Ланцет и Мейстер. Дело № 1. Ведьмин кот

– Позвольте вас представить, – произнес Видо на правах хозяина. – Это герр Ясенецкий, наш гость из Московии. Он делает научную карьеру и путешествует в целях образования. Фрау Марта – управительница капитула. С господином Фильцем, моим секретарем, вы уже познакомились.

– Чрезвычайно рад, – кисло ответил Фильц и склонил голову, московит молча ответил тем же.

– Герр фон Гейзель, кирх-капитан на службе нашего Святого Ордена, – продолжил Видо и, миг подумав, добавил: – Ему и его людям вы, герр Ясенецкий, обязаны жизнью в недавних печальных обстоятельствах.

– Ах, бедный-бедный юноша, – покачала головой фрау Марта, разливая из супницы густой, исходящий душистым паром гороховник и тщательно отмеряя всем равные порции.

Бедному юноше при этом она, видимо из сочувствия, положила дополнительную фрикадельку.

– Ну что вы, – застенчиво отозвался Ясенецкий, глядя на великодушную фрау почтительно и преданно, как умный кот на кухарку. Видо вспомнил Гансика и едва не передернулся. – Бедным я был бы, если бы эти отважные господа не пришли мне на помощь!

– В таком случае, молодой человек, вы были бы не бедным, а просто мертвым, – заметил Курт и хищно потянул носом в сторону тарелки. – Хотя суп нашей драгоценной фрау Марты и мертвого поднимет!

Управительница капитула ответила ему благосклонной улыбкой, а Фильц, помешивая ложкой в своей тарелке, брюзгливо заявил:

– Тем не менее, я бы поостерегся возлагать на это чудесное блюдо столь далеко идущие надежды. По моему скромному опыту, мертвому лучше оставаться мертвым, а тем, кто облечен долгом, следует смиренно и старательно его исполнять.

Видо, прекрасно понявший, кому предназначалась эта шпилька, промолчал, капитан с интересом приподнял бровь, однако так и не дождался продолжения, а фрау Марта, привыкшая к пикировкам за столом, села на свое место и бодро заявила:

– На горячее сегодня картофельные оладьи со свиными шкварками! Герр Ясенецкий, в Московии готовят картофельные оладьи?

– А… да, конечно, – тут же отозвался герр аспирант и уточнил: – Не везде, но я с этим блюдом хорошо знаком. У нас в доме их готовят, когда в гости приходит Отто Генрихович, мой профессор…

– Что ж, во имя Господа, – мягко прервал его Видо и, сложив перед собой ладони, принялся читать застольную молитву.

Фильц, капитан и фрау Марта последовали его примеру, а Ясенецкий изумленно обвел всех взглядом и замер, явно не понимая, что ему делать.

– И благослови пищу, данную нам днесь, – закончил Видо и глянул на гостя. – Герр Ясенецкий, я так понимаю, вы принадлежите к московитской конфессии? Не стесняйтесь, в следующий раз за столом молитесь сами, как привыкли.

Он перекрестился, все остальные тоже, кроме московита. Ясенецкий вздохнул, сообщил:

– Спасибо, герр патермейстер, я вам очень благодарен… – и положил крест справа налево, как и предполагалось.

Видо кивнул и первым взял ложку, показывая остальным, что можно приступать. Суп, как и положено, ели молча, потом Фридрих Иероним внес горячее, сменил тарелки, и фрау Марта разложила на каждую по две пышные румяные оладьи, политые золотистым топленым жиром со шкварками и жареным луком. Капитан щедро намазал свою порцию горчицей, Фильц – вообще ничем сдабривать не стал, а сам Видо, фрау Марта и гость предпочли брусничный соус.

– Кушайте, мальчик мой, кушайте! – лично попотчевала Ясенецкого фрау Марта. – Вы так натерпелись вдали от дома и родных! А какой наукой вы изволите заниматься?

– Я… – Предполагаемый ведьмак настороженно взглянул на Видо, получил едва заметный позволяющий кивок и расцвел улыбкой, сообщив: – Я изучаю психологию. Это наука о душе и разуме – если совсем просто.

– О душе и разуме? – удивился капитан. – Я думал, это философия или богословие…

– Насколько мне известно, психологию действительно выделяют как отдельный раздел науки, – заметил Видо, принимаясь за оладью. – Франк Рене Декарт выдвинул теорию о том, что психика отделяется от телесной сути человека и противопоставляется ей. Даже написал трактат «Страсти души», если не ошибаюсь, в котором дискутировал с Аристотелем.

