Ветер правосудия. Дневник римского юриста

Сегодня в Риме отмечались Компиталии – праздник в честь ларов перекрестков. По всему городу у придорожных алтарей собирались соседи для совместных жертвоприношений и трапез. Я начал день с небольшого подношения ларам нашего квартала – винной либации и венка из плюща, который повесил на алтарь у ближайшего перекрестка. Там уже собрались соседи, включая Марка Гавия, владельца прибыльной гончарной мастерской, и Антония Приска, мелкого чиновника из эдильской канцелярии. Мы обменялись традиционными поздравлениями и пожеланиями благополучия в новом году.

Праздничная атмосфера царила по всему городу – на улицах играли музыканты, торговцы предлагали сладости и горячее вино, а дети бегали с маленькими глиняными фигурками ларов, которые им дарили взрослые. Но, несмотря на праздник, мне предстояло завершить несколько важных дел перед отъездом в Неаполь.

Первым делом я отправился к сенатору Гнею Кальпурнию Пизону для консультации по составлению завещания. Особняк Пизона на Эсквилине поражает роскошью – недавно перестроенный в модном греко-восточном стиле, с мраморными колоннами привезенными из Нумидии, мозаичными полами и стенами, расписанными известными александрийскими мастерами. Атриум украшен бронзовой скульптурной группой, изображающей Марса и Венеру – копия знаменитого произведения Скопаса, стоившая, должно быть, целое состояние.

Сам Пизон, мужчина около шестидесяти лет, сохраняет подтянутую фигуру и военную выправку, напоминающую о его прошлых заслугах в Германских кампаниях. Однако его лицо выдает следы многолетнего злоупотребления вином и других излишеств – красноватый оттенок кожи, отечность и характерные мешки под глазами.

Вопрос завещания для Пизона сложен из-за запутанных семейных отношений. От первого брака у него двое сыновей – старший, Гней, служит легатом в Испании; младший, Луций, известен в Риме главным образом своими скандальными похождениями и долгами. От второго брака с гораздо более молодой Муммией Ахаикой у сенатора дочь-подросток и малолетний сын. Кроме того, у него есть внебрачный сын от рабыни, которого он освободил и дал начальное образование.

«Старшему я полностью доверяю, – объяснил Пизон. – Луцию же нельзя давать полную свободу распоряжаться наследством – он промотает все в год. Младшие дети еще малы, и я беспокоюсь, что в случае моей смерти их мать может слишком быстро найти нового мужа, который не будет заботиться об их интересах. Что касается вольноотпущенника, я хотел бы обеспечить ему скромное, но достойное существование».

Я предложил следующую структуру завещания:

Основным наследником (heres ex asse) назначается старший сын Гней, но с обязательством разделить наследство согласно указанным долям.

Луцию выделяется определенная доля с оговоркой, что она будет находиться в управлении надежного вольноотпущенника семьи, который будет выплачивать Луцию ежемесячное содержание. Полное право распоряжения Луций получит только по достижении 40-летнего возраста или при рождении законных детей.

Для малолетних детей создается фидеикомисс (fideicommissum) – их доля наследства передается старшему сыну с юридически обязывающим поручением сохранить и передать ее детям по достижении ими совершеннолетия. При этом мать детей имеет право на доходы от этого имущества, но не на само имущество.

Внебрачному сыну-вольноотпущеннику выделяется определенная сумма денег и небольшое поместье в Кампании.

Вдове, помимо возврата приданого, что предусмотрено законом, завещается пожизненное право проживания в городском доме и узуфрукт (usufructus) на определенные доходные объекты.

Пизон в целом одобрил предложенную схему, хотя мы дискутировали о некоторых деталях, особенно о размере ежемесячного содержания Луция и полномочиях управляющего его наследством. После достижения принципиального согласия я пообещал подготовить черновик завещания в течение месяца, сразу по возвращении из Неаполя.

Перед уходом Пизон затронул политическую тему, которая, как оказалось, и была истинной причиной, по которой он обратился именно ко мне, а не к своему обычному юрисконсульту.

«Ты, должно быть, слышал о законопроекте по должникам, – начал он, внимательно изучая мою реакцию. – Мне известно, что твой друг Цельс активно выступает против него. Что ты думаешь об этом?»

Я осторожно ответил, что еще не успел детально изучить проект, но считаю, что любые изменения в столь чувствительной сфере должны приниматься с величайшей осмотрительностью и уважением к традициям римского права.

