Фабрика бабочек

Зависимость: Следующий блок был о нейронных путях. «Синергия-7» связывалась с ключевыми рецепторами в мозгу, отвечающими за удовольствие, мотивацию, ощущение благополучия. Он создавал искусственную эйфорию («прилив сил», «ясность ума»), но также физиологическую зависимость на клеточном уровне. Мозг перестраивался, требуя препарат не просто для предотвращения атаки на тело, но и для базового функционирования, для избегания мучительной абстиненции. Отмена приводила к коллапсу нейротрансмиттерных систем.

Последствия отмены (краткосрочные): Описание было сухим, но Ирис видела его вживую на Инее. «Фаза 1 (0—6 часов): Нарастающая дисфория, миалгия (мышечная боль), артралгия (боль в суставах), фотофобия (светобоязнь), тремор.» Боль под лопаткой перед презентацией. «Фаза 2 (6—48 часов): Острая аутоиммунная реакция вследствие отмены супрессии. Цитокинный шторм. Массивное воспаление тканей. Лизис (разрушение) клеток кожи, мышечной ткани, эпителия внутренних органов. Некроз. Системная боль, судороги, лихорадка, отек, начало видимых дегенеративных изменений кожных покровов.» Трещины. Судороги. Боль. Превращение Инея в чудовище. «Фаза 3 (48+ часов): Прогрессирующий полиорганный отказ. Неврологический коллапс. Смерть неизбежна в течение 3—7 дней, в зависимости от штамма и уровня модификаций.» Срок жизни без «Эликсира» – неделя. Максимум. Мучительная неделя превращения в разлагающуюся руину.

«Коды Нестабильности»: это был ее личный код. Уникальная генетическая и биохимическая подпись. Ключ к ее зависимости. Он описывал точные параметры ее реакции на «Синергию-7», скорость метаболизма препарата, критические точки начала отмены, уязвимые органы-мишени для аутоиммунной атаки. Это был не просто медицинский файл. Это был паспорт ее смертности. Зная его, можно было вычислить оптимальный график инъекций, чтобы держать ее в живом, сияющем рабстве. Или… спровоцировать ее гибель малейшей задержкой или недостаточной дозой.

Долгосрочные эффекты «Эликсира»: даже при регулярном приеме, «Синергия-7» была токсична. Отчеты упоминали кумулятивное повреждение печени, почек, постепенную дегенерацию нервной ткани, повышенный риск спонтанных неоплазий (опухолей) в местах интенсивных модификаций. «Совершенство» было тленным по определению. Его поддерживал яд, медленно, но верно разъедающий изнутри. «Бабочки» были рассчитаны на ограниченный срок службы. Пока сияние перевешивало накопленные повреждения.

Ирис откинулась от экрана, как от удара током. Ее охватила волна тошноты. Она бросилась к крошечной уборной камере и судорожно вырвала скудное содержимое желудка – питательный гель, подкрашенный в бледно-лимонный цвет. Ее трясло. Не от болезни – пока «Эликсир» был в силе, тело функционировало безупречно – а от осознания. От правды.

«Эликсир» был не благом. Он был цепью и ядом. Он был тюремщиком и палачом. Он искусственно сдерживал бурю внутри нее, бурю, которую сами «Создатели» и посеяли, перекроив ее гены до неузнаваемости. Ее совершенство было фасадом, за которым скрывалась биологическая бомба замедленного действия. Без регулярных вливаний смертельного стабилизатора, эта бомба детонировала, превращая ее в кучку гниющей плоти за считанные дни. Как Инея. Как безымянную «Мотыльку» из «Ледяного Шкафа».