– Вы знакомы с дуализмом Декарта?! – изумленно вскинулся Ясенецкий.

– А что вас удивляет? – пожал плечами Видо, испытывая одновременно раздражение и некоторое удовлетворение, словно ученик, от которого не ждали ответа на сложный вопрос, оказавшийся неожиданно легким. – Декарт утверждал, что тело подобно механизму, который управляется рефлексами и не требует движений души, таким образом тело с душой не едины, а существуют равноценно и при этом отдельно. Это слишком близко к ереси, чтобы церковь могла не иметь собственного мнения по данному поводу.

– И… что вы об этом думаете? – спросил Ясенецкий одновременно любопытно и опасливо, в точности как кот, ступающий лапой на горячую печь.

– Я думаю, что обед не предназначен для подобной дискуссии, – улыбнулся Видо, про себя искренне сожалея, что московита разобрало поговорить на такие интересные темы именно сейчас, в абсолютно неподходящей компании. – Боюсь, наша дорогая хозяйка заскучает, а оладьи остынут. Если вам, герр Ясенецкий, захочется, приходите ко мне в любое другое время, и я охотно с вами побеседую.

– Действительно, герру патермейстеру же совершенно нечем заняться, – буркнул Фильц, ни на кого не глядя.

Видо глубоко вдохнул, готовясь все-таки указать секретарю на недопустимость подобных замечаний, и тут Ясенецкий, доев первую оладью, поспешно заговорил снова:

– Кстати, насчет занятий! Герр патермейстер! – Взгляд орехово-карих глаз, испещренных зелеными крапинками, все с той же кошачьей умильностью обратился к Видо. – Я помню, что вы говорили насчет необходимости не покидать капитул. Но нельзя ли придумать мне хоть какое-нибудь занятие? Я вам очень благодарен за гостеприимство, честное слово! Но от скуки быстро на стену полезу, уж я-то себя знаю. – И, помолчав, добавил с искренностью, которая настороженному Видо показалась очень подозрительной. – А лучше всего – мне бы работу…

– Работу? – уточнил Видо, нарушив удивленное молчание, разлившееся в столовой после этих слов. – Вы хотите работать на капитул?

– Да мне все равно, – признался Ясенецкий, не без изящества нарезая вторую оладью. – Только я не очень представляю, чем здесь могу заниматься. Боюсь, все, что я умею, неприменимо в вашем… – Он покосился на капитана с фрау Мартой и явно изменил то, что хотел сказать: – Прекрасном городе!

– Да, университетские преподаватели здесь вряд ли требуются, – медленно согласился Видо. – К тому же без документов и рекомендаций… Право, герр Ясенецкий, я не то чтобы против, но даже близко не представляю…

– Любую работу! – истово заверил его предполагаемый ведьмак. – Совершенно любую!

Видо замялся, подбирая слова для отказа, и тут раздался негромкий, подчеркнуто равнодушный голос Фильца:

– Ну, если молодому человеку решительно все равно, то у нас в капитуле имеется вакансия метельщика и привратника. Жалованье не слишком велико, зато и обязанности несложные.

Фрау Марта воззрилась на Фильца так, словно увидела мышь посреди накрахмаленной белоснежной скатерти. Капитан подавился оладьей, кашлянул, отхлебнул пива и шумно, длинно выдохнул. Видо проглотил то, что рвалось на язык, перевел взгляд на секретаря и очень вежливо уточнил:

– Господин Фильц, вы предлагаете нашему гостю работу метельщика? Дворянину? А почему не золотаря?

Капитан хмыкнул, оценив шутку, хотя вышла она весьма дурного пошиба. Фильц же промокнул губы салфеткой и так же ровно удивился:

– А что, собственно, не так? Вы сами изволили заметить, что ни документов, ни рекомендаций у вашего… гостя не имеется. Боюсь, как и должной квалификации в каком-то деле. Следовательно, рассчитывать он может лишь на работу, которая не требует ни того, ни другого, ни третьего. Да он и сам сказал, что на все согласен.

– Господин Фильц… – начал Видо, и тут его снова прервали.

– Метельщиком и привратником? – жизнерадостно уточнил Ясенецкий. – Отличное предложение! Огромное вам спасибо, господин Фильц, вы очень верно оценили ситуацию и нашли замечательное решение. Просто идеальное!