«Мудрый дипломатичный ответ, – усмехнулся Пизон. – Я ценю твою осторожность. Позволь дать тебе совет от человека, пережившего смену режимов: в нынешнее время опасно иметь слишком твердые убеждения, особенно если они идут вразрез с интересами влиятельных фигур при дворе. За этим законом стоят серьезные силы, и те, кто слишком активно выступают против, рискуют навлечь на себя их недовольство».

Я поблагодарил за предупреждение, хотя внутренне был встревожен. Если даже такие опытные сенаторы, как Пизон, проявляют подобную осторожность, ситуация действительно серьезна. Этот разговор только укрепил мою решимость помочь Цельсу по возвращении из Неаполя, хотя, возможно, мне придется действовать более осмотрительно.

***

После обеда я завершил работу над компромиссным соглашением по делу Валериев и Корнелиев. Документ получился объемным – три пергаментных листа, подробно описывающих права и обязанности сторон в отношении спорного участка. Особое внимание я уделил формулировкам, касающимся религиозного сервитута, чтобы они соответствовали как цивильному, так и понтификальному праву. Копии соглашения будут направлены обеим сторонам, а также в храм Минервы для утверждения главным фламином.

Ближе к вечеру мне доставили записку от претора Секста Папирия Карбона с просьбой о срочной встрече. Я направился в его резиденцию у подножия Целия. Претор оказался озабочен слухами о готовящемся изменении процедуры назначения судей для гражданских дел. По имеющейся у него информации, Сеян предлагает императору реформировать систему так, чтобы судьи назначались напрямую префектом претория, а не выбирались из декурий по жребию, как это делается сейчас.

«Это подрывает саму основу судебной системы, – возмущался Папирий. – Если судьи будут назначаться произвольно, а не выбираться по установленной процедуре, независимость суда окажется под вопросом. Только представь, что будет, если все судьи окажутся клиентами Сеяна?»

Я разделял его обеспокоенность, но отметил, что слухи могут быть преувеличены или вовсе не соответствовать действительности. «Такая радикальная реформа вызвала бы сопротивление не только со стороны судейского сообщества, но и среди сенаторов и всадников, – заметил я. – Даже Тиберий, при всей его подозрительности, понимает ценность правовых традиций».

Папирий попросил меня во время поездки в Неаполь разузнать, не связана ли эта инициатива с какими-то политическими маневрами Сеяна в Кампании. По его мнению, префект претория может готовить почву для более

широких полномочий, начиная с отдаленных от Рима регионов. Я обещал сообщить, если обнаружу что-то подозрительное, хотя и отметил, что моя основная задача в Неаполе связана с расследованием конкретных наследственных дел, а не с политической разведкой.

Разговор с Папирием усилил мое беспокойство по поводу текущих политических тенденций. Кажется, Рим постепенно сползает к эпохе произвола и правлению фаворитов, когда традиционные институты и правовые нормы подчиняются интересам отдельных влиятельных лиц. В такие времена юристу особенно важно сохранять принципиальность и верность идеалам справедливости, но одновременно проявлять осторожность, чтобы не стать жертвой политических интриг.

Вернувшись домой, я застал Гермеса за тщательной упаковкой документов для неапольской поездки. Мой верный секретарь собрал все необходимые юридические свитки, рекомендательные письма и личные вещи. Кроме того, он приготовил для меня подробную карту Кампании с отмеченными поместьями умерших наследодателей и маршрутами между ними.

«Я также подготовил списки свидетелей, которых следует опросить в первую очередь, – сообщил Гермес. – И собрал информацию о врачах, лечивших умерших перед смертью. Один из них, грек Диодор из Пергама, лечил троих из шести покойных. Это может быть важным совпадением или обычной практикой, так как он считается лучшим врачом Неаполя».

Я похвалил Гермеса за предусмотрительность и поручил ему организовать транспорт. Для поездки я решил нанять закрытую повозку и пару крепких носильщиков для охраны – не столько из соображений комфорта, сколько для безопасности, учитывая ценность перевозимых документов и деликатный характер миссии.

Вечером, когда я просматривал свитки с трудами Лабеона о судебных прецедентах по отравлениям, неожиданно пришел мой сосед, Лициний Мурена, с необычной просьбой. Он недавно приобрел участок земли на Яникуле и при расчистке территории для строительства виллы рабочие обнаружили древнее захоронение. Мурена не знал, как поступить – строительство уже началось, материалы закуплены, но тревожить могилы предков противоречит религиозным нормам.

