Слепое правосудие

– А теперь, красавица… – первый кочевник повернулся к Исиде, забыв про Лаэля. – Продолжим?

Исида только глубже вжалась в печь, ее стон стал громче, переходя в истерический визг. Кочевник наклонился к ней.

Что-то внутри Лаэля лопнуло. Не ярость. Не отвага. Чистая, животная потребность бежать. Выжить. Он рванулся к узкому проходу между домами, ведущему в глубь квартала. Позади раздался пьяный хохот и новый визг Исиды – на этот раз пронзительный, полный нечеловеческой муки.

– Щенок сбежал! – услышал он крик второго кочевника. – Догоняй!

Лаэль бежал. Бежал, не разбирая дороги, спотыкаясь о тела, о камни. Он бежал от криков Исиды, от взгляда мертвого Менну, от пламени, пожиравшего его дом, его город, его детство. Он бежал от ужаса, который теперь навсегда жил в нем. Бежал в глубь горящего Ра-Хемаата, не зная куда, не зная зачем. Только бы не слышать. Только бы не видеть. Только бы не чувствовать.

Позади, над ремесленным кварталом, взметнулся новый столб огня и черного дыма – загорелся дом гончара. Последнее пристанище Исиды. Последний след беззаботного вчерашнего дня у бассейна. Лаэль бежал, и слезы, наконец, хлынули из его глаз, смешиваясь с сажей и пылью на лице. Он бежал, а за его спиной Ра-Хемаат, Город Солнца, превращался в гигантский погребальный костер, кремируя его прошлое и наполняя будущее дымом отчаяния и ненависти. Первый Меч вонзился глубоко в его душу, оставляя рану, которая никогда не заживет.

Глава 4: Энергия Боли

Жара стояла невыносимая, плавящая воздух над раскаленными камнями. Пыль, поднятая копытами коней и сапогами налетчиков, забивала рот и нос, смешиваясь со вкусом крови и дыма. Лаэля, схваченного, оглушенного ударами, полузадушенного собственным ужасом, волокли через разрушенные улицы на которых еще вчера кипела жизнь. Крики уже стихли, сменившись зловещим гулом орды и хрипами умирающих. Его швырнули, как мешок с тряпьем, в темный провал у края чьей-то усадьбы.

Глухой удар о землю вышиб воздух из легких. Вязкая, прохладная грязь на дне ямы. И мгновенная, леденящая душу тишина. Потом – шелест. Тонкий, множественный, скользящий. Из теней, из щелей в стенах ямы, поползли силуэты. Извивающиеся тени с мерцающими, как крошечные угольки, глазами. Змеи. Лаэль вжался в стену, затаив дыхание, но страх – густой, кислый – витал здесь явственнее его. Одна из тварей, толстая, с ромбовидной головой, резко метнулась. Острая, жгучая боль в лодыжке. Он вскрикнул, отшатнулся – и получил второй укус, выше, в икру. Яд вспыхнул огнем в венах. Темнота перед глазами сгустилась, тело налилось свинцом. Он скользнул в грязь, чувствуя, как холодный паралич ползет вверх, к сердцу. Смерть дышала в лицо сыростью ямы.

И тогда сверху, резко нарушая мрак и шелест чешуи, упала веревка, грубая, из тростника. Чья-то рука, жилистая и не по годам сильная, схватила его за запястье и рванула вверх. Лаэль, почти безвольный, вывалился на край ямы, ослепленный внезапным солнцем. Над ним стоял юноша – не старше его самого, в потрепанной, чужой одежде, с лицом, загорелым и резким, но глаза… глаза были странно ясными, без той тупой жестокости, что светилась у других налетчиков.

– Тише, – прошипел юноша, оглядываясь. Он сунул Лаэлю в руку маленький, глиняный пузырек. – Выпей. Всё. Быстро! – Голос был сдавленным, торопливым. Лаэль, почти не соображая, подчинился. Горькая, вяжущая жидкость обожгла горло. Почти сразу жар в ногах стал спадать, сменяясь ледяным покалыванием. Силы, крохи, но вернулись. Он попытался встать, опираясь на дрожащие руки.