С лица Фильца сползла усмешка, которая уже успела там появиться. Капитан хмыкнул еще раз и посмотрел на московита, внимательно и оценивающе прищурившись.

– Герр Ясенецкий! – рявкнул Видо, не выдержав, и тут же поморщился от боли, прострелившей виски. – Право, это не смешно! Я приношу извинения за поведение…

– Нет-нет-нет! – Ясенецкий даже руку поднял, перебивая его. – Простите, но не надо никаких извинений. Я правда согласен! Зарплата… то есть жалованье метельщику полагается? Ну вот и прекрасно. Герр патермейстер, я вам очень благодарен за гостеприимство, но жить за чужой счет не могу и не хочу. Знаете, когда взрослый самостоятельный человек не может сам себе купить зубную щетку и носки, это… неправильно.

Видо растерянно признал про себя, что с этой стороны на дело не смотрел. Действительно, пользоваться гостеприимством, оказанным из милости, а для Ясенецкого это выглядит именно так, попросту унизительно.

– Но не метельщиком же… – выдавил он, злясь и на себя, и на Фильца, который нашел время и место показывать дурной характер, и на этого… ведьмака!

Который ведет себя вообще не так, как можно было ожидать! Не оскорбляется, не дерзит, не пытается что-то выгадать… Ничего неправильного не делает! И, следовательно, все это особенно хитрая и искусная игра!

– Почему не метельщиком? – недоуменно взглянул на него Ясенецкий. – Я понимаю, что традиции у нас… различаются. Но меня учили, что любой труд по определению достоин уважения. Наводить чистоту – это дело хорошее. Опять же, меньше времени останется на дурацкие мысли, – добавил он, и Видо показалось, что маска весельчака на миг слетела, а из-под нее выглянула та же самая тоска, с которой московит вчера говорил о своей семье и родных.

– Хорошо, – сдался Видо. – Если вам так угодно. Господин Фильц, ознакомьте герра Ясенецкого с распорядком службы капитула и непосредственными обязанностями. Жить он может в той же комнате, что сейчас, жалованье за месяц вперед выдайте сегодня, а стол…

– С рейтарами? – невозмутимо предложил капитан и снова отхлебнул пива.

– Разумеется, нет! – отрубил Видо и внимательно посмотрел в глаза Фильцу. – Кем бы ни работал герр Ясенецкий, он остается человеком благородного происхождения, так что принимать его следует как гостя. Завтракать и ужинать он будет в удобное для себя время, как и все мы, а обедать – непременно здесь, в моем обществе.

«Потому что после сегодняшнего представления мне с него тем более глаз нельзя спускать! Настоящий ведьмак за такое непременно затаил бы зло и постарался если не убить Фильца, то уж точно учинить ему какую-то пакость. Посмотрим, на что способен этот улыбчивый рыжий котяра – тьфу, да забуду я уже Гансика или нет?! – и, главное, чего он хочет? Чего добивается, пойдя на такое унижение и при этом выглядя совершенно довольным? Вот знал же, что в кошачий день сплошные проблемы…»

Глава 8. Беляночка, Розочка и уроки арифметики

На работу Стаса отправили не сразу. Обед закончился в неловком молчании, потому что у патермейстера явно испортилось настроение. А может, и голова болела, потому что иногда он едва заметно морщился и однажды тронул висок, но сразу руку убрал. Прием котов закончился, и главное начальство отправилось по каким-то делам, а в Стаса вцепился Фильц и утащил в ту же самую допросную.

Сначала секретарь заставил его ознакомиться с правилами, которым надлежало следовать неукоснительно. «Не-у-кос-ни-тель-но! Вы слышите, герр Ясенецкий?!»

Правил было не так уж много, и выглядели они вполне логично.

Во-первых, содержать в полной чистоте передний двор капитула – есть еще и задний, но за него отвечают конюх и дежурные рейтары. Двор надлежит подметать дважды в день, а также мыть по мере загрязнения, для чего имеются бочка, ведро и ветошь. Ну и метла, конечно же! Весь инвентарь герру Ясенецкому – почтительное обращение секретарь произносил с явной насмешкой – покажут, следить за ним нужно самостоятельно, по мере износа запрашивать новый, но в разумных пределах. По выходным дням в часовне капитула проводится служба, перед нею нужно вымыть двор мыльным раствором, для чего обратиться к фрау Марте, она выдаст обмылки и разъяснит, как ими пользоваться. Таким же раствором следует до и после службы вымыть ступени часовни, не заходя внутрь, там убирает прислуга.