Она поднялась с колен, опираясь на холодную керамику раковины. В зеркале над ней отразилось лицо «Лимонной Каймы». Безупречное. Сияющее. С глазами цвета спелого лимона, полными… абсолютного ужаса. Это лицо было маской. Под кожей, под сиянием, подаренным «Синергией-7», бушевала война. Иммунная система, загнанная в угол, жаждала атаковать. Мозг требовал новой дозы яда, чтобы избежать боли. А она, Ирис, душа, личность, запертая в этом смертоносном шедевре, смотрела в свое отражение и видела не богиню, не произведение искусства, а смертника на игле.

Ее тело было не храмом. Оно было полем боя. Оно было оружием, направленным против нее самой. «Создатели» не подарили ей совершенство. Они подарили ей пожизненный смертный приговор с отсрочкой, зависящей от своевременности инъекций. И «Хранители»? Они были тюремщиками, наслаждающимися видом обреченного на казнь, сияющего перед эшафотом.

Чип, вынутый из терминала, лежал на столе. Крошечный, черный, невзрачный. Ключ к пониманию ее тюрьмы. Ключ к ее казни. Ирис взяла его. Не дрожащей уже рукой, а с новой, леденящей решимостью. Отрицание умерло в «Ледяном Шкафу». Теперь оставался только ужасающий факт: она была ходячей бомбой. И единственный шанс не взорваться по чужому приказу, как Иней, или не сгнить в забвении, как беглянка, был один.

Бежать.

Но как бежать, когда каждый час без «Эликсира» приближает мучительную смерть? Когда весь Институт – это тщательно охраняемая крепость, созданная для удержания таких, как она? Когда ее красота, ее сияние – это не только проклятие, но и клеймо, делающее ее заметной за версту?

Вопросы вихрем носились в голове, но под ними зрело одно: оставаться – значит принять смерть по расписанию Системы. Бежать – значит бросить вызов смерти, возможно, ускорив ее, но сохранив шанс. Маленький, призрачный шанс на жизнь. На настоящую жизнь, а не отсроченную казнь.

Она спрятала чип в самое надежное место – под вшитую подкладку своего матраса, рядом с единственной личной вещью, которую тайком сохранила с ранних тренировок: сломанным карандашом для набросков. Правда была при ней. И яд тек в ее венах, отсчитывая время до следующей дозы, до следующего шага к пропасти или к свободе. Ирис подошла к зеркалу. Глаза в глаза своему отражению.

«Я не украшение,» – прошептала она, и ее голос, обычно мелодичный, звучал хрипло и чуждо. «Я – бомба. И я не взорвусь здесь.»

Ужас не исчез. Но теперь в нем появилась новая нота. Железная. Решительная. Она повернулась от зеркала и начала думать. Планировать. Готовиться к прыжку в неизвестность, где единственной альтернативой было превратиться в серое пятно или безымянный труп в заброшенном архиве. Яд тек в ее венах, но теперь он питал не покорность, а яростное желание жить. Ценой любого риска.

Глава 7: Испытание огнем

Подозрение висело в воздухе Института, невидимое, но ощутимое, как статический заряд перед грозой. Ирис чувствовала его на себе – взгляды Опекающих становились чуть дольше, чуть пристальнее. Вопросы во время рутинных осмотров – чуть более детальными, уходящими в области, которые раньше не интересовали Систему. «Как сон? Чувствуете ли необычные ощущения в мышцах? Не было ли спонтанных эмоциональных всплесков?» Они искали трещины. Искали следы знания, которое она украла из «Ледяного Шкафа» и спрятала под матрасом вместе со сломанным карандашом.

Она играла свою роль безупречно. Двойное сияние – от «Эликсира» и от отчаянной воли к выживанию. Ее движения оставались плавными, голос – ровным, лицо – спокойной маской совершенства. Она избегала лишних взглядов, лишних слов. Но Система, похоже, не верила. Или не хотела верить. Смерть «Платинового Инея» и возможная утечка информации (исчезновение тела из «Ледяного Шкафа» не могло остаться незамеченным, хоть его и списали на «несанкционированную утилизацию нестабильного биоматериала») требовали превентивных мер. Наказание пришло под благовидным предлогом.