– Беги. В ту сторону, к барханам. Не оглядывайся… – начал было юный разбойник, но его слова оборвал резкий, злобный окрик:

– Эй, щенок! Что ты там копаешься с добычей?!

Тень накрыла их обоих. Над юношей стоял огромный воин в кольчуге, забрызганной кровью. Его лицо, покрытое шрамами, исказила гримаса ярости. В руке он держал тяжелую секиру.

– Предатель! Маленький крысеныш! – рявкнул воин. Юный разбойник оттолкнул Лаэля прочь, вставая навстречу гиганту. В его глазах не было страха, только горькая решимость и… усталость. – Беги! – успел он крикнуть Лаэлю в последний раз.

Меч взметнулся в воздухе – короткий, страшный взмах. Лаэль видел, как молния на стали сверкнула перед ним. Видел, как голова юноши, с еще открытыми, ясными глазами, отделилась от тела и упала в пыль с глухим стуком. Тело рухнуло рядом, из шеи хлынул фонтан алой крови, горячей и соленой на вкус долетевших брызг.

Лаэль замер. Мир сузился до этой отрубленной головы, до этих глаз, смотрящих в небо, до фонтана крови, орошающего пыль. Звук – рев захватчиков, ржание лошадей – пропал. Остался только оглушительный звон в ушах и ледяной вакуум внутри. Противоядие жгло в животе, давая силы, которых не было. Инстинкт, древний и дикий, пересилил оцепенение. Он рванулся с места, не видя пути, не думая ни о чем, кроме одного: прочь.

Он бежал. Мимо пылающих домов родного Ра-Хемаата. Мимо тел, знакомых и незнакомых. Мимо смеющихся лиц убийц. Бежал, спотыкаясь о камни, падая, снова вскакивая, гонимый призраками жертв. Бежал туда, где начиналась безжизненная ширь – в жадные, безмолвные объятия мертвой пустыни. За спиной оставался дым, кровь и последняя, бессмысленная жертва незнакомого юноши.

Впереди – только бесконечный раскаленный песок.

Лаэль не оглядывался. Оглянуться – значило увидеть это снова. Увидеть глаза матери, застывшие в немом ужасе. Увидеть пустоту там, где только что билась жизнь Менну. Он бежал от звуков насилия, от запаха крови и гари, от самого себя – слабого, беспомощного, не сумевшего защитить никого.

Колючий кустарник царапал руки и лицо, песок забивался в рот. Он вырвался за частокол, в открытую пустыню, где ветер гнал перед собой тучи пепла от пылающего Ра-Хемаата. Казалось, спасение близко.

Наступила ночь. Пустыня встретила его ледяным дыханием, но холод не мог проникнуть глубже кожи. Внутри все горело. Горело ненавистью, стыдом и немым воплем: Почему я жив?

Он посмотрел на пылающие вдали огни разбойничьего лагеря, на черный силуэт мертвого Ра-Хемаата. Сухие рыдания сотрясали его. Отец… Мать… Исида. Все кончено. Его мир, его мечты о славе, о Горниле – все обратилось в пепел за мгновение. Потом повернулся и пошел. На восток. В пустыню. Туда, где, по словам мертвого мальчишки, могли быть руины храма. И вода.

Юноша шел всю ночь, спотыкаясь о камни, падая, снова поднимаясь. Яд и боль гнали его вперед, смешиваясь с галлюцинациями. Ему мерещились лица убитых, слышались крики.

Солнце встало, беспощадное, выжигающее. Пустыня раскалилась. Песок жёг ноги сквозь разорванную обувь. Губы потрескались, язык распух. Сознание уплывало.

Прошёл второй день. Или третий. Время ускользало от него как вода через сито.

Он упал лицом в песок. Больше не мог. Пустыня победила. Последние мысли были о матери. Об Исиде. О девушке с тусклыми глазами…

Тень упала на него. Не от скалы. От человека. Лаэль застонал, пытаясь отползти, но сил не было.