Я оказался в двойственном положении – уже поздно, мне нужно готовиться к отъезду, но отказать соседу в совете неучтиво. К тому же, после недавнего случая с этрусскими захоронениями на земле Валериев эта тема была мне особенно близка. Я решил помочь и объяснил Мурене, что согласно сакральному праву, он должен совершить expiatio (обряд очищения) и получить разрешение понтификов на перенос останков. Если же захоронение очень древнее и его культурная принадлежность не определена, то следует также проконсультироваться с коллегией квиндецемвиров (жрецов, ответственных за толкование пророческих книг и религиозные вопросы, связанные с иностранными культами).

«В ближайшие дни я буду отсутствовать в Риме, – сказал я Мурене, – но по возвращении готов помочь тебе с оформлением необходимых документов для понтификов. А пока рекомендую приостановить работы на участке с захоронением и проконсультироваться с гаруспиком (этрусским жрецом-предсказателем) – возможно, он сможет определить возраст и культурную принадлежность могил».

Мурена поблагодарил за совет и, уходя, пригласил меня на небольшой пир после моего возвращения из Неаполя. Я с благодарностью принял приглашение – полезно поддерживать хорошие отношения с соседями, особенно когда часто отлучаешься из дома.

После ухода Мурены я вернулся к изучению свитков, обращая особое внимание на документы о ядах и их симптомах. Лабеон в своем комментарии к Закону Корнелия об отравителях (Lex Cornelia de sicariis et veneficis) описывает несколько известных случаев массовых отравлений в поздней республике, когда преступники использовали яды медленного действия для устранения наследодателей. Особенно интересен случай вольноотпущенницы Локусты, которая по поручению некоего сенатора (имя не указано по политическим причинам) отравила четырех его родственников с интервалом в несколько месяцев, имитируя естественные болезни. Её выдала рабыня одной из жертв, заметившая странный привкус в вине, которое пила её госпожа незадолго до смерти. При обыске у Локусты нашли различные травы и минералы, известные своими токсическими свойствами, а также записи о дозировках и ожидаемом времени смерти.

Этот случай имеет зловещие параллели с ситуацией в Неаполе. Возможно, и там использовались яды медленного действия, имитирующие естественные болезни? Я сделал пометки о ключевых симптомах, на которые следует обратить внимание при опросе свидетелей: постепенное ухудшение состояния, необычная жажда, изменения в цвете кожи или белков глаз, странные запахи или вкус пищи и напитков, необъяснимые боли в животе или изменения в психическом состоянии.

Заканчиваю запись при свете масляной лампы. За окном уже темно, слышен шум продолжающихся Компиталий – звуки флейт, смех и пение гуляющих людей. Завтра у меня еще масса дел перед отъездом, а в Неаполь планирую выехать послезавтра, на рассвете. Нужно отдохнуть, чтобы сохранить ясность ума для предстоящих испытаний.

Запись

6

VIII Idus Ianuarii (6 января) 27 г. н.э. День Компиталий – вечер

Поздно вечером получил срочный вызов от претора Марка Лициния Красса по чрезвычайно деликатному делу. Римский гражданин благородного происхождения Тит Семпроний Гракх (не родственник знаменитых братьев- трибунов, но носящий то же nomen) обвиняется своим вольноотпущенником в попытке отравления собственного сына от первого брака.

Дело крайне запутанное и политически опасное. Семпроний – сенатор, близкий к кругам, связанным с семьей Августа через браки. Обвинения выдвигает его бывший раб Диофант, получивший свободу и имя Тит Семпроний Диофант согласно римской традиции. По его словам, он стал свидетелем того, как патрон подмешивал странный порошок в пищу своего сына Марка.

Молодой Марк Семпроний действительно болел несколько месяцев, но симптомы больше походили на обычную меланхолию молодых людей, чем на отравление. Врачи не нашли ничего подозрительного, а выздоровление началось как раз после того, как отец, по совету медиков, отправил сына к родственникам в Кампанию на «перемену воздуха».

Претор в замешательстве. Формально показания вольноотпущенника против патрона недопустимы по закону – это fundamentum нашей правовой системы. Но слухи об обвинении уже расползаются по городу, и репутация сенатора висит на волоске. К тому же, в нынешней атмосфере подозрительности вокруг возможных отравлений (которая, как я теперь понимаю, связана с делами вроде неаполитанских) любые обвинения подобного рода воспринимаются крайне серьёзно.

После изучения обстоятельств дела и беседы с обеими сторонами я пришел к выводу, что это классический случай клеветы со стороны озлобленного вольноотпущенника. Диофант рассчитывал получить более значительную часть наследства при освобождении, но получил лишь небольшую сумму денег и мастерскую по изготовлению керамики. Его обвинения основаны скорее на желании отомстить патрону, чем на реальных фактах.

