S-T-I-K-S. ШЕФ или Грибная Пустошь

Игорь Витте

S-T-I-K-S. ШЕФ или Грибная Пустошь.

Пролог

Судьба, удача. Что это? Этот вопрос задают себе не только философы, но и обычные люди. Каждый старается истолковать понятия этих простых, по сути, слов по-своему, с пеной у рта доказывая свою единственно правильную теорию. Но все теории сводятся к одному-единственному утверждению о непредсказуемости как судьбы, так и удачи. И хотя многие утверждают, что судьба предопределена, а удачу, как говорится, за хвост не поймаешь, не является ли это всего-навсего банальным оправданием нашей лени и нежелания бороться? Ты можешь достичь невероятных вершин в своём деле и объяснять это упорным каждодневным трудом, но в один момент ты вдруг лишаешься всего и оказываешься не просто на дне жизни. Ты оказываешься на самом днище, какого не мог представить себе даже в самых ужасных снах. Так что это? Предопределённость судьбы или последствия покинувшей тебя удачи?

А может быть, всё гораздо проще? И всей твоей жизнью просто управляют, ведя тебя, как несмышлёного малыша, за ручку через все взлёты и падения, готовя к чему-то более важному, чем твоя так называемая счастливая жизнь? В любом случае – решать тебе!

Глава 1

Наломанные ветки и обломки стволов давно засохших деревьев почти полностью прогорели, оставив жаркие угли, по которым неторопливо сновали невысокие языки пламени, тщетно пытаясь дотянуться до установленного над ними на камнях капота от какого-то автомобиля. В обгоревшей, прожжённой в нескольких местах железяке теперь вряд ли кто мог опознать именно капот. Но чудом сохранившийся на одной из загнутых граней шильдик завода и глубокое ребро жёсткости посередине, по которому, шипя и пузырясь от температуры, стекал серый жир, всё ещё напоминали о её принадлежности к предмету гордости одних и зависти других членов общества. Теперь её участь свелась к тому, чтобы служить подобием огромной сковородки для приготовления пищи. На вогнутой поверхности шкварчали, чуть подрагивая, словно живые, и брызгая во все стороны серым жиром, несколько больших кусков мяса, от которых по округе разносился манящий, но странный запах. Запах чем-то напоминал знакомый, наверное, с детства всем аромат сочного шашлыка, но с одним необычным отличием. В него вплетался отчётливый грибной аромат с примесью чего-то необъяснимого. Это не был запах жареных грибов, нет. Это был аромат свежесобранных грибов, который можно ощутить, раскрыв полиэтиленовый пакет после тихой охоты. И в этот безобидный, приятный аромат вклинивался чуждый, настораживающий флёр медикаментов и чего-то животного, вызывающего страх.

– Опять кашевар свою бурду готовит, – пробурчал высокий худощавый парень в заштопанной во множестве мест телогрейке, таких же заштопанных брюках неопределённого цвета и растоптанных кирзовых сапогах, лёжа в тени раскидистой ивы.

– Пущай! – сонно отозвался невысокий, плотно сбитый мужичок с бородой, лежавший рядом. – Ты, Шнур, на Шефа не гони! Он, по сути, нас от голода спас.

– Да я чо? Я ничо! – Шнур передёрнул плечами и скривился. – Но как подумаю, чо я жру…

– А лучше было бы, если б ты кого из нас жевал? – Мужичок приподнял кепку, закрывавшую лицо, и глянул на парня. – Или чтоб тебя, костлявого, на суп пустили?

– Да ладно тебе, Зуб! Наговоришь тоже… – парень встал, подтянул завязанные верёвкой брюки, оказавшиеся ему коротковатыми, и, прихрамывая, направился к кострищу.