Во-вторых, в обязанности Стаса входило держать полными три бочки для воды – банную, кухонную и для общих нужд, в том числе мытья двора. Если где-нибудь что-нибудь, не приведи Господь, загорится от упавшего уголька или шальной искры, эти бочки предназначены для тушения пожара, посему пополнять их следует постоянно по мере расходования воды, чтобы уровень не опускался ниже середины.

В-третьих, привратник должен впускать в капитул посетителей. Для этого, услышав стук дверного молотка, надлежит открыть окошко в калитке, узнать цель визита и сообщить ему, господину Фильцу, после чего вернуться и впустить посетителя, открыв ему либо калитку, либо, по необходимости, ворота, если посетитель прибыл конным. В этом случае следует принять у него коня и отвести на конюшню, поручив заботам конюха. Вид при этом надлежит иметь трезвый и аккуратный, держаться учтиво и услужливо, в споры не вступать и помнить, что каждый служитель капитула не только исполняет работу, за которую получает жалованье, но и трудом своим почитает Господа…

Стасу очень хотелось сказать сакраментальное: «Помедленнее, пожалста, я записываю!» – но ведь не поймут. Так что он старательно кивал, слушая нудеж Фильца, и размышлял, на что хватит обещанной зарплаты, которую – это он точно помнил! – секретарь должен выдать за месяц вперед.

Затем он узнал, что любая порча имущества капитула, допущенная по его, Стаса, вине, будет оплачена из его жалованья. Что служителю запрещено употребление хмельного, за исключением положенного к обеду пива, но в случае дождя и снега допускается принимать горячее вино не более одной чашки в три часа и только ради телесного здоровья. Что посещение увеселительных и питейных заведений допускается по праздникам и с разрешения начальства, однако в этом случае надлежит помнить об умеренности и хранить достоинство служителя капитула. Что служителям запрещено без позволения начальства принимать на территории капитула посторонних, особенно девиц легкомысленного поведения и подозрительных личностей…

– Первый проступок – предупреждение и покаяние, – оторвавшись от бумаги, проще пояснил Фильц. – Второй – штраф недельным или месячным жалованьем, смотря по тяжести, на третий раз я вас уволю. Все ясно?

– Абсолютно! – заверил его Стас. – Очень снисходительные правила! На прошлой работе мне пиво за обедом не подавали и глинтвейном греться не разрешали. А здесь такая благодать!

– Шутить изволите, – хмыкнул Фильц. – Ну-ну. Ладно, свободны. Найдите рейтара Йохана по прозвищу Малой, пусть покажет вам капитул и что где лежит.

И он уткнулся в бумаги, делая вид, что забыл о существовании некоего герра Ясенецкого, но Стаса после общения с университетским главбухом таким пустяком было не пронять.

– А жалованье? – напомнил он с интересом. – За месяц вперед?

– Зачем вам деньги, молодой человек? – вздохнул Фильц, вставая из-за стола и поворачиваясь к большому шкафу. – Выходить в город вам нельзя, на что тратить будете?

– Были бы деньги, а как их потратить, я придумаю, – пообещал Стас. – Попрошу кого-нибудь… Да и не буду ведь я всю жизнь тут сидеть!

Что-то неопределенно хмыкнув, секретарь спиной изобразил неодобрение, но вернулся от шкафа со здоровенной тетрадью и холщовым мешочком. Неторопливо что-то записал на пустой странице, вернул перо в чернильницу и ткнул пальцем в разлинованный лист:

– Извольте поставить подпись.

Стас посмотрел на белое, уже изрядно потертое и как будто драное перо. Гусиное! Ладно бы перьевая ручка с изящным металлическим перышком, таким точеным, золотистым, надрезанным посередине и с капелькой-вырезом! У Отто Генриховича такая была, и Стас несколько раз пробовал ею писать. Но гусиное?!

– Боюсь, это будет жалкое зрелище, – невозмутимо сообщил он. – Я этот… инструмент никогда в руки не брал, у нас письменные приборы совершенно другие.

– Можете крестик поставить, неграмотным допускается, – устало съязвил секретарь, отсчитывая из мешочка серебряные, судя по цвету, монеты, пять покрупнее и десять помельче.

– Правда, можно? – обрадовался Стас. – Спасибо!

И быстренько, пока Фильц не сдал назад, поставил в указанной графе чернильный крестик. С кляксой, под которой этот крестик полностью скрылся. Секретаря перекосило, он с тоскливой злостью посмотрел на испачканную тетрадь, поднял взгляд на Стаса.

