлечь. Мне и так придётся слишком многое объяснять. Прежде чем проявлять обиду, подумай, за кого тебя могут принять? В замке ожидают чего угодно, но только не того, что я вернусь, живая и невредимая, в сопровождении невесть откуда взявшегося мужчины, ведущего двух лошадей с пустыми сёдлами. Нетрудно догадаться, что ты нанят…

Я осеклась, встретившись с Экхардом глазами – теперь в них плясали искорки, которые он, похоже, пытался подавить. Он снова торопливо опустил взгляд.

– Простите меня, госпожа, за то, что я сейчас скажу, но… Люди редко бывают так чисты, как вы. Я знаю их лучше и, поверьте мне, они… другое подумают.

Я поняла, что он хотел сказать, и с досадой закусила губу. Он прав, и я не в той ситуации, чтобы возмутиться подобной дерзости.

– Госпожа, простите! Я готов повторять это снова и снова, стоя перед вами на коленях. И я сказал это вовсе не потому, что впрямь считаю себя достойным вашего взгляда.

Я сама не поняла, почему именно после этих его слов почувствовала заливающую щёки горячую волну.

– Наверное, ты прав. И я не могу позволить себе такую роскошь, как стыдливость. Возможно, будет даже проще, если подумают так, как ты сказал, пусть даже мне придётся терпеть косые взгляды, которых я не заслужила.

– Госпожа, я хотел бы впрямь быть дворянином только для того, чтобы убить каждого, кто осмелится косо взглянуть в вашу сторону.

– Экхард, тебе и так придётся их убить. И это будут женщины, так что твои слова красивы, но неуместны.

– Госпожа, не думайте об этом. – Он помолчал, и заговорил снова лишь перехватив мой взгляд. – Благородство мне не по статусу, это вы верно заметили. Но когда мне платят, я всё честно отрабатываю. Против вас ведут войну, госпожа, и я сделаю всё, чтобы победили в ней вы.

– Надеюсь, что так и будет. И ещё, Экхард… Я высоко ценю благородство. Но простую верность и честность – ещё выше.

– Вы победите, госпожа. И всегда будете побеждать, или я ничего не понимаю в жизни.

Остаток пути мы ехали молча.

Глава 3

Глава 3.