Лавандовый риф

– Уважаемый, – гнусавый голос давно небритого сильно загоревшего невысокого человека в запыленных бриджах, растянутой майке-алкоголичке и невыходящей из южного обихода фуражке отвлек меня от попытки сделать очередное фото Ле на фоне горы Ай-Петри с ее канатной дорогой, – Вы оплачивать собираетесь?

– Чего?

– Стоянка платная, – по мере приближения мужчина начал расстегивать молнию на барсетке, обнажая плотно утрамбованные мелкие купюры. – Вон же на заборе написано.

– На заборе вообще много чего написано.

– Нехорошо, уважаемый, – он улыбнулся, показывая ряд позолоченных коронок. – Я же сторожил. Вот видишь, все колеса целые.

– Да?

– Ну, конечно. Всего за триста.

– Дам пятьсот, если покажешь мою машину.

Выезжая с парковки, я думал о том, насколько прелестны своей простотой наши южные разводилы. Попробовал бы я договариваться или откровенно посылать такого же вечнозагорелого мелкого афериста в другой стране? Вероятнее всего да. Получилось бы? Вопрос открытый.

– Мог бы и заплатить, – выдержав долгую паузу бросила Ле.

– Зачем?

– Ну ему тоже здесь не сладко, ты это понимаешь? – после моего недовольного взгляда она продолжила: – У него вероятнее всего семья, дети. Тебе трех сотен жалко?

– Из каких соображений я должен кормить его детей? Нужны деньги – иди работай. В чем проблема?

– Ну какая работа? Сезон, пока туристы здесь, а потом все. Сиди дома, рыбу лови, не знаю, что они еще тут делают. Ты завод какой-нибудь видел? Кроме винодельни.

– Есть поля, есть сельское хозяйство, тут вообще растет все не в себя. Море, блин. Устройся рыбу ловить на шхуну, или как там они называются. Пароход?

– Ты себя слышишь? Пароход? А если нет работы?

– Если нет работы – переезжай туда, где она есть.

– Легко сказать. Вот так взял, все бросил и уехал?

– Я же когда-то уехал.

Я несколько раз взглянул на ее сердитое лицо со слегка раздутыми ноздрями, проступающим сквозь свежий загар румянцем на щеках и поджатыми веками. Если добавить очки в роговой оправе, собрать волосы в строгий пучок и заменить ее крупные сережки на строгие золотые гвоздики, то сейчас из нее вышла бы прекрасная строгая училка.

– Посмотри, как круто море смотрится, – попросил я, поглядывая как голубая глазурь воды прерывает ряд плотно стоящих хвойных деревьев.

Ле быстро повернула голову налево и, спустив закрывающие половину лица солнцезащитные очки, наклонила ее на плечо, рассматривая мелькающие справа невысокие собранные из камня отбойники. Интересно даже, догадывается она или нет, что ее попытки скрыть улыбку, всегда проявляются через возникающие ямочки на щеках.

Сейчас дорога завораживала пышущей сосновой зеленью, пропускающей сквозь себя казавшийся объемным желтоватый солнечный свет, стройными туями, неожиданно возникающими стояночными местами по разные стороны от асфальта, многочисленными табличками и стелками, указывающими направления на базы отдыха и величественно выросшую на горизонте светло-серую массивную гору, контрастно врезающуюся в безоблачное небо.

– Товарищ штурман, мы Воронцовский дворец поедем смотреть?

– Нет, – сухо ответила Лера, не поворачивая головы. – Мне Ласточкиного гнезда хватило.

– О как? Чего молчала тогда?

– Ты его больше сделаешь или что?

– Ле, ты чего?

– Да ничего, – она сложила руки на груди. – Я расстроилась.

– Ну не Диснейленд по размеру, конечно, но чертовски красивая штука.

– Если бы не перлись к ней по этим ступенькам двадцать минут, чтобы пройти за две.

– Воронцовский по-любому больше.

– Не хочу.

– Хорошо, в Алупку не поедем.

– Поедем, тут по-другому никак, – приподняв очки, она вглядывалась в карту на дисплее телефона.

– Я тут подумал. Давай в Севастополь не поедем. Уверен, что крутой город, но это город. Здесь почему-то на природу тянет. Ты может накроешь ноги? – спросил я, косясь на ее бордовые от падающего солнца бедра от края шорт и до колен.

– Это у тебя ноги!

– Лер, твою мать, что с настроением? – я откровенно вспылил.

