О чем грустит кукушка

– Ты чего, Ульяша, – всполошилась Дуня.

– Ой, Дуня… Я ить с ним целовалась, – выдохнула Уля и отвернула лицо от изумленного взгляда Дуняши.

К удивлению своему Уля услышала в ответ короткий смешок. Посмотрев на Дуняшу, Уля увидела, что та, зажав кулак в зубах, едва сдерживается, чтоб не расхохотаться.

– Ты чего смеешься?

– Уля, а как это?

– Что как?

– Ну целоваться-то?

– Как, как… Мокро. Дыхание спирает…

– Ой, Уля, какая ты смелая, – Дуня почти с восхищением во все глаза смотрела на Ульяну, стараясь в полутьме рассматреть эмоции на лице сестры.

– Да ну тебя…

– Улечка, Уля, – Дуня тронула Улю за руку, погладила, – я никому не скажу, никто-никто не узнает…Веришь?

– Верю.

Девушки обнялись и разревелись. Для обеих этот разговр стал большим откровением. Поведов свою тайну Дуне, Уля почувствовала облегчение, а Дуняша мысленно поклялась себе сохранить тайну навсегда.

– Ну и чего ты ревешь-то? Не хочешь замуж за него? – швыркнув носом, Дуня отстранилась от Ульяны.

– Не знааааюууу… – слезы градом покатились по щекам…

– Глупая ты, – вдруг разом повеселела Дуня, – обещалась ждать, ну и жди,пока ждется. Вот до следующего лета доживем, там и поглядим. Чего сейчас-то реветь?

Ульяна посмотрела на Дуню так, словно видела впервые. Мудрая и добрая ее Дунюшка развеяла вмиг все Ульяшины сомнения. Не даром ведь говорят, что утро вечера мудренее, а уж чего там через год будет, одному богу известно. Девушки обнялись.

– Дунюшка, милая моя, как же мне хорошо, что ты есть!– шептала Уля.

– Давай спать. Услышат– заругают.

В ту ночь Ульяна уснула быстро, а спала крепко, без снов.

6.

Наступила долгая холодная зима. Забайкальские зимы суровы, малоснежны. Редкий год наметает высокие сугробы. Чаще снега выпадает мало, ледяной ветер сметает колючие снежинки, не успевшие прицепится к стылой земле, пуская по дорожкам шурган – поземку. Эта зима была на редкость снежной. Еще в ноябре выпал снег, прочно прирос ледяной рыхлой коркой к земле, а к декабрю земля обновилась новым белоснежным нарядом. Уснула природа,а вместе с не, словно притормозился бег времени: короткие дни сменялись долгими скучными вечерами, а вечера незаметно наползающими ночами.

Семен Березин в ту зиму остался в деревне. Мать его, Дарья, сильно хворала. Не отличавшаяся крепким здоровьем, Дарья сильно сдала к зиме. Тяжелый грудной кашель совсем измучил не старую еще по годам женщину, превратив ее в немощную старуху. Дарья все больше лежала на теплой печи, мало ела, много спала. Впрочем сон ее не был крепким и спокойным, надрывный кашель мучил долго, а после приступа обессиленная Дарья погружалась в тревожный сон – забытье.

Материна болезнь сильно тревожила Семена. Ночами он спал урывками, прислушиваясь к материнскому кашлю, соскакивал, подавал матери воды в большой глиняной кружке с отбитым краем, потом садился на топчан у печи, ждал, пока мать забудется тревожным коротким сном. Ложился сам и подолгу не мог уснуть, думал, глядя в темный потолок. Ближе и роднее матери у него не было никого. Сколько помнил он себя, столько рядом была лишь мать.

