Милаха, крысы и Тихий Пожиратель

Бийко молча подошёл, огромные пальцы ловко затянули крепления на моей спине. Не мог достать сам.

– Спасибо, – бормотал я, чувствуя, как холодный пот стекает по позвоночнику.

– Не за что, – ворчит гигант, проверяя герметичность швов. – Если сдохнешь, мне придётся чинить этих железных тараканов самому.

В его голосе ни жалости, ни злости, только холодный расчёт. Но в этом аду и такое считается добротой.

Капитан щёлкнул переключателем.

– Десять минут до выхода. Последняя проверка.

Я взглянул на сканер у пояса – дешёвую модель «М-44», которую выдавали «новым». Его экран был покрыт царапинами, точно кто-то специально царапал ножом. Датчики врали так, что вчера показывали радиацию в чистой зоне. Но другого не будет. Тем более мне. Старпом, проходя мимо, зловеще постучал пальцем по своему виску: «За каждый новый сломанный сканер, паренёк, будем колоть звёзды. Как на фюзеляже за сбитый борт. Хочешь стать созвездием?».

В шлеме стоял тошнотворный запах – смесь тюремного мыла, этот дешёвый химический аромат «Свежесть-3», от которого слезятся глаза, и старого пластика, съеденного потом. Я пытался не дышать глубоко, но каждый вдох обжигал ноздри. Где-то внизу, в чреве корабля, «Милаха» урчала низкой вибрацией – звук проникал прямо в кости. Как огромная кошка, точит свои когти перед охотой.

Капитан щёлкнул переключателем на панели, и шлюз наполнился тревожным красным светом. «Пять минут», – мне показалось, что его жёлтые глаза светятся в полумраке. Мажор уже нервно постукивал каблуком по металлическому полу – этот звук, как метроном, отсчитывал последние секунды перед адом.

Бийко неожиданно ткнул мне в грудь толстым пальцем:

– Дыши ровно, щенок. Там, – он кивнул в сторону шлюза, – не любят запах страха.

Я кивнул, сердце колотилось так сильно, что его было слышно даже через скафандр. Осталось только ждать. И молиться, чтобы сегодня «Милаха» не решила поиграть с нами в свои игры.

06:00-13:00. Работа на "Гелиосе-7".

Шлюз «Гелиоса-7» зиял передо мной, как открытая рана. Корабль-труп, израненный, истекающий остатками атмосферы, напоминал гигантского зверя, застывшего в предсмертной агонии. Хромая, я едва поспевал за группой, сканер подрагивал в руках. Вдруг прибор резко запищал – на стене проступили странные царапины, почти как… Нет, не может быть. Они повторяли узор моего последнего граффити на Москве-Терре.

– Шевелись, Самокатчик! – Г олос Крота сквозь радиопомехи звучал как скрежет металла. – Не задерживай конвейер!

Я сделал снимок, пальцы скользили. Царапины светились в ультрафиолете. «Не может быть…», – мелькнула мысль, но я уже ковылял дальше, протез противно скрипел при каждом шаге.

Грузовой отсек встретил нас мертвой тишиной, нарушаемой лишь потрескиванием связи. Сканер в руках нервно мигал красным, выдавая бессмысленные цифры. Я украдкой наблюдал, как Крот и Мажор пробираются к центральному отсеку, их силуэты искажались в дымке конденсата. Бийко оставался у шлюза – живой якорь, привязывающий нас к «Милахе». Такой мелкий на фоне провала.

– Эй, Ботан! – Г олос капитана в шлемофоне заставил вздрогнуть. – Проверь грузовой отсек. Там должны быть контейнеры с биоматериалом. Ещё раз повторяю, отсек D. Дебил!

Я кивнул автоматически, хотя знал – никто не видит этого жеста сквозь забрало. Ненавижу грузовые отсеки. В последний раз, на «Кассиопее», нашёл там… Всех. Нет, лучше не вспоминать. Шаг. Ещё шаг. Протез заскрипел предупреждающе – перегрузка. Пришлось остановиться, опереться о стену. И тогда почувствовал – металл под перчаткой… пульсирует. Тонко, едва уловимо, но это был не ритм аварийных систем. Что-то живое.