У импровизированной жаровни суетился пухленький невысокий человек с лысиной, прикрытой повязанным платком от палящего солнца, в довольно приличной, хотя и испачканной одежде, резко отличавшейся от одеяний спутников. Он был одет в некогда светлые брюки, кожаную куртку, под которой виднелась футболка с надписью: «Моя кухня – мои правила!» На ногах – добротные кроссовки, уже не раз испробовавшие местной грязи. Он ловко орудовал большим кухонным ножом, чей вид резко контрастировал с окружающим. Лезвие, явно изготовленное по технологии дамасской стали, имело причудливый узор, ручка из тёмного слоистого дерева, а на торце рукоятки, обрамлённой кольцом из нержавеющей стали, виднелся тиснёный иероглиф. Если бы пухлый не жонглировал им, на лезвии можно было бы разглядеть надпись «Yaxell». Он переворачивал куски мяса, перемещал их по жаровне, постоянно что-то бормоча, словно разговаривая с кем-то.

– Шеф, ну долго ты ещё свою бурду будешь жарить? – Шнур подошёл близко, но держался на расстоянии.

– Бурду?! – повар резко повернулся, разбрызгивая серый жир с кончика ножа, и испепеляющим взглядом уставился на Шнура. – Знаете ли вы, уважаемый, что значит приготовить гончую? Это сложнее, чем готовить рыбу фугу! Кто вам вообще позволил зайти на мою кухню? Вон отсюда, или лишу десерта!

Шеф вернулся к жаровне и, мастерски орудуя ножом, продолжил говорить, явно обращаясь к мясу:

– Нет, ты видел? Он тебя бурдой назвал! Хам! Но ты не сердись, мой хороший, ещё немного – и будешь шедевром!

Шнур покрутил пальцем у виска, развернулся и побрёл к иве, гостеприимно укрывшей его и Зуба тенью.

– Получил? – хохотнул Зуб, наблюдавший за сценой из тени. – Не лезь к нему попусту! Он своё дело знает. Из любой твари такое приготовит, что пальчики оближешь, да ещё с эффектами разными.

– Что за эффекты? – поинтересовался Шнур.

– Ну, вот у меня, к примеру, после его еды меткость выросла. Теперь из своего карамультука со ста метров твари в глаз попаду.

– А… – отмахнулся Шнур. – Мне-то что? Ружья у меня нет. Хотя какой-то эффект есть, конечно, но…

– Ты о чём? – заинтересовался Зуб.

– Да так, пустяки всякие, – отмахнулся Шнур, краснея.

– Ну-ка, ну-ка! – Зуб приподнялся, опершись локтем о землю. – Рассказывай, не томи.

– Да чо ты пристал, как банный лист к заднице? – Лицо Шнура стало пунцовым.

– Я не лист, а ты крестному говори, коль что не так!

Шнур отвернулся, пытаясь скрыть пылающее лицо, но затем резко повернулся и, глядя Зубу в глаза, тихо, словно боясь, что их услышат, сказал:

– Стояк замучил! Как увижу девку, так хоть волком вой! А девок-то – раз, два и обчёлся, да и тех поразобрали.

– Ну, это не из-за его варева, – улыбнулся Зуб. – Это у всех, кто сюда попал, такая беда. Снимай напряжение сам…

– Да снимаю я! – чуть не заорал Шнур. – Так снимаю, что скоро оторву!

– Чо разорался-то? – посмотрел на него Зуб. – Подожди чуток. Сколько там до нового провала? Полгода? Может, в новой партии иммунных девки будут… А оторвёшь – новый вырастет!

– Полгода! – перебил Шнур. – Да я рехнусь до этого!

– Ну, тогда, коль невтерпёж, сходи к Матроне. Она бабка видная и одинокая, – заржал Зуб, скорчившись от хохота.

– Да ну тебя! – махнул рукой Шнур. – Так и знал, что зря сказал.

– Не обижайся! – Зуб хлопнул его по плечу. – А насчёт Матрены – не шучу. Она травки знает, успокоит. А на будущее, может, и приворотных даст, чтоб девки сами к тебе лезли. Только нынешним не сыпь, а то мужики узнают, сами оторвут и будут отрывать, пока не поумнеешь.

