Милаха, крысы и Тихий Пожиратель

Лариса Лазарова

Милаха, крысы и Тихий Пожиратель

Глава 1

ГЛАВА 1. МЫ – КРЫСЫ.

Мы наконец-то снижались. Место катастрофы виднелось в иллюминаторе, всё ближе и ближе. Столько неудачных попыток с предыдущими вызовами, но в этот раз нам точно повезет!

Поверхность планеты – безжизненная, раскалённая пустошь, изрезанная каньонами и застывшими лавовыми потоками, – медленно приближалась. Слишком медленно. Казалось, «Милаха» нехотя опускается в ад. Точно сам корабль знает, что нас ждёт внизу, и сопротивляется.

Я сжал кулаки, чувствуя, как под скафандром холодеет спина. Отец бы назвал это трусостью. «Мужчины не дрожат перед работой», – сказал бы он своим ровным, как траектория истребителя, голосом. Последний раз мы виделись три года назад – через решётку в зале суда. Его глаза были пусты, будто я уже умер. Лётчик, герой Третьей Лунной, полковник Космического флота не мог иметь сына-преступника. Иногда мне снится, как он сам ведёт «Милаху» – тогда корабль слушался бы чётко, без скрипов и осечек. Но это лишь сон. В реальности я здесь, среди обломков. С ногой, которая ноет при каждом шаге. И с желудком, готовым предать меня в любой момент.

Резкий толчок. Весь корпус сотрясло, заставив содрогнуться даже бронированные переборки. Где-то в глубине трюмов заскрежетали гидравлические стабилизаторы, выравнивая положение. Шипение шлюза. Давление выравнивалось – ещё несколько минут, и нам предстояло выйти. Придётся немного поработать. Совсем чуть-чуть.

Я стоял на мостике, втиснувшись между Бийко и одним из охранников, смотрел вниз. На то, что осталось от «Гелиоса-7». Всегда видел только результаты катастроф. Искорёженные корпуса, разорванные шлюзы. Обугленные останки в скафандрах, застывшие в неестественных позах. Но никогда сам момент гибели.

Остальные видели. Говорили, что видели. И – судя по их лицам – достаточно часто.

– Он прямо под нами.

Кэп уже отошёл от своей вечной дорожной меланхолии – той странной задумчивости, в которую он впадал между рейдами. Теперь он действовал чётко, почти механически, как будто его сознание переключилось на Кодекс Утилизатора и Инструктивные Стандарты 45-го Ревиза.

– Что, «Крысы», с почином?

«Крысы» – это мы.

Команда «Тихого Пожирателя» –  мусорщики, уборщики, падальщики земных кораблей, попавших в беду. В чужих, неуютных местах. Наш крейсер-рециклер, прозванный «Милахой», утыкан захватами-манипуляторами с гидравлическим приводом, а его брюхо скрываю т плазменные печи класса «Одержимый», способные за секунду испарить тонну металла.

Очень редко мы имеем дело с экипажами. Вернее, с тем, что от них оставалось.

Этим занимались «Чистильщики» из Сектора Q – мрачные типы в чёрных скафандрах, которые появлялись, только если на борту находились био- опасные объекты или не уничтоженные следы преступлений.

Наше дело – грузы. Контрабанда. Секретные объекты. Всё это не могло просто гнить, гореть и развеиваться в пустоте. Оно собиралось, архивировалось в квантовые кристаллы, просчитывалось нейросетью «Ариадна» или утилизировалос ь, согласно вечным Инструктивным Письмам.

Кроме малой части, что оседала в цепких руках. Да, у многих здесь свой бизнес. Чёрный рынок артефактов требовал жертв.

Но крыса крысу не сдаст. Тем более, в нашем положении. Не добровольном.

Теперь мёртвый корабль можно было рассмотреть во всей извращённой красе.

«Гелиос-7», грузовой транспорт класса «Атлант», когда-то белый и гладкий, теперь напоминал раскрытую консервную банку . Наверное, он коснулся дна пологой впадины и, вместо того чтобы замереть, продолжил движение. Словно хотел спрятаться внутрь камня.