Дарья Березина была дочерью кузнеца Митрия Банных, жила с детства в большой деревне, при барине Андрее Васильевиче Макарове. Отца ее Митрия Евсеевича знали далеко за пределами деревни, славился он своей силой и мастерством. Барин уважал кузнеца, жаловал. И дочь его Дарью баловал подарками. Даша с малолетства была дружна с детьми Макарова. Младшая дочь барина Наташенька была ровесницей Дарьи. Шутя бойкая и умненькая Наталья выучила кузнецову дочку грамоте и счету. Подросшую уже Дарью и вовсе взяли в барский дом горничной. У девушки было совсем немного обязанностей, самой главной была обязанность развлекать барышню. Наталья была добра к Дарье, часто дарила ей подарки: бусики, зеркало, бант… Жизнь в доме Макарова вспоминалась после Дарье сказкой. Чисто, красиво, радостно.

Однажды в начале лета в имении Макаровых появились гости: старый приятель Макарова решил навестить друга, с которым не виделся уже более двадцати лет. Вместе с ним прибыл и его сын Василий, статный и стройный молодой гусар.

Василий сразу же приглянулся девятнадцатилетней Наталье, девице на выданье с хорошим приданым. Он вскружил Наталье голову так, что она без раздумий согласилась стать его женой. Макаров и приятель его ударили по рукам. Свадьбу назначили на конец октября. Сваты отбыли восвояси до назначенного времени.

Наталья была счастлива,без умолку болтала, хохотала, словно на крыльях летала по большому родительскому дому. В приданое Наталья получала крупную сумму денег, шкатулку с дорогими украшениями, экипаж и большую усадьбу с деревенькой впридачу.

Осенью отгремела пышная свадьба, молодые укатили в свое имение. С собой в новый дом забрала Наталья и любимую свою Дарьюшку. Очень скоро всем стало ясно, что не красота молодой жены прельстила Василия – деньги, имение, драгоценности – вот то, чего он хотел от этого брака. Хотел и получил. Молодой супруг оказался игроком, пьяницей и бабником.

Тем не менее один за одним родились у молодой четы трое деток. Дарья верой и правдой служила теперь и Наталье, ставшей после замужества и рождения детей нервной и капризной, и ее детям.

Несладко пришлось Дарье в новой семье, постепенно отдалилась от нее ее дорогая подруга Наталья, зато не обделял вниманием новый барин. Сначала он только улыбался и подмигивал Дарье, а после стал отпускать сальные шуточки, а однажды, прижав к стене в коридоре, облапал, шепча на ухо пошлые комплименты. Вырвалась, оцарапала шею, грозила пожаловаться Наталье. Барин ухмыльнулся, отирая кровь рукавом. После этого жить в доме стало и вовсе невыносимо. Василий стал придираться ко всему, буквально преследовал Дарью, не давая покою.

А однажды в доме разразился настоящий скандал: пропало жемчужное кольцо хозяйки. Все было поднято вверх дном, допрошены кухарка, конюх, прачка и Дарья. Драгоценность словно в воду канула. Ровно до того дня, как младший сын Натальи нашел злополучное кольцо в спальне горничной Дарьи. Наталья бушевала, топала ногами, кричала. Дарья плакала, клялась, что кольца не брала. Василий усмехался, подначивая жену к расправе над воровкой. Через три дня судьба Дарьи была решена – ее отправили обратно в родную деревню. Следом за Дарьей последовало письмо Макарову. Любящий искренне Дарью Андрей Васильевич не поверил , как ни странно, собственной дочери. Он поверил искренним слезам Дарьи, рассказавшей о проделках его зятя, но гнева своего не высказал, в тот же вечер написал дочери короткое письмо, в котором сообщил, что берет к себе Дарью на прежнее место горничной, чем не мало удивил Наталью.

Дарья же вскоре вышла замуж за хозяйского приказчика Игната Березина, бывшего на двадцать лет старше ее самой. Через год родила сына Семена, а еще через год случилось несчастье: муж ее зимой провалился под лед вместе с конем и утонул. А еще через год вернулась к отцу Наталья, уставшая от постоянных пьянок и скандалов мужа. Формально она оставалась женой Василия, но фактически жить с ним отказалась, что не особо огорчило ее пьяницу мужа.