– Я потренируюсь, – пообещал Стас и, ладонью подвинув к себе монеты, заверил: – Вы не думайте, я способный! К следующей выплате хотя бы свое имя точно писать научусь! Только чернильницу раздобыть надо, – задумался он. – У вас, случайно, ненужной нет? А где вы перья берете? И из какого места их драть надо? Все равно какие не подойдут же, правда?

Он посмотрел на Фильца ясно-ясно и даже ресницами похлопал для убедительности. Типаж старательного дурака Стасу всегда удавался особенно хорошо. Но Фильц тоже оказался стреляным воробьем, он сузил глаза, улыбнулся с нехорошей ласковостью и сообщил:

– За чернильницей можете послать в лавку, вместе с пузырьком чернил это стоит восемьдесят крейцеров. За талер вам еще добавят ножик для чистки перьев и тетрадь. Перьев, так и быть, я вам выделю. Еще вопросы имеются?

– Имеются, – застенчиво кивнул Стас. – Талер – это много? И какие еще номиналы монет у вас в ходу?

Фильц откинулся на спинку кресла, задумчиво посмотрел на Стаса и, видимо, приняв какое-то решение, монотонно заговорил:

– Ваше жалованье, герр Ясенецкий, составляет десять талеров в месяц. Это обычная плата поденщику или, например, кучеру. Учитывая, что жилье и стол вам предоставляет капитул, условия превосходные, уж поверьте. Талер – одна из пяти монет, которые я вам выдал. Остальные десять – гульдены, в талере их два. В гульдене шестьдесят крейцеров, а каждый крейцер равняется четырем пфеннигам. Самая мелкая монета – геллер, на пфенниг их приходится два…

– У вас не десятичная система счисления?! – вырвалось у Стаса с откровенным ужасом. – Как вы это запоминаете?!

Фильц посмотрел на него с откровенным превосходством и самодовольно уронил:

– Совершенно не вижу никакой проблемы в запоминании столь элементарных вещей. Герр Ясенецкий, вы никогда не пробовали изучать арифметику? Если уделите ей должное внимание наравне с чистописанием, у вас еще есть шанс получить образование. Хотя бы расписаться сможете и в лавках рассчитываться.

– Я вам не нравлюсь, да? – участливо спросил у него Стас. – Бывает… Я от вашего мира тоже не в восторге, уж поверьте. А за советы – огромное спасибо. Вы превосходно объясняете, я с первого раза все понял. Если вас когда-нибудь из капитула попросят, сможете в школу учителем устроиться. Хотя нет, – вздохнул он, вставая, – лучше не надо!

– Почему? – догнал его уже у двери вопрос Фильца.

– Да детей жалко, – отозвался Стас. – Знаете, есть преподаватели, которые терпеть не могут глупых детей. Есть такие, кто не любит слишком умных. А вас будут раздражать все дети, что очень печально.

Он кивнул, надеясь, что это сойдет за вежливое прощание, – вот еще и этикет учить придется! – и вышел.

* * *

Ночь Видо провел беспокойно. Он крутился на чистейших простынях, жестких и гладких от крахмала, словно на крестьянской дерюге – такую им однажды постелили с генерал-мейстером на выезде. Сон никак не шел, и Видо уже подумывал встать, зажечь свечу и сделать что-нибудь полезное… письма написать, к примеру! Но все-таки задремал, чтобы вскоре проснуться от удушливого липкого кошмара. Там была голова в банке, и она что-то говорила, шепча пухлыми розовыми губами, Видо знал, что это очень важно, силился разобрать, но ничего не получалось. Тогда он, содрогаясь одновременно от омерзения и стыда за это, вытащил голову из банки прямо за мокрые скользкие волосы, нагнулся, чтобы лучше слышать, а мертвая голова подпрыгнула и вцепилась ему в горло!

Он очнулся от собственного вскрика и несколько минут лежал с бешено колотящимся сердцем, непослушными губами читая «Если ступлю в долину смертной тени…» Знакомые с детства слова постепенно успокаивали, но уснуть Видо смог только под утро, провалившись в темное забытье от усталости.

А едва рассвело, его разбудил Фридрих Иероним, тронув за плечо и тут же подсунув на подносе чашку горячего кофе. Видо выпил его, не открывая глаз, и поспешно встал, чтобы ни в коем случае не поддаться желанию поспать еще. Дел намечалось столько, что земля под ногами горела!