Датчики показывали: корпус скользил по магматической плите, плавя базальт термобарьерами. Бесполезно – двигатели давно умерли, но инерция тащила его вперёд, оставляя за собой широкую борозду, точно след гигантского червя.

Движение замедлялось. От основного корпуса отрывались куски обшивки, вспыхивая в атмосфере синим – сплавы с примесью кобальта.

Металл рвался. Скрученная «консервная банка» разворачивалась, образуя жуткие узоры – странные лопасти гравитационных стабилизаторов и треснутые тормозные колонны щерились из месива, как крабьи клешни.

Теперь они застрянут здесь на века.

– Да упокоятся с миром, – тихо сказал кто-то.

– Достаточно.

Кэп не любит нытья перед работой. Суеверный засранец.

– Чтоб на этот раз без прецедентов. Слышал, Бийко?

Он нехорошо посмотрел на здоровяка. Да уж, были прецеденты. Еще какие. Тот замялся, поправив на поясе ионный резак – оружие, которое в его руках превращалось в инструмент точной, почти хирургической резки.

– Все по местам. Работать, вражьи дети.

Кэп щёлкнул переключателем на панели, «Тихий Пожиратель» завибрировал, выпуская дронов-скавенджеров.

Те, словно стая металлических ос, ринулись к «Гелиосу», сканируя трюмы через рентгеновские линзы. Дроны-скавенджеры – маневренные аппараты серии «Могильщик-9» – из пусковых шахт «Милахи», разворачивали веером сканирующие модули. Каждый размером с крупную собаку, но с десятком щупалец-манипуляторов. Еще они напоминали механических пауков. Хрупкие на вид корпуса выдерживали температуру до +800°C, благодаря керамо стальным пластинам, а встроенные спектрометры могли отличить обугленную плоть от платинового слитка даже под слоем шлака. Главное – они работали в «роевом» режиме: данные с одного сразу поступали в нейросеть «Ариадны», которая составляла 3D-карту разрушений и помеча ла красным всё, что попадало под категорию «Конфиденциально – Уничтожить». Каждый был запрограммирован на алгоритм «Костяная пила» – нейросеть рассчитывала оптимальные точки входа в повреждённый корабль, избегая зон с остаточной радиацией или нестабильными топливными ячейками.

– «Ариадна» уже грузит карту трюмов, – бормотал кто-то за моей спиной.

Я знал, что нейросеть не просто анализировала груз – она сортировала его по уровню угрозы. Всё, что помечалось «Красным кодом», немедленно отправлялось в печи Милахи, а ценные артефакты – в квантовые кристаллы с шифрованием «Black Locus».

Но были и слепые зоны.

Места, куда дроны не заглядывали. Намеренно.

– Потом отдохнете. И не дурите – жадность ещё никого до добра не доводила.

Потом его взгляд упал на меня.

– Ты, Ботан, если вздумаешь блевать, как в прошлый раз, то постарайся не на артефакты.

Ботан – это я. Кивнул, поправляя фильтр респиратора.

В прошлый раз меня стошнило прямо на ящик с нанодетонаторами – едва не взорвал пол- отсека. Я сглотнул комок в горле. Опять.

Когда я впервые увидел разорванный скафандр с почерневшей внутри кожей, меня вывернуло прямо в шлем. Крот тогда вы бил мне челюсть – сказал, что «сопливая мразь» не имеет права пачкать оборудование.

Кэп ещё раз осмотрел всех. Его взгляд скользнул по скафандрам с нашивками «МК-9», проверил индикаторы радиации на запястьях.

– Ну, поехали.

ГЛАВА 2. МИЛАХА. Записки Ботана, 21-й цикл на борту.