Что касается того самого «порошка», то при более детальном расследовании оказалось, что Семпроний действительно добавлял что-то в пищу сына – но это было дорогое лекарство, привезенное из Александрии для лечения желудочных болей, которыми страдал молодой человек. Рецепт сохранился, и я сверил его с описанием Диофанта – полное совпадение.

Я предложил претору следующее решение: поскольку обвинения явно ложны и мотивированы личной местью, Диофант должен быть наказан за клевету против патрона согласно закону о calumnia. Однако, учитывая деликатность ситуации и необходимость сохранить общественный порядок, наказание может быть смягчено в обмен на публичное признание ложности обвинений и возмещение ущерба репутации Семпрония.

Семпроний согласился на такое решение, тем более что оно позволяло ему избежать громкого судебного процесса, который мог бы повредить его политической карьере. Диофант, столкнувшись с перспективой серьезного наказания и предъявленными доказательствами своей неправоты, также принял предложенные условия.

Дело урегулировано, но оно показало мне, насколько осторожно нужно относиться к обвинениям в отравлении в нынешнее время. Атмосфера подозрительности создает благоприятную почву для злонамеренных обвинений, которые могут разрушить репутацию невинного человека. С другой стороны, это же обстоятельство делает реальные случаи отравлений особенно опасными – они могут легко затеряться среди ложных обвинений.

Завтра отправляюсь в Неаполь с еще большим пониманием всей сложности предстоящего расследования. Дело Семпрония напомнило мне о важности тщательной проверки фактов и осторожности в выводах. В мире, где обвинение в отравлении может исходить как от реальной опасности, так и от банальной мести, различить истину от лжи становится еще более сложной задачей.

Запись

7

VII Idus Ianuarii (7 января) 27 г. н.э. День Юноны Югатины

Сегодня день посвящен Юноне Югатине, покровительнице брака и супружеских уз. По всему Риму молодые пары приносят жертвы богине, прося благословения на их союз. Я же провел этот день в лихорадочных приготовлениях к отъезду в Неаполь, завершая неотложные дела и давая инструкции тем, кто останется следить за моими делами в Риме.

Утро началось с визита к молодоженам Луцию Эмилию Лепиду и его невесте Клавдии Пульхре. Я обещал их семьям составить брачный контракт (tabulae nuptiales), и сегодня был последний день перед отъездом, когда я мог выполнить это обязательство. Дом Эмилиев на Виминале уже украшен свадебными гирляндами и факелами – церемония запланирована на следующую неделю, в день, считающийся благоприятным по календарю.

Брачный контракт в данном случае представлял особую сложность из-за высокого статуса обеих семей и значительного приданого невесты. Клавдия, происходящая из боковой ветви императорской семьи, вносит в брак не только существенную денежную сумму (200 000 сестерциев), но и поместье в Тускуле с виноградниками, а также городской дом на Эсквилине. Я предложил структуру договора, где большая часть приданого оформляется как dos recepticia (приданое, остающееся под контролем семьи жены), с четким указанием, что оно возвращается Клавдии в случае развода не по её вине или смерти мужа. Лишь меньшая часть (в основном мебель, рабы и личные вещи) передается мужу как dos profecticia.

Дискуссия оказалась напряженной, поскольку отец жениха настаивал на передаче всего приданого в полное распоряжение его сына, ссылаясь на традиции. Я напомнил ему, что со времен поздней республики законодательство о приданом заметно эволюционировало, и практика dos recepticia становится все более распространенной среди высших слоев общества. Более того, учитывая родственные связи Клавдии с императорским домом, было бы политически неразумно настаивать на полной передаче столь значительного имущества.

После двух часов переговоров мы достигли компромисса: большая часть недвижимости останется dos recepticia, но Луций получит право управления доходами от этих владений в течение брака. В случае развода или смерти одного из супругов применяются стандартные правила о возврате приданого, но с ускоренным графиком выплат. Также включены специальные положения о наследовании детьми, которые родятся в этом браке, и о правах Клавдии на независимое распоряжение своим личным имуществом, не входящим в приданое (bona parapherna).

Составив основной текст контракта, я оставил завершение формальностей и подготовку окончательного документа на моего помощника Квинта Манлия, молодого юриста, которого я иногда привлекаю для технической работы. Он завершит все к свадьбе, пока я буду в Неаполе.