– Ариадна, – прошептал, вызывая корабельный ИИ. Голос звучал хрипло даже в собственных ушах. – Что за показания?

Дисплей сканера взорвался цифрами, затем внезапно погас. На секунду всплыла надпись: «недопуск», потом и она растворилась в темноте. Сердце забилось так, что я услышал его стук в висках. Обернулся – остальные уже исчезли в лабиринте коридоров. Только силуэт Бийко у шлюза. Крошечный на фоне черноты разлома.

Контейнеры в отсеке D плавали в невесомости, как гробы после космических похорон. Я вздохнул, принялся за работу:

Первые три контейнера – биоматериалы по описи. Жидкий азот давно испарился, содержимое превратилось в мерзкую кашу.

Разбитый ящик с маркировкой «Neural Interface Prototype». Осколки стекла мерцали, подмигивая мне. Внутри – пусто.

Стены. Эти проклятые царапины. Они складывались в знакомый узор – точную копию моего тега «STASIS», который я оставил на орбитальном зеркале.

Шум. Сначала принял за течь, но трубы были целы. Звук шёл из-за панели – ровное, размеренное постукивание, будто кто-то стучал по металлу изнутри.

Когда сканер завис над четвёртым контейнером, показывая аномальные показания, я замер. В темноте что-то шевельнулось. Не тень, не игра света – настоящее движение. Резко отпрянул, протез со скрежетом ударился о балку.

– Всё в порядке? – Г олос Бийко в наушниках прозвучал неожиданно громко.

– Да… П росто… – Голос сломался, пришлось сделать глубокий вдох. Опять позорюсь. – Просто тень.

Но это не была тень. Когда я повернулся обратно, на внутренней стенке контейнера остался влажный след – кто-то только что провёл по ней пальцем. Сканер завыл, показывая скачок температуры. Внезапно в шлеме раздался треск – и на долю секунды я услышал чьё-то дыхание. Не своё. Не Бийко.

Кто-то дышал прямо у меня за спиной. А потом ушел. Я слышал. Шаги.

12.00 Обед.

Шлюзовой отсек гудел, как встревоженный улей. Я только начал расстёгивать шлем, когда Крот материализовался из ниоткуда. Толкнул меня плечом так, что едва удержался на ногах. Как ему постоянно удаётся выскакивать, с его-то квадратной тушей?

– Чего застыл, Самокатчик? – Е го дыхание пахло дешёвым самогоном и плохими зубами. – Опять глюки твои? Видел привидений?

Я качал головой, снимая шлем. Белые волосы прилипли ко лбу мокрыми прядями, как только что вынырнул из воды. В углу рта – привкус железа: видимо, снова прикусил щёку во время работы.

Столовая была полна. Мажор уже сидел в своём углу, размахивая моей пайкой с фруктовым концентратом, единственной приличной едой за неделю. Он демонстративно облизывал крышку, глядя мне в глаза. Бийко, заметив это, молча разломил свой паёк пополам и протянул мне. От стыда сжался внутри. Мне двадцать один, а я, как ребёнок, которого нужно подкармливать.

– Нянька нашлась! – Крот заржал, брызгая слюной. – Может, ему ещё попку вытереть? Или у тебя, здоровяк, свой интерес? Глубоко личный. Очень глубоко?

На этот раз Бийко даже поднял бровь – всего одно движение, но Крота как ветром сдуло. Гигант молча вернулся к своей еде, а я уставился на серую пасту, которая по консистенции напоминала строительный раствор.

Тени на стене качалась в такт вибрациям корабля. Вспомнил кафе в «Золотом куполе», где мы – студенты-бунтари – спорили о неоклассицизме под аккомпанемент живого рояля. Теперь всё искусство свелось к трём меткам на обломках: «опасно», «ценное», «на уничтожение». Ирония судьбы – я, который рисовал граффити на правительственных зданиях, теперь ставлю штампы на космическом мусоре.