«Объект 7-С-Эта („Лимонная Кайма“). На основании мониторинга биопараметров за последние 72 часа отмечена тенденция к субклинической гипервозбудимости нейронных сетей и незначительному снижению когерентности сияния на 0,15%. В целях оптимизации метаболизма штамма „Цитрусовая Эссенция“ и нивелирования потенциальных фоновых стресс-факторов, доза стабилизатора Синергия-7 на текущий цикл будет снижена на 30%.»

Опекающая, все та же женщина с пепельными волосами и глазами цвета промытого неба, произнесла это монотонно, глядя на планшет, а не на Ирис. Формулировка была безупречна: не наказание, а корректировка. Забота о ее же благополучии. Но Ирис знала правду. Это был тест. Проверка на прочность. Или на лояльность. Они подозревали, что она знает, и хотели увидеть, как она отреагирует на недополучение своего «лекарства». Хотели напомнить, кто здесь хозяин ее тела, ее жизни.

Процедура в Стабилизационном Зале прошла, как всегда. Холодный антисептик. Острая игла. Давление в вене. Но когда поршень шприца остановился, Ирис знала. Знала, что мерцающей жидкости внутри было меньше. Значительно меньше. Ее тело, уже запрограммированное на точное ожидание полной дозы, содрогнулось от внутреннего протеста. Небольшая, но отчетливая волна разочарования, физической неудовлетворенности прокатилась по нервам, прежде чем пришло обычное тепло и прилив сил. Но прилив был слабее. Сияние – чуть менее ярким. Как будто лампочку притушили.

Первые несколько часов были терпимы. Легкая тревога под ложечкой. Небольшая скованность в плечах. Она списала это на психосоматику, на страх перед неизбежным. Она усиленно тренировалась, стараясь выжечь адреналин и доказать Системе (и себе), что все в порядке. Но Система не смотрела. Она ждала.

Началось на шестнадцатом часу после неполной инъекции. Сначала – жгучая боль в суставах. Не та привычная, фоново-усталостная, а острая, как будто в каждый сустав пальцев рук, локтей, коленей, втекла расплавленная игла. Ирис стиснула зубы во время упражнения на баланс, едва не потеряв равновесие. Фаза 1: Миалгия, артралгия. Сухие слова с чипа оживали в ее плоти.

Потом пришла тусклость. Не просто уменьшение сияния – нет. Ее волосы, обычно излучающие собственный лимонно-золотистый свет, словно потускнели изнутри. Они потеряли глубину, стали плоскими, почти… обычными. Кожа на тыльной стороне ладони, всегда гладкая, как перламутр, стала выглядеть чуть суше, чуть менее сияющей. Как дорогая краска, начинающая выцветать. Снижение когерентности сияния. Но не из-за «стресс-фактора», а из-за нехватки яда, сдерживающего войну внутри.

Ирис заперлась в своей камере-инкубаторе под предлогом медитации. Она стояла перед зеркалом, вглядываясь в свое отражение, ища признаки разрушения. И нашла. Микротрещины на ногтях. Крошечные, почти невидимые белые линии на когда-то безупречных, фарфоровых ногтях. Как первые морщинки смерти. Она вспомнила трещины, ползущие по лицу Инея. Это было начало. Начало конца.

Физический ужас обрушился на нее с такой силой, что она едва удержалась на ногах. Знание, добытое из чипа, было страшным, но абстрактным. Интеллектуальным кошмаром. Это было реальным. Ее суставы горели адским огнем. Ее волосы теряли жизнь. Ее ногти трескались. Это было ее тело, ее плоть, ее единственное убежище в мире, и оно начало разрушаться. Медленно, пока незаметно для посторонних, но неумолимо. Как песочные часы, запущенные Системой в наказание.