До самой смерти Андрея Макарова жила Дарья в доме, служа горничной.Под защитой Андрея Васильевича жилось ей пусть не вольготно и легко, но вполне сносно, а после его смерти, Наталья, помня старую обиду, выгнала Дарью прочь, заявив, что терпеть воровку в доме не станет. Дарья перебралась к отцу. Старый уже кузнец был еще в силе и мог прокормить дочь и внука. А как помер он, совсем туго пришлось Дарье: злопамятная Наталья постаралась на славу, вся деревня знала, что Дарья воровка и распутница. Деревенские бабы всласть чесали языки и тыкали в Дарью пальцами, защитников у нее больше не было. Не выдержав позора и обид, собрала Дарья пожитки, сына своего, восьмилетнего Семена, и отбыла в незнакомую ей деревню, где жила ее тетка, родная сестра отца Агриппина.

Холодная суровая зима доконала Дарью. К весне она совсем исхудала, сморщилась, да в добавок ко всеми, обезножела. Семен, преданно ухаживавший за родительницей, выносил ее погреться весенним солнышком, усаживал на завалинку, накрывал неходячие ноги тулупом. Когда первая апрельская травка зазелена, пробив мягкими своими стебельками едва потеплевшую землю, Дарья тихо умерла во сне. Семен схоронил мать на деревенском погосте, вдоволь наплакался у деревянного худо сработанного креста на могильном холмике и стал жить один.

Тяжелая болезнь матери надломила его, вымотала. За зиму он похудел, скулы его и подбородок заострились, линия рта стала прямой и жесткой. Он стал словно старше лицом,в то же время казался будто еще выше и жилистее.

Схоронив мать,Семен крепко решил уйти осенью в артель купца Симонова. Артель Симонова славилась на просторах Забайкалья. Наемные крестьяне валили в тайге деревья, которые сплавляли по реке в город и большие посления. Заработать больших денег в той артели было нельзя, но поправить домишко и обзавестись кой-каким хозяйством заработанных денег вполне бы хватило.

Семен целую зиму не видел Ульяшу, но думать о ней не перестал. Долгими ночами, слушая надрывный материн кашель, вспоминал Семен ту короткую встречу на Овсянниковском крыльце, закрывал глаза и видел темные Ульяшины глаза, ощущал вкус ее прохладных губ. Обещание дождаться грело душу, дарило чуточку радости в монотонной зимней круговерти.

Глава 3

А Ульяша вскоре после встречи с Семеном шибко пожалела о своей хитрой уловке. Как известно, шила в мешке не утаишь, и о тайной встрече с Семеном очень скоро стало известно Федору Ильичу. Покупая в монопольке керосин, встретился он со сплетницей Евдокией Малининой. Раскланявшись с Федором Ильичем в приветствии, Евдокия елейным голосом, будто невзначай завела разговор:

– Когда сватов ждешь, Илья Федорович?

Не почуяв ехидства, Илья Федорович, усмехнувшись,ответил:

– А чего нам их загодя ждать? Рано Ульяне замуж. Сватов ждем только после того, как вы своих девок замуж отдадите. Анютка -то ваша уж постарее нашей будет.

– Дык куды нам? Наши девки парням на шею не вешаются, как некоторые, – Евдокия притворно вздохнула.

– На то они и девки. Разве ж добрая-то девка сама хвостом крутить станет?

– Дак ить, смотря, какая девка. Девка девке рознь, – Евдокия язвительно хихикнула, прикрыв узкий рот концом цветастого полушалка.

Заподозрив неладное, Илья Федорович тяжелым взглядом окинул сплетницу и, едва сдерживая себя, прошипел ей прямо в лицо:

– Ты мне, Евдокия Захаровна, загадки не загадывай, ты меня знаешь – отгадчик я никудышный, говори как на духу!