– Да ничего! – так же повышенным тоном ответила она. – Если тебе что-то не нравится, то и не надо, а если мне, то ничего – там не высоко.

– Чего?

– Я на гору эту твою подниматься не собиралась.

– И?

– Вот видишь? Как с тобой разговаривать? И, – она повторила мою интонацию, – И все! С тобой бывает очень сложно.

– Ладно, давай договариваться, – я резко свернул на стояночное место за отбойником и, медленно выдохнув, начал говорить спокойно: – Давай так: просто говори, если тебе что-то не нравится. Хорошо?

– Что изменится? – запрокинув голову, нехотя спросила Ле.

– Посмотрим. Я вот не хочу ехать в Севастополь. Без причин, без объяснений. Не хочу и все.

– Я не хочу больше в горы подниматься и по серпантинам твоим мотылять.

– Хорошо, вообще за против серпантинов… Ну, ты поняла.

– Давай ты спрашивать будешь, а не утверждать, что я поняла, а что нет. Хорошо?

– Ага. Так куда едем?

– Я бы ответила, но тут интернета нет.

– В гостинице вайфай поймаем, скриншоты сделаешь.

– Русь, блин, ты себя слышишь?

– Что?

– Да ничего! – она вновь отвернула голову и, скинув кеды, подняла стопы на панель перед собой.

– Загар выравниваешь?

– Не завидуй!

Иногда просто нужно время, чтобы остыть. Я плавно тронулся с места, пропустив попутно движущуюся машину, и наслаждался вновь изменившимся пейзажем справа. Поменялась высота и цвет сосен, местами обочина представляла собой большую груду обломанных скальных песчано-желтых камней, и уже через пару километров мы добрались, до той самой величественно подпиравшей небо горы, которая началась схожими с каскадом огромными ступенями, укрепленными множеством цветных веревок.

– Здесь можно было бы вестерны снимать. Золото Маккенны, и все такое.

В ответ Ле лениво угукнула.

Мы плавно добрались до выложенного, как мне показалось, облицовочным серым камнем тоннеля и на секунду провалились в его темноту с белеющим на другом конце финишем. Машинка автоматически включила ближний свет, и окруженные множеством бликов и отсветов от гладких стен мы ехали, вдыхая слегка сыроватый воздух. Я несколько секунд думал, чем же здесь пахнет кроме морской соли и остаточных выхлопных газов.

Яркий солнечный свет ударил в глаза сразу же после выезда из бетонных сводов туннеля. Свозь ослеплявшую меня белизну проявились асфальтная дорога с белой разметкой, голубое спокойное море, переходящее вдали в небо, зеленые склоны основания серой горы и огромный булыжник на правой обочине.

Камнем. Точно! Воздух в туннеле пах камнем.

– Давай сюда заедем, – внезапно попросила Лера.

Я проверил есть ли автомобили сзади и, почти не сбавляя скорости, повернул в сторону Фороса. Моя мысль о невероятной киношности Крыма в очередной раз заиграла в голове от вида подсохшей от зноя травы на желтоватых от камня склонах, высохших крючковатых деревьев и давящих контуров скал. Лера большую часть нашего недолгого приближения к городской черте рассматривала изящно выглядящие на фоне голубизны моря белые многоэтажки с яркими, почти оранжевыми, крышами, появившиеся чуть позже дома в светлых оттенках, выложенные из камня тротуары и заборы, бесконечно часто встречающийся красный цвет крыш.

Мы добрались до небольшой асфальтированной площадки, на которой, как мне показалось, удобно бросить машину и пройтись по парку за забором. Я вышел из машины и размял шею, когда услышал от сидящего на корточках в тени деревьев человека:

– Уважаемый, здесь парковка платная!

– Да?

– Да, вон там на табличке написано.

– Слышь, друг, у тебя родственники в Ялте не живут?

– А че такое?

– Да ниче, – пробубнил я себе под нос, запрыгнул в машину и вновь натянув очки на нос, повернулся к Ле:

– Извини, мы здесь гулять не будем.

Она бросила завязывать шнурки, вновь стянула кеды, подняла ноги на панель и взяла телефон в руку. Я прекрасно видел, как недовольно сжимаются ее губы.

– Зато здесь интернет есть, – безразличным тоном проговорила Лера. – Может Бахчисарай?

– А там что-то кроме дворца хана есть?

– Не знаю. Какая разница?

– Просто зачем ехать туда?