Капитан сидит в своём углу, уткнувшись в отчёты. Его жёлтые глаза (всегда жёлтые, даже при искусственном свете) иногда поднимались и останавливались на мне. Взгляд был странный – не злость, не презрение, а что-то другое. Как будто он видел во мне то, чего не видели остальные. От этого становилось страшно. Очень.

Я проглотил последний кусок пасты – на вкус как картон, пропитанный растительным маслом – и поймал себя на мысли, что считаю трещины на стене. Двадцать семь. На одиннадцатой кто-то оставил кровавый отпечаток пальца. Интересно, он ещё жив? Или уже переработан в "Одержимом"?

13:00-15:00. Отсек D. Нарушенный порядок

Контейнер притаился в дальнем углу, будто стыдясь своего существования. Нестандартная овальная форма, матовая черная поверхность, поглощающая свет фонарей – такого я ещё не видел за все месяцы на «Милахе». Сканер пронзительно взвыл , когда я приблизился. Его экран заполонили мерцающие символы неизвестного шрифта.

Я автоматически зафиксировал аномалию, отправив данные «Ариадне». Ответа не последовало – только странное потрескивание в наушниках, напоминающее чьё-то сдавленное дыхание. На мониторе камеры в углу отсека красный огонёк напоминал, что капитан наблюдает за каждым моим движением.

– Ботан! – Е го голос прорвался сквозь радиопомехи. – Почему задержка?

– Несоответствие описи, – ответил я, листая архив на планшете. Цифры упрямо отказывались сходиться:

– По документам: 32 цистерны с биогеном;

– По факту: 28 стандартных и 5 модулей неизвестного типа;

– Плюс этот чёрный ящик, отсутствующий во всех реестрах.

– Здесь должно быть тридцать две цистерны, а… – начал я.

– Заткнись и маркируй! – К апитан ударил кулаком по чему-то на своём конце связи. – Ты здесь не инженер, а метка. Живая бирка. Работай, оболтус!

Я кивнул невидимой камере, чувствуя, как протез начинает предательски вибрировать. Взял маркировочный пистолет, направил на таинственный контейнер… И замер.

Его поверхность покрылась сетью тонких трещин, светящихся знакомым бледно-голубым. Именно таким светом вспыхивали мои граффити под ультрафиолетом на Москве-Терре. В том числе, и за этот светящийся состав меня судили. Запрещенка.

«Гелиос-7» вдруг вздрогнул всем корпусом, как от удара. В наушниках раздался пронзительный писк, и на экране сканера всплыло сообщение от «Ариадны»:

«Ошибка чтения. Код 777. Не прикасаться.»

Капитан что-то кричал в радиоканал, но его голос тонул в нарастающем гуле. Чёрный контейнер начал медленно поворачиваться, что-то внутри него пробуждалось. На поверхности проступили символы – точная копия моего последнего, так и не законченного граффити у космопорта.

Все камеры в отсеке взорвались одновременно – крошечные вспышки, как новогодние хлопушки, осыпали дождём искр. Последнее, что я успел увидеть перед тем, как погрузиться во тьму – как Бийко с неожиданной для его габаритов ловкостью оттолкнулся от балки и ринулся ко мне. Его лицо, обычно непроницаемое, как бронеплита, исказилось чем-то невозможным – страхом? Яростью? Предчувствием?

– Ботан, что ты там натворил?! – Г олос капитана врывался в шлем, перекрывая вой аварийной сигнализации. – Что это было, мать твою?!

Я не успел ответить. Чёрный контейнер передо мной вдруг вспучился, как надувающийся пузырь, его поверхность покрылась пульсирующими жилками. Светящиеся трещины теперь складывались в чёткую надпись: «STASIS» – мой тег, проклятие, моя подпись под приговором.

Бийко схватил меня за плечо, его пальцы впились в скафандр с такой силой, что я услышал треск композитного слоя.

