Полная версия
Стивен Кинг за железным занавесом (история книг С. Кинга в СССР и России, 1981-2025)
Это молчание нельзя объяснить простым цензурным запретом или отсутствием материала для переводов (как мы помним из главы про Библиотеку иностранных языков, к 1987 году там уже лежало с десяток романов Кинга). Причины были гораздо глубже – в изменившемся политическом и культурном климате перестроечной эпохи.
С началом Перестройки страна начала стремительно меняться. На высоком государственном уровне происходило сближение с Западом, пропаганда холодной войны сходила на нет. Прежние штампы – про «загнивающий американский образ жизни», «чуждые капиталистические ценности», «вульгарную массовую культуру» – стали неактуальны, а порой и неприличны. Теперь курс – на «нормализацию отношений с Америкой» и «строительство общеевропейского дома».
Кинг оказался на периферии официального внимания. В первой половине 1980-х годов он еще мог быть использован как инструмент пропаганды для обличения «пороков Запада», правительственных организаций, проводящих антигуманные опыты над людьми, и рвущихся к власти фашистов. Но во второй половине десятилетия государственная политика сместилась в сторону переосмысления советской истории, особенно сталинской эпохи. Именно этим и занималась новая культурная политика: публикации Солженицына, Рыбакова, Разгона, Домбровского, Довлатова и других ранее запрещенных авторов заполнили официальные журналы.
Одним из ключевых элементов Перестройки стала гласность – процесс снятия табу, который с 1987 года превратился в лавину разоблачений и пересмотра прошлого. Если ранее основой советской пропаганды было замалчивание неудобных тем, то теперь пресса, телевидение и литература постепенно освобождались от цензурных оков (точнее, власти неожиданно стали это позволять). В центре внимания оказались темы, которые еще недавно считались неприкасаемыми: репрессии эпохи правления Сталина, бюрократизм советской государственной машины, привилегии партийной элиты. Даже такие табуированные вопросы, как секс, организованная преступность, наркомания и проституция, начали открыто обсуждаться в печати.
С каждым годом накал дискуссий возрастал, а к 1989–1990 гг. свобода слова в СССР уже практически ничем не ограничивалась. В прессе публиковались разоблачительные материалы, ранее ходившие лишь в самиздате, впервые заговорили о реальных проблемах экологии, критике армии, неэффективности плановой экономики. Гласность привела к тому, что общество все больше ориентировалось на западные ценности: рыночную экономику, демократию, многопартийность. Одновременно появлялись первые легальные оппозиционные движения, которые начинали набирать политическую силу.
Если поискать символ эпохи гласности, то таким можно назвать журнал «Огонек», который при главном редакторе Виталии Коротиче стал не просто популярным, а невероятно влиятельным общественно-политическим изданием. Его тираж с 1986 по 1991 год вырос с 1,5 до 4,5 миллионов экземпляров, а сам журнал сыграл уникальную роль в формировании нового общественного сознания.
До Перестройки Коротич был вполне лояльным к власти советским писателем и журналистом. В своей книге «Лицо ненависти», за которую он получил Государственную премию СССР в 1985 году, он бичевал капиталистические нравы Запада, противопоставляя их социальному прогрессу советского общества. Антисоветские настроения он называл «злостной клеветой», западных политиков – «циничными лгунами», «мелкими шавками» и «стаей таежного гнуса», а эмигрантов – «предателями» и «дезертирами».
Но после того как Коротич был назначен главным редактором «Огонька», риторика его резко изменилась. Теперь его журнал стал флагманом гласности, первой трибуной для критики советской системы, разоблачения партийной номенклатуры и осмысления исторических ошибок. Те самые идеи, которые он еще недавно называл «злостной клеветой», теперь становились официальной позицией «Огонька».
Журнал публиковал то, что раньше невозможно было представить в советской прессе: статьи об ужасах ГУЛАГа, свидетельства жертв репрессий, критику советской бюрократии. В «Огоньке» печатались авторы, которых Коротич раньше называл «предателями» – в том числе и Александр Солженицын.
Такое перевоплощение Виталия Коротича – от защитника советской идеологии до главного рупора гласности – наглядно отражает характер эпохи. Старые убеждения трансформировались под напором новых реалий, партийные функционеры превращались в демократов, антисоветчики выходили из тени, а советские люди вдруг начали видеть страну совсем другой – не той, о которой им рассказывали десятилетиями.