Каждая жгучая волна в колене, каждый взгляд на потускневшую прядь волос, каждый крошечный изъян на ногте – это был крик ее собственной биологии, ее собственного, преданного иммунитета, начинающего пробуждаться от химического сна. Крик: Враг внутри! Атаковать! И цена атаки – ее собственная гибель. Физический ужас был сильнее любого интеллектуального осознания. Он был примитивным, животным, всепоглощающим страхом перед болью, разрушением, превращением в то, что она видела в «Саду» и в «Ледяном Шкафу».

Она сжала кулаки, чувствуя, как горячие иглы впиваются в суставы пальцев. Зеркало отражало все еще прекрасное лицо, но в глазах, цвета спелого лимона, горел теперь чистый, неразбавленный страх. Страх смертного, ощутившего на себе дыхание неизлечимой болезни. Страх жертвы, увидевшей нож палача.

Мысли о побеге, которые раньше были абстрактным планом, отдаленной, почти безумной надеждой, вдруг кристаллизовались в единственную, неопровержимую истину: Оставаться – значит умирать. Умирать медленно, под присмотром Опекающих, превращаясь в эксперимент, в наглядное пособие по последствиям «нестабильности». Умирать, как Иней, по расписанию Системы. Или, если подозрения подтвердятся, еще быстрее.

Неполная доза была не просто наказанием. Это был приговор, вынесенный ей Системой. Приговор к мучительной смерти, отсроченный лишь до тех пор, пока она полезна или пока они не решат, что риск ее знания перевешивает ее ценность как экспоната.

Решение пришло не как озарение, а как единственно возможный выход из камеры, где стены медленно сдвигались, чтобы раздавить ее. Оно было холодным, отточенным страхом и болью. Бежать. Не когда-нибудь. Не после тщательной подготовки. Сейчас. Пока у нее еще есть силы. Пока «Эликсир», даже неполный, еще дает ей возможность двигаться, думать, действовать. Пока микротрещины на ногтях не превратились в глубокие раны на коже. Пока жгучая боль в суставах не стала невыносимыми судорогами.

Каждый час промедления приближал Фазу 2. Цитокинный шторм. Аутоиммунную бурю. Превращение.

Ирис отшатнулась от зеркала. Она больше не видела «Лимонной Каймы». Она видела бомбу с тикающим часовым механизмом. Видела труп в «Ледяном Шкафу». Видела серое пятно на скамье. Она видела себя – следующей.

Физический ужас, жгущий ее суставы и леденящий душу, был сильнее страха перед Системой, перед неизвестностью, перед «Ловцами». Страх боли, разрушения и унизительной смерти перевешивал все. Он превращался в топливо. В яростную, отчаянную решимость.

Она подошла к матрасу, вытащила спрятанный чип и сломанный карандаш. Чип – карта ее зависимости, ее уязвимости, но и ее единственная надежда на понимание того, сколько времени у нее есть. Карандаш… память о чем-то человеческом, что в ней еще оставалось. Она спрятала их в складках своего дневного платья.

Затем она подошла к терминалу. Не для того, чтобы искать карты (Система их там не держала), а чтобы посмотреть расписание патрулей в их секторе и время следующего планового обхода Опекающих. У нее было окно. Маленькое. Возможно, последнее.

Она глубоко вдохнула, игнорируя тупую боль в ребрах, которой раньше никогда не чувствовала. Сияние ее кожи было тусклым, но в глазах зажегся новый огонь. Огонь обреченного, решившего умереть на ногах, в борьбе, а не на коленях в своей безупречной клетке. Испытание огнем недополученного «Эликсира» не сломало ее. Оно закалило. Превратило страх в сталь решимости.

Пора было превращать план в действие. Пока огонь в суставах не превратился в всепоглощающее пламя разрушения. Пока она еще была способна бежать. Сегодня ночью.