Поняв, что не на шутку разозлила Никитина, Евдокия зачастила:

– У девки своей спроси, как она миловалась с пастушонком. Моя Катька, чай не слепая, сама все видала. Вот те крест, Катерина моя сама видала, – Евдокия осенила себя крестным знамением и поклонилась для убедительности, как на икону, перед ошалевшим Ильей Федоровичем.

Как ошпаренный выскочил Илья Никитин из монопольки, бежал, не чуя земли под ногами, ворвался во двор, не закрыв калитку, влетел на крыльцо, распахнул дверь в сенцы, очумелый взгляд его наткнулся на вожжи, висевшие в углу. Подскочил, сдернул рывком с крюка, влетел, не разуваясь, в горницу. Ксения, перебиравшая за столом пшено, коротко гортанно вскрикнула, прикрыв рот рукой. На Ксюшин крик вышла из кути жена, замерла, открыв рот, не решаясь двинуться с места.

Ульяша стояла посреди горницы с решетом, полным крупы, только что очищенной от шелухи и мусора.

Дико вращая глазами с утробным рыком шагнул Илья Федоровичич к дочери, схватил за руку, рванул на себя, замахнулся. Решето выпало из Ульяшиных рук, треснуло, ударившись об пол, тысячи мелких зерен рассыпалось по избе. Уля вскрикнула и заслонилась рукой. Глядя на зерно, разлетевшееся по дощатому полу, Федор Ильич замер, глянул на дрожащую испуганную дочь, плюнул, отшвырнул в дальний угол вожжи, оттолкнул Ульяну, молча прошел к столу и тяжело опустился на резной табурет.

– Узнаю, что видишься с Семеном, отдам замуж за распоследнего пьяницу. Так и знай! Мое отцовское тебе слово… Крепко запомни…

7.

В начале мая, Семен, полный решимости заработать денег и швырнуть их под ноги Ульяшиному отцу, подговаривал дружка Ваську податься в лесозаготовительную артель. Вечером пришел он к Васькиному дому. Коротко свистнул. Васька, в закатанных до колен штанах и залатанной рубахе, вразвалочку вышел с задней стороны двора, где теснились , чернея бревенчатыми боками, стайки для скота..

– Здоров,Василий.

– И тебе не хворать.Зайдешь?

– Тут потолкуем, разговор важный имеется.

Васька уставился на дружка. Что-то незнакомое, непонятное послышалось ему в голосе Семена.

– Думаю я, Васятка, на заработки податься,– испытующе глядя в глаза дружку, начал Семен.

– Энто куда ить?– лениво цвиркнув слюной сквозь щербатину в зубах откликнулся бестолковый дружок. Ему еще невдомек было, к чему клонит Сенька.

– Да хоть бы лес валить, в артель Симоновскую. Слыхал про такую?

– А хоть бы и слыхал, мне-то что?

– Со мной поедешь? Вдвоем-то сподручнее, – Семен подмигнул товарищу.

– Энто я штоль? Чего я там забыл?

– Тебе рупь чтоль лишний?

– Мне, Семка, рупь не лишний, мне спину рвать зазря неохота.

– Не поедешь?

– Не поеду. Мне и тут хорошо.

– Ну как знаешь, бывай тогда, – Семен все еще пытал взглядом дружка.

Васька отвел взгляд, склонил голову, прищурился, словно разглядывал на земле какую-то мелочь. Всегда охочий до проделок он, слывший закадычным другом Семена, сделался враз отстраненным и чужим. Семен еще несколько секунд смотрел на Ваську. Тот не поднимал головы, молчал. Семен молча, не глядя на друга развернулся и пошел по дороге, загребая пыль босыми ногами.