– Ого, – прозвучал над ним голос. Женский. Спокойный, даже слегка насмешливый. – Кого мы тут нашли? Драгоценность, брошенная в песках?

Лаэль с трудом поднял голову. Перед ним стояла женщина. Высокая, стройная. Ее одежды – струящиеся, темные, с золотой вышивкой – казались невероятно роскошными в этой пустоши. Лицо было скрыто легким забралом, но он угадывал черты необычайной красоты. Глаза, смотревшие на него из-под забрала, были яркими, как изумруды, и холодными, как лед.

– В… воды… – прохрипел Лаэль, протягивая руку.

Женщина наклонилась. Ее тонкие пальцы коснулись его грязного лица. Прикосновение было холодным, почти ледяным.

– Воды? – Она тихо рассмеялась. Звук был мелодичным и опасным. – Все можно, мальчик. Все. Но у всего есть цена. – Она откинула забрало. Лицо, открывшееся Лаэлю, было прекрасным. Умным. – Меня зовут Тэмис. И я могу дать тебе то, что ты просишь. Но сначала скажи… что ты готов отдать взамен?

Лаэль смотрел в эти бездонные зеленые глаза, теряя последние остатки рассудка в пустынном мареве. Он был в лапах новой силы. Силы, которая казалась единственным спасением в этом мертвом мире. И он был готов на всё.

– Что… угодно… – прошептал он, теряя сознание. – Что угодно…

Тэмис улыбнулась. Улыбка была красивой и безжалостной.

– Отлично. Проснешься – поговорим. – Она провела рукой по его горячему лбу, и странная прохлада окутала его, притупляя боль.

Сознание возвращалось медленно, как тина, поднимающаяся со дна мутного озера. Сперва Лаэль почувствовал нестерпимую жажду, сжимающую горло тисками. Затем – жгучую боль в ногах, руках, везде, куда впивались змеиные клыки. Но поверх боли и жажды накатывала волна пронзительной, почти физической памяти: крики, хрипы, хохот, искаженные от ужаса лица. Он застонал, пытаясь отогнать картинки, всплывающие перед закрытыми веками в кроваво-красных сполохах.

И тогда он почувствовал прохладу.

Она исходила от влажной тряпицы, осторожно приложенной ко лбу. Сквозь шум в ушах пробился голос – тот самый, женский, спокойный и чуть насмешливый.

– Очнулся? Хорошо. Не спеши. Ты еле дышишь.

Лаэль заставил себя открыть глаза. Ослепительный свет пустынного солнца ударил по ним, заставив зажмуриться. Когда он снова открыл их, щурясь, перед ним возникло лицо.

Тэмис.

Она сидела на корточках рядом с ним, ее темные, расшитые золотом одежды казались абсурдно чистыми на фоне мертвой земли. Забрало было сдвинуто на плечи, открывая лицо неземной красоты: высокие скулы, тонкий нос, губы, изогнутые в полуулыбке. Но больше всего поражали глаза. Ярко-зеленые, как малахит, они смотрели на него с холодным, изучающим интересом, без тени жалости или сочувствия. В них светился лишь рассудочный, почти хищный интеллект.

– Где… – попытался он прохрипеть, но голос предательски сорвался.

– В тени скалы, – ответила Тэмис, слегка наклонив голову. Ее движения были плавными, как у большой кошки. – Ты был почти готов присоединиться к песку. К счастью для тебя, я прогуливалась неподалеку. – Она протянула ему небольшую кожаную флягу. – Пей. Медленно. Маленькими глотками.

Лаэль схватил флягу дрожащими руками. Прохладная, чуть солоноватая вода хлынула ему в рот, обжигая пересохшее горло невыразимым блаженством. Он едва сдержался, чтобы не выпить все сразу, помня ее предупреждение. Каждый глоток был возвращением к жизни, но вместе с водой возвращалась и боль – физическая и душевная.

– Спасибо, – выдавил он наконец, опустошив флягу наполовину. Голос все еще звучал чужим, разбитым.

Тэмис взяла флягу обратно, ее пальцы скользнули по его руке – прикосновение было удивительно прохладным.