Глава 8: Танец с тенью

Ночь в Институте была не тишиной, а низкочастотным гудением. Гул систем жизнеобеспечения, щелчки автоматики, редкие шаги патруля по далеким коридорам – все это создавало фон, подчеркивающий гнетущую тишину в секторе «Бабочек». Ирис стояла у прозрачной стены своего инкубатора, вглядываясь в синеватые сумерки коридора. Боль в суставах была постоянным, жгучим напоминанием о неполной дозе, о тикающих внутри нее часах. Микротрещины на ногтях казались ей огненными линиями под кожей. Физический ужас был ее союзником теперь – он не давал передумать, не давал усомниться.

План рождался из отчаяния и наблюдений, отточенных годами жизни под микроскопом. Она знала расписание. Знала, что охранник Торренс – ключевое звено в ночном патруле их сектора – делает обход в 02:15. Он был не машиной, а человеком. Молодым, скучающим, с глазами, которые слишком долго задерживались на «Бабочках» во время дневных процедур. В них Ирис читала не профессиональную бдительность, а смесь вожделения и робкого благоговения перед их искусственной красотой. Эту слабость можно было использовать.

Идея вызывала в ней острое отвращение. Использовать то, чему ее учили – искусство обольщения, позы, взгляды, легкие прикосновения – не для услады Хранителя, а для манипуляции охранником… Это было падением. Признанием, что она – всего лишь инструмент, пусть и направленный против своих создателей. Ее учили быть украшением, произведением искусства. Теперь она собиралась стать приманкой. Грязной, расчетливой приманкой. Она сжала кулаки, ощущая жгучую боль в суставах, и подавила волну тошноты. Нет выбора. Иней. Женщина в Шкафу. Ты – следующая. Отвращение нужно было превратить в холодное топливо. В оружие.

Она выбрала платье – не практичное для побега, а то самое, серебристое, что носила на презентации. Оно ловило даже тусклый ночной свет, подчеркивая линии тела. Она распустила волосы, сняв с них остатки тусклости легким гелем (последний штрих к образу сияния, который вот-вот должен был погаснуть). В зеркале отражалась «Лимонная Кайма» – чуть менее яркая, чем обычно, но все еще ослепительная в полумраке. В глазах же горели не покорность и не искусственный интерес, а решимость и страх. Она погасила свет в инкубаторе, слившись с тенями у двери.

Шаги. Тяжелые, размеренные. Торренс. Он приближался, луч фонарика скользил по стенам. Ирис дождалась, пока он поравняется с ее дверью. Затем, плавным, отработанным движением, она активировала сенсор, и дверь беззвучно открылась. Она не вышла. Она показалась. Освещенная лучом его фонаря, стоящая в полумраке, как призрак совершенства.

«Охранник Торренс?» – ее голос, поставленный для шепота в будуарах Хранителей, прозвучал мелодично, с легкой дрожью, которую можно было принять за страх или волнение.

Торренс вздрогнул, резко направив фонарь на нее. «Объект 7? Что вы делаете? Дверь должна быть закрыта! Вернитесь немедленно!» – его голос был резок, но Ирис уловила замешательство и… внезапный интерес в его глазах. Он видел ее только издалека, сияющей на подиуме или за стеклом. Так близко, ночью, полуосвещенную – никогда.

«Я… я не могу уснуть,» – Ирис сделала шаг вперед, на границу света и тени. Она позволила фонарю осветить ее лицо, ее шею, линию плеч. «Мне страшно. После… после того, что случилось с Иней.» Это была правда, окрашенная нужной эмоцией. Ее глаза, огромные в полумраке, блестели не от искусственных слез, а от настоящего страха – страха за себя.

Торренс замер. Протокол требовал немедленно вернуть ее в камеру и сообщить о нарушении. Но вид дрожащей, прекрасной, уязвимой «Бабочки», обратившейся к нему за помощью, сбил его с толку. «Я… вам нужно вернуться. Сейчас же,» – повторил он, но уже без прежней твердости. Его фонарь дрогнул.