Вот почему Перестройка не стала временем расцвета для произведений Стивена Кинга в Советском Союзе. Теперь в центре внимания оказалась критика СССР.
А ужасы, готические романы («Сияние», «Кладбище домашних животных», «Жребий Салема») по-прежнему считались «низким» жанром. Ужас как жанр воспринимался советской цензурой с настороженностью и глубоким сомнением. Перестроечная литература и публицистика сосредоточились на исторических, политических и социальных темах своей страны.
Но советский читатель все же получал Кинга – за счет энтузиазма отдельных переводчиков (в первую очередь, стараниями Сергея Таска), маленькими порциями, в форме рассказов и сильно сокращенных повестей, и не в виде полноценных книг, а в журналах, антологиях и газетах. Это был скорее стихийный, чем организованный процесс.
Его рассказы печатались в периодике, будоражили воображение, создавали спрос. А массовое издание книг Кинга началось уже после 1991 года, когда не стало Главлита и Госкомиздата. Как говорится, «рыночек порешал».
Самиздат
Самиздат (от «самостоятельное издательство») – это явление в советской культуре, возникшее из-за жесткого государственного контроля над информацией. Самиздатом назывались нелегальные или полулегальные публикации, распространявшиеся в обход официальной цензуры. Это были перепечатки запрещенных произведений, переводы иностранных авторов, статьи и манифесты, которые по тем или иным причинам не могли увидеть свет в официальных издательствах.
Запрещенную литературу распространяли еще в царские времена, но если говорить о самиздате как о советском явлении, то он развился в конце 1950-х – начале 1960-х годов, когда началась хрущевская «оттепель». Первоначально он носил политический характер: это были антисоветские произведения, протестные манифесты, критика коммунистического режима. Однако к 1980-м годам самиздат превратился в мощное культурное явление, затрагивавшее все стороны жизни общества.
1980-е годы стали временем расцвета самиздата. Несмотря на то, что карательные меры государства все еще применялись, с приходом Перестройки они начали ослабевать. Самиздат приобрел более массовый и разнообразный характер. Политическая литература осталась важной частью, но далеко не единственной. На передний план вышли другие жанры: фантастика, детективы, эротические произведения, остросюжетная литература, к которой относились произведения западных авторов.
Главной причиной популярности самиздата было неудовлетворение спроса читателей. Официальное предложение оставалось крайне ограниченным. Государственные издательства выпускали огромные тиражи идеологически выверенной литературы: труды Ленина, марксистские теории, производственные романы, героические эпопеи о строителях коммунизма. Все это заполняло книжные полки магазинов, но не находило острого отклика у большинства населения.
Книги, способные увлечь читателя (приключенческие романы, детективы, фантастика, ужасы), были в дефиците. За них приходилось бороться. Например, чтобы получить заветный талон на «Трех мушкетеров» Дюма, нужно было сдать десятки килограммов макулатуры, большей частью состоящей из невостребованных книг, газет и журналов.
Произведения Стивена Кинга начали проникать в самиздат СССР в 1980-х годах. Первые переводы появились благодаря энтузиазму любителей фантастики и остросюжетной литературы. В 1987 году в самиздате начал ходить перевод романа «Thinner» (Худей). Кроме того, распространялись рассказы из первых сборников Кинга, таких как «Night Shift» (Ночная смена) и «Skeleton Crew» (Команда скелетов). Также в самиздате ходили самодельные книжки «Мертвая зона», отпечатанные на ротапринте с трех номеров «Иностранной литературы», в твердом ледериновом переплете. По слухам, роман Кинга «Firestarter» под названием «Несущая огонь» распространялся в самиздате в неизвестно чьем переводе еще до официальной публикации в журнале «Звезда» в 1986 году, однако убедительных доказательств этому мне найти не удалось.
Однако Кинг в самиздате встречался редко. Причина этого заключалась в том, что хотя на Западе он уже был культовым автором, в СССР – еще не слишком распространенным. Большая часть самиздата фантастической и остросюжетной литературы была сосредоточена на других западных авторах, таких как Айзек Азимов, Роберт Хайнлайн, Артур Кларк.