– "Спасибо" это, конечно, приятно, но бесполезно, мальчик. Помнишь наш разговор? Перед тем, как ты так любезно отключился? – Ее зеленые глаза сверкнули. – Я спросила, что ты готов отдать за воду. Ты сказал "что угодно". Слово – золото. Особенно два слова. Особенно в пустыне.

Лаэль почувствовал, как холодный комок страха сдавил ему горло сильнее прежней жажды. Он огляделся. Пустошь. Раскаленный камни и песок. Ни души. И эта женщина… Она была его единственной ниточкой к жизни. Но что скрывалось за ее красотой? Он вспомнил равнодушные глаза разбойников, хохот над телами близких. Доверять нельзя никому.

– Что… что ты хочешь? – спросил он осторожно.

Тэмис улыбнулась. Улыбка была ослепительной и совершенно бездушной:

– Прямолинейно. Мне нравится. Сейчас я дала тебе воду и немного облегчила боль от змеиных укусов. – Она кивнула на его ноги, где под разорванной тканью виднелись бледные, но уже не такие страшные раны, смазанные тем же прохладным снадобьем, что она прикладывала ко лбу. – Это мой дар тебе. Но, к нашему сожалению, это лишь временная мера. Ты ведь хочешь жить? По-настоящему жить? Исцелиться полностью? Добраться до безопасного места?

Лаэль кивнул, не в силах произнести ни слова. Глаза его горели лихорадочным блеском. Жить! Он должен жить. Чтобы отомстить. Чтобы… чтобы хоть что-то значить после всего этого кошмара.

– Отлично, – прошептала Тэмис, наклоняясь ближе. Ее дыхание пахло чем-то холодным и чужим, как горный ветер над вечными снегами. – Тогда слушай внимательно. Цена за полное исцеление от яда… – Она медленно провела пальцем по воздуху перед его правой рукой. – …твоя рука. До локтя.

Лаэль отпрянул, как от удара.

– Что?! Рука?! – Его голос сорвался на визгливый шепот. Безумие! Он и так еле живой, а она еще предлагает ему стать калекой? Для чего? Чтобы умереть медленнее?

– Ш-ш-ш, – Тэмис приложила палец к его губам. Прикосновение обожгло холодом. – Я не закончила. Исцеление – это одно. А чтобы я довела тебя до ближайшего поселения… где есть люди, вода, еда, крыша над головой… – Ее взгляд скользнул вниз, к его ногам. – …потребуется твоя нога. До колена.

Лаэль замер. Весь мир сузился до ее зеленых, бездонных глаз и чудовищности произнесенных слов. Рука и нога. Цена за жизнь. Он смотрел на свои руки – грязные, исцарапанные, но целые. На ноги – израненные, но все еще его ноги. В памяти всплыл образ Менну, сильного и целого, бросающегося на огромную тушу с кухонным ножом чтобы защитить подругу… Бесполезная жертва. Стать калекой? Беспомощным нищим, ползающим по пыльным улицам? В этом жестоком мире это не жизнь. Это медленная смерть. При чем позорная.

– Нет, – прошептал он, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони. – Нет. Я не отдам ни руку, ни ногу.

Тэмис не выглядела разочарованной. Скорее, заинтересованной. Как ученый, наблюдающий за реакцией подопытного:

– О? Отказываешься? Смело. – Она откинулась назад, ее взгляд стал отстраненным. – Тогда у тебя есть другой выбор. Видишь вон те руины? – Она указала куда-то вдаль, к линии горизонта, где темнели смутные очертания каменных глыб. – Старый храм. Под ним, по легенде, есть оазис. Источник чистейшей воды. Настоящий рай в песках.

Лаэль с трудом разглядел темное пятно на горизонте. Оазис? Под храмом? Звучало как сказка для умирающих.

– Но попасть туда может не каждый, – продолжила Тэмис, и в ее голосе зазвучали нотки таинственности. – Храм охраняют… особые обитатели. Русалки пустыни. Их песни сводят с ума путников, заманивают в ловушки, из которых нет возврата. Сильный разум может устоять… – Она многозначительно посмотрела на Лаэля. – …но твой, прости, сейчас похож на разбитый кувшин. Завладеть им проще чем подобрать медяк с дороги.