– Двигай! – О н шипел, толкая меня к выходу.

Но было поздно.

Из контейнера хлынул густой туман, моментально заполняя отсек. Он не рассеивался, а словно жил собственной жизнью – обтекал препятствия, вытягивался в щупальца, целенаправленно искал… меня. Первые струйки коснулись шлема, и сканеры взбесились, показывая невозможные значения: температура -200°C и +300°C одновременно, радиация то нулевая, то зашкаливающая.

– Ариадна! – закричал я. – Протокол «Феникс»!

Ответ пришёл не от ИИ. Контейнер лопнул с глухим хлопком, и темнота заговорила. Голосом моего отца.

«Сынок…», – прошептала тьма, и я почувствовал, как разум начинает трещать по швам.

Потом просто все пропало. Во мраке.

15:00-18:00. Работа в машинном отделении.

Пальцы сами находили повреждения в корпусе дрона-уборщика, пока сознание цеплялось за обрывки утраченной реальности. Проводок здесь, контакт там – механическая работа, не требующая мыслей. А мысли были там, в отсеке D, с этим… Ч ем-то, что говорило голосом моего отца.

– Опять залипаешь, художник? – Старпом появился внезапно, как всегда. – После твоего «ремонта» сканеры в секторе D горят, как новогодняя ёлка.

Я не успел ответить. Его ботинок врезался мне в протез с такой силой, что искры посыпались из стыковочного узла. Боль, острая и жгучая, пронзила ногу, заставив согнуться пополам.

– Это за «Феникс»! – О н наклонился, и я увидел в его глазах то, чего не было даже у Крота – равнодушие и расчет. – Ты думал, я не узнаю, что ты нашептал Ариадне? Официально зафиксированная ЧС?! Долбанулся?

Второй удар пришёлся по рёбрам. Третий – по рукам.

– Капитан велел тебя… Проинструктировать. – Старпом выдернул из дрона плату, которую я только что починил, медленно провёл острым краем по моей щеке. – Чтобы в следующий раз, когда увидишь что-то странное…

Плата вонзилась в ладонь, пригвоздил её к рабочему столу. Я крикнул, но звук потерялся в рёве машин.

– …ты бежал не к этому. – О н кивнул на чёрный контейнер, который теперь стоял в углу отделения, покрытый брезентом. Но почему-то… пульсирующий в такт моему сердцу. – А ко мне. Понял, бирка?

Он выдернул плату, оставив ладонь кровоточащей. Ушёл, бросив на прощание:

– Чини. И если дрон не заработает – следующая плата будет у тебя в глазу.

Я зажал ладонь, смотрел, как капли крови падают на корпус дрона. Они впитывались в металл, оставляя странные узоры – точь-в-точь как те граффити, за которые я здесь оказался. А контейнер в углу… О н дышал. Шептал. Звал. Но я никому не скажу. Просто не выдержу больше. Всего этого.

Мысли были далеко:

      Жил ведь в элитном секторе Москвы-Терры – «Золотом куполе». Отец – полковник Космического флота, вечно отсутствующий герой. Дом – стерильная квартира с портретами предков-офицеров. Всегда полный холодильник и золотая карта расходов.

Учился в Неоклассической академии искусств. Бросил на третьем курсе – надоело рисовать одобренные Содружеством пейзажи. Начал рисовать граффити там, где нельзя: на стенах полицейских участков, на корпусах военных дронов.

Последняя работа – карикатура губернатора на здании суда. Полиция выследила меня быстро. Еще и удирал на переделанном самокате (гордился собой – механик!), но врезался в патрульный ховеркар. Результат: раздробленная нога, покалеченный офицер, приговор суда – «утилизация» на «Тихом Пожирателе». Мысленно перекрестился, когда услышал. В предварительном заключении наслушался рассказов о приговорах “утилизация -0”. Очень боялся. Покалечил, по факту, полицейского на рабочем месте, во время выполнения служебной задачи. Пытаюсь забыть, как мне была оказана медицинская помощь при множественном открытом переломе бедра. Сразу арестовали. В больничке я был уже привязан синтетическими наручниками. Чтобы не сбежал. Хи-хи.