– Прошу к столу! – раздался голос Шефа от кострища.

Зуб и Шнур синхронно вскочили и поспешили на призыв, под утробное урчание желудков, которые выдавали такие звуки, что, закрой глаза, показалось бы, будто рядом та самая гончая, недавно подстреленная. Тварь, похожая на собаку-переростка, валялась неподалёку на заботливо подстеленной Шефом траве. Теперь она не выглядела такой ужасной и пугающей. Шеф постарался на славу, разделав тушу монстра, как по учебнику. На почерневшей от крови траве аккуратно лежали почти все части, кроме одной задней лапы, пошедшей на ароматные стейки. Белые, очищенные от мяса кости валялись рядом, как и мясо, не пошедшее в готовку.

– А посуду принесли? – Шеф с укоризной посмотрел на подошедших. – Здесь вам не ресторан, официантов нет. Марш за посудой!

– Так где ж её взять-то? – Зуб уставился на Шефа. – Сроду ничего с собой не таскали.

– Лопух сорви, – посоветовал Шеф, кивнув на большие листья, растущие рядом.

Зуб метнулся к лопуху и, сорвав самый большой лист, подставил его, придерживая обеими ладонями снизу. Шеф ловко подцепил кусок мяса с аппетитной зажаренной корочкой и осторожно, словно драгоценность, опустил его на лист.

– Стоять! – рявкнул он, когда Зуб, давясь слюной и заворожённо глядя на ещё пышущее жаром мясо, начал поворачиваться, чтобы поскорее отойти и впиться зубами в еду. – Куда собрался? Я ещё сервировку не закончил!

Зуб повернулся и умоляюще уставился на повара. Тот пододвинул с середины жаровни консервную банку с булькающей землистого цвета жижей и, достав из внутреннего кармана куртки небольшой бумажный кулёк, свёрнутый из старой газеты, сыпанул из него перемолотых трав. Затем он перемешал всё подобием черпака – большой ложкой на длинной ручке – и полил кусок Зуба этой жижей. В воздухе тут же распространился чудесный грибной аромат.

– Вот теперь всё! – продекламировал Шеф, укладывая на блюдо листик базилика. – Можешь отведать!

– Шеф, а это что? – спросил Зуб, настороженно поглядывая на пахучую, но на вид несъедобную жижу, которая медленно стекала с мяса на лопух.

– Потом скажу, когда съедите! – отмахнулся повар. – Не бойся, Зуб, не отравишься! Ещё добавки попросишь.

Повторив процедуру сервировки с листом Шнура, Шеф достал из сумки небольшую тарелку, выстроганную из цельного куска дерева, положил на неё оставшийся кусок мяса и обильно полил его жижей. Он не пошёл в спасительную тень под крону ивы, где Зуб и Шнур яростно уничтожали свои порции, а уселся прямо у почти прогоревшего кострища, подставив лицо палящим лучам солнца, которые, казалось, хотели испепелить всё на этом клочке земли. Щурясь и улыбаясь чему-то, он поднял голову и тихо, словно не желая, чтобы его услышали, сказал:

– Спасибо!

– Опять шаманит, что ли? – Шнур толкнул Зуба в бок, отчего тот чуть не подавился большим куском мяса.

– Твою мать, Шнур, дай пожрать спокойно! – отмахнулся Зуб, справившись с застрявшим в горле куском. – Что тебе Шеф так покоя не даёт?

– Да странный он какой-то! – ответил парень, разглядывая повара, приступившего к трапезе. – Что за жижу он опять приготовил?

Зуб обернулся и, сверкнув глазами, уставился на почти нетронутый кусок Шнура.

– Ты или жри, или мне отдай. – сказал он, переводя голодный взгляд, то на Шнура, то на его обед. – А жижа… да ты попробуй сначала, язык проглотишь, как вкусно! Жри быстрее! Нам ещё пилить и пилить до посёлка, а день не резиновый.