В целом, Кинг не был особо интересен самиздату 80-х, но и не обошел его стороной.
Человеческая природа устроена таким образом, что одними лишь физиологическими потребностями – едой, водой, сном, воздухом – ее не ограничишь. Есть еще одна не менее важная потребность – потребность в информации. Это не роскошь и не прихоть, это кислород для ума. Без информации человек не может полноценно существовать, принимать решения, осознавать свое «я» и собственное место в мире. Наверное, все же стоит отнести информацию к первичным потребностям.
Поэтому любые запреты на информацию – будь то цензура или сокрытие – не столько отталкивают, сколько подстегивают, подогревают интерес. История XX века дала нам множество тому подтверждений, и один из самых ярких – советская эпоха. Чем строже запрещали, тем сильнее становилось желание прочесть, услышать, увидеть то, что считалось «неположенным». Человек всегда найдет способ получить нужное, даже если это будет идти вразрез с законом. В условиях культурного и информационного голода запретный плод становится даже слаще.
Вал катастроф
Последние годы существования Советского Союза сопровождались чередой катастроф, которые потрясли страну и стали символами масштабного кризиса системы. Чернобыльская авария, землетрясение в Армении, крупнейшая железнодорожная трагедия и гибель «Адмирала Нахимова» – эти события, словно темные предзнаменования, накладывались на экономические, социальные и политические потрясения, ускоряя распад некогда могущественного государства.
26 апреля 1986 года – дата, которая изменила мир и стала символом техногенных катастроф. В 1:23 ночи на Чернобыльской АЭС взорвался четвертый энергоблок. Последствия оказались колоссальными: выброс радиоактивных веществ загрязнил огромные территории (от радиоактивного заражения пострадали территории нынешних Украины, Беларуси, России и нескольких европейских стран, где было зафиксировано выпадение радионуклидов). Советская власть, пытаясь скрыть масштабы трагедии, лишь усугубила ситуацию: люди продолжали жить в зараженных районах, майские демонстрации в Киеве не отменялись, а первые официальные заявления звучали так, словно произошел не взрыв, а лишь незначительное происшествие. Это напоминает сюжет «Противостояния» Стивена Кинга, где американское правительство скрывает информацию о смертельной эпидемии супергриппа «Капитан Скороход», пока она не выходит из-под контроля. В обоих случаях правители боялись паники больше, чем последствий самой катастрофы. Многие из тех, кто шел в первомайских колоннах 1986 года, через несколько лет начали умирать от лейкемии, рака щитовидной железы и других заболеваний, вызванных облучением.
7 декабря 1988 года мощное землетрясение почти стерло с лица земли армянский город Спитак. Магнитуда в эпицентре достигала 10,7 балла, что сделало катастрофу одной из самых разрушительных в истории региона. Погибло около 25 тысяч человек, полмиллиона остались без крыши над головой. Но стихия была лишь частью проблемы. Как выяснилось позже, большинство зданий обрушилось не из-за силы удара, а из-за строительных норм, которые не учитывали сейсмическую активность региона. Привычка советской системы гнаться за планами и объемами строительства привела к тому, что дома возводились с экономией материалов и нарушением технологии. Многие школы, больницы, жилые дома оказались ловушками, не оставившими людям шансов. Ответом на трагедию стал беспрецедентный для СССР шаг: Михаил Горбачев впервые допустил на территорию страны иностранные спасательные миссии.
4 июня 1989 года на перегоне Аша – Улу-Теляк, недалеко от Уфы, случилась крупнейшая железнодорожная катастрофа в истории СССР. Взрыв мощностью в 10 тысяч тонн в тротиловом эквиваленте уничтожил два пассажирских поезда и унес жизни 575 человек, более 600 получили ранения. Катастрофа произошла из-за утечки газа из проходящего рядом трубопровода. Газ скапливался в низине, и когда два поезда пошли навстречу друг другу, искра от колес вызвала взрыв. Причина аварии коренилась в халатности: еще в 1985 году трубу повредили во время строительства, но это скрыли, а ремонт провели формально.
