Хранители Севера

– Ты дрожишь, – прошептал он, и его голос звучал непривычно хрипло, глухо от страсти.

Девушка закрыла глаза, теряя опору. Внутри всё переворачивалось и плавилось – живот сжало от странного, сладкого спазма, по всему телу разливалась тяжёлая, густая волна тепла. Когда его губы снова нашли её рот, поцелуй уже не был нежным. Он был властным, требовательным, полным немого вопроса, и она ответила ему с неожиданной для самой себя яростной страстью. Неожиданный, глухой стон вырвался у неё из груди, заставив её щёки вспыхнуть ещё сильнее. Адриан притянул её ближе, его руки крепко, почти болезненно обхватили её талию сквозь тонкую ткань рубашки. В этот миг казалось, что кроме них двоих, сплетённых воедино в этом танце, в мире больше ничего не существует. Но вдруг её ладони, ещё секунду назад цеплявшиеся за него, упёрлись в его грудь, создавая небольшую, но ощутимую дистанцию.

– Мы не можем… – выдохнула она, но её руки, вопреки собственным словам, всё ещё цепко держались за его плечи, не желая отпускать.

Каждый вдох давался ей с трудом, словно грудь сдавили тугими железными обручами. Сердце колотилось так громко, что, казалось, его стук слышно через всю комнату – ровные, сильные удары отдавались в висках, пульсировали в кончиках пальцев. Внутри всё горело. Жар растекался по телу, то поднимаясь пылающим румянцем к щекам, то опускаясь вниз живота, где рождалось странное, почти болезненное, но сладкое напряжение. Его руки на её талии казались одновременно и пыткой, и единственным спасением. «Останься…» – отчаянно шептал внутренний голос, но тут же холодный разум вступал в яростный бой: «Ты не можешь себе этого позволить! Опомнись!»

Паника накатила внезапно, ледяной волной. Губы ещё помнили вкус его поцелуев, кожа – жар его прикосновений, но мысли уже метались, как перепуганные птицы.

«Что я творю?.. Что я сейчас делаю?..»

Её пальцы с новой силой вцепились в его рубашку, безжалостно сминая ткань. К горлу подкатил тугой, болезненный ком. В глазах застыли непролитые слёзы, делая взгляд стеклянным. Всё её существо рвалось к нему – к этому обманчивому теплу, к этой мнимой безопасности, к этим тёмным глазам, в которых она вдруг, с ужасом, увидела то, чего так боялась признать даже перед собой. Хотелось забыть. Забыть кто она. Забыть корону, долг, чужие ожидания. Просто быть женщиной – желанной, слабой, живой.

Но…

Она закрыла глаза, чувствуя, как предательски горячие слёзы подступают к векам. В горле стоял ком, мешающий дышать. Каждая клеточка тела кричала, чтобы она осталась, просто позволила себе быть счастливой, хотя бы на это одно, украденное у судьбы мгновение. Но за её спиной, в холодной реальности, маячили неотвязные тени тех, кто зависел от её решений, чьи жизни и судьбы были намертво вплетены в её собственную.

«Это неправильно», – прошептала она мысленно, и даже эти не озвученные слова обожгли губы.

Борьба внутри становилась невыносимо мучительной. Её руки, казалось, жили своей собственной жизнью, они сами тянулись к нему, пальцы впивались в ткань его рубашки, не желая отпускать. Кожа под её ладонями была горячей, живой, а сердце под ней билось так же часто и отчаянно, как её собственное. Они стояли так близко, что каждый его короткий выдох обжигал её лицо, а знакомый, терпкий запах его кожи кружил голову, лишая остатков воли. Но чем сильнее и острее было это всепоглощающее желание, тем болезненнее, тем невыносимее становилась внутренняя боль от осознания невозможности этого всего.

«У нас нет будущего», – нашептывал холодный, безжалостный голос разума, и эти слова резали душу острее любого клинка, оставляя после себя не кровь, а ледяную пустоту.

Она знала – если уступит сейчас, если позволит этой слабости поглотить себя, то уже не сможет остановиться. И тогда потеряет всё: себя, свою миссию, тех, кто доверил ей свои жизни и судьбы. Зачем чувствовать то, чего нельзя сохранить? Зачем открывать дверь в мир, в который ей навсегда закрыт путь?

– Мы… не можем… – снова вырвалось у неё, хотя каждое слово давалось с нечеловеческим усилием. Губы горели, распухшие и чувствительные от его поцелуев, язык отказывался повиноваться, заплетаясь. Но она заставила себя произнести это, потому что была обязана. Потому что другого выхода, другого выбора у неё просто не существовало.