Последняя фраза подействовала на Шнура отрезвляюще, и он яростно набросился на свою порцию. Застрять среди поля на ночь не улыбалось никому. Шнур уже сто раз пожалел, что поддался на уговоры крёстного и пошёл с Шефом на выгул. Выгул – это была процедура, которую с определённой периодичностью проходили все, кто постоянно жил в посёлке, чтобы предотвратить какую-то лихоманку или трясучку, чёрт её разберёт. Шеф был одним из постоянных жителей, и подошла его очередь. Обычно выгул проходили несколько человек в сопровождении вооружённой охраны для защиты от тварей, делая круг по территории через две деревушки, расположенные по разные стороны от посёлка. Но с Шефом всё было иначе. Они шли по тому же кругу, но вояж затянулся из-за того, что этот полоумный повар потратил кучу времени на сбор травок.

Шнур почти целиком, не жуя, проглатывал откусанные куски мяса. Вкус был фантастический, и не скажешь, что это мясо опасной твари – гончей. Она, конечно, не самая страшная, бывали твари и посерьёзнее, но Шнур их ещё не видел. Он провалился в это странное и страшное место почти полгода назад, проснувшись утром в своём деревенском доме в окружении непроницаемого вонючего тумана и с дикой головной болью. Это была одна из двух деревень, окружавших посёлок Солнечный, где он теперь жил. Как только туман спал, в деревню нагрянули мужики, вооружённые кто чем. Они связали всех, включая женщин и детей, усадили на площадь у сельсовета и молча чего-то ждали. Бабы и дети поначалу выли и кричали, но потом затихли. Затем в центре толпы раздались выстрелы, и, что странно, не было ни криков, ни мольбы о пощаде. Шнур, тогда ещё Володька Бавин, сидел с краю и не видел, что творится в центре, но его сосед Серёга вдруг зарычал, задёргался и уставился на него белёсыми глазами, в которых не было ни капли жизни. К Серёге подскочил невысокий бородатый мужик с обрезом трёхлинейки и, не говоря ни слова, всадил пулю ему в голову. Та лопнула, как арбуз, забрызгав всё вокруг кусками мозгов и кровью. Шнура вывернуло наизнанку, и он с трудом удержался, чтобы не рухнуть лицом в остатки своего ужина. Тело трясло, руки и ноги похолодели, и он уже решил, что его ждёт та же участь, когда чья-то жилистая рука подняла его голову за подбородок. Выстрелы ещё звучали по площади, но на него внимательно смотрели чёрные глаза. Тот же бородатый мужик, застреливший Серёгу, вдруг спросил:

– Ты как, парень?

Шнур растерялся. Как он?! Как, чёрт возьми, он может себя чувствовать, сидя связанным на пыльной площади своей деревни, захваченной какими-то террористами, обляпанный мозгами соседа и ожидающий своей очереди? Но в тот момент он ничего подобного не думал. Дрожащим, отчего-то писклявым голосом он еле выдавил:

– Нормально.

– Хватит жрать! – голос Зуба вырвал его из воспоминаний. – Подъём!

Шнур откинул опустевший лист лопуха с остатками жижи и поспешил встать, оглядываясь в поисках своего сидора.

– Разберите мясо по рюкзакам, – командным голосом произнёс Шеф, кивая на разделанную тушу гончей.

Шнур с отвращением и страхом приблизился к лежащим на траве, чёрной от крови и слизи, которую выделяют мёртвые твари, частям гончей. Хоть она и была дохлой, Шнур боялся даже её кусков, кроме того, прожаренного, что он недавно схомячил. Развязав мешок, он начал аккуратно складывать передние лапы, грудину и хребет, морщась от отвращения.

– Голову! – окликнул Шеф. – Голову тоже забирай!

– На кой она сдалась? – попытался возразить Шнур и тут же получил подзатыльник от Зуба.

– Говорят бери, значит, бери! – буркнул крёстный. – Как придём в посёлок, что жрать будешь?