«Можно… можно вы поговорите со мной? Минуту? Только минуту?» – Ирис сделала еще один микроскопический шаг вперед. Теперь они были в шаге друг от друга. Она уловила запах его пота, дешевого дезодоранта. Видела, как его кадык дернулся. Она подняла руку, словно в немой мольбе, и позволила тыльной стороной ладони, все еще гладкой, но уже не сияющей, едва коснуться его руки, держащей фонарь. Тактильный контакт. Запрещенный. Шоковый для него. «Я так боюсь…» – прошептала она, глядя прямо ему в глаза, вкладывая в этот взгляд всю свою натренированную силу обольщения и всю свою подлинную, леденящую нужду.

Торренс ахнул. Его лицо покраснело. Фонарь опустился, луч уперся в пол. Он был молод, скучал, и перед ним дрожала сама Красота, прикоснувшаяся к нему. Разум боролся с инстинктом, протокол – с искушением. «Я… я не должен…» – пробормотал он.

«Всего минуту,» – повторила Ирис, ее голос стал тише, интимнее. Она позволила себе слабую, дрожащую улыбку. «Пожалуйста?» Этот «пожалуйста», произнесенный так, как учили для самых взыскательных Хранителей, сломило его. Он кивнул, сглотнув. Его глаза прилипли к ней, забыв сканировать коридор, забыв о времени, о протоколе. Он был отвлечен. Полностью. Загипнотизирован близостью запретного плода.

Пока Торренс бормотал что-то невразумительное о «мерах безопасности» и «дисциплине», его внимание, полностью поглощенное ею, Ирис действовала. Ее глаза, казалось, были прикованы к его лицу, полные мнимого обожания и страха, но периферийным зрением она сканировала его пояс. Там, рядом со стандартной дубинкой и шокером, висел плоский планшет с сенсорным экраном – его навигатор и рапортичка. И ключи. Старомодные, механические ключи от аварийных выходов и служебных лифтов – слабое место в цифровой крепости «Эстетики», о котором она слышала шепотом.

Танец с Тенью. Каждый ее жест, каждое слово, каждый взгляд был шагом в этом смертельно опасном танце. Она чуть наклонилась вперед, будто слушая его с благоговением, ее рука снова легла на его руку – чуть выше, чуть увереннее. Он замер, дыхание его участилось. В этот момент, плавным, не привлекающим внимания движением, словно поправляя складку на его рукаве, пальцы ее другой руки скользнули к поясу. Не к планшету – его отсутствие заметили бы сразу. К связке ключей. Один легкий рывок – и холодный металл оказался у нее в ладони, спрятанный в складках ее серебристого платья. Ее сердце колотилось, как птица в клетке, но лицо сохраняло выражение хрупкой, завороженной красоты.

«Спасибо, что выслушали,» – прошептала она внезапно, отступая на шаг назад, разрывая контакт. Ее отступление было таким же частью танца, как и приближение. Оно создавало ощущение мимолетности, недостижимости. «Вы… вы правы. Мне нужно вернуться. Просто… не говорите никому? Пожалуйста?» Она посмотрела на него снизу вверх, с мольбой.

Торренс, сбитый с толку, разгоряченный и растерянный, машинально кивнул. «Ладно… ладно. Возвращайтесь. Быстро.» Он все еще смотрел на нее, как зачарованный.

Ирис скользнула обратно в темноту инкубатора, дверь беззвучно закрылась за ней. Она прислонилась к холодной поверхности, дрожа всем телом. Отвращение к себе поднялось комом в горле – отвращение к тому, чем она только что была, к тому, как использовала свое тело, свои навыки, свой страх. Она чувствовала липкость его взгляда на своей коже. Ее чуть не вырвало. Но в ладони она сжимала холодные, тяжелые ключи. Первый шаг. Первое оружие, добытое в бою.