Когда я наконец осознал, что проведу на «Милахе» всю оставшуюся жизнь, мне стало… легче. И интереснее. Если такое слово вообще подходит к летающему склепу с печами для трупов. И не для трупов тоже. И ты жив только потому, что очередь еще не подошла. Живешь, работаешь, ждешь. Изо дня в день.

Я начал собирать информацию. По крупицам. Из обрывков разговоров, полустёртых файлов в судовом терминале, из тех самых «стихов», что «Ариадна» иногда выдаёт вместо отчётов. От заключенных.

И вот что я узнал:

1. Кожа «Милахи». Она живая. Нет, я не сошёл с ума – хотя споры в вентиляции уже сделали своё дело для половины экипажа. Просто керамид-Х – это не просто броня.

Он заживает. Видел своими глазами, как после столкновения с обломком в секторе G-7 трещина на корпусе сомкнулась, будто рана на чьей-то плоти. Но есть нюанс.

Для регенерации нужна температура выше 200°C – вот почему «Милаха» так любит заходить в атмосферы планет. Она купается в огне. Смелая девчонка!

2. Двигатели: «Геенна» и её демоны. Четыре реактора. Четыре проклятия.

Они жрут всё – от отработанного урана до органики (да, именно поэтому в тех отсеке, и не только там, такие…  ароматы). Кровавый след за кораблём – это не просто выхлоп. Это метка. Старшие говорят, что, если долго смотреть на этот след, можно увидеть лица. Тех, кого «Милаха» переработала. Утилизировала.

3. «Ариадна»: мать, судья и психоделический пророк. Она не просто нейросеть.

Иногда она предупреждает. Стихами. Вчера, например, выдала:

«Ветки трещат под грузом плодов,

Но яблоки черны изнутри.

Не трогай трюм D-12,

Там спит тот, кто не должен проснуться.»

Кэп проигнорировал. Сегодня две «Крысы» пропали как раз возле D-12. Не знаю, что это. Не понимаю. Может, в свое время шифровальщики все напутали. А может, так и было задумано. Но по мозгам бьет здорово. Такие «яблочки».

4. Тюремный модуль: игра в куклы. Наша камера (блок) –  2×3 метра. Но с каждым днём она становится больше. Нет, это не глюк –  эффект обратной перспективы встроен в систему. Ты уменьшаешься. Психологическое давление? Или подготовка к чему-то?

5. Мифы и легенды, которые могут оказаться правдой. Ну, а вдруг?!

А) Проклятие капитана Вальса. Он сгорел заживо в печи. Согласно судовому журналу, первый командир корабля Гектор Вальс приказал запереть себя в плазменной печи после того, как услышал «голос «Милахи» ». С тех пор каждый капитан на 5-й год службы:

– Начинает разговаривать с мёртвыми.

– Видит в зеркалах не своё отражение, а лицо Вальса.

А еще его лицо до сих пор появляется:

– В зеркалах.

– На экранах радаров.

– В твоём шлеме, когда ты один в шлюзе.

Б) Балластные призраки. Они леворукие. И всегда без мизинцев. Почему?

«Ариадна» однажды пробормотала: «Отрезанные пальцы не оставляют следов в системе.» При переходе через гравитационные аномалии в грузовых отсеках появляются: тени без источника, отпечатки рук на мониторах (всегда левой руки с отсутствующим мизинцем). Не страшно, только пока не столкнешься. Раз увидел – все. Будешь вздрагивать.

В) Кровь в отсеке D-12. Бывшая медсанчасть. Сейчас из-за наплыва осужденных расформирована. Теперь лаборатория и медсанчасть – одно помещение. Самое ужасное на «Милахе». Страшнее печей. Стены периодически покрываются тёплой жидкостью, похожей на кровь. Химический анализ показывает: это живые стволовые клетки неизвестного типа. Тёплая. Липкая. Пахнет железом и мёдом. Это не кровь. Что-то пытается ею стать.

      Ритуалы, без которых ты труп. Или тебя прибьет нечто, или местные. Если не будешь относиться с должным почтением. Чтобы не выделывался.