Адриан не слышал её слов, вернее, слышал, но они не доходили до сути. Его взгляд прилип к её чуть припухшим, влажным от их недавних поцелуев губам. Каждое её «нет» доносилось словно сквозь толстый слой ваты. В ушах оглушительно гудела кровь, а в груди разгорался тот самый дикий, неконтролируемый огонь, который она сама же и разожгла своим откликом, своей дрожью. Он видел всё: как предательски дрожат её длинные ресницы, как её губы непроизвольно, против её воли, тянутся к нему, даже когда она говорит «нет». Видел, как её пальцы судорожно сжимают складки его рубашки, будто не в силах разжать их и отпустить. Это была самая изощрённая пытка – стоять так близко, чувствовать её жар, её дыхание и при этом ощущать, как она ломает себя изнутри. Когда она отступила на шаг, он тут же, не раздумывая, сократил расстояние. Она сделала ещё шаг назад, и он снова оказался рядом, неумолимый. Его руки обхватили её талию грубее, чем прежде, почти болезненно. Ему хотелось, чтобы завтра на её бледной коже остались синяки – тёмные отметины, безмолвные напоминания об этом моменте, о его праве. «Ты моя», – говорило каждое его прикосновение, каждый жгучий взгляд. – «И я не позволю тебе убежать».

Мелисса задыхалась. Её грудь вздымалась частыми, прерывистыми движениями. Внизу живота всё сжалось в одном сладком, мучительном спазме, когда его горячее дыхание снова опалило её губы.

«Это неправильно. Это безумие. Это нужно прекратить. Сейчас же.»

– Нет… – её ладонь резко, с силой уперлась в его грудь, отстраняя. Голос сорвался, стал хриплым. – Я не могу. Я не могу этого допустить.

Он замер. По его напряжённым, широким плечам пробежала мелкая дрожь. В глазах вспыхнул опасный, почти звериный блеск. Ноздри раздулись, вбирая воздух, скулы резко очертились под натянутой кожей. В этот момент он выглядел как благородный, но яростный хищник, сорвавшийся с цепи и готовый к атаке.

Девушка отступила ещё на шаг, чувствуя, как комната начинает медленно плыть и кружиться перед глазами. Ей отчаянно, до головокружения, не хватало воздуха – каждый короткий вдох обжигал лёгкие, как будто она дышала не кислородом, а раскалённым огнём. Когда Адриан снова сделал резкое движение в её сторону, она инстинктивно, резко встряхнула головой, и это простое, отчаянное движение заставило его застыть на месте. Его руки сжались в тугие, белые от напряжения кулаки так, что сухожилия выступили резкими полосами под кожей. Он видел её желание, оно витало между ними почти осязаемо, густое и плотное, несмотря на все произнесённые запреты. Но она стояла, сжав бледные губы в тонкую, упрямую линию, не позволяя себе сдвинуться с места ни на сантиметр.

– Чего же ты боишься? – его голос прозвучал низко, с опасной хрипотцой, которая заставила её внутренне содрогнуться и почувствовать ещё более острую слабость в коленях.

Но она не ответила, не нашёлся у неё ответ, который не звучал бы как предательство по отношению к самой себе. Она лишь молча, с трудом отвела взгляд, уставившись в окно. И в этом упрямом, горьком молчании было куда больше правды, чем могли бы выразить тысячи громких слов.

Секунды тянулись мучительно долго, наполненные лишь звуком их тяжёлого дыхания, прежде чем он глухо, сквозь стиснутые зубы, произнёс:

– Это ещё не конец. Мы обязательно поговорим.

А затем резко, почти яростно развернулся и вышел из комнаты, не оглядываясь. Дверь захлопнулась за его спиной с таким оглушительным грохотом, что дрогнули и зазвенели стёкла в оконных рамах. Ему было необходимо уйти, проветрить голову, остыть, пока он не вернулся и не натворил чего-то непоправимого, о чём будет жалеть всю оставшуюся жизнь.

Оставшись в полной, давящей тишине, Мелисса вдруг с пронзительной ясностью ощутила, как по всему её телу разливается ледяная, безжизненная пустота. Воздух в комнате ещё хранил его запах – тёплый, древесный, с едва уловимыми, но такими знакомыми нотами дыма и кожи. Её кожа помнила каждое прикосновение: где его сильные пальцы впивались в её талию, где его жгучие губы обжигали шею, где чувствовался след его зубов. Но теперь вместо того всепоглощающего тепла, только пронизывающий до костей холод и дрожь. Она подошла к большому зеркалу в резной раме неуверенными, ватными шагами. В отражении на неё смотрела незнакомая женщина с раскрасневшимися щеками, невероятно блестящими, почти сияющими глазами и странной, смущённой, но счастливой улыбкой, играющей на её опухших, покрасневших губах. Девушка медленно, почти неверяще, провела кончиком пальца по линии своего рта, проверяя – реально ли всё это было наяву, не мираж ли это. И вдруг, совершенно неожиданно для самой себя, её лицо озарила по-настоящему широкая, светлая улыбка – первая за долгие, долгие годы, идущая не от головы, а из самой глубины израненного, но всё ещё живого сердца.