– Надоели эти твари, – огрызнулся Шнур. – Барон хоть бы на выгул консервов дал! Всё жмётся, куркуль!

– Консервы – это запас! – протянул Зуб, заталкивая в свой рюкзак пластиковый пакет с внутренностями гончей.

Через несколько минут, загасив кострище и справив на него малую нужду, троица бодро шагала в сторону склоняющегося к горизонту солнца. До посёлка оставалось идти часа два, если Шеф вновь не найдёт свои любимые травки. До заката они должны были успеть под защиту бревенчатого частокола, окружающего Солнечный. Идти сытыми было легче, и Шнур то и дело в задумчивости наступал на пятки идущему впереди Шефу. В принципе, он правильно сделал, что согласился пойти на выгул. Посёлок сейчас почти круглосуточно готовился к жатве, и ему не улыбалось таскать брёвна и махать лопатой. А жатва… так здесь называли прорыв тварей из внешнего мира по узкому коридору, открывающемуся в бескрайней черноте, окружающей посёлок с деревнями, который случался каждые полгода. Коридор открывался ненадолго, но пробраться по нему наружу никому не удавалось. Мешала волна тварей, несущихся, как горный поток, сметая всё на своём пути, и слишком короткое время, на которое он появлялся. Никто не знал, почему так происходит, как стеклянная хрупкая чернота вдруг превращается в обычную землю, траву, кусты и деревья, позволяя орде тварей прорваться в их небольшой кусок земли, застрявший, словно остров, в безграничном чёрном океане.

Шнур впервые должен был столкнуться с тварями из той волны. Говорили, что они не сильно отличаются от местных – разве что сильнее, быстрее и, возможно, умнее. Главное, у многих из них был бисер – мелкие шарики, похожие на виноградинки, из которых делали лекарственный напиток на основе самогона или остатков спиртного, добытого после провалов деревень, случающихся раз в год. Без него становилось совсем плохо, ломало, как наркомана. Но стоило выпить несколько глотков, как симптомы улетучивались. Вот и укрепляли частокол, готовили ловушки и ямы для тварей, чтобы не только отразить нападение, но и по возможности наловить их живьём. Это было нововведение, связанное с появлением чокнутого Шефа. Когда он впервые приготовил птиценога – жуткую тварь, которая долго выживала после жатвы, – мужики нашли и прибили её, потому что она наведывалась по ночам к посёлку и утащила единственную корову, забытую вне периметра. Тогда Барон, глава посёлка, преодолев страх и отвращение, первым попробовал блюдо Шефа. Народ привыкал к мясу тварей несколько месяцев, матерясь и плюясь поначалу, но голод сделал своё дело. Так Барону пришла мысль устроить что-то вроде фермы, ловя тварей живьём, чтобы сохранять их как можно дольше. Кормить их было особо нечем, но, по слухам, твари в отсутствие привычной еды не брезговали своими собратьями.

– Пришли, кажись! – раздался голос Зуба, идущего впереди. – Вон уже частокол видно.

За своими размышлениями Шнур не заметил, как они дошли до посёлка. Время пролетело, как одна минута. Он посмотрел вперёд и на фоне заходящего солнца увидел заострённые навершия частокола. Ноги сами прибавили шаг, стремясь поскорее оказаться в защищённом периметре и наконец отдохнуть, завалившись на сеновал. Сегодня его точно не тронут! Он с выгула пришёл, да не просто пришёл, а принёс мясо гончей. Значит, сегодня законный отдых, да и завтра тоже, ведь вернулись они под вечер. А завтра надо сходить к бабке Матрёне. Чем чёрт не шутит, может, и поможет с его бедой. Или дождаться жатвы и надеяться, что кто-то сгинет в когтях тварей, освободив место подле какой-нибудь девки. И тут без Матрёны не обойтись. Так что, хоть так, хоть эдак, а к ней идти придётся!