31 августа 1986 года гигантский пассажирский пароход «Адмирал Нахимов» вышел из порта Новороссийска, но так и не дошел до пункта назначения. Через час после отправления в его борт врезался сухогруз «Петр Васев». Из 1243 человек на борту погибли 423 – пассажиры и члены экипажа. Эта катастрофа стала крупнейшей на Черном море в мирное время. Трагедия произошла из-за роковой халатности. Капитан «Нахимова» знал о приближении сухогруза, но, полагаясь на зыбкую договоренность с его капитаном, беспечно покинул мостик и ушел в каюту читать увлекательный роман, оставив мостик на второго помощника. Этот помощник был пожилым человеком, которому в тот момент приходилось одновременно следить за курсом, вести радиопереговоры и контролировать судно. Он не справился. Когда столкновение стало неизбежным, капитан не бросился на мостик, не взял управление в свои руки, не предпринял попыток спасти судно. Чем он был занят? Читал роман Стивена Кинга «Воспламеняющая взглядом» и лишь в последние секунды осознал происходящее[43].
В середине 90-х, когда прошло несколько лет после распада СССР, женщина, жившая со мной в одном многоквартирном доме, поведала с заговорщическим видом: «Те катастрофы – это негодование природы на Перестройку Горбачева, это наказание, это ответ природы». По странному обстоятельству после этого я ее больше не видел.
Такие взгляды были довольно распространены в постсоветском обществе, ударившемся в 90-х годах в суеверие, мистику, оккультизм и конспирологические теории. Однако, думается, во всех этих трагедиях главную роль играли не природные силы, а человеческие ошибки, просчеты и халатность.
Катастрофы перестройки были симптомами системного кризиса. СССР трещал по швам, и чем ближе был его конец, тем страшнее случались бедствия. Они оставили глубокий след в массовом сознании. К концу 80-х люди уже автоматически воспринимали любое несчастье как вину советской власти.
Кинг в видеосалонах
Был еще один канал, по которому Кинг просачивался в СССР. Американские фильмы. Экранизации. Стивен Кинг на видеокассетах.
Если литературный бастион Главлита еще стоял, сопротивляясь литературе ужасов, триллерам, боевикам, мистической, эротической и прочей «низкой» литературе, то киношный фронт пал одним из первых.
С 1987–1988 годов, с началом легализации предпринимательства, видеосалоны начали массово открываться по всему Советскому Союзу, как грибы после дождя, – явление для советского человека абсолютно новое и даже ошеломляющее. Это были простые помещения: несколько десятков стульев, телевизор и видеомагнитофон. Клубы, подвалы, а иногда даже экзотические площадки вроде списанных речных судов, старых автобусов или железнодорожных вагонов. Люди приходили сюда не просто смотреть фильмы за 1 рубль, а прикоснуться к запретному, гипнотизирующему западному миру, который ранее был доступен лишь единицам. Этот поток буквально прорвал плотину, долго сдерживавшую влияние американской массовой культуры.
На фоне привычного советского кинематографа голливудская продукция казалась настоящим откровением. Если бы сейчас вдруг приземлились инопланетяне, то даже они, наверное, не смогли бы произвести такого эффекта, какое произвело тогдашнее американское кино на советских граждан.
В этом хлынувшем в страну потоке западного кино в Советский Союз прибыли и экранизации произведений Стивена Кинга. Конечно, главными именами того времени – теми, что были у всех на слуху – оставались Сильвестр Сталлоне, Арнольд Шварценеггер, Жан-Клод Ван Дамм и Брюс Ли. Тем не менее имя Кинга начало время от времени всплывать – не столь громко, но настойчиво. В видеосалонах регулярно крутили фильмы по его книгам и сценариям: «Серебряная пуля», «Дети кукурузы», «Кошачий глаз», «Кэрри», «Сияние». Если вы помните, в СССР Кинг пришел как серьезный и глубокий писатель-фантаст. Но экранизации превращали его в короля ужасов еще до книжного бума, начавшегося с 1992 года.
Фильмы хлынули в СССР без малейшего отбора и цензуры. Их переводили наспех – зачастую с экземпляра VHS-кассеты, перезаписанного десятки раз. Озвучкой занимались люди вроде Леонида Володарского (помните первый перевод Кинга на русский язык?), Алексея Михалева, Андрея Гаврилова и других: с характерным гнусавым или монотонным голосом, наложенным поверх оригинальной дорожки и звучащим одновременно за всех персонажей. Качество перевода оставляло желать лучшего: слова упрощались, терялись, фразы искажались, а смысл оригинала становился порой трудноуловимым (хотя это не имело особого значения).