Она не могла оставаться. Не сейчас. Торренс мог одуматься, поднять тревогу. Она выждала пару минут, пока его шаги, на этот раз быстрые и сбивчивые, затихли вдали. Затем снова открыла дверь и выскользнула в синеватый сумрак коридора. Ей нужна была карта. Ключи открывали двери, но не показывали путь к свободе. Она знала, куда идти.

В самом дальнем конце сектора, в маленькой камере для «релаксации водными процедурами» (фактически – душевой), обитал «Мотылек». Не беглянка, а тот, кто не сбежал, но был сломлен. Его звали… никто уже не помнил. Его кодовое имя – «Морской Туман» – давно потеряло смысл. Он был из ранней когорты, почти «списанный» из-за нарастающей нестабильности, проявлявшейся в приступах апатии и тихом бреде. Его держали как реликт, из жалости или для изучения. Опекающие редко его беспокоили. Ирис видела его иногда – изможденного, с тусклыми глазами, шепчущего что-то себе под нос. И шептали, что он когда-то пытался бежать. Что у него есть карта. Старая, несовершенная, нарисованная по памяти, но карта.

Дверь в его камеру была не заперта. Он не представлял угрозы. Ирис вошла. Воздух был спертый, пахнул лекарствами и чем-то кислым. «Морской Туман» сидел на кровати, уставившись в стену. Он был худ, как скелет, кожа сероватая, покрытая старческими пятнами и мелкими язвочками – признак долгосрочного действия «Эликсира» и начинающегося отказа систем. Он не повернулся.

«Мне нужна карта,» – тихо сказала Ирис, опускаясь перед ним на колени, стараясь поймать его взгляд. «Карта путей. Наружу.»

Он медленно повернул голову. Его глаза были мутными, как у рыбы, выброшенной на берег. Он смотрел сквозь нее. Потом его губы шевельнулись. «Туман…» – прошептал он. «Все в тумане…»

«Карта,» – настойчивее повторила Ирис, чувствуя, как время уходит. «Пожалуйста. Я хочу увидеть море.» Она не знала, почему сказала это. Может, потому что его имя. Может, потому что море было символом чего-то бескрайнего, свободного, неконтролируемого Системой.

Слова «море», казалось, зацепили что-то в его разрушенном сознании. Он замер, потом медленно, с трудом, наклонился и полез рукой под тонкий матрас. Его пальцы долго шарили, потом вытащили сложенный вчетверо, грязный, истрепанный листок синтетической бумаги. Он протянул его Ирис, не глядя.

Она развернула его. Это была схема. Нарисованная дрожащей рукой, с пометками и исправлениями. Линии коридоров, крестики постов, стрелки, загадочные пометки: «Змеиные трубы», «Глаз Циклопа», «Слепая зона». Карта была хаотичной, неполной, местами неразборчивой. Но это была карта. Нарисованная тем, кто видел больше, чем позволялось «Бабочкам». Кто пытался проложить путь сквозь каменные стены «Эстетики».

«Спасибо,» – прошептала Ирис, сжимая драгоценный листок. «Спасибо.»

«Туман…» – снова пробормотал «Морской Туман», уже глядя в стену. «Он съедает дорогу…»

Ирис выскользнула из его камеры. У нее были ключи. У нее была карта – несовершенная, опасная, как и все в этом побеге. И у нее было тело, начинающее бунтовать, и разум, переполненный отвращением к себе, но невероятно острый от страха и решимости.

Она посмотрела на схему, пытаясь сориентироваться в лабиринте линий и символов. Сердце бешено колотилось, жгучая боль в суставах напоминала о цене промедления. Ключи холодно отдавали в ее влажной ладони. Она нашла на карте условное обозначение своей позиции и первый крестик – пост охранника. Его она только что обошла. Следующая точка – «Змеиные трубы». Похоже, вентиляционная шахта.