Ничего больше не держало Семена Березина в Авдеевке, кроме Ульяны. Схоронив мать, Семен твердо решил уехать на заработки. В мечтах он видел себя через несколько лет хозяином большого двора, хорошего, крепкого дома. Хозяйка в доме – Ульяна. Теперь, оставшись в избе в полном одиночестве, Семен все так же не спал ночами: мечтал. Виделось ему, как приедет он в Авдеевку, богатый, нарядный, закатит широкое гулянье на всю округу, созовет всю деревню, накроет богатый стол, и, конечно, особыми гостями будут у него на пиру Никитины. Он, Семен, пригласит Ульяшиного отца самолично, усадит на самое лучшее за столом место и в самый разгар гулянья при всех свидетелях осыпет Федора Ильича деньгами: пятаками, червонцами. И никуда уж тогда не деться старику – отдаст Ульяну,сам за руку выведет и благословит.

Мечты были такими радостными, а вот реальность глядела сурово: в избе шаром покати, в кармане дыра. И вот эта самая реальность никак не давала Семену возможности прямо сейчас собраться и уйти в артель – даже харчей и кой-какой приличной обувки у Семена нет. А голодный и босый много не наработаешь, по первому снежку же босиком и побежишь обратно в старую свою избенку под латаную -перелатанную крышу.

Лето Семен решил пережить в деревне, благо работы полно, можно подкопить немного деньжат, справить себе теплую одежу и уж тогда отправиться за длинным рублем.

Нанявшись в работники к Ивану Плужникову, мужику богатому и прижимистому, весь июнь Семен не разгибал спины. Сыновья Ивана Никита и Андрей да четверо наемных работников пахали и бороновали землю,сеяли пшеницу и овес, сажали картошку. Работали с утра до ночи, но платил за работу Плужников щедро. Когда отсеялись – отсажались, предложил Иван Петрович еще работы: в июле начинался покос. Лето выдалось щедрое, трава стояла густая, высокая. Посчитав грядущие расходы, прикинув так и сяк, Семен решил, что остаться на покос можно. В тайне он еще надеялся свидится с Улей перед отъездом из села. Больше всего Семена манила мысль о том, что покосы Никитиных и Плужниковых граничили друг с другом, а это значило, что рано или поздно, он выгадает момент для свидания.

Но встреча состоялась раньше. Перед покосом Плужников дал работникам три дня отдыху. Вот тогда-то и повстречались Ульяна с Семеном у озера. Тот разговор и последние слова Ульяны больно ранили сердце Семена, и если бы не обещание, данное Ивану Плужникову отработать покос, Семен тут же и ушел из деревни.

Самая хлопотная пора для крестьянина – время покоса. Тут надо так подгадать, чтобы успеть сено скосить, просушить, сметать в зароды. Сухой теплый июль – самая благостная пора для заготовки сена. В Забайкалье в июле дождей бывает мало, но уж если зарядит, то на несколько дней. Нерадивый хозяин, не успевший сметать зароды, рискует оставить свою живность на зиму без пропитания. Мокрое сено гниет быстро, а если его и успевают просушить,то скотина ест его неохотно, быстро тощает, а значит, и молока, масла, простокваши хозяину не видать. Потому работать приходилось в покос дружно, споро, почти без отдыха. Месяц, а то и больше мужики жили в таборах при покосных землях. Лишь изредка раз или два за покос выезжал кто-нибудь из мужиков в деревню, запастись провизией, помыться в бане. Женщины в таборе жили редко, чаще выезжали в помощь одна – две из семьи, чтобы помогать сгрести сено, приготовить похлебки,постирать вещи в ближнем ручье.

Выезжали на покос с вечера. На таборе подбивали стол и лавки, чинили шалаш, обустраивали место для костра, осматривали место покоса, пробовали литовки, после готовили простой ужин и чуть темнело заваливались спать, чтобы ранним утром, еще по росе начать косьбу.

Покос Никитиных расположен совсем недалеко от села, не дальше шести километров. Испокон веков место у них было хорошее, травяное, сухое, окруженное со всех сторон березовым лесом. В лесу – бойкий ручеек с ледяной прозрачной водой, красноголовые подосиновики, душистая земляника, кислая терпкая костяника. Хорошее место, богатое высокой осокой, пыреем, ромашкой, синими колокольчиками.