– Хочу, – она повернулась ко мне и смотрела не моргая.

После нажатия кнопки старта в лицо ударил поток холодного воздуха.

– Хочешь, значит, поехали.

Регулярно поглядывая в зеркало заднего вида, я наслаждался изменяющимся размером горы, очередным обновлением растительности и даже бархатистым запахом степной пыли с яркими примесями цветочной пыльцы.

Бахчисарай, с его растрескавшимися припыленными неширокими дорогами, невысокими многоэтажками, идущими по верху покрашенными в желтый линиями газопровода, частным сектором с ухоженными палисадниками и высокими заборами, нечастыми прохожими, чем-то напоминал мне мою малую Родину. Возможно дело в его расположении: когда на открытой местности ищешь горизонт, то непременно упираешься взглядом в высокий рельефный холм с зеленой из-за деревьев макушкой.

Но впечатление менялось по мере приближения к дворцу хана. Черепичные крыши, заборы и лестницы из желтого камня, надписи буквами русского алфавита на татарский манер, открытые торговые палатки, вывешенные на перила дорожных ограждений ковры с традиционным орнаментом и тот же орнамент на стенах старинных домов с окнами в виде арок.

Проехать мимо искомого адреса невозможно. Я бросил педаль газа и, бегло взглянув на возвышающиеся справа минареты, начал искать парковку поблизости. Редкий случай, когда с удовольствием платишь незнакомому человеку просто за помощь в ориентирах. Простое спасибо, и никаких надписей на заборах.

– У нас похоже чебурековая диета, – с ухмылкой сказал я, рассматривая меню ближайшего кафе, в прохладу которого мы окунулись сразу после экскурсии.

– Зря мы сюда приехали, – Лера оперлась руками на стол и лениво водила глазами, изучая узор на висящем рядом ковре.

– Не понравилось?

– Как-то мало… Я ждала чего-то как в сериалах. Вот чтобы прям харомы.

– Да? Мне кажется, очень красивое место. Это внутренний квадрат зеленый, деревья подстриженные, дорожки. Ты обратила внимание сколько там работы по дереву, причем точной работы. Это очень круто, представляешь в какие времена это делалось? Если образно сказать, то рубанком и ножом. Минареты, узоры, окна, вот эти штуки под крышей.

– Это да, но как-то… Не знаю. В кино по-другому.

– В кино у наложниц и усов нет.

– Че ты несешь? Какие усы?

– Да так – наблюдение. Знаешь, Ле, я тебе очень благодарен за эти два дня.

Лера вздернула бровь и округлила глаза. Ее лицо приобрело то самое ожидающее выражении, и в глазах появился этот едва уловимый блеск неподдельного интереса.

– За что?

– Я в жизни бы не подумал, что картинная галерея просто прибьет меня к месту. Прям до потери дыхания и понимания времени. Вот ничего кроме мазков, краски, и, мне показалось, воздуха. Спасибо.

Она уперлась подбородком в ладонь и, склонив голову, молчала, слушая, как я делаю заказ подошедшему наконец-то официанту.

– А сегодня за что?

– За Бахчисарай. Мне стало понятно, почему так много утырков и вот этих вандалов.

– Неожиданно!

– Да, у меня бывает. В общем если человек ничего сложнее яичницы своими руками никогда не делал, он не поймет, – я подбирал слова, – величия труда и мощи, звучит криво, силы искусства.

– И после этой речи мы поедем в Саки?

Осталось только развести руками и тяжело выдохнуть, ведь всего несколько часов назад ей шел к лицу образ строгой училки.

Или мне так казалось.

Глава 6

этот холм свидетель, и этот памятник свидетель, что ни я не перейду к тебе за этот холм, ни ты не перейдешь ко мне за этот холм и за этот памятник, для зла; Быт 31:52

Несмотря на работающий кондиционер, купленный на выезде из Бахчисарая узвар очень быстро нагрелся под прямыми лучами солнца и оставлял во рту терпкий, вяжущий и вместе с тем сахарный привкус дикой груши.

– Мы вроде бы тут уже проезжали, – разглядывая монотонную степь в окне слева, сказал я.

– Не знаю, навигатор, кажется, в эту строну вел.

– Опять нет интернета?

– Кажется… Здесь налево надо! – повернув голову и приподнявшись на сиденье, Лера зацепилась взглядом за поворот на грунтовую дорогу. – Давай попробуем!