Но куда опаснее оказалось не качество перевода, а само содержание огромной части поступивших фильмов. Вместе с шедеврами американского кинематографа в страну бесконтрольно устремилась лавина низкопробного трэша и киноширпотреба: дешевые боевики, второсортные триллеры, хорроры категории B, где насилие, цинизм и агрессия подчас возводились в культ.
Эпоха видеосалонной лихорадки была короткой, но невероятно мощной и значимой. Видеосалоны просуществовали с конца 1980-х до начала 1990-х годов, постепенно уступая место персональным видеомагнитофонам. Однако их влияние на культурный ландшафт СССР и России трудно переоценить.
Принесло ли это вред стране? Без малейшего сомнения – да. Советский человек оказался абсолютно не готов к подобному культурному вторжению. Если на Западе зритель за долгие десятилетия привык воспринимать кино, особенно массовое, прежде всего как легкое развлечение, способ провести вечер, сбежать от реальности на пару часов, то у нас же все было иначе. У нас все было гораздо серьезнее. Советский человек был воспитан так, что кино (важнейшее из искусств, как говорил незабвенный Владимир Ильич) воспринимал как руководство к действию, как наглядный пример модели поведения. Кино было средством воспитания, формирования взглядов и мировоззрения.
И последствия не заставили себя долго ждать. Прекрасно помню 1990 год, когда после просмотра очередного боевика с Брюсом Ли толпы подростков, разгоряченных сценами драк, высыпали из видеосалона и принимались крушить автобусные остановки, телефонные будки и все, что попадалось под руку. Агрессия, насилие, жестокость – все это, увиденное на экране, мгновенно перетекало в реальную жизнь.
Отечественное перестроечное кино, не желая терять зрительское внимание, старалось не отставать и быстро подстроилось под новые настроения. Появились фильмы, полные чернухи, шока, натурализма, кича, лишенные прежней морали и идеологии. Киношный экран заполнился историями о разложении, жестокости, крахе человеческих ценностей с зашкаливающим уровнем насилия.
Я хорошо помню собственные ощущения после выхода из кинотеатра, где шли «Меня зовут Арлекино» или «Трагедия в стиле рок». Я смотрел на лица взрослых, на которых было написано: «Как после такого вообще можно дальше жить?» Они были похожи на людей, которые только что пережили личную катастрофу.
Сегодня российский зритель воспринимает кино прежде всего как способ отдохнуть, развлечься, скоротать вечер. Как игру ума. Но в ту переломную эпоху все было иначе.
Кинг – Ельцину
В истории взаимоотношений Стивена Кинга (или, если быть точнее, его книг) с советским и постсоветским пространством имеется немало удивительных эпизодов. Один из самых любопытных – встреча писателя, переводчика и сценариста Сергея Таска с кандидатом в народные депутаты СССР Борисом Ельциным в феврале 1989 года, когда последний еще только начинал свое очередное политическое восхождение после опалы.
Сергей Таск был одним из первых, кто открыл советскому читателю Стивена Кинга. Именно он (на пару с О. Васильевым) перевел «Мертвую зону» – роман, опубликованный на русском языке, как мы уже говорили, в журнале «Иностранная литература» в 1984 году. Перевод Таска, несмотря на журнальную редактуру, оказался хорошим, выразительным и достоверным, благодаря чему книга, проникнутая тревожным предчувствием политической катастрофы и нравственным выбором главного героя, попала в нерв эпохи.
Но символизм истории выходит далеко за пределы литературной судьбы романа. 24 февраля 1989 года, всего за месяц до первых за долгие годы в истории СССР конкурентных выборов в народные депутаты, Таск встретился с Борисом Николаевичем Ельциным – тогда еще не «царем», а политиком, снятым с высоких постов, опальным, изгнанным, но живым для народа, особенно в тот исторический момент, когда фигуры «обиженных системой» вызывали у советского гражданина особую симпатию. Мартовские выборы он, конечно же, разгромно выиграл, ибо, повторимся, в тот момент народ считал его обиженным коммунистической властью, оппозиционером и борцом с «доставшими уже всех коммунистами» за народное счастье.