«Кормление «Милахи»

Перед выходом в опасную зону брось в вентиляцию:

– Пайку – будет тебе удача.

– Зуб – получишь правду. Иногда такую, что не унесешь.

Я бросил пуговицу. «Ариадна» ответила: «Голодный не выбирает подачки.» И она права. Голодный вообще ничего не выбирает.

«Разговор с «Трубой»

В отсеке E-7 есть трещина. Задай вопрос – получи ответ: статический разряд – «нет», а запах мёда – «да». Я спросил: «Мы все умрём здесь?»

Пахло мёдом и гарью.

Вывод, который меня не утешает. «Тихий Пожиратель» –  не просто корабль. Он хищник, лаборатория. Тюрьма для чего-то, что должно остаться спящим.

А мы –  его пища.

Дольше всех на «Милахе» Сиплый. Не знаю, сколько ему лет, но выглядит глубоким стариком. Или мне так кажется. Он считается местным летописцем с набором мифов и странных правил.

Застал его там, где всегда –  у трещины в отсеке E-7, куда экипаж шепчет вопросы. Сиплый, костистый, с лицом, напоминающим смятый топографический план Марса, плевал в вентиляцию. Не ритуал – привычка.

– Ты же знаешь, что она отвечает, – сказал я, прислонившись к переборке. Металл тёплый, будто корабль лихорадило.

Сиплый повернул ко мне свой единственный нормальный глаз. Второй, бионический, с треснутым дисплеем.

– А тебе зачем? – Г олос, как скрип ржавых петель. – Чтоб перед сном блевать красивее?

Я достал спрятанную пайку. Настоящую, не синтетику. Сиплый понял.

О Капитане Вальсе и Зеркалах.

– Он не сгорел. – Сиплый разминал пайку в пальцах, как тесто. – Он вошёл в печь сам. Добровольно.

– Зачем?

– Потому что «Милаха» попросила. – Сиплый ткнул пальцем в потолок. – Она иногда… Ш епчет. Вальс был первым, кто услышал.

Я почувствовал, как волосы на затылке приподнялись.

– А нынешний Кэп…?

– Видел его лицо в зеркале? – Сиплый усмехнулся. – Вальс выбирает преемников. А «Милаха» – проверяет.

«Балластные Призраки» и Пропавший Мизинец.

Сиплый достал нож. Самодельный, из обломка манипулятора.

– Видишь царапины? – Н а лезвии были четыре борозды. – Каждая – от призрака. Они ненавидят сталь.

– Почему без мизинцев?

– Потому что «Ариадна» считает пальцы. – О н чиркнул лезвием по стенке. Искры осветили его лицо. – Мертвецы – это неучтенный груз. А мизинец – первое, что стирается в архиве.

Кровь в Отсеке D-12.

Тут он замолчал, прислушиваясь к гулу вентиляции.

– Там был карантинный блок, – шипел он. – До «Молоха». Старпом… он знает. Они с Кэпом замуровали его после «того» рейса.

– Что за рейс?

Сиплый плюнул в трещину. Раздался щелчок – ответ.

– Рейс, после которого «Милаха» начала расти. Как опухоль. Неблагополучная.

Ритуал «Чёрной Библиотеки».

– Хочешь правду? – Сиплый сунул пайку в трещину. Та исчезла без звука. – Найди кристалл с меткой «Феникс». Положи под голову.

– И?

– Проснешься со знанием. И с кровью из ушей. – О н повернулся уходить. – Спроси Старпома про «Звёздную лихорадку». Если осмелишься. Но на этом, твое любопытство скорее всего и закончится. Да и жизнь тоже.

Долго решался на разговор со Старпомом. Его все боятся. Именно он ведает экзекуциями заключенных. Присутствует. И сопровождает их в печь тоже он. Капитан – никогда. Только дает поручения. Но, видимо, мне не терпелось накормить «Милаху». Иногда чувство самосохранения притупляется. Начинаешь делать всякие глупости.