Знаю, отец сразу решил – поделом. Сказал только одно:

– Ты – позор семьи.

Во время суда сидел, низко опустив голову, и вздрагивал каждый раз при перечислении нарушенных глав Кодекса. На меня не смотрел. Совсем. Мне было 18 лет. Только что исполнилось.

Дрон внезапно ожил, царапнул по руке. Упала очередная капля крови. И нет ее. Главное, чтобы Кэп не узнал. На оборудовании не рекомендуется оставлять свои биологически активные жидкости. Никакие. Ну да, ну да.

18:00. Возвращение.

Ледяные струи хлещут по спине, пытаясь смыть с меня не только грязь «Гелиоса-7», но и сам факт моего существования. Я всегда последний – когда вода уже чуть теплее ледяной, а в душевой остаются лишь эхо насмешек и жирные пятна чужого мыла.

Протез предательски скрипит, когда я ставлю его на скользкий кафель. Этот звук – как дверь в старом доме, которая всегда выдаёт непрошенных гостей. Вода не смывает главного – того, как Бийко тащил меня из отсека D. Его железная хватка, впившаяся мне в плечо…

– Эй, Хромой, тебе там долго еще полироваться? – Мажор стоит в дверях, облокотившись о косяк. Он специально ждал. Всегда ждёт.

Я молчу, сжимая кулаки так, что ногти впиваются в ладони. Лёд течёт по спине, но щёки горят.

– Что, опять молчишь? – Он делает шаг вперёд, его тень. – Ждёшь, когда придёт Бийко? Спинку потереть? – Голос становится сладким, ядовитым. – Он тебя так тащил, так тащил… Любит, наверное. Прямо по-настоящему. Крепко. А?!

В его словах – намёк, от которого сжимается желудок. Я резко закрываю кран. Тишина становится оглушительной. Капли падают на пол, отсчитывая секунды до моего унижения.

– Иди к чёрту, – шепчу, но так, чтобы он точно услышал.

Мажор замирает, его глаза расширяются. Затем губы растягиваются в оскале:

– О, заговорил! – Он делает ещё шаг, теперь я слышу его дыхание, пахнет дешёвым самогоном и злобой. – Только твой рыцарь в сияющих доспехах сегодня на дежурстве у капитана. Кто же тебя спасёт?

Я резко хватаю трость. Металл протеза скрипит, когда я делаю шаг вперёд, заставляя его отступить.

– Сам спасусь, – хриплю, проходя мимо. – Начну с тебя.

Его смех провожает меня в коридор, но в нём уже нет прежней уверенности. Не на сто процентов. Я это чувствую.

Трость в моей руке – не просто опора. Внутри спрятан наточенный шип. Оружие последнего шанса. Если найдут – карцер на сутки, но мне уже всё равно. Я давно перестал бояться наказаний.

Протез скрипит при каждом шаге, но это неважно. Главное – сердце бьётся ровно, без привычного подавленного страха. Впервые за последние годы. Возможно, это и есть свобода – когда тебе нечего терять.

Коридор тянется, как туннель, но в конце уже виден свет. Я иду, сжимая трость. Все думают, что контролируют ситуацию. Но они ошибаются.

19:00. Ужин.

Мажор уже сидел, разваливши сь, когда я вошел в пищеблок. Его пальцы ловко перебрасывали бритву. Лезвие то исчезало между пальцами, то появлялось снова, сверкая в тусклом свете ламп. Он даже не смотрел на меня, только губы растянулись в ухмылке.

– Пайку отдай, – сказал он нараспев. – Без своей любимой тетушки. Ты мужик или нет, что все время прячешься, как поц? – Лезвие замерло острием ко мне. – Или у вас тайная страсть? А может, тогда к тебе можно записаться на прием? Дорогой?

Я молча подвинул контейнер. В прошлый раз, когда отказался, остался без двух зубов.