«На Руси всегда жалели страстотерпцев», – напишет Таск в статье «Посторонний: к портрету Ельцина», опубликованной в «Новом русском слове», газете, выходившей в Нью-Йорке для эмигрантов из СССР. И Ельцин, с его характерной лобовой манерой, показной простотой, антиэлитарной риторикой и почти мифическим образом «взбунтовавшегося партийца», идеально вписывался в архаичный образ русского страдальца, который через унижение и падение приходит к власти.
Но самым поразительным штрихом к этой встрече стал подарок, который Таск преподнес политику перед расставанием: собственный перевод книги Кинга «Мертвая зона». Он вручил роман с многозначительным намеком – как предостережение.
«Подарил с намеком: вот как не надо вести предвыборную кампанию, если рассчитываешь подняться на самый верх…»[44], – напишет потом Таск.
Намек прозрачен для тех, кто читал Кинга. Главный герой «Мертвой зоны», Джон Смит, после травмы обретает дар предвидения. Он видит, что приход к власти харизматичного, энергичного и «народного» политика Грега Стилсона обернется катастрофой – начнется ядерная война. Смит не может дать этому случиться. Он пытается остановить Стилсона, и ему удается, но ценой собственной жизни.
Вручая Ельцину книгу с таким содержанием, Таск, возможно, интуитивно уловил опасность, которую таила в себе энергия харизматического популиста. Парадоксально, но в этот момент подарок перевода Кинга стал не просто художественным жестом, а формой политического пророчества. Не исключено, что сам Ельцин, просматривая позже роман (если, конечно, вообще открыл книгу), увидел в Стилсоне врага – «так делать не надо». Но спустя годы стало ясно: и сам он не избежал соблазнов власти, и его путь оказался куда ближе к сюжету романа, чем могло показаться тогда.
Так книга американского «короля ужаса» неожиданно оказалась на пересечении российской политической судьбы и будущего президента. Этот момент – как будто вырванный из самой Мертвой зоны – фиксирует редкую ситуацию, когда художественный текст становится зеркалом истории.
В 1989 году Сергей Таск находился в смутном, тревожном и в то же время электризующем состоянии. Он, как и вся страна, не знал, что его ждет завтра. Не мог определиться со своим жизненным путем, со своей судьбой. Он колебался. Продолжать ли переводить художественную прозу и поэзию, погружаясь в миры Кинга и Лонгфелло? Или стать публицистом нового времени и писать на злобу дня? А может, стать драматургом? Стоило ли закрепляться за океаном, где он уже был почти своим среди интеллектуальной эмиграции? Или возвращаться в СССР – в страну, которая все меньше оставалась советской и социалистической, но еще и не стала чем-то иным, понятным и именуемым? Выбор был мучителен.
Вся страна тогда пребывала, мягко говоря, в легкой растерянности, замешательстве и лихорадочном возбуждении. Все стремительно начало меняться. Непонятно было, что вообще происходит в СССР. Буквально еще вчера казавшееся стабильным вдруг начало стремительно рассыпаться на глазах.
Внезапно с советского киноэкрана – самого целомудренного в мире, где долгие годы даже поцелуи снимались скромно, а обнаженное тело существовало лишь в анатомических атласах – начали сыпаться кадры с голыми телами, сценами насилия, шокирующей жестокости и невероятно изощренных убийств. Телевидение, еще недавно пропагандистское и стерильно-официальное, теперь пускало в эфир исповеди диссидентов, разоблачения героев социалистического труда, материалы о ГУЛАГе, НКВД, репрессиях. Журналы – прежде герметичные и цензурные – публиковали запрещенные повести, замалчиваемые документы, труды историков, развенчивавших мифы о героях советского прошлого. Газеты, еще вчера полные речей Политбюро и достижений народного хозяйства, теперь писали о коррупции, алкоголизме, проституции, наркомании, организованной преступности и умирающей деревне. Внезапно выяснилось, что мы живем, оказывается, не в самом лучшем и справедливом обществе. Непонятно было, к чему это приведет и чем закончится. Умные люди догадывались, что ничем хорошим.