– Подавать завтрак, ваше сиятельство? – спросил камердинер.

Видо вздохнул – есть не хотелось отчаянно! Однако вернется он не раньше обеда, и то если повезет и обыск пройдет быстро, без сюрпризов. А голодным до вечера продержаться тяжело, придется либо брать еду с собой, чего он терпеть не мог, либо пользоваться гостеприимством старосты Флюхенберга. Туда, конечно, заехать все равно придется, но он представить не мог, как сообщит кузнецу о смерти дочери и о том, что бедняга даже не сможет предать ее тело земле, а потом сядет за стол… Нет уж, проще запихнуть в себя завтрак сейчас!

– Подавай, – согласился он. – И разбуди, как я уеду, герра Ясенецкого, ему тоже пора вставать. Боюсь, Фильц ему не спустит ни малейшей промашки… Кстати, Фридрих Иероним, присмотри за молодым человеком. На такой должности ему придется нелегко.

– Слушаюсь, ваше сиятельство!

Камердинер подал таз и взял кувшин для умывания. Видо быстро сполоснулся, ледяная вода, только что набранная в колодце, мгновенно прогнала остатки сонливости. Растеревшись по семинарской привычке грубым холщовым полотенцем, так что кожа загорелась, он быстро оделся в чистое и чуть нахмурился, вспоминая вчерашний разговор за обедом.

Точную сумму жалованья метельщика он не помнил, но вряд ли Ясенецкий, даже получив деньги за месяц вперед, сможет купить себе пристойную одежду и белье. Между тем, его нелепые туфли на глазах разваливаются, а для самого простого ухода за собой нужно много чего. Ну, допустим, расходы на стирку примет на себя капитул, а стирать-то что? На первый раз сменой белья и одеждой великодушно поделился Курт фон Гейзель, но что дальше?

Видо снова вздохнул. Каждый раз, когда нужно было позаботиться о чужой нужде, он испытывал странную и неприятную неловкость, произраставшую из опасения, что его помощь отвергнут. И ладно бы просто отвергли, это как раз пустяк, не стоящий внимания, но ему отчаянно не хотелось при этом чувствовать себя выше другого человека. Богаче, знатнее, благополучнее. Непредставимая глупость для единственного наследника Моргенштернов, который и так по своему положению стоит выше множества людей!

Но как самому Видо было бы нестерпимо просить кого-то о милости, так же точно он боялся ненароком задеть чужие чувства в ситуации, которая никак не связана с его чином патермейстера и должностными обязанностями. Даже если речь идет о чужестранце, ведьмаке, подозрительном и нахальном типе… Да о ком угодно!

– Позовите швею и снимите с него мерки, – велел он, с отвращением проглотив кусок ветчины и тоскливо поглядывая на булочку – даже со второй порцией кофе она не вызывала аппетит. – Закажите полдюжины белья и две пары одежды на смену. Хотя… может, получится купить готовое? Если вдруг найдется что-нибудь подходящего размера, пусть подгонят по меркам и доставят как можно скорее. И обувь, разумеется. Счет мне, а герру Ясенецкому скажите… – Он замялся, и Фридрих Иероним воспользовался этой заминкой, чтобы ловко подсунуть ему булочку, прослоенную ломтем сыра. Видо обреченно откусил, глотнул кофе и закончил: – Скажите, что служители капитула должны выглядеть пристойно, и одежда пошита за счет выделенных для этого средств. Кто их выделил, не вздумайте говорить, а то еще откажется! Все, не могу больше давиться…

Фридрих Иероним укоризненно покачал головой и твердо заявил:

– Я вам, ваше сиятельство, с собой заверну. Непременно эти проглоты рейтарские попросятся сесть да перекусить, что же, вам, на них глядя, слюной исходить? И не спорьте, ради Господа, на воздухе аппетит не так нагуливается, как за бумагами.

Видо только вздохнул в очередной раз, понимая, что спорить бесполезно. В заботе о нем Фридрих Иероним не идет на компромиссы.

Перед отъездом он снова предупредил Курта фон Гейзеля, отчаянно зевающего на главном крыльце, что может задержаться, и Ясенецкого из капитула выпускать нельзя. На капитана Видо мог положиться почти как на самого себя, потому и оставлял его полноправным заместителем. На освященную землю кот попасть не сможет, это исключено, а если придумает какую-то каверзу, то капитану хватит и опыта ее распознать, и решимости действовать по своему усмотрению.