Массивные ворота в частоколе закрылись за ними, отсекая от опасностей внешнего мира. Всё! Они дома, можно расслабиться и отдохнуть. Вот только от вонючего мяса, оттягивающего лямками сидора плечи, нужно избавиться. Пусть с ним этот чокнутый Шеф дальше разбирается!

Глава 2

Весёлая мелодия будильника с трудом проникла в сопротивляющееся сознание, давая сигнал, что пора бы уже проснуться. Но сознание, всё ещё не отошедшее после вчерашнего, с трудом воспринимало эти откровенно надоедливые сигналы. Оно искало в чертогах памяти то, что могло бы оправдать столь ранний, по его прикидкам, подъём, но вчерашнее возлияние напрочь перекрыло все подходы к банку памяти. Наконец, сознание, прекратив бесполезные попытки взять неприступную крепость воспоминаний в лоб, перешло к более конструктивной тактике. Раз прямой путь закрыт, будем искать обходные пути, в чём помогут любые зацепки. И главная зацепка была как раз в том, что вызвало такое сопротивление или глубокое отрицание сотрудничества со стороны памяти? Сознание чувствовало, что ответ где-то рядом, буквально лежит под ногами, но… Хозяин до такого состояния нагружался в последний раз… а когда на самом деле он был в таком состоянии? Сознание вдруг осознало, что такого в принципе не было в обозримом прошлом. Значит, повод был особым и очень важным!

«Повод, повод… Что за повод такой, что Гриша ужрался в зюзю? Да вроде бы не могло быть у одинокого, но вполне себе счастливого и успешного шеф-повара одного из самых топовых ресторанов нашего захолустья особых поводов! Жениться он не собирался! Огромный двухэтажный пентхаус в историческом центре не предполагал покупок новой пещеры. Машина? Да он уже лет десять сам за руль не садился, хотя имел целый парк коллекционных авто, не хуже какого-нибудь олигарха. Вообще смешно и до жути интересно, как это трёх звёздного мишленовского шеф-повара удалось уговорить перебраться в эту дыру? Стоп! Вот оно!»

Сознание ухватилось за промелькнувшую мысль, словно от этого зависела жизнь. Три звезды! Ну конечно! Гриша вчера заработал свою четвёртую звезду! Вот именно поэтому его, точнее, нагрузили. Осознание причины вчерашнего сабантуя разрушило неприступную оборону памяти, словно клин тевтонских рыцарей строй крестьян, вооружённых рогатинами. Теперь всё встало на свои места, и сознание наконец-то смогло дать команду мозгу.

Слегка грузный невысокий человек с лысиной на голове, обрамлённой светлыми и редкими волосами, напоминающими по форме океанский атолл, с трудом открыв глаза, нащупал ненавистный смартфон и почти минуту пытался отключить будильник. Наконец это ему удалось, и он, положив телефон на место, уронил голову на подушку. Со стороны могло показаться, что человек вновь уснул, но прошло не более двадцати секунд, как он, опираясь руками о матрас, поднял своё тело сначала на небольшой угол, а затем рывком придал ему вертикальное сидячее положение. Пухлая рука пошарила по прикроватной тумбе, нащупала бутылку с минералкой и, открутив пробку, поднесла горлышко к плотно сомкнутым губам. Не открывая глаз, человек приник к горлышку, и по его пищеводу потекла, шипя и пузырясь, живительная влага, принося с собой хоть и небольшое, но облегчение. Опустошив бутылку, человек наконец открыл глаза и, тряхнув головой, произнёс осипшим, слегка хрипловатым голосом:

– Эх, Григорий Василич, Григорий Василич! Говорил я тебе – не пей, козлёночком станешь!

Человек вскочил с кровати, но тут же схватился за стену, пошатнувшись от начавшегося головокружения. Постояв с минуту и уняв карусель в голове, он уже более аккуратно направился, придерживаясь за стену, в ванную, дверь в которую была совсем недалеко – нужно было только преодолеть гардеробную. Дверь в ванную закрылась за ним, и следующие полчаса оттуда доносились то бешеные вскрики, то стоны удовольствия.