Я нашёл его в нижнем ярусе реакторного отсека, где даже аварийные лампы моргают реже, стыдясь освещать это место. Старпом чистил плазменный резак – слишком тщательно для обычного ТО.

– Сиплый болтает лишнее. И много пьет. Слишком часто торчит у Е-7, что мозги ему не прочищает, – ворчал он, не глядя. Голос ровный, как линия горизонта на мёртвой планете.

Я сделал шаг вперед, и пол скрипнул – странно, ведь везде на корабле покрытие антивибрационное. Старпом поморщился.

– Что случилось в «том» рейсе?

Резак взвыл на тестовом запуске, освещая его лицо синевой.

– Мы нашли не то, что искали. – О н провёл пальцем по лезвию, оставляя каплю крови. – «Милаха» проголодалась. И начала… М еняться. Хорошая девочка. Ничего не натворила. Почти.

Капля упала на пол – и исчезла, будто металл впитал её.

– Ну а «Звёздная лихорадка» – это не секрет. Есть во всех записях мед отчётов. Открытая информация. Общий доступ. Симптомы:

1-я стадия:

К ости становятся прозрачными. Рентген не требуется. Они просто светятся сквозь тело.

2-я стадия:

В о сне видишь «библиотеку» – бесконечные коридоры с кристаллами вместо подборок.

3-я стадия:

Ты слышишь «Милаху»… И она отвечает.

– Лечения нет. Последний случай произошел 3 года назад. Как раз до того, как ты нас тут всех осчастливил своим появлением. Механик Гурт. Его скелет светился в темноте, как старые часовые стрелки. Перед смертью он кричал, что она показывает ему «истинный курс». Был утилизирован, как и все с такими симптомами. Просто не повезло. А с механиками у нас просто беда. Тогда Гурт. Сейчас ты. Судя по всему, долго не протянешь. Ну а сейчас, раз уж тебе настолько нечего делать, зато много сил, чтобы бродить и приставать к тем, кто занят, пойдешь в ночную, как миленький, чистить техблок. Заодно, может, еще историй придумаешь. А утром, как обычно, на смену. Никто тебя не освобождает. Узнаю, что на этом не успокоился, а я узнаю, п ойдешь в карцер. На пару суток. Забудешь про ногу. Ясно?

Было предельно ясно.

В блок я приплелся под утро. Бийко открыл глаза и удивленно покачал головой. Я свалился на койку и сразу увидел сон. Снилась библиотека. Не та, что в кристаллах, – другая. С мясными стенами и полками из рёбер. На одной полке лежал мой череп. С прозрачными костями. Я крикнул … и проснулся.

Услышал скрежет в вентиляции. Будто что-то пережёвывало кость.

ГЛАВА 3. ХРОНИКИ БОТАНА.

04:30 Космического стандарта. Пробуждение.

Будильник взрывается пронзительным визгом, точно кто-то режет металл прямо в ухе. Я подскакиваю, ударяюсь головой о низкий потолок койки-капсулы – звёзды вспыхивают перед глазами, но это лишь реакция усталого мозга. Первые лучи искусственного света бьют в глаза, точно иглы. Бийко уже нет. Он вообще не спит – или делает вид, что не спит. Но всегда бодр. Хорошо ему.

Капсула – металлический гроб размером два на метр. Стены испещрены царапинами: одни – от предыдущих жильцов, другие – мои. В углу, у потолочного вентиляционного люка, кто-то выцарапал дату и кривое лицо. Возможно, это был последний день кого-то из прежних обитателей. Воздух густой, пахнет потом, металлом и чем-то мерзким – как будто в системе рециркуляции застрял кусок разлагающейся органики.

Протез на правой ноге ноет тупой, назойливой болью – дешёвый агрегат «ОСИП-3» плохо переносит ночной холод. В тюремной больничке ставят только такие, финансирование не очень. Верхний сенсор давно треснул, и теперь каждый шаг сопровождается резкими, неожиданными уколами тока. Врач-надзиратель называл это «стимуляцией мышечной активности». Я называю это «ещё одним способом сделать жизнь невыносимой».