***

После обеда мне доставили записку от претора Публия Сульпиция Кверина с просьбой срочно явиться в базилику Эмилия для консультации по сложному юридическому вопросу. Претор Кверин занимается преимущественно делами, связанными с иностранцами и провинциалами (peregrini), и известен скрупулезным подходом к сложным юрисдикционным вопросам.

Когда я прибыл в базилику, Кверин ожидал меня в своем служебном помещении, окруженный свитками и табличками с записями. Дело, с которым он столкнулся, действительно оказалось необычным. Египетский торговец Аменхотеп из Александрии предъявил иск к римскому гражданину Титу Веттию Сабину о возмещении ущерба из-за крушения корабля у берегов Сицилии. Суть спора в том, что Веттий, будучи арматором (armatorem) – владельцем корабля, нанял для управления судном капитана-грека, который, по утверждению Аменхотепа, не обладал достаточным опытом для навигации в зимних условиях. Корабль затонул во время шторма, и ценный груз александрийского торговца (парфюмерные масла и специи стоимостью около 50 000 сестерциев) был полностью утрачен.

Дело осложняется несколькими факторами:

Договор о перевозке (locatio conductio) был заключен в Александрии по местным правилам, но с оговоркой о применении «обычаев морской торговли» в случае споров.

Корабль затонул в территориальных водах Сицилии, которая является римской провинцией с особым статусом.

Веттий, как римский гражданин, настаивает на рассмотрении дела по ius civile, в то время как Аменхотеп требует применения александрийского права или, по крайней мере, ius gentium (права народов).

Капитан-грек погиб при крушении, и его показания недоступны.

Существуют свидетельства, что шторм был исключительно сильным, и даже опытный моряк мог не справиться с управлением.

Кверин попросил меня помочь определить, какое право следует применять в данном случае и как сформулировать формулу иска (formula).

Я предложил использовать преторский иск на основе фактических обстоятельств (actio in factum), признавая многослойность применимого права в данном случае. Формула должна включать intentio (изложение претензии) на основе общих принципов ius gentium об ответственности перевозчика, но с exceptio (возражением) о непреодолимой силе (vis maior) в случае доказательства чрезвычайного характера шторма.

«Такой подход позволит учесть как международные аспекты сделки, так и принципы справедливости, применяемые в римском праве, – объяснил я. – Судья будет решать не столько вопрос о применимом праве, сколько о фактических обстоятельствах – был ли шторм действительно исключительным и проявил ли капитан необходимую осторожность перед выходом в море».

Претор согласился с моим подходом и попросил помочь в формулировке точного текста формулы. Мы провели около часа, шлифуя юридические термины, чтобы не оставить лазеек для чрезмерно широкого или узкого толкования. В итоге получился документ, который, на мой взгляд, обеспечивал справедливый баланс между интересами обеих сторон и уважением к различным правовым традициям.

Прощаясь, Кверин поинтересовался моими планами на ближайшее время. Узнав о предстоящей поездке в Неаполь, он заметил, что имеет там несколько полезных знакомств среди местных магистратов, и предложил рекомендательное письмо. Я с благодарностью принял предложение – дополнительные связи никогда не помешают, особенно в таком деликатном расследовании.

***

Вернувшись домой, я застал там Цельса, который принес новости о законопроекте по должникам. По его словам, ситуация развивается стремительно – законопроект уже внесен в сенат и будет обсуждаться на следующей неделе. Группа юристов, включая самого Цельса, готовит экспертное заключение, указывающее на противоречия предлагаемых норм фундаментальным принципам римского права о защите должников.

«Нам нужна твоя помощь, но понимаю, что ты связан императорским поручением, – сказал Цельс. – Если можешь, набросай хотя бы черновик твоего мнения об исторических аспектах долгового законодательства – твои исследования по этому вопросу более глубоки, чем у кого-либо из нас».

Я согласился подготовить краткую записку перед отъездом, хотя это означало, что придется работать допоздна. Тема долгового права действительно близка мне – еще в юности, под руководством Лабеона, я изучал эволюцию норм о защите должников от Законов XII таблиц до Юлиевых законов. Да и пренебречь просьбой друга в таком важном вопросе я не мог.

После ухода Цельса я провел несколько часов, диктуя Гермесу основные положения моего мнения о долговом законодательстве. Я подчеркнул, что ограничения на взимание процентов и запрет личной расправы над должниками не случайные новшества, а результат многовековой эволюции права, учитывающей горький опыт социальных конфликтов. Попытки вернуться к более жестким нормам чреваты не только индивидуальными трагедиями, но и коллективным недовольством, особенно в контексте экономических трудностей, с которыми сталкиваются многие регионы империи.