Страх снова сжал его сердце. Русалки? Сводят с ума? Еще одна ловушка?

– Что же мне делать? – спросил он с отчаянием.

Тэмис улыбнулась своей красивой, опасной улыбкой:

– Я могу помочь. Мой разум… устойчив к подобным чарам. Я могу провести твое тело к оазису, исцелить его в чистой воде, напоить, накормить. А потом вернуться. – Она сделала паузу, давая ему осмыслить. – Все, что для этого нужно… это на некоторое время поменяться телами.

Лаэль уставился на нее, не веря своим ушам.

– Поме…няться? Телами? Как?!

– Магия, мальчик, – Тэмис махнула рукой, как будто отмахиваясь от пустяка. – Простой обмен сознаниями. Ты остаешься здесь, в моем теле, ждешь в безопасности у скалы. Я в твоем теле иду в храм, нахожу оазис, исцеляю его, возвращаюсь. Все в выигрыше. Твое тело будет здоровее чем когда-либо. Я же… – Она слегка наклонила голову, и в ее глазах мелькнуло что-то неуловимое, почти… алчное. – …получю не долгий, но интересный опыт. Ощутить себя юношей, полным боли и ярости… Это редкая возможность. Вот и вся плата.

Лаэль замер. Обмен телами? Остаться здесь, в ее теле? Доверить ей свое израненное тело? Это звучало безумно. Пугающе. Но… рука? Нога? Или медленная смерть в пустыне? Эта цена казалась… странной, но не такой чудовищной. Ощутить себя женщиной? Ну и что? Главное – вернуть свое тело целым и невредимым. Излеченным.

Он смотрел на ее лицо – прекрасное, загадочное, непроницаемое. На ее одежды, не тронутые пылью пустыни. На ее холодные, всевидящие глаза. Она была его единственным шансом. Авантюра. Безумная авантюра.

– И… и ты вернешь его? – спросил он дрогнувшим голосом. – Мое тело? Ты клянешься?

Тэмис засмеялась. Легкий, как звон хрусталя, смех:

– Клятвы? В пустыне? Милый мальчик, клятвы здесь тают быстрее миражей. – Она встала во весь рост, отбрасывая длинную тень на песок. – Но я даю тебе слово. Мое слово дороже алмаза для тех, кто умеет его ценить. Я верну сюда твое тело излеченным. Или… – Она пожала плечами. – Ты можешь попробовать дойти до храма сам. Смотри. – Она указала на его ноги, на едва затянувшиеся раны. – Ты сделаешь десяток шагов, и змеиный яд, с которым мое снадобье лишь ослабило симптомы, свалит тебя снова. На этот раз – навсегда. Выбирай.

Выбор? Какой выбор? Между немедленной смертью и безумным, пугающим шансом.

Лаэль закрыл глаза. Перед ним снова всплыли лица. Мать. Отец. Менну. Юноша-разбойник… Все они погибли. Бессмысленно. Он не мог умереть здесь, как больной шакал. Он должен был выжить. Чтобы помнить. Чтобы воздать всем по заслугам.

Он открыл глаза. В них горел последний огонь отчаяния и решимости.

– Ладно, – прошептал он. – Сделай это.

Тэмис улыбнулась. Улыбка стала шире, торжествующей.

– Мудрое решение. – Она опустилась перед ним на колени. – Расслабься. Не сопротивляйся. Это не больно. Просто…

Ее тонкие, холодные пальцы легли ему на виски. Лаэль почувствовал странное головокружение. Мир поплыл. Зеленые глаза Тэмис увеличились, заполнили все его поле зрения, стали бездонными колодцами. Потом в них что-то дернулось, словно падающая звезда.

И тогда его вырвало.