Каждый год, приехав на табор, обходил перво-наперво хозяин свои владенья. Вдыхая сладкий лесной воздух, готовился Илья Федорович к праведному крестьянскому труду. Под серым выщербленным камнем в зарослях шиповника спрятан был оселок – точильный камень, так уж водилось у сибирских крестьян : вывозить весь скарб с покоса нельзя, необходимо оставить хозяйскую метку. Вот и прятали мужики заветные оселки в укромных, только им известных местах.

Достав оселок, Илья Федорович, прищурив глаз, осмотрел оселок со всех сторон, оценил, не попортился ли. Холодный шершавый камень радовал своей тяжестью – крепок еще, не рассох и не размок, не выщербился. Как драгоценность вынес его хозяин в табор, положил на стол:

– Вот, мужики, обратился к сыновьям, – можно и покос начинать.

Матвей с Алешкой согласно закивали, по очереди взяли в руки оселок, взвесив в руке, как и отец, рассмотрели, аккуратно вернули на прежнее место, куда положил его отец. Сенокос начинался.

Готовить в таборе и ворочать сено в тот год снарядили Дуняшку с Ульяной. С вечера Девушек с собой не взяли – жалели лошадь. Уля с Дуней с узелками,в которые был завернут свежий хлеб и зелень, рано по утру отправились на покос пешком. Еще издали разглядели они белые рубахи отца и братьев далеко в поле, те, чуть рассвело, принялись за работу.

Девушки, неспешно, разложили в таборе вещи, прибрали продукты, наносили из ручья воды, выскребли до бела стол, наварили каши.К приходу мужиков на столе уже стояло два дымящихся котелка. В первом – пшенная каша на сале, в другом – густой сибирский час, забеленный козьим молоком. В центре стола – румяный утренний каравай. Дух от стола невообразимый: аромат каши с костерка щекочет ноздри, рот наполняется слюной. Сосредоточенно быстро стучат ложки. Кашу едят прямо из котелка деревянными ложками. Чай пью не торопясь, смакуя. На обед полчаса в самую жару, потом еще час на отдых и снова за работу.

Ульяшу решено оставить на таборе, надо помыть котелок, принести воды, наносить сушняку для костра, приготовить ужин. Дуня будет сегодня ворочать сено, много с утра накосили Никитины, солнце к обеду провялило с одной стороны, пора ворошить, чтобы просохло с другой стороны.

Мужики улеглись в теньке, скоро захрапели. Дуня спохватилась помочь Ульяне, стала мыть котелок и ложки. Ульяна отправилась к ручью за водой одна.

От ручья еще задолго веяло прохладой.Продираясь сквозь заросли ивняка, наросшего во влажном месте, Ульяна поскользнулась на мшистом камне, проехалась по влажной траве, выпустила ведро, которое с грохотом покатилось по земле, шлепнулось с глухим всхлипом в ручей и пошло ко дну. Ручей был неглубокий, но у самого истока образовалась ямка, в которую медленно погрузилось улино ведро. От досады девушка топнула ногой. Лезть в ледяную воду не хотелось. Уля оглянулась в поисках ветки, которой можно было зацепить со дна тяжелую посудину. Не найдя ничего подходящего, Ульяна потянула на себя ствол тонкой березки, силясь сломать, чтобы соорудить для подобие коромысла.

–Пошто это вы, Ульяна Ильинична, ни в чем не повинную березку крушите?

Уля вздрогнула. Увлеченная работой она не заметила Семена, давно уже наблюдавшего за ней с другого бережка.

– Помог бы лучше, чем зубоскалить, не вишь, штоли, ведро уплыло.

– А я завсегда готов, Ульяна Федоровна, – парень коротко хохотнул.

– Ну, чего уставился, – девушка смущенно отвернулась и принялась еще яростнее тянуть на себя упругий ствол.

– А что мне будет за работу? – Семен все так же усмехался, глядя на растерявшуюся от неожиданности девушку.

– Да ничего тебе не будет, – рассердилась всерьез Ульяна, – сама справлюсь.