Бийко тяжело опустился рядом. Он даже не взглянул на Мажора, просто начал есть свою пайку. Медленно, будто размышляя о чем-то своем.

Мажор сразу съежился. Лезвие исчезло.

– Э-э, ну, мы тут просто… – залепетал он, приподнимаясь, но Бийко даже не поднял глаз.

– Сиди, – сказал он просто. Показал пальцем, где.

Мажор замер.

– Что там, про тетушку? – спросил Бийко, не торопясь пережевывая еду. Голос ровный, без эмоций.

– Да нет, ничего такого, бро! – Мажор заерзал, как щенок под взглядом волкодава. – Мы тут, типа, подружились! Все ок!

Бийко, наконец, поднял на него глаза.

– Я тебе не бро, – сказал он тихо. – Говнюк.

Мажор побледнел.

– Ты тут метешь хвостом, но помни, кто ты и где ты. В ваши волчьи старые игры я не играю. – Бийко отпил чай, поставил кружку. – Оторву башку. И все. Ты ведь из волков последний остался?

Тишина. Мажор не ответил. Просто сидел сжавшись.

Бийко взглянул на меня.

– Ешь.

Я открыл контейнер. Мажор не шевелился. Так и сидел.

20:00. Кают-компания.

Душно. Воздух густой от перегара, пота и чего-то еще – то ли пролитый самогон, то ли страх. Я прижался к стене, стараясь слиться с тенями. Сегодня здесь все. Даже те, кого обычно не видно: Химик-Док с его стеклянными глазами, странный Средний со шрамом через всё лицо (но я никогда не могу сказать, какой он – не могу вспомнить), Статик, который никогда не говорит. Новенькие – их человек пять – сидят кучкой, будто чувствуя, что здесь они пока ещё пустое место. А может, и не только пока.

Мажор разливает самогон по жестяным кружкам – выменял у Бийко за пачку сигарет. Жидкость жёлтая, мутная, пахнет антифризом. Крот бросает кости, рассказывая про мой «подвиг»:

– …а этот урод думает, что в технике шарит! – Его голос режет уши. – Вчера сканер спалил, сегодня дрона угробил! Ха!

Бийко бросает на него взгляд – тяжёлый. Смех обрывается. Крот поспешно наливает самогон. Мне – меньше всех. Неважно.

– О, наш художник опять в облаках! – Мажор выхватывает у меня из рук салфетку. На ней – «Милаха», пожирающая корабль. – Какая прелесть! – Е го пальцы сжимают моё колено. – Может, нарисуешь, как ссаный бежал от копов?

Пилочка для ногтей вонзается в стык протеза. Боль резкая.

– Ой, а что это у тебя тут… мокро? Ножка плачет? Или ты просто возбудился?

Горячая волна стыда накрывает с головой. Я молчу. Мажор хохочет, но смех обрывается – Бийко хватает его за шарф и вешает на крюк для скафандров.

– Повиси, падаль. Проветрись.

Все ржут. Мажор дёргается, как рыба на крючке, лицо синеет. Когда падает на пол, кашляя, первым делом показывает мне кулак. Но уже через полчаса дразнит новичка – жизнь идёт дальше.

Я подбираюсь к Химик-Доку. Его халат – грязный, в пятнах – надет на голое тело. Жду, пока он снизойдет. Бормочу про боль, про ногу, про «если можно».

Он смотрит сквозь меня, кивает:

– Иди к себе. Зайду.

За спиной – шёпот. Кто-то хихикает. Кто-то говорит: «Ну всё, Хромому крышка».

Я ухожу, стараясь не хромать. В коридоре «Милаха» стонет, как живая. Или это стонет во мне. Душа.

21.30. Новые лица.

Сижу на краю койки, сжимаю трость до хруста в суставах. Протез снят. Обрубок ноги пульсирует. В руках – пустой тюбик обезболивающего, последнюю дозу выдавил ещё на днях. Терпеть больше нечем.