Сдергиваю крепления, сжимаю зубы, когда металлические скобы впиваются в плоть. На внутренней стороне бедра – багровый след от вчерашнего удара током. Кожа воспалённая, горячая на ощупь. Ещё неделя – и начнётся заражение. Но кого это волнует? Здесь люди умирают от менее серьёзных вещей каждый день.

Трусливая мысль: «Один день. Только один день».

Глупо.

Не один. Не два.

Сегодня боль была особенно острой. Возможно, из-за вчерашнего выхода в зону с повышенной радиацией. Или потому что «Милаха» снова меняла давление в отсеках ночью. А может, просто потому что этот проклятый корабль знает, как сделать моё пробуждение ещё более мучительным.

Приподнялся на локте, сгрёб ладонью влажные от пота волосы со лба. Пот стекает по спине липкими ручейками. В ушах ещё стоит гул вчерашней перебранки с Кротом, а на языке – привкус технического спирта и чего-то горького. Вчерашний «подарок» от Сиплого – бутылка с мутной жидкостью, которая, по его словам, «убьёт всё, включая совесть». Совесть не умерла, зато теперь во рту ощущение, будто я жевал внутренности двигателя.

Тянусь к трости – обломку трубы с обмотанной изолентой ручкой. Изолента когда-то была красной, теперь грязно-коричневая, липкая на ощупь. Под ней – выцарапанные зарубки. Шестьдесят три. Шестьдесят три дня с момента последней «переквалификации» – так здесь называют наказание за порчу имущества. В тот день сломал все, до чего дотронулся. Вдребезги. Старпом орал так, что думал – конец.

Первый шаг всегда самый болезненный.

Металл скрипит, датчики жгут кожу разрядами, наказывают за саму попытку движения. Где-то в глубине протеза что-то щёлкает – возможно, это ломается ещё одна деталь. Старпом предупреждал: «Ремонт только за счёт личного пайка». Значит, ещё месяц придётся голодать.

В углу койки валяются:

Пустой тюбик обезболивающего (украденного неделю назад, выдавленный дочиста). На этикетке ещё можно разобрать «Только для персонала». Последняя капля высохла три дня назад, но я всё равно храню тюбик – вдруг найду способ выжать ещё хоть что-то.

Карандаш из обломка антенны. Им я рисую карты кошмаров. Стена рядом с койкой покрыта странными узорами – это мои попытки нарисовать те видения, которые посещают после каждого выхода в «зону молчания». Круги, спирали, лица со слишком большими глазами. Иногда по утрам я нахожу новые рисунки, которые не помню, как рисовал.

Фантик от конфеты. Просто повезло! Настоящий сахар, а не синтетика. Он розовый, с потрёпанными краями. Я нашёл его вчера в кармане после смены. Возможно, его обронил кто-то из охранников. Я слизал с него остатки сладкого ещё вчера, но не могу заставить себя выбросить. В мире, где даже вода имеет привкус металла, такой кусочек прошлой жизни – настоящая драгоценность.

04:45. Умывальник.

Вода на «Милахе» вытекает ржаво-коричневыми струйками, оставляя на раковине красноватые подтёки. Она пахнет окисленным металлом и чем-то химически сладким – как будто в систему попали антифризные добавки. Я наклоняюсь, стараясь не смотреть на собственное отражение в потрескавшемся зеркале, но периферийным зрением ловлю взгляды остальных. Опять притащился последним      .

«Эй, Хромой, не расплескай!», – кричит Крот, нарочито толкая меня локтем в бок. Его тюремные татуировки – синие пауки на шее и череп с треснутой глазницей на предплечье – шевелятся, когда он двигается. Настоящий садист, получивший пожизненный срок за то, что забил до смерти сокамерника. Голыми руками. Особенно он любит тыкать в мой протез, приговаривая: «Эй, Самокатчик, давай, попрыгай!»