Не из желудка. Из самого нутра. Как будто гигантский невидимый крюк вонзился в точку за грудиной, где билось его "я", и рванул вверх с нечеловеческой силой. Боль была не физической – это был распад, разматывание клубка нервов, связывающих душу с плотью. Мир взорвался какофонией искаженных звуков: рев водопада обрушился в череп, песок засыпал уши, глаза ослепли вспышками белого и черного хаоса. Он падал в бездну, но не вниз – сквозь вихрь чужих воспоминаний: запах дорогих духов, привкус металла на языке, холодная ярость и мимолетная радость, не его, никогда не его! Он тонул в этом потоке, теряя границы, растворяясь, переставая быть…

Удар.

Беззвучный, оглушительный удар всего существа о новую твердь. Воздух ворвался в легкие с хриплым всхлипом – чужие легкие, меньшие, стесненные чем-то тугим у груди. Каждый вдох был усилием. Каждый выдох – стоном.

Он лежал на холодном песке. Но это было не его тело. Оно было… другим. Чужой груз, чужая хрупкость. Голова раскалывалась от остаточного гула и нахлынувшей волны новых, незнакомых ощущений. Ткань. Почти невесомое платье, обрамляющее о нежную кожу бедра. Волосы. Тяжелая, шелковистая масса, рассыпавшаяся по лицу, шее, цепляющаяся за губы – назойливые, чужие. Холод. Сквозняк, пробирающийся сквозь тонкую ткань, ласкал кожу, которая была не его кожей. Касание ветра вызывало мурашки – непривычные, тревожные.

Он попытался поднять руку – свою сильную, знакомую руку. Двинулась тонкая, бледная конечность в кружевном рукаве. Мускулы ответили с промедлением, сигнал прошел по чужим путям. Пальцы сжались в кулак – послушные, но странно слабые, лишенные привычной мощи. Он попытался встать, опершись на ладонь – и чуть не рухнул. Тело не слушалось. Центр тяжести сместился, колени дрожали, подол платья путался между ног. Головокружение схватило за горло.

Боль. Глубокая ноющая боль от укусов… эхом отдавалась где-то там, в покинутом теле. Здесь же была иная слабость – тотальная, изматывающая, и подкатывающая тошнота от диссонанса и остатков яда, все еще отравляющих прежнюю кровь. Сердце стучало под ребрами учащенно, мелко, как птичка в клетке – не его ритм, не его сила.

"Тэмис!" – хотел он крикнуть, приказать, потребовать. Из горла вырвался высокий, звонкий, женский визг. Звук собственного, но не своего голоса обжег его, как пощечина. Он захлебнулся им.

“Это сон. Кошмар. Проснусь сейчас в своей постели… в Ра-Хемаате…” – Безумная надежда вспыхнула и погасла. Он впился острыми ногтями (длинными, отполированными – ее ногтями!) в предплечье новой руки. Боль пронзила, острая и реальная. Нет. Не сон.

Холодный ужас, липкий и всепоглощающий, накрыл его с головой. Я – не я. Кто я? ЧТО Я?

Он отшатнулся, споткнулся о подол платья и рухнул на колени. Тело, чужое тело, предательски дрожало. Ярость, черная и бессильная, подкатила к горлу – ярость на эту женщину, на этот храм, на весь мир, на собственное бессилие. Но вырвался лишь сдавленный, жалкий всхлип. По щекам покатились слезы. Ее слезы. По ее щекам.

Сквозь слезы он увидел перед ним, у скалы, лежало… его тело. Израненное, грязное, дышащее прерывисто. Но глаза… глаза были открыты. И смотрели на него. Смотрели его глазами, но с совершенно чужим выражением – холодным, расчетливым, исполненным странного любопытства и… удовольствия.

– Ну вот, – прозвучал голос. Его голос, но с интонациями Тэмис, чуть хрипловатый от слабости, но невероятно живой. Тело Лаэля (тело, в котором теперь была Тэмис!) с усилием поднялось на локти. – Удобно устроился? – спросил(а) она(он) его(ее) новым голосом, и на губах мелькнула знакомая безжалостная улыбка. – Сиди тихо. Береги мое тело. Оно дорогое. – Она(Он) потянулась, с явным наслаждением ощущая работу мышц, пусть и израненных. – Я недолго. Найду оазис, вылечу этот… э… сосуд, и вернусь. Жди.