– Мой маленький психоделический мухоморчик! – раздался высокий, почти певучий голос.

Вздрогнул, боль тут же ударила в виски.

Передо мной стоит скелетообразный Химик-Док. Его черные кудри, спутанные, обрамляют лицо с желтоватой кожей, похожей на старый пергамент. Зрачки – чёрные, широкие – поглощают свет. Ожерелье из пустых ампул позвякивает при каждом движении, предупреждае т: «Беги». Но бежать некуда.

– Ой-ой-ой… – Док наклонился, и тень от его крючковатого носа легла на мое лицо. – Ножка болит? Или… – О н ткнул ледяным пальцем в грудь. – З десь?

Отстранился, но спиной упёрся в стену.

– Мне… Нужно обезболивающее, – шепчу. Не буду на него смотреть.

Тишина. Потом – резкое хихиканье.

– А что ты мне предложишь, мухоморчик?

– Я… могу починить твою аппаратуру. Всё, что сломалось или сломается. – Пытаюсь не смотреть в эти глаза. Притягивают.

Химик-Док замер. Потом медленно, как падающее дерево, присел на корточки. Его халат распахнулся, обнажая шрамы, точно кто-то когда-то пробовал его распарывать. Препарировать.

– Аппаратура… – это хорошо, – он тянет, словно пробуя слово на вкус. – Только скучно.

Из кармана появился шприц с мутной жидкостью. Чувствую, как пот стекает по спине.

– Всегда за плату. Всегда. Но для тебя… – Химик- Док внезапно впился пальцами в запястье. – Я сделаю исключение.

Я даже попытался вырваться, но длинные щупальца- пальцы держали крепко.

– Я… я только за лекарством!

Химик- Док улыбнулся. Слишком широко. Слишком много зубов.

– Конечно! Никто и не сомневается. – Он швырнул на пол тюбик. Я потянулся, но ботинок резко придавил пальцы.

– Сначала… вопрос. – Химик-Док наклонился так близко, что я почувствовал запах эфира и чего-то гниющего. – Так что ты видел на «Гелиосе» на самом деле?

Сердце замерло.

– Ничего…

– Как скучно! – Вздохнул Химик-Док и поднёс шприц к шее.

– Капитан ждёт, – прорычал Бийко, заполняя проём своей массивной тенью.

Химик-Док медленно разжал пальцы.

– До скорого, моя прелесть… – Он подхватил тюбик с пола, сунул в карман. – Завтра. Моя лаборатория. Не заставляй меня… Искать тебя. Иногда, даже секс – скучно. Я тебе дам больше – возможности, мечты. Преобразование. И всего-то взамен немного физических неудобств? Я смогу тебе помочь намного больше, чем твой громила. Есть люди, которые понимают, что знача т настоящие чувства и эстетика. А не это вот все.

Его шаги затихли, но запах химикатов остался.

Бийко молча смотрит, как я дрожащими руками упаковываю множественно порезанную ногу.

– Не ходи к нему, – наконец говорит он. – Это не лекарство.

– Знаю. Мне… нужно, – скулю я.

Бийко качает головой и выходит, оставив меня наедине с мыслями.

Сидел, глядя в пустоту, и понимал самое страшное: часть меня ждала завтрашней встречи. Очень стыдно. Очень. Но если можно убрать боль совсем, тогда согласен. На все.

Где-то в глубине корабля скрипнули балки – смеялись.

А в ушах ещё долго звучал высокий, стеклянный голос:

– До скорого, моя прелесть…

22:00. Отбой.

Отбой. В капсуле тесно и душно. Достаю из-под матраса клочок бумаги – последний рисунок, сделанный в Москве. На нем – отец. Но не в парадном мундире, а такой , каким его запомнил в детстве – улыбающий ся.

– Завтра устроим Хромому «проверку на прочность»! – где-то кричит Мажор.

Закрыл глаза. Вспомнил, как в детстве прятался в шкафу от отцовского гнева. Теперь мой «шкаф» был размером с гроб, но суть не изменилась.