Я проехал до ближайшего разрыва сплошной и повернул в обратном направлении, сбавляя скорость чтобы в очередной раз не кружить в поисках нужного съезда.

– Точно здесь! – радостно прокомментировала Лера и приподняв плечи задвигалась всем телом в такт играющей музыке. – Вон видишь?

По нежно сиреневому склону примерно в полутора километрах от нас странным образом перемещались фигуры людей. По мере приближения стали отчетливо видны высаженные ровными рядами невысокие цветущие кусты.

Ле открыла окно и, зажмурившись, глубоко втянула воздух.

– Чувствуешь? – на ее лице застыла довольная улыбка.

– Что? Мыло?

– Сам ты мыло! – буркнула она в мою строну и, вновь закрыв глаза, добавила: – Лаванда! Как же круто она пахнет!

– Запах детства, – приоткрыв окно со своей стороны, прокомментировал я. – У меня у бабушки так в доме пахло, но правда круто.

Не успел я толком остановиться, как Лера выпорхнула из машины и, почти в припрыжку преодолев небольшой овраг, поспешила подняться на пологий холм. Ее силуэт немного расплывался и казался еще одной странной двигающейся фигуркой человека, утопающей в насыщенном лавандовым цвете. Въедающийся острым краем в горизонт цветущий холм с множеством стоящих неподвижно, перемещающихся и поглаживающих кусты больше походил на несуразный морской риф с яркими подводными обитателями.

Закрыв машину, я оправился вслед за ней и застал ее говорящей с миловидной черноволосой девушкой в разлетающемся на ветру белом платье и кружевной шляпе.

– Мы же возьмем? – повернувшись спросила Ле, она держала в руках обмотанный нитью плотный пучок лаванды.

Я бегло осмотрел расположившиеся на белой столешнице раскладного столика пучки лаванды, разноразмерное мыло ручной работы и отдельную ламинированную табличку с описанием услуг фотографа.

– А что так нельзя нарвать?

– Ну что вы? – отозвалась продавец, – Это наше поле. Сортовая французская лаванда. Рано зацвела в этом году. Вы можете, конечно, погулять и сделать фото, но это платно.

Я оценил ждущий взгляд Ле, взял со стола прозрачный пакетик, два бруска мыла, выбрал пучок лаванды поплотнее и, уточнив сколько стоит вход в открытое поле, расплатился и попросил продавца последить за покупкой.

– Вы знали, что крымчане были однимиз крупнейших поставщиков лаванды во Францию?

– Я думал, что это делала Российская Империя, – не желая продолжать беседу на эту тему, я повернулся к Ле: – Готова?

Она прошла несколько метров по борозде между кустами, наклонилась и погладила их, после выпрямилась и приставив ладонь ко лбу начала искать свободный от фотографирующихся участок поля. Через пятнадцать минут и примерно десять локаций Лера, наконец-то, начала распрямлять плечи, женственно выставлять ногу вперед и, повернув корпус, вскидывать подбородок, стараясь не щуриться от солнца и выглядеть максимально эффектно. Но именно в переходах от одной позиции к другой она искренне улыбалась самой наивной, открытой, и, пожалуй, детской улыбкой, которую я когда-либо видел. Короткая вспышка счастья и неподдельного восторга закончилась, как только она взяла в руки телефон, чтобы просмотреть, что именно получается.

– Блин, Русь! Ты что не видишь, что у меня все ноги красные? Не мог сказать? Кошмар, я тут из-за ног толстая, – она пролистывала фотографии и быстр двигала зрачками. – Везде толстая.

– И с каких пор ты толстая?

– Ой, все! – Лера оперла ладони в талию и недолго смотрела в сторону теперь уже вдалеке стоявшей машины. – Дай ключи!

Опаляемый послеобеденным солнцем и обдуваемый легким горячим воздухом я думал, что летний зной почему-то усиливает гравитацию. Ни зимой, ни в весенний или осенний дождь руки так мучительно не тянутся к земле, ты не чувствуешь тяжести собственных плеч, и не возникает всеобъемлющего желания сесть, или даже прилечь, и ощущать только силу притяжения.