Отпустив ствол березки, Уля шагнула к ручью. В тот же миг Семен ловко перепрыгнул с берега на берег, подхватил Ульяну под мышки, перенес аккуратно на сухое место, стал на колени у самой кромки ручья, ухватился за выступающий корень, согнулся, сунул руку в ледяную, прохватывающую до самых костей воду и ловко вытянул Улино ведро. Вода на дне ручья замутилась, потемнела.

Передавая ведро Ульяне, Семен грустно и серьезно посмотрел ей в глаза.

Ульяна почувствовала, как от его взгляда внутри у нее похолодело, словно плеснули ей в душу ледяной воды из ручья, остудив все внутренности.

– После покоса уеду, – коротко сообщил Семен.

Неожиданные слезы закипели на глазах девушки. Взяв из рук парня ведро, она отвернулась, закусила губу. От веселья Семена не осталось и следа, он стих,присмирел.

–Я, Ульяша, так решил: заработаю денег – вернусь. Дождешься – женюсь. А нет, так прокучу все деньги и уйду туда, откуда не выберешься запросто, пойду железную дорогу строить, сейчас, говорят, многие туда нанимаются. Забуду тебя, а ты живи , как знаешь.

– Как просто у тебя все, Сема. Уеду, забуду. Разве ж любовь так легко можно забыть?– Уля спокойно и грустно смотрела на парня.

– А что прикажешь? Я, Ульяна, тоже гордый, может быть. Отец твой меня к тебе не подпустит, ты играешься, а я терпеть должен. Нет, я от своего не отступлюсь, но и гордость я тоже имею. Дождешься – сговоримся, и отец твой помехой не станет, а нет,так и печалиться нечего.

– Ах вот как! – прошипела Уля, прищурив глаза, – Вот как! Ну и катись отсюда, тоже мне, жених сыскался, гордость он имеет! Ты, может, все сердце мне выел, может через тебя я мучаюсь, а ты гордый! Ты… Ты…

Слезы градом покатились по Улиным щекам. Не таясь от Семена, Уля разревелась в голос.

Испугавшись слез и гнева Ульяны, Семен в два шага подскочил к любимой, обнял за плечи, крепко прижал.

– Глупая ты, чего реветь вздумала?Я ж люблю тебя. Сегодня с утра как тебя

увидал, так работать не могу, все в вашу сторону шею воротит. Гляжу, ты после обеда за водой, и я сюда бегом. Ноги сами принесли… Не могу я без тебя, Уля…

Семен говорил и покрывал лицо девушки мелкими частыми поцелуями. Ульяна не отстранялась. В эту минуту им обоим казалось, что на земле не осталось никого, кроме них двоих, верилось, что счастье не за горами, что беды и проблемы им по плечу.

– Пора мне, спохватятся, – шептала Ульяша, еще теснее прижимаясь к парню.

– Встретимся вечером у ручья? – Семен умоляющее гладел на любимую.

– Не знаю. Тятя заподозрит неладное, беда мне…

– А когда в деревню с табора пойдешь?

– Завтра вечером.

– У старой березы на развилке ждать буду.

– Нет,– испугалась Уля, – я с Дуней пойду…

– Завтра, после обеда вызовусь за водой сходить. Жди.

– Дождусь.

Парень зачерпнул воды из ручья,Ульяша умылась,плеснула воды на подол.

– Пойду я. Небось заждались уже.

Семен еще долго глядел Ульяне вслед,а она шла, не оглядываясь…

– Чего-то ты долго, девка, по воду ходила, уж хотели тебя идти выручать. Думали, увязла в трясине.

– А почти что так оно и было, – хохотнула Ульяна, – поскользнулась на кочке и ведро утопила, еле достала, вымокла вся. Нынче воды в ручье тьма.

– Ведро хоть не поломала?

– Не, крепкое оно.

– Вот и ладно. Мы косить, а ты, как управишься, бери граблю да помогай Дуньке, не шибко-то она у нас расторопная.