Григорий Васильевич Воронцов, или, как с придыханием уважения и преклонения перед его тремя мишленовскими звёздами называли его подчинённые, – Шеф, не был обычным поваром, хотя его карьера как раз и началась с простого повара в армейской столовой. Кулинарным искусством он увлёкся ещё в детстве, когда маленький мальчик, больше похожий на шарик, не найдя друзей среди сверстников в детском саду, тихо-мирно начал лепить куличи в песочнице, о чём-то шепча невидимому собеседнику. Детвора, особенно пацаны, застав его за таким занятием, дала ему первое в его жизни прозвище – Пончик. А он, дико обижаясь, когда его так называли, не лез в драку, не отстаивал своё «Я», а тихо плакал где-нибудь в углу и продолжал лепить свои куличи. Так и прошёл он, одинокий, пухлый и говорящий, как будто сам с собой, детский сад и школу. Только в школе он уже не лепил куличи из песка, а, помогая матери, начал постепенно постигать науку приготовления пищи. К тому времени, когда в его почтовом ящике оказалась небольшая бумажка с требованием явиться в районный военкомат, он уже был почти профессионалом, но, несмотря на это, получил комплект обмундирования, автомат и был направлен в славную пехоту – царицу полей. Невысокому пухловатому парню, по сути не имевшему за всю свою короткую жизнь друзей, с самого начала служба показалась адом. Ранние подъёмы, зарядки, наряды, подметания плаца и покраска травы казались сумасшествием. Он уже был на грани срыва, когда в один из дней их роту внезапно послали на две недели в деревню собирать картошку.

Это был его звёздный час. Не в сборе картошки, конечно же. Во-первых, на целых две недели никакой муштры и дебильных приказов, лишь бы солдат не сидел без дела. Ну а во-вторых, сухпай, который они взяли с собой на первые три-четыре дня, был съеден в первый же день, и наступили тяжёлые времена. Пока лейтенант, которого послали командовать их бандой, пытался договориться с деревенскими насчёт провизии, предприимчивые солдатики из прослуживших уже половину срока добыли в ангаре, куда свозили картошку, пару голубей. Принеся тушки к палаткам, где они обитали, заставили молодых общипывать перья и разделывать птиц, чтобы зажарить их на костре. Гриня понял, что, если он не решится сейчас, другого шанса не будет, и, решившись, предложил дембелям не жарить тушки, а сварить из них наваристый суп. На вопрос: «Ты варить будешь?» – Григорий молча кивнул. Тут же были отряжены несколько человек на поиски дополнительных ингредиентов в виде лука, морковки, соли и прочего. Через десять минут в припёртой откуда-то большой алюминиевой кастрюле уже бурлила вода и варились бедные голуби. Суп получился на удивление сытным, и удалось накормить всю роту, включая подвыпившего летеху, который вернулся с пустыми руками. С этого момента Григорий был не только освобождён от повинности на картофельном поле, чтобы готовить на всю роту, но и приобрёл второе в своей жизни прозвище – Кашевар.

По возвращении в часть слава о его кулинарных талантах гремела во всю, и по распоряжению командира части его назначили поваром в столовую. Началась не служба – малина! К концу службы он уже руководил несколькими поварами, которые беспрекословно выполняли все его поручения. Сам же он готовил исключительно для командного состава, в том числе на всевозможных учениях и просто пикниках, которые офицерский состав бывало устраивал. Правда, такая лафа задержала его в армии почти на три месяца. Командир никак не хотел лишаться такого повара, точнее, не командир, а его жена, которая за полтора года совсем отвыкла готовить сама, предпочитая звонить в столовую и заказывать еду, как в каком-то ресторане. Но закон есть закон, и, как ни уговаривали его пойти на сверхсрочную, Гриня всё-таки вернулся домой.