Ле вернулась с нашими покупками. Я откровенно любовался контрастом ее ярко-желтого облегающего платья и уходящей в горизонт слегка пошатывающейся на ветру лавандовой краски. Неброские маленькие горошины видимые только при значительном приближении фото придавали слабоосязаемую атмосферу уюта, уводя на второй план изгибы бедер, распахнутое на грани приличия декольте с характерно отвернутой в сторону пуговицей и яркие, регулярно прикушенные, губы. Мне чертовски нравилось, как она смотрит в объектив, или скорее через объектив. Приходилось сдерживать пробивающуюся улыбку на своем лице и строго говорить о смене ракурса или заставлять ее повернуть голову в сторону солнца или быть немного скромнее в подтягивании платья вверх от колен. К моменту, когда солнце уже заметно катилось к закату, Лера начала просматривать получившиеся кадры и, примерно на третьем, освежающе заявила:

– Ты что не видишь?

– Что? – не понимая причины, я устало взглянул на фото. – Что не так?

– Ты мог сказать, что эта губнушка не идет к платью?

– Что не идет? К чему?

– Дай ключи!

Съемка закончилась, только когда небо покрылось алым сумеречным заревом. Мы покинули поле, на котором уже не осталось ни случайных туристов, ни продавщицы мыла, ни платного входа. Сев в машину я включил музыку погромче, Лера листала получившиеся фотографии, и мы катились вперед в поисках места для разворота, пока ветер вновь не занес в окна насыщенный аромат лаванды. Остановившись, я посмотрел на менее ухоженную сиреневую плантацию, на отстутствие видимых тропинок и прочих следов местного капитализма.

– Ща приду.

Через пару минут Ле принюхивалась к букету из свежесобранной лаванды и еще нескольких белых цветков, попавшихся мне под руку. Благодарность всегда читалась в ее глазах – они непременно ярке блестели будто наливаясь слезами и всегда быстро бегали, словно скрывая улыбку.

Позже я пропустил поворот и, захватив немного дорожных пробок на окраине Симферополя, попытался нагнать потраченное время на двухполосной трассе, но бесконечная сплошная и бьющие по подвеске последствия ямочного ремонта точно сопротивлялись. Потому мы почти не понимали куда едем и, прозвонив несколько номеров из объявлений, остановились в первом же гостевом доме со свободным номером на двоих и душевой не на этаже. Неожиданно легко получилось сбросить ценник обязательством, что уже в девять утра мы съедем. Кажется, довольны сделкой остались все кроме Леры, которая долго думала какой из чемоданов брать из машины с собой и с крайне уставшим видом упала на собранную из двух одинарных двуспальную кровать, но тут же подскочила к окну.

– Как думаешь, до которого часа они там гульбанить будут?

С четвертого этажа открывался прекрасный вид на стоящие через линию гостевых домов торговые палатки и завешанные неоновыми вывесками злачные заведения с крытыми танцевальными площадками, из которых на всю округу неслась популярная на побережье новая музыка пятилетней давности.

– Может там и поужинаем? – предложил я.

– Опять чебуреки? Я, итак, в платье еле влезла.

– Не заметил.

– Да ты-то понятно…

– Ладно собирайся.

Я прикончил вторую сигарету и, кажется, выучил крутящуюся на повторе песню про розовое вино, когда Ле, наконец-то, спустилась и отдала мне ключи от номера.

– Я думал, ты переоденешься, – пришлось сказать, окидывая взглядом ее утренний набор из шорт и мятой белой футболки.

– Мне или стирать надо или чемодан нести. Могу другое надеть. Будешь ждать?

– Пойдем, ты во всем великолепна, – бросил я и, затушив окурок, взял ее за руку и потащил за собой через малоосвещенную улицу к видневшемуся проулку, из которого то и дело выползали измученные отдыхом туристы.

Под аккомпанемент громкой безвкусной музыки мы заняли свободный столик на улице и, подождав девушку официанта, принялись жадно рассматривать меню. Пробежавшись по винной карте и не найдя хоть что-то говорящих мне названий, я попросил приличного красного сухого. Лера выбрала белое, пиццу и стакан воды. Повторив заказ, девушка уточнила:

– Сколько бокалов для вина принести?

– В смысле? – не понимая вопроса, я еще раз открыл винную карту и увидел только название и стоимость. – А это цена за…

– Это за бутылку! – пояснила официант.

– Девушка, а Вы мне нравитесь! – на лице Леры возникла игривая улыбка. – Давайте по одному бокалу на бутылку. И для воды отдельно, пожалуйста.

Этим вечером мы танцевали, смеялись из-за каких-то мелочей, много целовались на глазах у всех и, кажется, обещали друг другу быть счастливыми.

Глава 7