С этими словами она(он) встала(встал). Неуверенно, шатаясь от слабости, но с удивительной целеустремленностью. Посмотрел(а) на Лаэля (в своём теле) тем же изучающим взглядом. – Интересно… – пробормотал(а) и, развернувшись, заковыляла прочь, к темнеющим на горизонте руинам храма.

Лаэль (в теле Тэмис) остался один. Сидя у скалы в женском теле, в роскошных, чуждых ему одеждах, он смотрел вслед удаляющейся фигуре – своей собственной, но захваченной чужой волей. Чувство беспомощности, отвращения и дикого страха накрыло его с новой силой. Он обнял себя тонкими, чужими руками, дрожа. Он отдал свое тело колдунье. И теперь мог только ждать.

И надеяться, что слово Тэмис, которое "дороже алмаза", не окажется таким же мимолетным и обманчивым, как мираж в пустыне.

Глава 5. Надежность Под Вопросом

Время текло, как расплавленная смола. Каждая секунда, гонимая глухой болью, казалась вечностью. Лаэль – в теле Тэмис – сидел, прижавшись спиной к прохладной каменной глыбе. Он не мог усидеть на месте. Чужая плоть была тюрьмой.

Он встал. Неловко, как новорожденный жеребенок. Одеяния Тэмис, струящиеся и легкие, спутывались вокруг чужих ног. Каждое движение отзывалось непривычным ощущением – смещением центра тяжести, иным ритмом шага, непривычной легкостью и одновременно странной слабостью в мышцах. Он поднял руки – тонкие, бледные, с аккуратными ногтями. Провел ладонью по лицу. Гладкая кожа, эти скулы, мягкие волосы, падающие на плечи. Отчаяние подкатило комом к горлу. “Это не я”. Он был Лаэлем из Ра-Хемаата, сильным юношей, пусть и израненным, но собой. А теперь… он был хрупкой женщиной в дорогих тряпках.

Он подошел к краю укрытия, выглянул в сторону храма. Руины высились темным зубчатым силуэтом на фоне закатного неба, окрашенного в багровые и лиловые тона. Тишина стояла гнетущая, нарушаемая лишь шелестом песка и далеким воем шакала. Ни звука оттуда. Ни крика, ни пения русалок, ничего. Где его тело? Что там делает Тэмис?

Тревога грызла его изнутри. Он вспомнил ее глаза – холодные, расчетливые, с искоркой чего-то… хищного? Почему она так легко согласилась на эту сделку? Все ли моменты были четко оговорены? Почему ее "платой" было всего лишь "ощущение"? Это было слишком просто. Слишком… удобно.

Остался только вой ветра и ледяной ком страха под ложечкой. “Что, если она не вернется? Что, если русалки…”

Внутри царил иной мир. Влажный, душный воздух пахнул травой и чем-то сладковато-приторным, смешанным с ароматом невидимых цветов. Свет, пробивавшийся сквозь трещины в куполе древнего храма, выхватывал из полумрака буйную, почти неистовую зелень: гигантские папоротники, лианы толщиной в руку, цветы невероятных размеров и форм, пульсирующих неестественными красками. И в центре этого забытого рая – озеро. Вода в нем была темной, почти черной, но местами просвечивала мутной бирюзой. На поверхности плавали огромные кувшинки.

Тэмис (в теле Лаэля) замерла на краю, у самой воды. Сердце бешено колотилось в груди юноши. Не страх за себя – страх перед ней. Перед тем, что жило в этой черной глубине. Русалка Оазиса. Страж. Пожирательница заблудших душ.

Тихо, стараясь не производить ни звука, она ступила по лодыжки в воду. Пузырьки воздуха побежали вверх. Напряжение висело в воздухе густым сиропом. Казалось, даже гигантские цветы перестали дышать.

И тогда вода вздулась.

Не всплеск, а медленное, пугающее выпячивание темной массы. Что-то огромное, покрытое скользкой, серой, местами облезлой кожей, поднялось из глубин. Тэмис едва сдержала крик, отпрыгнув назад. Перед ней предстало Чудовище.