Ну, да. Давай. Попрыгаем.

Молча отступаю, вытираю лицо грязным рукавом, уж чем пришлось. В зеркале – белая рожа с синяком под глазом. Волосы, когда-то очень светлые, теперь грязно-желтые. «Интересно, а как бы отец выглядел после пары лет ада», – мелькает мысль. Последний раз я видел свое отражение дня три назад – бледное лицо, белые ресницы (наследство матери), шрам на скуле – тонкая белая линия (подарок Крота), тянется от виска и до уголка рта.

Из соседнего душа доносилось хриплое хихиканье Мажора:

– Эй, Ботан! Тебе постирать комбинезон, или он уже прирос? Прийти, помочь?

Я молчу. Опыт показал – любые ответы только раззадоривают. Вместо этого сосредотачиваюсь на том, чтобы выдавить из тюбика последние капли зубной пасты. С надписью «Для заключённых» и вкусом металла. Ну хоть что-то.

05:00. Завтрак.

Пищевой блок напоминает тюремную столовую. Пахнет синтетической кашей и потом. Воздух густой, насыщенный влагой от дыхания многих людей. Невыносимо пахнет яичницей в стороне, где завтракает начальство. Увы. Не про нас корм. Получил свою пайку – серую массу с блестящими каплями жира и надписью на этикетке «Белково-витаминный концентрат №7».

– Хочешь добавки? – Мажор загораживает проход, играючи подбрасывая в руке самодельные кости из обломков дюраля. – Сыграем? Проиграешь – отдаёшь завтрашний паёк. Или… – его взгляд скользит по моему протезу, – …может, другие ставки?

Качаю головой. Вспоминаю, как в Москве-Терре завтракал свежими фруктами под ambient и , мать их, горячими вафлями. Отец никогда не завтракал со мной. Рано уезжал.

Бийко здесь и уже поел, молча подвинулся, давая место. Его огромная ладонь шлепнула на стол дополнительный паек:

– Жри. А то сдует тебя в шлюзе.

Крот, сидящий напротив, фыркнул:

– Зачем ты его кормишь? Все равно толку ноль. Расходник. Вчера опять сканер сломал, как последний лузер. Старпом очень надрывался. До изжоги.

Я, не поднимая глаз, сглотнул комок в горле. Это правда – руки дрожали от холода и боли, когда чинил оборудование. Сломал. Но я же его и сделаю, починю. Сегодня.

Откуда-то с другой стороны стола хмыкнул Мажор:

– Мальчики, вы ничего от нас не скрываете? Такие милые!

Бийко просто начал поворачивать голову в его сторону, а Мажор уже выбежал из столовой.

05:30. Подготовка к выходу.

Шлюзовой отсек гудел. Капитан уже ждал у голографической карты сектора, его жёлтые глаза (последствия той самой «Звёздной лихорадки», о которой шепчутся в курилке) скользнули по мне с отвращением.

– «Гелиос-7». Стандартный протокол. – Е го голос скрежетал. – Ботан в грузовой отсек, сектор D. Все остальные назначения знают. Ботан!! – О н ударил кулаком по панели, отчего карта мигнула. – Не А, не G! D! Сканер не трогать, мать твою!

Мажор, проверяющий свой инструментарий, ехидно хихикал, игриво подмигнул:

– Там трупы прошлой команды. Не обосрись, художник. Они как прыгнут!

Я молча отвернулся, проверяя скафандр. Протез плохо стыковался с костюмом – пришлось обматывать соединение изолентой, которую украл у механиков. Она уже начинала отклеиваться, но выбора не было. Крот, проходя мимо, намеренно задел мою ногу:

– Не задерживай, Самокатчик. Хочешь, чтобы из-за тебя квоту не выполнили? Все зубы выбью.

Швы на скафандре грубые, неровные – следы «ремонта» после того, как Мажор «случайно» пробил его ионным резаком неделю назад. Каждый стежок напоминал шрам.